— Я бы написал, но, чтобы написать, надо бы освежить в памяти те дни, хорошо бы с Ершовыми встретиться и побеседовать. Как они к этому делу отнесутся? А ты его адрес, телефон не взял?
— Не взял, дурак я. Как-то в спешке все произошло.
— Но ничего. Я тебе дам телефончик моего приятеля из ФСБ. Он тебе кого угодно разыщет. Идет?
— Это уж в крайнем случае. Сначала я попробую Ершова по своим каналам разыскать. У меня есть база данных. Купил по случаю в электричке. Какой-то ханурик ходил и предлагал за сто рублей дискету с телефонами всех жителей Москвы и Подмосковья. Я и купил. На всякий случай. Вот теперь и попробую этой дискеткой воспользоваться. Как только их найду, тебе сразу перезвоню. А мысль твоя интересная. Ну, давай! Бриндемос! Выпьем за нашу Кубу!
Приятели запели чуть охрипшими голосами:
— Небо надо мной, небо, небо надо мной, как сомбреро, как сомбреро!
Берег золотой, берег золотой, Варадеро, Варадеро!
Куба далека. Куба далека. Куба рядом!
Это говорим, это говорим мы!
Дома журналист вставляет дискету в компьютер и обнаруживает, что в Москве и Подмосковье проживает много Ершовых.
— Девяносто девять Владимиров Ершовых! А отчества его я не помню. Придется обзванивать всех по очереди.
Он набирает первый номер телефона.
— Извините, это квартира Владимира Ершова?
— Да, а кто его спрашивает? — отвечает ему женский голос.
— Скажите, а Владимир бывал когда-нибудь на Кубе? Я разыскиваю своего товарища. Я, полковник, в свое время тоже был военным переводчиком на Кубе.
— Нет, никто у нас на Кубе не бывал.
— Извините.
— Не за что.
Журналист звонит по второму телефону:
— Простите, это квартира Ершовых?
— Да. А что Вам надо?
— Я ищу приятеля своего, Владимира. Мы с ним в семидесятых годах служили вместе на Кубе.
|
|
— Проснулся! Мой отец уже умер, но он никогда на Кубе не был. Это точно. Привет!
После нескольких часов поиска, сделав более шестидесяти звонков, журналист услышал в трубке приятный голос женщины с легким акцентом:
— Да, мой муж был на Кубе переводчиком.
— А Вас зовут, случайно, не Мария?
— Мария. Я супруга Владимира Максимовича.
— А я…я…Альберт, Альберт Потапкин. Может, вспомните? Я жил рядом с домом Володи в районе «Репарто Коли». Ну, там, где жили наши военные советские советники, специалисты и переводчики.
— Не могу так сразу вспомнить. Извините. Столько времени с тех пор прошло.
— Мария, а когда Владимир Максимович будет дома? Я хотел бы с Вами встретиться. Надо бы поговорить. Это можно? Вы не возражаете? Я корреспондент газеты «Красная Звезда».
— Я думаю, можно. Он вечером придет со службы. Перезвоните ему часиков в девять и договоритесь. Только мы не в Москве живем.
— Я знаю. Отлично! Я Вам перезвоню вечерком. Нам есть, что вспомнить, о чем поговорить. Очень, очень рад Вас, Марусечка, слышать. Столько лет! Куба! В общем, до встречи! Привет Владимиру Максимовичу от Потапкина Альберта! До свидания!
— Передам. Звоните, Альберт. Володя будет рад. Hasta pronto, — по-испански попрощалась Мария.
— Hasta la vista, — тоже по-испански отвечает ей радостно Илья и, потирает удовлетворенно руками, — Получилось!
Журналист едет на электричке в подмосковный городок на встречу с Владимиром Максимовичем Ершовым и его супругой. Задумчиво смотрит в окно.
— Интересно, как они отнесутся к моему предложению?
|
|
И вот перед ним сидят на диване его знакомые по Кубе. Мария обхватила руками левую руку мужа, прижалась к нему, склонив голову ему на плечо. Потапкин включает диктофон и ставит его на стол перед Владимиром Максимовичем.
— Не страшно? Или, может, без него?
— Нет. Не из пугливых! Можно начинать?
— Включаю, — Альберт не может оторвать глаз от этой удивительной супружеской пары.
Вскоре, — Начинает свой рассказ Владимир, — после окончания Института военных переводчиков, весной или, может, уже летом, не помню, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года я, новоиспеченный молоденький лейтенант, был направлен в качестве военного переводчика для выполнения интернационального долга в мою первую и последнюю служебную загранкомандировку. Ничего мне после Кубы не светило и уж не светит. А и ладно! Итак, я летел на Кубу в огромном по тем временам турбореактивном «Ту-114» с остановками в Мурманске и Шенноне с большими планами на будущее…
Владимир Максимович, ласково поглаживает смуглую руку прильнувшей к нему его верной супруги.
Экзамен
И з троллейбуса выходит элегантный молодой человек лет тридцати среднего роста. На нём лёгкий шерстяной костюм светло-серого цвета. Под пиджаком — бежевая рубашка. На ногах — плетёные коричневые босоножки. В руке — модный коричневого цвета кейс с цифровым замком. Он идёт по дорожке, обсаженной кустами шиповника. Входит в здание Академии внешней торговли СССР, поднимается на второй этаж, где на перемене толкутся такие же, как он, молодые пижонистые люди из разных внешнеторговых объединений Москвы.
|
|
— Андрей! — окликает его приятель Михаил.
Он придерживает Андрея сзади за рукав пиджака:
— Ты куда направляешься?
— Привет! Как куда? В деканат. Узнать, где будет экзамен. Ты знаешь?
— В 32-й аудитории. Нам, говорят, не повезло.
— В каком смысле?
— Принимать у нас будет профессор. Доктор тех ещё наук. Строгая, говорят, аж жуть! Режет направо и налево, невзирая на личности. У неё, рассказывают, присказка такая есть, что на пятёрку знает только Бог, она знает на четвёрку, а остальные — сам понимаешь, — грустно вещает Михаил. — Ты как, готов?
— Я всегда ко всему готов. Как пионер, — поднимает ладонь к виску Андрей. — А как её хоть зовут?
— Кого?
— Экзаменаторшу.
— Татьяна Алексеевна.
Коллеги входят в класс и рассаживаются. Один стол стоит подальше, около доски. Со звонком, известившим об окончании перемены, в аудиторию входит высокая, стройная экзаменаторша с сумкой в руке и с папкой-скоросшивателем под мышкой. Все встают, приветствуя её. Женщина, поморщившись, оглядывает учащихся, ставит сумку, отделанную крокодильей кожей, на стол, открывает папку, достаёт экзаменационные билеты и раскладывает их веером на столе. Садится и произносит как бы в задумчивости:
— Добрый день. Ну что ж, пожалуйте-с, товарищи бизнесмены. Берите билеты.
Мужчины, столпившись вокруг стола, по очереди берут билеты и, читая, что им досталось, рассаживаются по одному за стол. Экзаменаторша досадливо передёрнула губой, мол, как это её сюда занесло, достала из сумки детектив и углубилась в чтение. Прошло полчаса. Татьяна Алексеевна победоносно обозрела класс.
— Кто уже готов? За смелость так и быть набавлю полбалла первому, — произносит профессор, окинув томным взглядом аудиторию и посмотрев на свои золотые часики на золотом витиеватом браслете.
В аудитории тишина. У кого-то пискнул телефон.
— Телефоны, пейджеры — всё отключить, — строго произнесла профессорша.
— Я готов! — выстреливает вверх правую руку Андрей.
— Садитесь, — экзаменаторша показала Андрею на стул рядом с ней, — все личные вещи оставьте у себя на столе.
Андрей садится за стол напротив жгучей шатенки бальзаковского возраста в дорогом шерстяном платье, плотно облегавшем её тело и подчеркивающем все достоинства и недостатки ее фигуры. С закинутой ногой на ногу она смотрелась эффектно.
— Итак, слушаю вас внимательно, молодой человек, — произносит певуче дама на глубоком выдохе без всякого интереса к экзамену и к Андрею лично.
— Многоуважаемая Татьяна Алексеевна, — чувственно обращается к ней Андрей вполголоса, чтобы другие не слышали. — Осмелюсь заметить, мало того, что вы такая милая, очаровательная и привлекательная, но у вас к тому же тонкий, замечательный вкус. Я вам сейчас это докажу.
Экзаменаторша от неожиданности вздрагивает, явно впадает в ступор и не может с ходу решить, как ей поступить: сразу сделать вид, что рассердилась, или же подождать.
— Вот, смотрите, — уже тараторит без остановки Андрей, не переводя дыхания, — на вашей правой руке, рядом с обручальным кольцом красного золота 96-й пробы, золотое колечко, пожалуй, середины ХVII века. С чистейшим бриллиантом идеальной огранки. Карата два с половиной будет. Нет, скорее всего, три.
— Угадали.
— В качестве выражения массы драгоценных камней в старину было взято семя цератонии весом две десятых грамма, с помощью которого люди проверяли весы. Семечки цератонии настолько малы, что даже самая современная техника не способна измерить разницу в весе двух семечек. И назвали эту меру измерения каратом. Ну, это я так, к слову. А на среднем пальчике вашей левой, Татьяна Алексеевна, руки с очаровательным запястьем кольцо с опалом. Это опал — арлекин. Или восточный опал. Прозван так за его опалесценцию на огненном фоне. Дайте мне, пожалуйста, вашу длань.
Экзаменаторша растерянно, как под гипнозом, протягивает свою руку, и Андрей нежно кладет её ладонь на свою.
— А на этом пальчике — колечко с красноватым сердоликом. «Сердолик» — русское слово, означает «радующий сердце». Он избавляет от любовных страданий. Повышает сексуальность и потенцию. А вот браслет из агата-самого сильного оберега от сглаза, зависти и сплетен. Он притягивает богатство. Все камушки, которые вы с таким большим вкусом подобрали, говорят о том, что ваш знак зодиака — Весы, а ваша планета — покровительница — Луна, так как вам нравятся камни Луны. А на вашей лебединой шейке — ожерелье из чёрного жемчуга. Очень редкое и дорогое. Черный жемчуг — Мраморного моря. Жемчуг — это символ верной любви, оберегает от сглаза.
Андрей выжидающе молчит и влюблённым взглядом впивается в расширенные, трепещущие и часто мигающие карие глаза доктора наук. Татьяна Алексеевна с заметным румянцем на щеках, смущаясь неожиданно для себя самой, повела, поёживаясь по-кошачьи, плечами:
— Пятёрка! — громко, чтобы было слышно всем, произносит профессор. — Хорошо Вы владеете предметом. Где ваша зачётка? Какой там у вас номер билета?
Андрей протягивает экзаменаторше билет:
— Вот, пожалуйста, седьмой, многоуважаемая Татьяна Алексеевна.
— А какой у вас вопрос?
— Кредитные и расчётные отношения.
Английский
З вонок в прихожей голосом райской птички известил Сергея о том, что к нему пришла его однокурсница Катя, чтобы помочь подготовиться к экзамену по английскому языку.
Сергей выше среднего роста, такой мускулистый, что даже из-под рубашки выступали его бицепсы, трицепсы, квадрицепсы, грудные и прочие мышцы, в предвкушении встречи с одной из красавиц курса бросился к двери.
И действительно, на пороге стояла Катя. Её лёгкое платье, плотно обтягивающее знойную фигуру, в лучах солнца слегка просвечивало, практически оголяя ее стройные ноги. Но Катя об этом не догадывалась. Или только делала вид? Разве поймешь этих женщин? А Сергей, любуясь фигурой, не спешил впускать её в квартиру, чтобы продлить мгновение созерцания прекрасного.
— Во-первых, где твоё здравствуй? И долго мы будем тут стоять на сквозняке?
— Здравствуй, Катюша. Проходи. Заждался уже, — отошёл от двери Сергей, пропуская девушку в квартиру.
Катя мельком глянула в настенное овальное зеркало, поправила причёску:
— Для кого — Катюша, а для кого — Екатерина.
— Проходи, Катерина, садись сюда, на диванчик. Он мягкий. Вино, вот, фрукты … — Сергей кивком указал на журнальный столик, на котором стояли бутылка вина и ваза с виноградом, мандаринами, яблоками, гранатами, апельсинами, бананами. — Всё мытое, кстати. А можно тебя Кейт называть? Хотя бы во время занятий.
— Мы не для этого здесь собрались, Серёжа, — назидательно сказала Катя, — Есть вещи интереснее и важнее, чем выпивка. Ты со мной согласен?
— Конечно, — кивнул, сглотнув слюну, Сергей.
— Построим наши занятия так. Сначала я читаю текст, а потом ты. Я поправляю твои ошибки и произношение. Согласен? А звать меня Кейт — можно.
— Ещё как согласен, Кейтюша, — потирая вспотевшие ладони, юноша сел на диван поближе к Кате, да так близко, что она слегка отодвинулась, взглянув на него строго.
От девушки веяло неземной свежестью, и чувствовался лёгкий запах каких-то очень редких дурманящих духов.
— Итак, начинаем.
Катя открыла учебник и стала читать по-английски. А Сергей не слушал. Он не мог оторвать взгляда от локонов её блестящих рыжеватых волос и такой соблазнительной розовой мочки уха.
— Ты меня слушаешь или нет? — строго спросила, прервавшись, Катя. — Для кого я тут стараюсь?
— Для меня, для меня стараешься, — заёрзал на диване, Сергей. — Я весь внимание.
— Следи по моим губам за произношением.
Сергей с радостью впился глазами в сочные яркие губы Кати. Он так засмотрелся на них, что случайно коснулся руки девушки. Оба вздрогнули и, сделавшись пунцовыми, посмотрели внимательно друг на друга. Внешне Катя была спокойна, только раздувающиеся время от времени ее ноздри выдавали внутреннее состояние девушки.
— Извини, я нечаянно.
— За нечаянно бьют отчаянно, — улыбнулась Катя. — Ладно, прощаю. Теперь ты читай.
Сергей взял учебник из руки девушки и заметил, что платье Кати образовало ложбинку между её ногами. Такую очаровательную ложбинку! Он смотрел то на этот «треугольник», то в учебник, поэтому часто ошибался.
— Внимательнее! Не туда смотришь — в учебник смотри. А что ты такой грязнуля? — Катя сняла двумя пальчиками три светлых волосинки с его тонких брюк.
У Сергея похолодело на сердце.
— Блондинки к тебе липнут, да?
У Сергея пересохло во рту, он закашлялся:
— И вовсе не блондинки.И вовсе не липнут. Это же твои волоски.
— Не выдумывай! Мои все на месте. Они у меня не выпадают. Видишь? — Катя откинула голову назад, продемонстрировав Сергею всю копну своих чудных волос.
— Вижу, — не удержался и глубоко вздохнул Сергей.
Вдруг порыв ветра открыл с треском форточку. Штора и занавески взвились и чуть не снесли со стола на пол и бутылку, и все фрукты. Испугавшись, Катя подалась к Сергею, обдав его теплом своего разгорячённого тела, а он, пользуясь случаем, схватил девушку за плечи. От этого высокая грудь девушки поднялась, а лифчик под платьем жалобно заскрипел. Казалось, ещё секунда и платье девушки разойдётся по швам.
— Не бойся, — прошептал заботливо Сергей.
— А я и не боюсь, — бодро сказала Катя. — Чего мне бояться? Освободи-ка девушку.
— А почему тогда у тебя тело гусиной кожей покрылось? Пупырышки вот.
— Это от холода. Давай продолжим, а то мы часто отвлекаемся.
— Не так уж и часто. Могли бы и почаще.
Катя погрозила Сергею пальчиком:
— Смотри, как я произношу слова. Смотри на мои губы.
— Всё время смотрю. Внимательно.
Сергей снова впился взглядом в губы красавицы. Его как магнитом тянуло к ним всё больше и больше. К таким соблазнительным губам — сочным и аппетитным… Катя и Сергей посмотрели друг другу в глаза. Не мигая. Их руки встретились. Его рука легла на коленку девушки. Она зарделась и нервно слегка раздвинула ноги. Сергей прильнул к обнажённой руке Кати и стал целовать её плечо. Катя вздрогнула, метнула быстрый взгляд на Сергея:
— Раз так, то занятия окончены. Не облизывайся!
— Да я вовсе и не…
— Всё! Занятия окончены. До завтра!
— В это же время?
— Да. Повторяй пройденное.
— Повторю. Слово даю.
Катя встала. Но вместо того, чтобы выйти из-за стола и обойти Сергея, перебралась через его коленки, опираясь рукой на плечо парня.
— И это всё, Кейт? — спросил Сергей разочарованно.
Катя пошла к двери:
— А что ещё? На сегодня вполне достаточно.
— До скорого! — Сергей прикоснулся рукой к своей пылающей щеке.
Катя ещё раз взглянула на себя в зеркало, взбила слегка волосы, обнажив подмышки.
Сергей открыл дверь и вновь увидел в солнечном свете сквозь платье ноги репетиторши:
— Катюша! А как тебе мой английский?
— Твой английский гораздо лучше твоего русского.Бедноват и слабоват твой русский, — хохотнула Екатерина, дразня его белизной своих зубов.
— А я? — Сергей грубовато схватил крепкой рукой тонкое запястье Кати и притянул её к себе, но она ловко вывернулась и ускользнула в проём двери.
— А ты….
Замок входной двери мягко щёлкнул задвижкой. До следующего урока оставалось 22 часа 10 минут.
— «Какой же английский всё-таки хороший и жизненно полезный язык», —подумал Сергей, приходя в себя и успокаиваясь.
За тридевятью морями
А лександр Александрович, седоватый сорокапятилетний мужчина, разбирая как-то деловые бумаги в шкафу в прихожей маминой квартиры, обнаруживает среди них свой кубинский дневник. Из тетради выпадает большая стопка фотографий. Александр Александрович листает общую тетрадь. Зачитываясь, гладит ладонью потертую, шершавую и потрескавшуюся от времени коричневую, коленкоровую обложку с наклеенным на ней бумажным квадратиком из школьной тетради в клеточку с надписью, сделанной детской рукой: «Мой кубинский дневник». Глубоко вздохнул. Подошел к окну. Полистал тетрадь, местами зачитываясь.
— А не опубликовать ли эти мои детские записи? Может быть, сегодня подросткам будет любопытно узнать, как жили, служили, любили и работали за границей далеко от Родины их родители, их старшие соотечественники? Ведь без доброй памяти нет родной истории. И никогда не будет сильного и дружного государства…
Александр Александрович садится под торшер и продолжает читать записи в дневнике. Вздыхая, перебирает многочисленные фотографии, которые они делали с той, так дорогой ему в детские годы кубиночкой, девочкой-ириской, много-много лет тому назад, в 70-х годах прошлого века в Гаване:
— Какие мы здесь с Маринкой маленькие, стройненькие и хорошие! Как много мне дала та поездка на Кубу! Она научила меня любить, дружить и многому, многому другому.
Мужчина подходит к родительскому, старинному серванту и с каким-то новым, живым интересом рассматривает те чучела и сувениры, которые он и его родители привезли тогда с Кубы.
— Вот редкий посеребренный брелок с пятиконечной звездой и картой Кубы в ней с надписью «Cuba libre. Primer pais socialista en America». Вот чучело маленького крокодильчика на деревянной подставке с золотой металлической табличкой с надписью «Cuba». А эти закрученные, как рог, ракушки-рапаны и огромные, тяжелые, беловато-розовые ракушки-развертки. Какие острые, как нож, белые, резные, ветвистые кораллы!
Он поднимает с пола и мнет пальцами большую, полметра высотой, серую, натуральную морскую губку. Целый куст!
— И как мы ее тогда дотащили до Москвы? А вот небольшое чучело ценной своим панцирем черепахи «Carey», из которого делают гребни, пуговицы, веера. Рыба-шар. Надутая, иглистая, такая колючая, что не ухватишь. Как живая!
Александр Александрович снова берет в руки старинные фотографии, сделанные на Кубе, на которых изображены его мама, отец, Марина, школьные приятели, кубинские ребята. У пожилого человека наворачиваются на глаза слезы. Руки мужчины подрагивают.
— Неужели это когда-то было? И никогда не вернуть уже то время, этих дорогих мне людей?!
Он слышит голос жены с кухни:
— Саша! Иди ужинать!
— Сейчас, Марин, иду!
Но продолжает рассматривать фотографии.
— Ну, сколько ж можно тебя звать? Я дважды разогревать не буду. Будешь есть холодное! Ты идешь? Или как?
— Иду! Иду же, Марина!
Он кладет дневник, фотографии, очки на тумбочку под торшером и направляется на кухню. После ужина мужчина в гостиной достает из тумбочки магнитофонную кассету и ставит ее в магнитофон. Слушает песню мексиканской певицы Анхелики Марии «Когда я полюблю». Александр Александрович с фотографией Марины в руке начинает танцевать латиноамериканский танец в ритме этой мелодии. Потом, опомнившись, вздохнув, садится на диван около торшера, надевает очки, берет дневник, начинает его читать с самого начала и под мелодию песни предается воспоминаниям…. В памяти Александра Александровича всплывают события того далекого времени, те годы, те дни, те минуты и те секунды уже прошлой жизни…
Моего отца, Александра Ивановича Васильева, Министерство рыбного хозяйства СССР направило на работу в Республику Куба. Переводчиком. На два года. С семьёй. А это значит, со мной и мамой. Мама моя, Мирослава, если коротко-Мира, как звал её папа, была молодой и очень красивой. Впрочем, папа тоже был не хуже. Папа ехал на Кубу работать, а мама, как сказал мой дедушка, ехала «работать его женой». Меня же направляли на Кубу, как пошутил работник в Управлении загранкадрами министерства Рыбного хозяйства, не просто жить, а выполнять ответственное задание: хорошо учиться в школе при советском посольстве. Как с ребёнком разговаривали. Это они все думают, что я маленький, а мне уже, слава богу, за девять лет перевалило. Ну пусть себе тешатся….
Мы летели в турбореактивном, серебристого цвета воздушный лайнере «ИЛ-62» высоко над океанской гладью. Внизу от крошечного пароходика, разрезающего носом море, расходились далеко в стороны полосы на поверхности воды. Я сидел у окна, прижавшись носом к иллюминатору. Рядом с мной, в центре, полулежала и дремала в кресле моя красивая мама. В крайнем кресле, у прохода, читал журнал, мой отец. Мама от боязни высоты время от времени суетилась. То стряхивает крошки с костюма папы, то предлагает мне попить сока или почитать, то настаивает, чтобы я не упирался носом в стекло….
— Ну, что ты уперся в окно носом?! Как маленький! Ты его так продавишь! Честное слово! Там же ничего не видно!
— Мне все распрекрасно видно! Вон облака. Видишь внизу? Похожие на зверей. А вон пароходик. Крошечный. И ты тоже мне все одно твердишь: «Маленький, маленький.»
— Поговори у меня еще! Все-таки не куда-нибудь, а за границу летишь. Вот и учу тебя, чтобы нас с отцом не опозорил перед кубинцами. Ты слушай лучше и мотай на ус. Где твой ус?
— Да отстань ты со своим усом!
— А сока апельсинового хочешь? Там витаминов много! Чтобы сил своих моральных и физических сберечь, пейте соков натуральных, укрепляют грудь и плеч! Слышал такое?
— Слышал сто, нет двести раз! Я же говорю тебе: не-хо-чу! Хочу, чтобы меня оставили все в покое. Дайте полюбоваться небом, облаками. Видишь, как крыло дрожит? Вот-вот отвалится. Как тогда с одним крылом полетим? А? Это турбулентностью называется.
— Какой ужас! И ты можешь на это спокойно смотреть?! На эту турбулентность!?
Мама крестится.
— Пронеси Господи! Пронеси Господи!
— А ты разве в Бога веришь?
— В самолете верю!
— А на земле?
— И на земле верю! Отстань!
— А ты крещеная?
— Крещеная, крещеная!
— А я?
— И ты крещеный.
— А я что-то не припоминаю, чтобы меня крестили.
— Ты маленький был.
— А наш папа?
— Ты угомонишься когда-нибудь или нет? Папа… он… он беспартийный!
— А я?
— Все! И никаких больше «а»! Не трогай отца. Лучше скажи мне, ты воды хочешь?
— Да не хочу я ни сока, ни воды!
— Сын, тебе, я вижу, заняться нечем. Достал мать своими вопросами! Хочешь, дядя Коля тебе кабину летчиков покажет? Он обещал, — вмешался в наш разговор отец.
— Это тот летчик, крепыш в синей форме, которого мы встретили в аэропорту у эскалатора? — спросила мама.
— Он самый. Это Николай Иванович, родственник подружки моей мамы. Дядя Коля. Он предложил показать Саньку кабину пилотов.
— Какой я Вам Санек! Хватит издеваться над человеком. У меня имя есть!
— Ладно, ладно. Успокойся. Ну, не Санек, а Саша.
Мама спрашивает отца:
— А как он нас так нашел?
— Я с ним созвонился вчера вечером. Сказал, что летим на Кубу. Это совпало с его рейсом. Он и предложил свои услуги. Я тоже сказал, что помогу ему на Кубе, чем смогу. Так что мы встретились в вестибюле не случайно.
— Какой ты, однако, у меня шустрый!
— Не шустрый, а инициативный, предприимчивый. Сашок, сходи к пилотам.
— Издеваешься? Да? Не Сашок я!! Не пойду вот. Идите сами! Чего я там не видел? –огрызнулся я.
— Там интересно. Ты стесняешься нас что ли? — погладила меня по голове мама.
— Вот и иди сама, — Уклоняясь головой от маминой руки, ответил я, — Раз интересно. Ничего я не стесняюсь. Что я раздетый? Голый? Просто пока не хочется и все!
— Когда захочешь посмотреть кабину летчиков, я тебя туда провожу, — предложил отец.
— Вот еще! Нянька нашлась!
— Ты тоже стал самостоятельным. Очень хорошо!
Отец вытаскивает портмоне и проверяет, все ли документы на месте и сколько у него советских денег.
— Гроши считаешь? — поинтересовался я.
— Богат не тот, у кого много денег, а тот, кому их хватает. Учти на будущее.
— Ой, как учту!
К креслам, в которых расположились я и моим родители, подходит первый пилот. Наклоняется к отцу, кивком головы приветствует маму и говорит им, показывая рукой на меня:
— Могу, как обещал, Вашему сыну кабину показать. Как мы говорим: взлет-опасно, полет-прекрасно, посадка-трудная. Вот и покажу тебе прекрасный полет. Пошли со мной, мальчик!
— Спасибо. Я попозже.
— Приходи. У нас очень интересно! Такого нигде никогда не увидишь!
— Приду! Спасибо!
Пилот разводит руками и, улыбнувшись всем, уходит:
— Как пожелаете. Ждем-с!
Когда почти все пассажиры и мои родители спали, я потихоньку встал и пошел, пошатываясь, мимо тоже спящих в первом классе стюардесс, в кабину пилотов. Девушки разложили себе три кресла, подлокотники подняли и залегли под одеялами. Знакомый лётчик — первый пилот, встретил меня в кабине кивком головы. Там тоже все спали. Или слушали музыку. И второй пилот, и штурман, и ещё какой-то мужчина в лётной форме. Они сидели в креслах с закрытыми глазами. И все в наушниках. Два штурвала в виде руля полугоночного велосипеда качались сам по себе. Николай Иванович сказал, что самолёт летит на автопилоте. Потом посадил меня на своё место и надел мне на голову большие чёрные наушники. В наушниках — шум, треск и английская речь, музыки не было. Он дал мне в руки штурвал и предложил порулить самолетом, но я вежливо отказался, сославшись на недостаток опыта. Пилот отнёсся к моему объяснению с пониманием.
Навстречу самолёту плыли звёзды, а потом как бы обтекали его со всех сторон. В кабине была уйма всяких лампочек, кнопок и тумблеров. Прямо пропасть сколько там было приборов и прочей техники!
Когда я возвращался на своё место в салон экономкласса, одна стюардесса проснулась и посмотрела на меня испуганно. «Наверно, она решила, что я злоумышленник или разбойник какой», — подумал я, а стюардесса быстро убрала свои длинные затянутые в капрон ноги под байковое одеяло. Мама спала, посапывая, а отец листал учебник.
—Доучивает испанский, — решил я, усевшись в кресло.
— Понравилась экскурсия? — спросил отец, не отрываясь от текста.
— Очень! А там, в кабине, пол не провалится? Он такой тонкий, что под ним даже звёзды видно. По нему четыре человека ходят. Страшно. И звёзды тебе навстречу прямо летят, а потом разбегаются в разные стороны. Интересно!
Отец показал на свои толстые тяжёлые японские ручные часы Seiko со светящимся циферблатом, купленные им во время его командировки в Африку, которыми он очень гордился:
— Видишь, сколько времени мы летим только над одним только Атлантическим океаном? Можно сказать, что мы летим с тобой за тридевять морей.
— Перед смертью не надышишься!
Отец убирает учебник испанского и пропускает меня на мое место у окна. Мама, потревоженная, недовольно ворочается.
— Повторенье мать ученья. Repetitio est mater studiorum.
— А кто отец?
— Кто так говорил? Суворов!
Отец заботливо накрыл маму еще одним пледом. Мама поблагодарила мужа ласковым взглядом и легким кивком головы.
«ИЛ-62», вздрогнув, с треском выпускает шасси. В иллюминатор видны прибрежные рифы, разноцветное, желтовато-зеленовато-голубое мелководье у небольших островков. Самолет шел на снижение. Все пассажиры жадно всматривались в мелькающие внизу большие лагуны. На суше появились водоемы, маленькие озерца и прудики, темные зеленые полоски густых кустарников, акаций и стада пальм, низкорослых, лохматых, как пауки и высоких, белых, стройных, королевских. Стюардесса разносит таможенные декларации для заполнения.
— Куда это я положила документы? — засуетилась мама.
— Да в сумке они у тебя. В этой. Где же еще?
— Я и без тебя знаю, что в сумке.
— А акулы в рифы заплывают? — спросил я отца.
— Заплывают. Но редко. Когда прилив.
Самолёт мягко приземлился и покатился, слегка подпрыгивая. Затем заурчал, вздыбился, ещё немного прокатился и остановился, как вкопанный.
При выходе из самолёта нам в лицо пыхнуло липким жаром. А внизу у трапа нас встретили весёлые кубинские пограничники. Кубинский пограничник, стоящий внизу у трапа, подмигнул мне, а я, проходя мимо, подмигнул ему в ответ. Кубинец захохотал и показал рукой на меня другим пограничникам и что-то сказал им на своем языке. Те тоже посмотрели на меня и стали смеяться. Не буду описывать процесс прохождения таможни и паспортного контроля. Толкотня, духота, шум, чемоданы и сумки. Очереди не по мне. Не для меня. Ни в Москве, ни за границей. Это однозначно.
Пройдя таможенный контроль, мы вышли из аэропорта. На выходе нас встретил веселый, белобрысый парень. Отец представляется ему сам, представляет маму и меня.