В это время в «Учительской» Уилма Кидвелл старалась держать себя в руках, потому что Сьюзен, хоть и совершенно опухла от слез и обессилела от приступов тошноты, безутешно твердила, что должна идти – срочно бежать – за три мили на ферму Раппов.
– Как ты не понимаешь, мама? – говорила она. – Что будет с Бобби, когда он об этом услышит? Он любил ее. И я любила. Он должен все узнать от меня.
Но Бобби уже знал. По пути домой мистер Эволт остановился на ферме Раппов. Он посовещался со своим другом Джонни Раппом, отцом восьмерых детей, из которых Бобби был третьим. Вместе двое мужчин направились в «ночлежку» – постройку, отделенную от собственно дома, который не мог вместить всех отпрысков Раппа. Мальчики жили в «ночлежке», девочки «дома». Бобби как раз застилал кровать. Он выслушал мистера Эволта, не задал ни одного вопроса и поблагодарил его за приезд. Потом он вышел во двор. Ферма Раппа стоит на высокой равнине, и с нее ему были хорошо видны золотящиеся поля «Речной Долины»; целый час он смотрел на них не отрываясь. Его пытались отвлечь, но безуспешно. Прозвонил колокол к обеду, и мать стала звать Бобби в дом – и звала до тех пор, пока наконец ее муж не сказал: «Не надо. Оставь ты его».
Ларри, младший брат Бобби, тоже отказался повиноваться колоколу. Он ходил вокруг Бобби кругами, не в силах помочь, но горя желанием что-то сделать, даже несмотря на то, что ему было велено «убираться». Потом, когда его брат пошел через поля к Холкомбу, Ларри увязался следом.
– Эй, Бобби. Послушай. Если уж мы куда-то идем, может, лучше взять машину?
Брат не отвечал. Он нарочно шел пешком, точнее, даже бежал, но Ларри не составляло труда идти с ним вровень. Хотя ему было еще только четырнадцать, он был выше ростом, выносливее, и ноги у него были длиннее. А Бобби, при всех своих спортивных заслугах, был едва ли не ниже среднего роста – ладненький, стройный мальчик с открытым, красивым лицом.
– Эй, Бобби. Послушай. Тебе все равно не разрешат на нее посмотреть. Ничего не выйдет.
Бобби обернулся и сказал:
– Иди назад. Ступай домой.
Ларри чуть поотстал, но продолжал идти следом. Несмотря на иссушающее тепло тыквенной поры, оба взмокли от пота, пока добрались до полицейского кордона у фермы «Речная Долина». Там уже собрались те, кто был дружен с Клаттерами, и просто любопытные со всего округа, но никто не был допущен за ограждение; его убрали лишь на короткое время, чтобы выпустить четыре санитарные машины – именно такое их число понадобилось, чтобы вывезти трупы, – и автомобиль с полицейскими. Когда мальчики пришли, все как раз говорили о Бобби Раппе. Потому что Бобби, как ему пришлось узнать еще до наступления сумерек, считался главным подозреваемым.
Из окна своей комнаты Сьюзен Кидвелл видела, как белый кортеж промчал мимо, и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за углом и летучая пыль немощеной улицы снова не осела на дорогу. Потом в поле ее зрения возник Бобби, полускрытый тенью высокого младшего брата. Он, пошатываясь, брел по направлению к ее дому. Сьюзен вышла ему навстречу:
– Я так хотела сама тебе сказать.
Бобби заплакал. Ларри остановился у ограды дворика «Учительской» и привалился спиной к дереву. Он никогда в жизни не видел, как Бобби плачет, и не желал видеть, поэтому опустил глаза.
Далеко, в городе Олате, в гостиничном номере с зашторенными, чтобы приглушить свет полуденного солнца, окнами спал Перри. Рядом с ним бормотал маленький приемник. Перри даже не стал раздеваться – только скинул сапоги. Он просто упал ничком поперек кровати, как будто сон был дубиной, которой его огрели сзади. Сапоги, черные с серебряными пряжками, мокли в ванне с теплой, чуть розоватой водой.
В нескольких милях к северу в уютной кухоньке скромного сельского домика Дик уплетал воскресный обед. Домашние: мать, отец и младший брат Дика – не заметили в его поведении ничего странного. Он вернулся домой в полдень, поцеловал мать, с готовностью ответил на вопросы отца о своей неожиданной поездке в Форт-Скотт и как ни в чем не бывало уселся за стол. Когда обед подошел к концу, мужчины устроились перед телевизором смотреть баскетбольный матч. Передача только началась, как вдруг отец с изумлением услышал храп Дика. Вот уж никогда не думал, говорил он потом младшему сыну, что доживу до того дня, когда Дик заснет на баскетболе. Но, разумеется, он не мог себе представить, насколько устал Дик, и не знал, что его соня сын, помимо всего прочего, за прошедшие двадцать четыре часа проехал больше восьми сотен миль.
Часть 2
НЕИЗВЕСТНЫЕ ЛИЦА
Понедельник, шестнадцатое ноября 1959 года, тоже был прекрасным образчиком фазаньей погоды в высоких пшеничных равнинах западного Канзаса – день, полный изумительно яркого неба, сверкающего, как слюда. В прежние годы Энди Эрхарт частенько в эту пору проводил охотничьи деньки на ферме «Речная Долина», в гостях у своего доброго друга Герба Клаттера, и нередко в этих спортивных экспедициях его сопровождали трое других ближайших друзей Герба: доктор Дж. Э. Дэйл, ветеринар; Карл Майерс, владелец молочной фермы; и Эверет Огберн, бизнесмен. Как и Эрхарт, руководитель Экспериментальной сельскохозяйственной станции Канзасского университета, все трое были весьма уважаемыми гражданами Гарден-Сити.
Сегодня четверо старых товарищей вновь собрались в знакомые места, но с незнакомой целью и странным, неспортивным инвентарем – швабрами и ведрами, жесткими щетками и корзиной, набитой тряпками и бутылками с едкими моющими средствами. Охотники были одеты в самую поношенную одежду. Ибо, чувствуя, что таков их христианский долг, они вызвались вычистить все четырнадцать комнат в доме на ферме «Речная Долина»: комнаты, в которых четыре члена семьи Клаттеров были убиты, как значилось в свидетельствах о смерти, «неизвестным лицом или лицами».
До фермы Эрхарт и его спутники ехали в молчании. Один из них позже рассказывал:
– Нас будто кто-то выключил. Дикая ситуация. Ведь мы ехали туда, где всегда встречали такой теплый прием.
Это был особый случай, и патрульный на шоссе пропустил их без разговоров. Еще полмили они проехали по тенистой вязовой аллее, ведущей к дому Клаттеров. Альфред Стоуклейн вышел навстречу, чтобы подтвердить полиции их личности.
Сначала они спустились в котельную, где был обнаружен труп связанного мистера Клаттера, в одной пижаме лежавшего на картонной коробке от матраца. Закончив уборку там, они перешли в комнату для игр, где был застрелен Кеньон. Кушетка, которую Кеньон когда-то спас и починил, а Нэнси украсила покрывалом и вышитыми подушками, была залита кровью; ее, как и коробку от матраца, следовало сжечь. По мере того как уборщики передвигались от подвала до спален второго этажа, где были убиты Нэнси и ее мать, у них скапливалось все больше топлива для будущего костра: запачканное кровью постельное белье, матрацы, прикроватные коврики, плюшевый медвежонок.
Альфред Стоуклейн, человек обычно неразговорчивый, о многом рассказал, пока таскал горячую воду и всячески помогал убирать. Он выразил пожелание, чтобы «народ перестал болтать языком и уяснил наконец», почему ни он, ни его жена, хотя живут от силы в ста ярдах от дома Клаттеров, не слышали «почитай ничего» – даже эха выстрелов – из того зверства, что здесь творилось:
– Шериф и его ребята, которые тут отпечатки со всех брали и черкали в блокнотиках, у них-то котелок варит, они понимают, почему так вышло. Как получилось, что мы не слышали. С одной стороны, ветер. Западный ветер, вот как сейчас, относит звук в сторону. Потом, еще этот большой амбар между его домом и нашим. Он все глушит. Вам-то небось это и в голову бы не пришло? А уж он, тот, что все это сделал, наверняка знал, что мы не услышим. А то разве стал бы так рисковать – палить из ружья среди ночи, да еще четыре раза! Надо быть просто ненормальным. Конечно, вы можете сказать, что он и так ненормальный. Какой нормальный человек может такое совершить? Только я думаю, тот, кто это сделал, просчитал все до точки. Он знал. А я знаю одно: мы с моей миссис вчера в последний раз здесь ночевали. Мы перебираемся в домик поближе к шоссе.
Мужчины трудились с полудня до заката. Потом погрузили в пикап все, что предстояло сжечь, и Стоуклейн повез их в дальнюю, северную часть ранчо, на окрашенное в ровный охряно-желтый ноябрьский цвет пшеничное поле. Там они разгрузили пикап и сложили пирамиду из вышитых Нэнси подушечек, простынь, матрацев, кушетки из игровой; Стоуклейн полил ее керосином и бросил спичку.
Ближе всех из присутствующих к семье Клаттеров был Энди Эрхарт. Мягкий, неизменно благожелательный, истинный ученый с трудовыми мозолями на руках и загорелой шеей, он был однокурсником Герба по Канзасскому университету.
– Мы с ним дружили тридцать лет, – говорил он позже; за эти три десятилетия Эрхарту довелось увидеть, как его друг из малооплачиваемого сельскохозяйственного агента округа вырос в одного из самых известных и уважаемых хозяев в этих краях. – Все, чем Герб владел, он заработал сам – с Божьей помощью. Он был человеком скромным, но гордым, и у него были все основания для гордости. Он воспитал прекрасных детей. Он кое-что сделал в этой жизни.
«Но вот она, его жизнь – горит жарким пламенем, вот горит то, что он сделал. Как это могло случиться?» – спрашивал себя Эрхарт, глядя на разгорающийся костер. Как получилось, что такие труды, такие несомненные добродетели в одночасье превратились в дым, который постепенно тает, уходя в вышину и всасываясь в огромное, прожорливое небо?
Канзасское бюро расследований, организация со штаб-квартирой в Топике, состоит из девятнадцати опытных детективов, разбросанных по всему штату на случай, если какое-то дело выйдет за пределы компетенции местных властей. Представитель Бюро в Гарден-Сити, который отвечает почти за весь западный Канзас, – стройный и красивый сорокасемилетний мужчина, канзасец в четвертом поколении, Элвин Адаме Дьюи. Шерифу округа Финней, Эрлу Робинсону, волей-неволей пришлось просить Эла Дьюи взять на себя расследование дела Клаттеров. Это было неизбежно. Неизбежно и закономерно. Ибо Дьюи, сам бывший шериф округа Финней (с 1947 по 1955 год), а до того – специальный агент ФБР (в период между 1940 и 1945 годами он служил в Новом Орлеане, в Сан-Антонио, в Денвере, в Майами и в Сан-Франциско), был профессионалом и потому был способен раскрыть даже такое запутанное преступление, как это, на первый взгляд, немотивированное и не поддающееся объяснению убийство. Кроме того, это задание стало для него, как он говорил позже, «делом личным». Эрл не уставал повторять, что они с женой «искренне любили Герба и Бонни», «каждое воскресенье виделись с ними в церкви, много раз бывали у них в гостях и приглашали их к себе», и добавлял: «Но даже если бы я не знал Клаттеров так хорошо, это бы ничего не изменило. Потому что я повидал на своем веку немало скверного, можете мне поверить. Но ни разу не встречал такой гнусности. Не знаю, сколько времени у меня на это уйдет, может быть – вся оставшаяся жизнь, но я выясню, что произошло в этом доме: кто убил и почему».
В конце концов к расследованию подключили целых восемнадцать человек, и в том числе трех самых способных следователей Канзасского бюро расследований, специальных агентов Гарольда Ная, Роя Черча и Кларенса Дунца. Когда они прибыли в Гарден-Сити, Дьюи с удовлетворением заметил, что подобралась «сильная команда».
– Ну, теперь держись, – сказал он, обращаясь к неизвестному преступнику.
Кабинет шерифа находится на четвертом этаже здания окружного суда; это типовое цементно-серое строение расположено в центре во всем остальном очень красивого сквера. В настоящее время Гарден-Сити, который некогда был довольно неспокойным пограничным городом, совсем притих. У шерифа не так уж много работы, и в его офисе – трех скудно обставленных комнатах – обыкновенно отсиживаются праздные служители закона; миссис Эдна Ричардсон, гостеприимный секретарь шерифа, неизменно располагает полным кофейником кофе и уймой времени для того, чтобы почесать языком. Точнее, располагала до тех пор, пока «не приключилась эта ужасная история с Клаттерами», приманившая «всех этих иногородних», которые только раздувают «всю эту газетную шумиху». Газеты от Чикаго на востоке до Денвера на западе пестрели заголовками, посвященными убийству Клаттеров, и в Гарден-Сити действительно съехалось немало журналистов.
В понедельник, в полдень, Дьюи проводил пресс-конференцию в офисе шерифа.
– Я буду излагать факты, а не гипотезы, – сообщил он собравшимся репортерам. – Значит, так. Основной факт, о котором мы не должны забывать, заключается в том, что мы имеем дело не с одним убийством, а с четырьмя. И мы не знаем, кто из четверых убитых был главной мишенью. Первоочередной жертвой. Это могли быть Нэнси, или Кеньон, или любой из их родителей. Некоторые говорят – ну, в общем, считается, что это был мистер Клаттер. Потому что у него перерезано горло; с ним обошлись наиболее жестоко. Но это всего лишь гипотеза, а не факт. Если бы можно было установить, в каком порядке умерли члены семьи, было бы легче, но коронер не в состоянии это определить; он знает лишь, что убийства произошли в промежутке между одиннадцатью вечера субботы и двумя утра воскресенья.
Потом, отвечая на вопросы, он сказал: нет, никто из женщин не подвергся «сексуальным домогательствам»; нет, насколько известно, в доме ничего не украдено, и да, он тоже думает, что это «подозрительное совпадение» – то, что мистер Клаттер застраховал свою жизнь на сорок тысяч долларов с компенсацией в удвоенном размере примерно за восемь часов до смерти. Однако Дьюи был «готов дать голову на отсечение», что нет никакой связи между этим полисом и преступлением; откуда ей взяться, когда единственные, кто выигрывал в этом случае – две старшие, оставшиеся в живых дочери мистера Клаттера, миссис Дональд Джарчоу и мисс Беверли Клаттер? И, сказал он репортерам, да, у него есть свое мнение насчет того, одним человеком или двумя было совершено преступление, но он предпочитает пока его не высказывать.
На самом же деле в тот момент определенного ответа на этот вопрос у Дьюи еще не было. Пока что он обдумывал пару идей – или, говоря его словами, «концепций» – и, восстанавливая картину преступления, разрабатывал как «концепцию одного убийцы», так и «концепцию двух убийц». В прошлом убийца, по-видимому, был другом семьи или, во всяком случае, человеком, который знал больше, чем можно узнать случайно о доме и его обитателях: ему было известно, что двери запирают редко, что мистер Клаттер спит один в хозяйской спальне на первом этаже, что миссис Клаттер и дети занимают отдельные спальни на втором этаже. Этот человек, как представлялось Дьюи, подошел к дому пешком, вероятно около полуночи. Свет в окнах уже не горел, Клаттеры спали, а что касается Тэдди, сторожевого пса – ну, Тэдди всегда тушевался при виде оружия. Он, должно быть, поджал хвост, заскулил и уполз в кусты. Проникнув в дом, убийца первым делом перерезал телефонные провода в кабинете мистера Клаттера и на кухне; затем он отправился в спальню мистера Клаттера и разбудил его. Под дулом ружья мистер Клаттер был вынужден повиноваться приказам налетчика и поднялся с ним на второй этаж, где они разбудили остальных членов семьи. Потом убийца дал ему шнур и пластырь и приказал связать жену и залепить ей рот, связать дочь (которой, непонятно почему, рот не залепили) и привязать их к кроватям. После этого отца с сыном согнали в подвал; там преступник заставил мистера Клаттера заклеить рот Кеньону и привязать его к кушетке в игровой комнате. Потом он привел мистера Клаттера в котельную, оглушил ударом по голове, залепил ему рот и связал. После этого, получив полную свободу действий, убийца одного за другим прикончил всех членов семьи, каждый раз исправно подбирая стреляную гильзу. Исполнив задуманное, он погасил свет во всех комнатах и скрылся.
Возможно, так все и было; существовала такая вероятность. Но Дьюи сомневался:
– Если бы Герб решил, что его семье угрожает опасность, смертельная опасность, он бы дрался как лев. А Герб – это вам не дохляк какой-нибудь: здоровый мужик и в отличной форме. Да и Кеньон тоже – сильный, как отец, даже сильнее, широкоплечий мальчик. Трудно себе представить, чтобы один налетчик, пусть даже вооруженный, мог одолеть их обоих.
Кроме того, были основания предполагать, что все четверо были связаны одним человеком: во всех четырех случаях применялся один и тот же узел, «полуштык».
Дьюи, как и большинство его коллег, склонялся ко второй гипотезе, которая во многих чертах совпадала с первой, но имела одно важное отличие: убийца был не один, но с сообщником, который помог ему справиться с жертвами, а потом связал их и заклеил им рты. Однако этот вариант тоже не был безукоризненным. Дьюи, например, не мог понять, «как получилось, что два индивидуума достигли одинаковой степени ярости, той психопатической ярости, какая способна привести к столь зверскому преступлению». И пояснял:
– Допустим, убийца был знаком с семьей Клаттеров; допустим, что он действительно самый обычный человек, во всем обычный, за исключением того, что у него бзик – безумная неприязнь к Клаттерам или к одному из Клаттеров. Где же он нашел напарника, еще одного настолько сумасшедшего человека, что тот взялся ему помочь? Неувязка. Нонсенс. Как, впрочем, и все, что связано с этим делом.
После пресс-конференции Дьюи удалился в свой кабинет – комнату, которую ему временно выделил шериф. Там стояли стол и два стула с прямой спинкой. Стол был завален вещественными доказательствами, которые Дьюи однажды надеялся продемонстрировать в зале суда: полоски пластыря и куски шнура, снятые с жертв и упакованные в полиэтиленовые пакеты (в качестве улик они мало чего стоили, поскольку и то и другое можно было купить в любой точке Соединенных Штатов), – и фотографиями, сделанными на месте преступления полицейским фотографом: двадцать увеличенных глянцевых снимков раздробленного черепа мистера Клаттера, обезображенного до неузнаваемости лица его сына, связанных рук Нэнси, остановившихся тоскливых глаз ее матери и тому подобного. В ближайшие дни Дьюи предстояло провести много часов за изучением этих фотографий в надежде, что он внезапно что-нибудь увидит, что какая-нибудь ключевая деталь вдруг обнаружит себя:
– Это как картинки-головоломки. Те, под которыми пишут: «Сколько зверей здесь нарисовано?» Можно сказать, что я как раз этим и занимаюсь – ищу спрятанных зверей. Я чувствую, что они должны там быть, другой вопрос, удастся ли мне их увидеть.
Кстати сказать, одна из фотографий – снимок крупным планом мистера Клаттера и коробки, на которой он лежал, уже дала кое-что ценное: следы, пыльные отпечатки подошвы с ромбическим рисунком, невидимые невооруженным глазом, запечатлелись на пленке; фотовспышка, увеличив контрастность, выявила их с превосходной четкостью. Эти отпечатки, вместе с найденным на той же картонной коробке бесстыдным кровавым отпечатком подошвы с рисунком в виде кошачьей лапки, были единственными «серьезными уликами», о которых могли бы сообщить следователи. Но не сообщали; Дьюи и его команда решили пока держать находку в секрете.
Среди прочих предметов на столе Дьюи лежал дневник Нэнси Клаттер. Дьюи уже бегло просматривал его и теперь взялся за подробное изучение. Дневник начинался в тринадцатый день рождения Нэнси и заканчивался приблизительно за два месяца до ее семнадцатилетия; не содержащие ничего чувственного или сногсшибательного откровения умной девочки, которая обожала животных, любила читать, готовить, шить, танцевать, ездить верхом, – всеми любимой хорошенькой девственницы, которая считала, что «флиртовать весело», но при этом «по-настоящему и верно любила Бобби». Первым делом Дьюи прочел последнюю запись. Она состояла из трех строк, выведенных Нэнси за час или два до смерти: «Приезжала Джолен К., я показала ей, как печь пирог с вишнями. Занималась с Рокси. Приходил Бобби, смотрели телик. В одиннадцать он ушел».
Юный Рапп, как предполагалось последний человек, который видел Клаттеров живыми, уже подвергся обстоятельнейшему допросу, и хотя он бесхитростно рассказал о том, что провел «самый обычный вечер» с Клаттерами, его вызывали повторно, для проверки показаний на детекторе лжи. Сразу было видно, что полиция пока не готова исключить его из числа подозреваемых. Сам Дьюи не считал, что мальчик «как-то к этому причастен», однако не подлежало сомнению, что на этой начальной стадии расследования Бобби был единственным человеком, которому можно приписать мотив, пусть даже слабый. Не раз и не два в своем дневнике Нэнси упоминала о ситуации, которая, предположительно, могла послужить мотивом: требование отца «порвать» с Бобби, перестать с ним «так часто встречаться», основанное на том, что Клаттеры – методисты, а Раппы – католики, а это, с его точки зрения, совершенно исключало всякую надежду влюбленных на брак. Но те фразы из дневника, которые особенно мучили Дьюи, не были связаны с этим. Нет, ему не давали покоя другие – те, в которых говорилось о коте, о таинственной кончине любимца Нэнси Бубса, которого, согласно записи, сделанной за две недели до ее собственной смерти, она нашла в амбаре павшим жертвой, как она подозревала (но не объясняла почему), отравителя: «Бедный Бубс. Я похоронила его в особом месте». Читая об этом, Дьюи чувствовал, что гибель кота может оказаться очень важной. Если кота отравили, не могло ли это быть маленькой, но злонамеренной прелюдией к убийству людей? Он твердо решил найти то «особое место», даже если ему придется прочесать всю обширную территорию «Речной Долины».
Пока Дьюи занимался дневником, его основные помощники, агенты Черч, Дунц и Най, колесили по округе, беседуя, как выразился Дунц, «с кем угодно, лишь бы узнать хоть что-то»: с учителями холкомбской школы, где и Кеньоном и Нэнси гордились как круглыми отличниками; с работниками из «Речной Долины» (которых весной и летом порой набиралось до восемнадцати человек, но в этот золотисто-коричневый сезон кроме Джеральда Ван Влита их оставалось лишь трое, не считая миссис Хелм); с друзьями убитых; с соседями; и, очень подробно, с родственниками. Родственников, приехавших издалека и из ближних мест на похороны, которые должны были состояться в среду утром, набралось около двадцати человек.
Гарольду Наю, самому молодому из команды Дьюи, энергичному маленькому человечку тридцати четырех лет с беспокойными, подозрительными глазами, острым носиком и подбородком, а также не менее острым умом, была поручена, как он сам говорил, «чертовски тонкая работа» – опросить родственников Клаттеров: «Это мучительно и для меня и для них. Когда расследуется убийство, приходится забыть об уважении к скорби. Или к семейным тайнам. Или к личным чувствам. Приходится задавать вопросы, и некоторые из них больно ранят». Но ни один из опрошенных ни на один его вопрос («Я исследовал эмоциональный фон. Я думал, что услышу о какой-нибудь женщине, – любовный треугольник. Судите сами: мистер Клаттер был довольно молодой, вполне здоровый мужчина, а его жена была полуинвалид, спала в отдельной спальне…») не сообщил ничего полезного; даже две старших дочери не смогли выдвинуть никаких предположений о мотиве преступления. Короче говоря, Най узнал только одно: «Из всех людей во всем мире Клаттеры давали меньше всего повода для убийства».
В конце дня, когда трое агентов собрались в кабинете Дьюи, выяснилось, что Дунцу и Черчу повезло больше Ная – Братишки Ная, как его называли коллеги. (У членов Канзасского бюро расследований было пристрастие к прозвищам; Дунца прозвали Стариком – незаслуженно, поскольку этому крупному, но легконогому, похожему на кота широколицему мужчине еще не было пятидесяти, а Черч, которому было шестьдесят или около того, румяный и всегда подтянутый человек, по словам коллег, «жесткий» и умеющий «раскалывать быстрее всех в Канзасе», прозывался Кудрявым – за редкие волосы и залысины.) Оба они в ходе расспросов уцепились за «многообещающие ниточки».
История Дунца касалась отца и сына, которых здесь называли Джон-старший и Джон-младший. Несколько лет назад Джон-старший вел с мистером Клаттером незначительную деловую операцию, результатом которой Джон-старший остался недоволен, почуяв, что Клаттер подкинул ему не тот шар. Теперь и Джон-старший и его сын пьянствовали; впрочем, Джон-младший часто попадал в тюрьму за пьянство. В один злосчастный день отец и сын, осмелев от виски, явились домой к Клаттерам с намерением «разобраться с Гербом». Но им не представилась такая возможность, поскольку мистер Клаттер, трезвенник, агрессивно настроенный против спиртного и алкоголиков, схватил ружье и отконвоировал их за пределы своей территории. Джоны такой неучтивости не простили; всего лишь месяц назад Джон-старший говорил своему знакомому: «Как подумаю об этом ублюдке, у меня аж пальцы сводит. Так бы и задушил его».
«Ниточка» Черча была того же характера. Он тоже слышал о человеке, который, по общему признанию, питал к мистеру Клаттеру вражду: некий мистер Смит (хотя это не настоящее имя) был убежден, что владелец «Речной Долины» пристрелил его охотничью собаку. Черч осмотрел дом Смита и увидел в сарае свисающую со стропила веревку, завязанную тем же узлом, каким были связаны Клаттеры.
Дьюи сказал:
– Возможно, мы на верном пути. Личные счеты – ненависть, вышедшая из-под контроля.
– Если только не ограбление, – заметил Най, хотя ограбление как мотив для убийства обсуждалось не раз и было в принципе отвергнуто. Против этой версии было много аргументов, и самым сильным являлся тот, что отвращение мистера Клаттера к наличным деньгам давно стало притчей во языцех; у него не было сейфа, и он никогда не держал при себе крупных сумм. К тому же, если это было ограбление, почему грабитель не взял драгоценности миссис Клаттер – золотое обручальное кольцо и колечко с бриллиантом? И все-таки Ная эти аргументы не убеждали: «Сама схема попахивает грабежом. Что вы скажете насчет пустого бумажника Клаттера? Кто-то копался в нем и бросил на кровати – вряд ли это был сам владелец. А кошелек Нэнси? Кошелек валялся на полу в кухне. Как он туда попал? Да, и в доме ни гроша. Ну, два доллара, ладно. Мы нашли два доллара в конверте на столе Нэнси. Но нам известно, что Клаттер только накануне обналичил чек на шестьдесят долларов. По крайней мере полсотни должно было остаться.
Некоторые говорят, мол, никто не станет убивать четверых человек ради пятидесяти долларов. И еще говорят, что убийца мог и забрать деньги, но только затем, чтобы ввести нас в заблуждение, заставить думать, что его целью был грабеж. Не знаю, не знаю!»
Когда стемнело, Дьюи прервал совещание, чтобы позвонить жене, Мэри, и предупредить, что к ужину он не успеет. Она сказала:
– Да. Хорошо, Элвин. – Но он почувствовал в ее голосе нехарактерное волнение. У Дьюи было два маленьких сына, он был женат семнадцать лет, и Мэри, бывшая стенографистка ФБР, с которой он познакомился в Новом Орлеане, с пониманием относилась к издержкам его профессии: неурочной работе и внезапным звонкам, призывающим его в отдаленные уголки штата.
Он спросил:
– Случилось что-нибудь?
– Нет, что ты, – поспешно сказала она. – Только, когда придешь домой, тебе придется позвонить в дверь. Я поменяла все замки.
Он все понял.
– Не волнуйся, милая. Просто запри двери и включи свет над крыльцом.
Когда Дьюи повесил трубку, кто-то из коллег спросил его:
– В чем дело? Мэри боится?
– Черт возьми, – ответил Дьюи. – Не только она, все.
– Не все. Уж во всяком случае не вдовствующая почтмейстерша, бесстрашная миссис Миртл Клэр, которая презирала своих сограждан: «трусливые людишки, трясутся от страха как зайцы и боятся глаз сомкнуть», а сама про себя говорила так:
– Наша-то старушка спит, как всегда, отлично. Если я кому нужна, пусть делают со мной все что хотят. (Одиннадцать месяцев спустя группа вооруженных налетчиков в масках, поймав ее на слове, ворвалась в здание почты и облегчила кассу этой дамы на девятьсот пятьдесят долларов.)
Как обычно, мнение миссис Клэр разделяли очень немногие. По словам владельца одного магазина скобяных изделий в Гарден-Сити, «замки и задвижки стали самым ходовым товаром. Какая марка, народу без разницы, лишь бы запирался ». Воображение, разумеется, способно открыть любую дверь – повернуть ключ и впустить в дом ужас. Во вторник на рассвете охотники из Колорадо, чужаки, понятия не имевшие о местной трагедии, покинув прерии, были поражены тем, что увидели, проходя через Холкомб: почти в каждом доме горел свет, и в ярко освещенных комнатах полностью одетые люди, целыми семьями, всю ночь сидели без сна, тревожно прислушиваясь. Чего они так боятся? «Это может случиться снова». Таким, с некоторыми вариантами, был общий ответ. Однако одна женщина, учительница из школы, заметила:
– Паника была бы наполовину меньше, случись это с кем угодно, кроме Клаттеров. С кем угодно, менее достойным восхищения. Не столь преуспевающим. Не так надежно защищенным. Но эта семья воплощала в себе все, что здешние жители больше всего ценят и уважают, и то, что такое несчастье произошло именно с Клаттерами, – ну, для нас это все равно что узнать, будто Бога нет. Кажется, что жизнь потеряла смысл. На мой взгляд, люди не столько напуганы, сколько глубоко подавлены.
Другая причина паники, самая простая и самая гадкая, была в том, что мирному до настоящего времени сообществу соседей и старых друзей внезапно пришлось пережить доселе не испытанный приступ недоверия друг к другу; понятное дело, они полагали, что убийца находится среди них, и все как один готовы были подписаться под словами Артура Клаттера, брата покойного, которые тот произнес в беседе с журналистами в вестибюле гостиницы в Гарден-Сити 17 ноября: «Когда все выяснится, держу пари, что убийцу обнаружат не дальше чем в десяти милях от того места, где мы сейчас находимся».