Написано для проекта «Таро Бездны» 3 глава




 

— Клаус! Почему всякий раз, как я прихожу, ты смотришь фильмы про нарков? Это такой намёк, да?

 

— Возможно, — Клаус вернулся, держа два наполненных виски пузатых стакана. Колу он принципиально не добавлял, но хоть пару кубиков льда не забыл кинуть. — Выпей, согрейся и рассказывай. Потом сходи умойся, а то от тебя несёт, как от бродячего пса.

 

Я с благодарностью взял стакан и сделал пару глотков обжигающей жидкости. Горячий ком прокатился по пищеводу, и меня сразу потянуло в сон. Чтобы не вырубиться тут же, на диванчике, я быстро пересказал Клаусу сегодняшние события. Он хмыкнул и щёлкнул пальцами, переключив фильм на новости. Транслировали очередную бучу в Европарламенте; следом отдельным заголовком шли вести из Африки — обгоревшие, торчащие углями из земли хижины, измождённые до ужаса негры и съёмки в саванне крупным планом с вертолёта: показывали падёж крупного рогатого скота, прям целые поля, заваленные тушами животных. При взгляде на них я кое-что вспомнил. Мысль пока не сформировалась полностью, но я уже знал, что придумал нечто дельное.

 

— Как сам поживаешь? — спросил я, чтоб поддержать разговор.

 

— Неплохо, как видишь. Тоже изредка балуюсь слегом, но не так фанатично, как некоторые. А что ещё делать остаётся? Гнить заживо?

 

— По тебе видно, ты сильно сдал, дружище.

 

— На себя посмотри, — буркнул он и залпом осушил стакан.— Ещё выпьешь?

 

— Только немного.

 

— А я много и не наливаю всяким... прохожим. Ты угомониться наконец не хочешь?

 

— Не горит пока что.

 

— По тебе видно, — съязвил Клаус, возвращаясь с двумя стаканами — полным для себя и наполовину пустым для меня.

 

В новостях усталый корреспондент в военной униформе рассказывал о гражданской войне в Судане. Над его головой в небе разрешением 15360 на 8640 пикселей кружили три северноафриканских дрона-наблюдателя. Где-то вдали вяло грохотала артиллерийская канонада.

 

—Полное безумие творится, — зло сказал Клаус, — но нам здесь, как всегда, плевать на остальной мир. Наступила эра абсолютного потребителя. Всем плевать на всех. А самая активная часть общества — такие, как ты — курят слег либо целыми днями пропадают в VR.

 

— Мне не плевать.

 

— Да неужели? Ты за флакон слега мать родную продашь, мой юный друг. Да и я сам-то недалеко ушёл... — он устало махнул рукой. — Всё вообще стало странным. Нет больше ни чёрного, ни белого. Остались одни полутона... Мы живём в каком-то мире повального инфантилизма. И я боюсь предположить, что этот мир ожидает.

 

— Хорошая мысль. Ну а чего ты хочешь от меня? Чтобы я начал принимать стероиды и накачал себе здоровенные бицепсы? Или, наоборот, пил эстрогеновые препараты и сменил пол? Или читал книжки и залил через буст кучу информации, чтобы получить Нобелевку за достижения в науке? Чего ты ждёшь от меня, Клаус? Ты ведь не хуже меня знаешь, что все мы всё равно сдохнем, а жизнь коротка и бессмысленна, как полёт бабочки-однодневки. Время утекает от нас сквозь пальцы, чтобы, как говорят янки, never to be seen again.

 

— Красивое изречение. Где вычитал?

 

— Не знаю. Сам придумал, наверное, — буркнул я, проглатывая остатки виски, — я лишь хотел сказать, что смысла во всём этом я не вижу. А слег даёт мне смысл. Хоть иногда. Он рождает новые миры.

 

— Рождает миры? — мой собеседник усмехнулся. — Вижу, твои миры довольно мрачные. Давай сюда стакан.

 

Он вновь ушёл на кухню. Я крикнул вслед:

 

— Клаус, слушай, я не могу вспомнить...

 

— Что?

 

Откуда я тебя знаю, чёрт возьми? Почему я к тебе пришёл?

 

— Да так, ничего... А зачем ты употребляешь? У тебя ведь есть всё, что нужно для нормальной жизни.

 

— А ты зачем? — рассмеялся Клаус, возвращаясь уже без виски. — У тебя тоже было всё. И ты всё просрал. Ты из нормальной семьи, неплохо образован, читаешь книги, разбираешься в культуре и искусстве на уровне среднего гуманитария. Когда ты в последний раз виделся с матерью, Марк? Что заставляет тебя каждый день идти на улицу и искать новые способы убежать от реальности? Вот откуда ты сейчас припёрся ко мне в таком виде? Из самого Шпандау, без маски и в этих обносках. От тебя смердит, и я уже подумываю, не выгнать ли тебя к херам собачьим. Зачем ты мне тут нужен, объясни? Ведь ты полное ничтожество.

 

Что ж, настало время высказать свою идею.

 

— Я могу быть полезен.

 

— Чем же?

 

— Ты знаешь нужных людей и благодаря мне можешь неплохо подзаработать. Вот сейчас я рассказывал тебе про Руби...

 

— Про Роберта?

 

— Да, про него. Может, про Робе́рту, никому это не известно точно, — немного съюморил я, — так вот, Руби рассказал мне про своего отца. Его папаша — дико богатый чувак, и он занимается разведением животных. У них там, в поместье, есть всякая живность типа обезьян, коал и подобного. Ещё панды, он говорил, и эти, птицы такие декоративные...

 

— Так-так, — Клаус поставил стакан и с интересом уставился на меня, — и что ты предлагаешь?

 

— В общем, Руби мне никто, а редкие виды животных сто́ят недёшево. У них там и мелочи всякой полно.

 

— То есть ты предлагаешь их ограбить? — уточнил мужчина.

 

— Я даю наводку, Клаус. Это может оказаться прибыльным дельцем, если подойти с умом. Охрана там такая себе, поместье большое, так что забраться откуда-нибудь с заднего входа не составит труда. Неприятностей тоже не должно возникнуть, бизнес нелегальный.

 

Он кивнул.

 

— Я обдумаю твоё предложение. Но сначала мне надо кое-кому позвонить. Иди умойся. В ванной висят шмотки, надень что-нибудь. Тебе будет великовато, но зато всё чистое. Если дело выгорит, то без зелёненьких не останешься, не переживай.

 

— А можно получить аванс? — я уже чувствовал, как издалека надвигается мрачная угрожающая волна слеговой ломки. По телу шла лёгкая судорога, от пяток до самой макушки.

 

— Аванса не дам. Хотя... Если хочешь дёрнуть, в ванной в шкафчике лежит инъектор. Можешь добить то, что там осталось.

 

Его совету я, конечно, последовал, но сначала хорошенько умылся и переоделся. После чего сел на унитаз с большим многоразовым инъектором, больше напоминающим бонг для курения марихуаны. Индикатор показывал всего десять процентов, да и слег был похуже того чистяка, который мы с Руби употребляли утром. Но мне хватило; вкупе с усталостью слег обрушился на моё сознание, как тяжёлое мокрое покрывало. Помню лишь, как свалился с унитаза на холодный кафельный пол. Он скакнул навстречу и расплескался всюду вокруг молочно-белым омутом.

 

Белым, почти как пустота перед закрытыми глазами.

 

 

Observatione

Опять этот резкий скачок из одной локации в другую. Я сидел в машине на пассажирском сиденье, тупо уставившись на приборную панель. Передавали фильм, который я, видимо, внимательно смотрю. Актриса Эллен Бёрстин (Сара) красит волосы в ядовитый морковный цвет и безуспешно пытается надеть красное платье, чтобы выступить на любимом телешоу. Лето-Гарольд ведёт свой бизнес, а Коннелли-Мэйрон мечтает стать модельером. Яркие летние тона ещё не омрачены героиновой ломкой и сломанными жизнями.

 

От панели к моей ушной раковине тянулся тонкий серебристый провод зарядки. "Антенна" за ухом равномерно пульсировала, поглощая энергию автомобильного аккумулятора, и я сидел, застывший, замерший на подзарядке с ублюдской ухмылочкой и стекающей на подбородок струйкой неконтролируемого слюновыделения. Мало кто любит прилюдно заряжать байт, ибо во время данного процесса мозги превращаются в кашу.

 

Наша машина куда-то ехала; за окнами проплывали серые кварталы застройки времён ГДР, а дворники счищали с ветрового стекла капли густого, как кровь, дождя. Окружающий мир казался вязким, словно застывший кисель. По дорогам ездили одни такси на автопилоте и доставщики еды на дом. Сами люди наглухо заперлись в своих квартирах и байтах; лайкают друг друга, суки, и общаются в соцсетях, пугливо выглядывая в окно лишь по праздникам. Правильно, кому нужен мир внешний, когда есть яркий мир внутренний. Мир высокоорганизованных приматов, общающихся на расстоянии, через устройства в собственном мозге.

 

Сидящий рядом Клаус рулил автомобилем вручную, даже без помощи байта. Он вообще консерватор во всех отношениях, этот Клаус. Чёрт его знает, откуда у меня такие познания о нём, ведь я всё ещё не могу толком вспомнить, кто он такой.

 

Я оглянулся. За спиной находилось зарешеченное окошко, через которое можно было разглядеть обширный кузов. Очевидно, мы едем в фургоне.

 

— Куда мы вообще? — спросил я, выковыривая штекер из-за уха.

 

— Память отшибло? В поместье отца Руби. Ты попросил взять тебя с собой. Будем работать вдвоём. Только без фокусов, Марк. И не падай больше в обморок.

 

— А, точно, — сказал я, хотя ни черта не помнил. — А потом куда?

 

— Увидишь, — коротко ответил он, переключаясь в другой ряд.

 

Тут мы попали в пробку. Вдоль рядов машин ходили парни мрачного вида, донельзя серьёзные и с нарисованными на дождевиках крестами. Один из них размахивал над головой толстой Библией и кричал что-то о Судном дне и гневе Господнем. Другие собирали пожертвования на переносной пэймент-контроллер. Когда постучались в дверь с моей стороны, я неожиданно для самого себя опустил стекло и кинул оставшееся евро с электронного кошелька. Клаус никак не прокомментировал, только взглянул странно. Потом тронул меня за рукав и показал направо. Снизу, под пандусом, тянулись платформы и блестящий от влаги монорельс. Станция Зоо.

 

— Предлагаешь заехать вечером? Я бы не отказался от пары затяжек на ночь.

 

— Если будешь хорошо себя вести. Ну... — он замялся, будто желая сказать то, чего говорить вовсе не хочется, — может, к чёрту этого папашу Роберта? Можно хоть сейчас на станцию, там всегда крутится народ, у кого есть.

 

— Клаус... Спасибо, конечно, но не делай мне одолжений. Я же торчок. Есть маза добыть зелёненьких, и надо это сделать. Правда, я без понятия, как мы станем грузить зверюг в твой фургон.

 

— Разберёмся, — сказал он и сосредоточился на дороге, забыв о своём предложении.

 

Я посмотрел на исчезающую позади станцию Зоо. Наркоши тут были всегда, их словно притягивает это про́клятое место. Когда-то тут продавала себя за сорок марок тринадцатилетняя Кристина Ф. Правда, наркотики у них были не столь изысканные, не настолько захватывающие человеческое сознание, действующие скорее на более низменном, физиологическом уровне. Правильно говорят, что самая глубокая привязанность — психологическая. Всё это дерьмо у нас в голове. Великая сила привычки.

 

Вообще, человек странное существо. С момента своего появления на Земле он вечно ищет, чем упороться. Я тут читал в байте одну книжку. Суть такова: люди стали людьми благодаря тому, что жившие на равнинах гоминиды два миллиона лет назад начали поедать растущий на навозе животных грибок-псилоцибин, приведший к повышению когнитивных способностей мозга и появлению абстрактного мышления, а также к созданию раннего искусства, первых технологий и родоплеменного строя. Так и называется — теория упоротой обезьяны. Позже люди начали варить пиво, курить всякие травы, создавать религии и культы, продолжили употреблять в пищу псилоцибиновые грибы (вспомните Кастанеду!) и вообще на протяжении всей истории пытались чем-то упороться, лишь бы на время убежать, скрыться от суровой реальности, которая, вполне возможно, тоже не более чем очередная коллективная иллюзия. В итоге мы пришли к тому, что имеем сейчас. К слегу.

 

Лучше хорошенько дёрнуть, чем думать о всяких мелочах, не так ли?

 

Conscientia

Мы вырулили на центральное Вильгельмштрассе, миновав здание бывшей Рейхсканцелярии, нынче превращённое в музей, поглазев через окна на пустующую памятную выставку, организованную ландтагом Берлина, и выехав в итоге на объезд городского парка Фридрихсшайн, где наблюдалось необыкновенное для нынешних времён столпотворение — какие-то демонстранты стояли с голографами, расцветив хмурое небо над парком нудными лозунгами-голограммами о защите окружающей среды. А, понятно, опять "зелёные" со своими бреднями. В принципе, на их митинг всем было плевать, не считая нескольких скучающих bully в новенькой униформе из фотонопоглощающей ткани. Полицейские сгрудились около автозака, сняв на время маски и поигрывая дубинками. Ничего нового, короче: если в этом году гринписовцы не учудят какой-нибудь нестандартный пиар-ход вроде рок-концерта на открытом воздухе или парада обнажённых трансгендеров, то скоро на них вообще перестанут обращать внимание.

 

Оттуда через автобан поверх древнего Центрального кладбища в Лихтенберге мы добрались на Фридрихсфельде, проехали ещё немного через какой-то район зажиточных бюргеров, и вот мы наконец в нужном месте. Дождя здесь нет, потому что богатеи раскинули над частью Хеллерсдорфа обширный купол, защищающий от дождя. Круто, ничего не скажешь. У кого-то денег как махорки.

 

Клаус заехал в охраняемый район сзади, по тесным проулкам, которые не знал даже GPS в машине и моём байте. Всё кругом заставлено заборами; с каждого угла за фургоном следят камеры. Я вдруг осознал, что затея, мягко говоря, бредовая. Но отступать уже нельзя, необходимо сделать то, зачем приехали.

 

— Вот оно. Поместье папочки Роберта, — тихо сказал Клаус.

 

Перед нами возвышался забор, довольно неухоженный и даже потрескавшийся местами. За ним виднелась крыша самого поместья, покатая, грязная до бурого оттенка и лишённая помпезных излишков. И не скажешь с виду, что здесь проживает крутой богач.

 

— Ладно, выходим. Надень перчатки и комбез.

 

— Дубинку брать?

 

— Не надо, я сам возьму. Поранишься ещё. Всё, пошли.

 

Я переоделся в белый комбинезон, лежавший в кузове, и натянул синие резиновые перчатки. Лица за осмотической маской видно не было. С забором Клаус поступил просто — поставил раздвижную стремянку, вскарабкался по ней наверх и уселся на верхушке забора, подождал, пока залезу я, и утянул лестницу за собой. Огляделся подозрительно. Улица была пуста, лишь через пару кварталов на скамейке мирно сидела старушка спиной к нам.

 

— Прыгаем.

 

Я спрыгнул вниз, чуть не отбив себе пятки. Клаус бросил стремянку и прыгнул следом.

 

Мы стояли у задней стены поместья, до неё было метров сто. Я подумал, как же мы станем перетаскивать животных обратно через забор. Животных в своей жизни я встречал мало, но всё-таки понимал, что какая-нибудь драная обезьяна наверняка достаточно тяжела для дохляка вроде слегача Марка.

 

Зато в моё затуманенное сознание наконец пробились соображения о том, что на территории могут находиться сигнализации, камеры наблюдения и охранники. Руби упомянул, что поместье охраняют слабо, но не до такой ведь степени. К тому же двух человек наверняка мало, чтоб обездвижить и перетащить через забор нескольких зверюг; я понял, что Клаус не захватил с собой ни парализатора, ни какого-либо серьёзного оружия, кроме сраной электродубинки. И он торопил меня без остановки, словно желая поскорее закончить некое неприятное дело. И совершенно не опасаясь ответственности за незаконное вторжение на чужую территорию.

 

Подбежав к чёрному входу, мы обнаружили открытую нараспашку дверь. На душе у меня стало ещё тягостнее. Ну, где там эти запахи сена и говна, крики зверей и птиц? Фильмы-то я смотрел, и в общих чертах мог представить, как будет выглядеть загон с животными. То, что предстало моему взгляду, походило на него меньше всего. Ни клеток, ни деревянных стаек, просто какой-то обширный полуподвал со стерильным запахом. Было темно, но Клаус щёлкнул выключателем, и помещение осветили ряды флуоресцентных ламп. Здесь оказалось совершенно пусто, если не считать старой рассохшейся мебели, штабелями сложенной вдоль стен. Я пробежался до конца подвала и вернулся обратно, ошеломлённо глядя на спутника.

 

— Клаус! Это какая-то ошибка, клянусь! Alles Käse! Ты уверен, что мы туда приехали? Это...

 

Он спокойно сел на ступеньку, положив дубинку рядом, и закурил сигарету. Цепко посмотрел на меня.

 

— Уверен, Марк. А ты уверен, что действительно хочешь ограбить отца Роберта?

 

— Что? Я... Ну конечно хочу, твою мать! Мне бабки нужны! Что за игру ты затеял, козёл? Куда меня притащил? Что это за место?

 

— Поместье отца Роберта. Раньше тут, кстати, и впрямь были животные. Но их вывезли и распродали после того, как Роберт откинулся два года назад. Тут давно никто не живёт.

 

Признаться, я не понял сразу, что он сказал, и продолжал орать вне себя от злости:

 

— Это разводка такая, да? Ну и что тебе нужно от меня? Решил похитить меня и продать на органы? Да моя требуха даром никому не сдалась! Что тебе нужно, сука? Погоди... — до меня наконец дошёл смысл его слов. — В каком смысле Руби откинулся два года назад? Мы с ним только утром...

 

— Не утром. Это было два года назад, Марк. — Клаус дотронулся до дубинки, и её конец заискрил электричеством. — Давай без резких движений. Стой там, где стоишь. Скоро за тобой приедут. Мимо меня ты не пройдёшь, приятель.

 

После этих слов он странно моргнул, и я узнал этот мимический приём. Всё это время он записывал меня на оптику байта: так делают все более-менее опытные шпики. Наш разговор — фактически моё признание в умысле на грабёж.

 

— Ты шпик? — от испуга и осознания ситуации голос у меня совершенно осип.

 

— Не совсем. Я твой полицейский инспектор. Ты кандидат на блокировку, Марк. Был им последние годы, но я жалел тебя, да и не возникало серьёзного повода, чтоб тебя привлечь. Но сегодня ты перешёл все границы, решив пойти на преступление.

 

— Да что происходит, твою мать, — сделав шаг вперёд, я увидел, как он крепче взялся за дубинку, и предпочёл остаться на месте. Взмолился, едва не плача: — Объясни мне! В чём дело?

 

— А что тут объяснять, — Клаус пожал плечами и отвлёкся на мгновение, чтобы затушить и выбросить сигарету. В возникшие полсекунды я бы мог на него наброситься, но не решился. Если на надгробии Марка и напишут что-то о нём, то первой из характеристик будет слово "трус".

 

— Ну расскажи уж, что знаешь! Какого хрена я не помню, как Руби умер? Куда пропали два года моей жизни? Это очередная разводка, скажи честно?

 

— Не разводка. Через 10 минут прибудут ребята из клиники, и ты сам в этом убедишься. Просто ты псих. А психам, как ты наверняка знаешь, запрещено использовать байт.

 

— Я не псих!

 

— Ты уверен? Ну тогда скажи мне, откуда меня знаешь, а? А кто такая твоя Кристина, о которой ты постоянно твердишь?

 

— Кристина, это... эээ... — хоть убей — не могу вспомнить, всплывают только разрозненные картинки и очертания женского тела в расплывчатой белой мути.

 

— Никакой Кристины нет, это собирательный образ всех симпатичных тебе женщин. Вирусняк, попавший в байт после спам-атаки. Программа, которая слилась воедино с твоим вялотекущим психозом. Отец снял тебе в Кройцберг квартиру, куда ты приезжаешь в совсем уж патовых ситуациях, как сегодня; там тебя встречает нанятый врач, которого ты воспринимаешь как "Кристину" благодаря программе, даёт дозу заменяющего слег стимулятора, кормит внутривенно, заряжает байт, даёт выспаться, новую одежду, деньги... Только там ты можешь находиться по месяцу-два, а из обычной наркологии сразу сбегаешь. Шляешься по улицам и всяким притонам. Потом снова идёшь к "Кристине" или ко мне. И несёшь всякий бред. Тебя ведь нельзя посадить просто так. У нас толерантное государство. — он с некоторой грустью усмехнулся краем рта и добавил: — Ты себя в зеркало-то видел? Неужели ты думал, что можешь быть симпатичен какой-то девчонке из Кройцберга?

 

Я сел на корточки, обхватив голову руками. Из тёмного омута где-то далеко, в затылке, всплывало нечто, чего мне вовсе не хотелось видеть. Нечто белесое, неоднородное и одновременно страшное, как снежная буря. Или мириады распадающихся пикселей.

 

— А тебя я откуда знаю?

 

— Говорю же — я твой полицейский инспектор. Назначенный государством. Сказать честно — мне всегда было тебя жаль, поэтому решение о твоей блокировке принято только сейчас.

 

— А Руби?..

 

— А Роберт и послужил катализатором. Вместе со спам-штормом и приходом от слега его смерть повредила что-то в твоей голове. В результате чего ты уже два года живёшь в закольцованном, замкнутом на себя мире. Наркоманские ночлежки, воспоминания о смерти Роберта, бегство, беспамятство, "Кристина" или я. И всё заново. Бывали периоды просветления и ремиссии, когда мы думали, что всё кончено, но затем всё начиналось по накатанной колее. Тут не только неполадки в байте, но и целый комплекс психических расстройств, от которых тебя сможет избавить блокировка. В итоге принято решение — при особо сильном рецидиве, как сегодня, с тобой больше не станут возиться. Твой отец подписал документы о блокировке. Скоро тебя избавят от сумасшествия, Марк. Сиди на месте, не дёргайся! — и он опять угрожающе схватился за дубинку.

 

Но мне было плевать. Я шёл не к нему, а к ближайшей стенке. Подойдя вплотную, я начал биться об неё головой, желая вытрясти из проклятой черепушки накопившееся в ней говно. Я бился лбом, после второго удара увидев красную отметину на бетоне, но не ощущая боли. Как если бы происходило это с кем-то другим, а я стоял и бесстрастно наблюдал из-за спины. Сзади обеспокоенно кричал Клаус, тем не менее опасаясь приблизиться. Хотелось сказать ему, успокоить, но рот был замкнут и крепко сжат —лишь бы не выбить зубы сильными ударами лицом о стену.

 

Ненавижу слег.

 

Memoria

Конечно же, я всё помню. Самообман; все мы обманываем себя. Наверное, человеческое сознание в принципе неспособно воспринимать мир таким, какой он есть взаправду, без скрывающих его вуалей бесконечных самооправданий.

 

Я увидел самого себя с точки зрения того верящего в добро и правду мальчика, каким был в 10 лет. Увидел себя настоящего — грязного, осунувшегося наркомана, проснувшегося в машине со своим другом после жёсткого слегового прихода. Спам-шторм вызвал обычную реакцию — я заблевал панель автомобиля и свою одежду едкой пахучей желчью, и одновременно испытывал "мягкий" отходняк, во время которого чувствуешь невероятное умиротворение. Будто ты сраный Будда.

 

Вот так я сидел минут пять в той проклятой машине. И наконец начал внимать тишину. Тишина впитывалась в меня вечным сумраком нашего мира — вереницей плетущихся по эстакадам грузовых машин без водителей, людской толпой, спрятавшейся в тесных клетушках городских зданий, непрерывным обменом данных в интернете; разговором юзеров на каких-то безымянных форумах, запоздалой трансляцией с Марса, лязгом машинерии на работающих автофабриках. Всё я увидел сразу, как будто открылся во мне некий третий глаз провидца — и плач младенца в истории инсты, и чужое мнение в твиттере, и безликое сообщение в фейсбуке. Я впитал в себя весь окружающий мир разом, воссел под деревом Бодхи и умиротворённо насрал под ним огромную кучу информационного говна. А что ещё я мог оставить после себя под тем древом? Я, обуреваемый самым страшным из человеческих грехов? Что вообще способен оставить после себя человек?

 

Только дерьмо.

 

Акт дефекации на само Мироздание оказался таким упоительным, что я сидел ещё какое-то время, приходя в себя. В органы восприятия начали вторгаться сигналы внешнего мира (симптомы моего несчастья). В ушах резонировала рельса U-Bahn, монотонно гудящего сверху, над машиной. В глаза бил тусклый свет с серого неба — оттуда, где раньше находилось солнце. Нос впитывал кислый запах рвоты.

 

Я лениво повёл зрачками направо и увидел Руби. Он развалился на сиденье, раскинув руки, как маленький Иисус, только без стигматов на запястьях. Модная фиолетовая чёлка сбилась в другую сторону, а из носа на подбородок стекали густые сопли с прожилками крови. Он был мёртв.

 

Я понял это сразу. Хоть и пытался удостовериться несколько минут. Ну, щупал пульс, хотя ничего в этом не понимаю. Пульса не уловил. Прислонил ухо к плоской груди и попытался услышать сердцебиение. Его не было. Поцеловал. Да, я всегда мечтал поцеловать Руби. И дыхания тоже не уловил.

 

Он был мёртв. Мертвее некуда.

 

И тогда я совершил кощунственную вещь. Просунул руку в промежность трупа и потрогал Руби между ног. Честно, на самом деле мне всегда было пофиг, парень он или девушка. Так-то я не бисексуал, но конкретно с Руби это не имеет значения. Однако Руби оказался девушкой. Оказалась. Хотя это тоже не имеет значения.

 

Но она была девушкой, что меня обрадовало. Значит, я пока что не гей.

 

В следующие полчаса я не совершил ни единого действия, за которые меня можно было привлечь к ответственности в дальнейшем. Всё ведь фиксируется на байт. А я не идиот. Я вызвал полицию и сидел рядом с Робертой, иногда ласково глядя на её застывший в вечности мёртвый профиль. И проводя тыльной стороной ладони по её гладким щекам. За жест в сторону промежности и подобные прикосновения мне в дальнейшем предъявляли обвинения, от которых едва удалось отмазаться.

 

Полиция приехала тремя мигающими, ревущими сиреной экипажами. Несколько "быков" выскочили, укрывшись за дверьми машин и наставив на меня тёмные стволы пистолетов. Я вышел наружу, в блеклый свет автомобильных фар, будто бы испускаемый слепыми бельмами некоего божества. Лёг мордой в землю, скрестив руки на затылке. Всё кончено.

 

Casus

Очередной переход. На этот раз из иллюзии в реальность; из мягкого сияния в прерывистое жёлтое освещение подвальных ламп. Я осознал себя два года спустя, стоящим с покорно вытянутыми за спину руками и залитым кровью лицом. Санитары связывали на запястьях синтетик-наручник. Клаус возвышался надо мной на три ступени, как Христос на горе Блаженств. Правда, вместо Нагорной проповеди он нудно и со скукой в голосе зачитывал мои права.

 

— Клаус, — прервал я его монолог, — что со мной теперь станет?

 

— Ничего ужасного. Просто вытащат байт-код из башки. И будут следить за тобой.

 

— Слег теперь в прошлом, да?

 

— Совершенно верно, приятель. Забудь об этом дерьме.

 

Я подумал, что тогда в машине остался жив благодаря спам-шторму. Это он вызвал приступ рвоты, и мой организм исторг наружу часть отравы, сгубившей Руби. То, что всегда было проклятьем, стало неожиданным спасением.

 

Клаус наконец завершил свою официозную скороговорку и устало махнул рукой, даже не попрощавшись. Двое дюжих санитаров выволокли меня из здания в карету скорой помощи, погрузив на каталку, приковав к поручням теми же наручниками. Машина тронулась с места и набрала скорость по автобану. А я лежал, безучастно разглядывая десктоп байта. Который видел в последний раз.

 

Вскоре нас разъединили — меня и байт. Моё слабое, исхудавшее тело доставили в сверкающую стерильными коридорами клинику, где завезли в палату и крепко привязали к койке, вонзив в вены прозрачные трубки катетеров. Именно в тот самый миг я начал истошно орать.

 

И орал всё врёмя. Я орал, срывая голосовые связки, когда нейрохирург вошёл в палату с серым кейсом и хмурым лицом. Я орал, когда меня подвезли к матово блестящей установке, которая и должна вытащить из моей башки байт. Я пытался орать даже тогда, когда мне ввели мощный нейролептик, воткнули шунт в затылок и включили визжащую циркулярную пилу, чтобы вскрыть череп. Я в это время разевал рот и дёргал ногами, уставясь в абсолютно белый, без пятнышка, потолок. Что-то смутно мне напоминающий.

 

— Кристина, — сказал кому-то хирург, — анестезия готова?

 

— Да, герр Фельшеринов. Начинаем?

 

— Вводи раствор. Не торопись сильно. У него нервное истощение крайней степени.

 

Я почувствовал, как у меня постепенно немеют конечности. В поле зрения появилась девушка в белой униформе с пунктирной линией пуговиц; она вызвала у меня ассоциацию с ангелом светлой одеждой и правильными, арийскими чертами лица. Кристина? Неужели это ты?.. Я так долго ждал тебя, и всё хотел приехать... Хотел тебя навестить... Почему ты здесь...



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: