Если самосознание является основой, на которой покоится весь человеческий мир, каким мы видим его, со всеми его делами и путями, то космическое сознание будет основой для высших религий и высших философий и для всего того, что дается им; когда же космическое сознание станет достоянием почти всех, оно явится основой нового мира, о котором говорить теперь было бы праздным занятием.
Зарождение космического сознания в индивидууме очень похоже на зарождение в нем самосознания. Ум как бы переполняется понятиями, последние становятся все шире, многочисленнее и сложнее. В один прекрасный день (при благоприятных обстоятельствах) происходит слияние или, можно сказать, химическое соединение нескольких понятий с некоторыми моральными элементами. В результате является интуиция и установление интуитивного ума или, другими словами, космического сознания.
Схема, по которой строится ум, однообразна с начала до конца. Представление составляется из многих ощущений, понятие — из
нескольких ощущений и представлений и интуиция — из многих понятий, представлений и ощущений, соединенных с элементами, принадлежащими к моральной природе, и извлеченных из нее. Космическое зрение или космическая интуиция, от которой получает свое наименование то, что может быть названо новым умом, есть, таким образом, по-видимому, тесный комплекс всех мыслей и опытов, предшествовавших этому последнему, т. е. самосознанию.
Часть II
Эволюция и инволюция
Глава 1
К самосознанию
 |
X общих чертах, довольно полное представление о ментальной эволюции во всех ее трех разветвлениях — сенсуальном, интеллектуальном и эмоциональном — вплоть до возникновения самосознания и дальнейшего его развития. Без такой умственной картины, служащей фундаментом для нового способа представления, это последнее, т. е. космическое сознание, может показаться большинству странным и даже нелепым. При наличности же необходимого обоснования космическое сознание предстанет пред разумным читателем тем, что оно есть в действительности: само собой разумеющимся фактом — неизбежным следствием того, что предшествовало ему и вело к нему. Само собой разумеется, что нельзя и думать о возможности дать здесь сколько-нибудь исчерпывающее изложение идеи этой обширной эволюции ментальных явлений, начиная с их возникновения в отдаленные геологические периоды до позднейших фаз развития, достигнутого человечеством. Избранный здесь метод отличается большею или меньшею отрывочностью и фрагментарностью; но он достаточен (как думает автор) для достижения поставленной цели; желающие же ознакомиться с этим вопросом более подробно могут обратиться к другим сочинениям, как, например, к превосходной работе Романеса. Все, к чему стремится автор в настоящее время, — это изложить сущность космического сознания и дать, для полного его понимания, простое, но достаточное описание низших ментальных явлений; более обширное изложение явилось бы только бесцельным балластом для этой книги.|
|
Образование или «развертывание» известной нам вселенной представляется в виде ряда постепенных поступательных восхождений, каждое из которых отделяется от последующего заметным скачком через кажущуюся пропасть. Например (начиная не с самого начала, а с середины), между медленным и равномерным развитием неорганического мира, подготовлявшим его к принятию и поддержке живых существ, и более быстрым ростом и разветвлением живых форм, после их появления, произошел как бы пробел — зияние, разделяющее мир органический от неорганического, и затем скачок, при помощи которого была перейдена эта пропасть. Внутри этой пропасти или бездны издревле обитало как будто какое-то божество, рука которого, по-видимому, понадобилась, чтобы поднять и провести элементы вселенной из низшей плоскости в высшую.
|
|
В области образования Солнечной системы и планет, земной коры, скал и почвы представители эволюционного направления ведут нас по ровному, гладкому и безопасному пути; по лишь только мы достигаем этой опасной пропасти, беспредельно расстилающейся налево и направо от нашего пути, мы останавливаемся, и даже такой способный и отважный пилот, как Лестер Борд, едва ли в состоянии убедить нас перепрыгнуть вместе с ним эту бездну, так она широка и мрачна. Мы чувствуем, что природа, сотворившая все — и даже еще более великие вещи, — имела в своем распоряжении средства перешагнуть и действительно перешагнула этот заметный пробел, хотя в настоящее время мы и не в состоянии отметить каждый шаг того пути, по которому она шла вперед. В настоящее время это обстоятельство составляет первую и самую важную из так называемых преград к принятию доктрины об абсолютной непрерывности в эволюции видимого мира.
Начало простого сознания возникает в истории вселенной позднее. Определенные индивиды какого-нибудь идущего впереди других вида, во время медленного развертывания жизни на нашей планете, в один прекрасный день становятся впервые сознательными существами, т. е. узнают, что существует мир — нечто, находящееся вне их самих. Даже беглый взгляд на этот переход от бессознательного к сознательному может произвести на нас впечатление столь же огромного, чудесного и божественного явления, как переход от неорганического мира к органическому.
|
|
Затем, параллельно с течением времени, мы замечаем долгий, ровный и постепенный подъем от простого сознания к более высокой его форме, проявляющейся в лучших пред-человеческих типах — лошади, собаке, слоне и обезьяне. Здесь мы опять сталкиваемся с другим разрывом, подобным более ранним, — с зиянием, вернее, с кажущейся бездной, зияющей между простым сознанием и самосознанием, — глубокой пропастью или оврагом, на одной стороне которого бродит животное, на другой же живет человек. Эта пропасть поглотила такое множество книг, что если бы превратить их в камни или железные болванки, то их оказалось бы достаточно, чтобы запрудить огромную реку или построить через нее мост. И только теперь переход через эту бездну сделался безопасным, благодаря трудам оплакиваемого Ж. И. Романеса — его ценному исследованию «Происхождение способностей человека».
Еще так недавно этот прорыв в линии восхождения (или нисхождения) считался (притом большинством) непереходимым для обычного роста. И хотя теперь можно сказать, что переход существует, однако для нас он все еще лежит вне и в стороне от ровного пути космической эволюции, настолько же непонятной нам, как широкая пропасть между животным и человеком.
В течение нескольких сотен тысячелетий в общей плоскости самосознания произошло движение вверх — восхождение медленное и постепенное, на взгляд человека, но быстрое с точки зрения эволюции космоса.
| * Не говорящий еще человек. — Прим. ред. |
У расы, с большим количеством мозга, ходящей на двух ногах, наделенной инстинктом стадности, расы звериной, но царящей над всеми зверями, — у человека, только по внешнему виду, но не в действительности, у так называемого alalus homo*, родилась из высшей формы простого сознания основная человеческая способность — самосознание и соответствующий ей близнец — язык. Благодаря этим способностям и тому, что они принесли с собой через горнило страданий, труда и борьбы, образовалось современное человечество. Но прежде люди должны были пройти через состояние зверства, дикости и варварства; через рабство, алчность и страшные усилия, бесконечные победы, ужасные поражения и нескончаемую борьбу; они прошли через века бесцельного полуживотного состояния, питаясь кореньями и ягодами, учась пользоваться случайно найденным камнем или палкой; они жили в глухих лесах, питаясь орехами и зернами, или на морском берегу, кормясь моллюсками, ракообразными и рыбой; затем после величайшей, может быть, из человеческих побед — покорение огня, изобретение лука и стрел, и, научившись искусству пользоваться ими, люди приручили диких животных, заставив некоторых из них служить себе; путем усилий люди выучились обрабатывать землю, делать кирпичи и строить из них жилища, плавить металлы и затем, благодаря всему этому, создали ремесла, медленно выработав алфавит; и наконец, пользуясь эволюцией письменности, после тысяч веков жизни с ее стремлениями и ростом, человек стал тем, каким мы знаем его теперь со всеми его достижениями и приобретениями.
Но разве это все, разве это — конец человеческим достижениям? Конечно, нет. Подобно тому, как возникла жизнь из мира, где не было жизни; как появилось простое сознание там, где была только жизнеспособность, не обладающая ощущениями; подобно тому, как самосознание, быстро поднявшись от простого сознания на широко распростертых крыльях, стало парить над землями и морями, — точно так же и человечество, возникшее в указанных условиях, продолжая по этой лестнице свое восхождение без начала и конца, сделает несколько шагов вперед (ближайший из них находится в настоящее время уже в процессе достижения) и достигнет еще более высокой жизни, чем та, которая известна ему по опыту, или даже та, о которой он может только мечтать.
И пусть читатель ясно поймет, что этот новый шаг (в объяснение которого и написана эта книга) не есть простое расширение нашего самосознания, но нечто настолько же отличное от него, насколько самосознание отличается от простого сознания, или насколько это последнее отличается от жизнеспособности, лишенной какого-либо сознания, или, наконец, как сознание отличается от мира неорганической материи и силы, которые предшествовали ему и из которых оно возникло.
Глава 2
В плоскости самосознания
I
Прежде всего необходимо иметь возможно отчетливое представление о значении слова «самосознание». Определяя это понятие, один превосходный писатель и сведущий мыслитель делает следующие замечания: «Самосознание часто относят к числу отличительных признаков человека; однако многие не имеют ясного понятия о том, что представляет собой эта человеческая способность. Доктор Кар-пентер смешивает ее со «способностью размышления о своих собственных умственных состояниях», в то время как Дарвин соединяет ее со способностью отвлеченного мышления и с другими происходящими от него способностями. Но самосознание, несомненно, есть нечто более простое, чем самонаблюдение, и имеет более раннее происхождение, чем способность отвлеченного умозрения. Если бы можно было охватить самосознание со всех сторон и ясно себе его представить, то, несомненно, оно оказалось бы первичным и основным человеческим свойством. Наш язык не имеет, по-видимому, подходящего точного слова для выражения этого понятия в простейшей его форме. Слово «мыслить» ближе всего приближается к нему, и иногда человека описывают как «мыслящее существо». Немецкий язык располагает для этого более удачным словом: «besinnen», и существительное «Besonnenheit» соприкасается, по-видимому, с самим ядром этого понятия. Шопенгауэр говорит: «Животное живет без всякого Besonnenheit; оно обладает сознанием, т. е. знает себя самого, свои приятные и неприятные ощущения, но знание животного постоянно остается субъективным, никогда не становясь объективным: все, что животное охватывает своим сознанием, кажется ему существующим в нем самом и из него исходящим, и потому никогда не могущим стать объектом его представлений или предметом его размышлений. Сознание животного, таким образом, вполне имманентно. Сознание дикого человека устроено приблизительно таким же образом; его ощущения остаются преимущественно субъективными и имманентными: он сознает вещи в мире, но не сам мир, свои собственные действия и влечения, но не самого себя».
Может быть, самым простым определением для искомого понятия было бы следующее (а таких определений около двух десятков): самосознание есть способность, посредством которой мы реализуем, — или иначе: без самосознания чувствующее существо может только знать; для того же, чтобы оно могло знать, что оно знает, ему необходимо еще и самосознание.
Лучшим исследованием на эту тему является сочинение Рома-неса, на которое мы уже несколько раз ссылались выше.
Корни дерева жизни уходят в глубину органического мира, ствол же его представляется в следующем виде. Если начать с земной поверхности, то прежде всего мы имеем перед собою самые низшие формы бессознательной жизни, не наделенной еще чувствованиями. Из них, в свою очередь, возникают новые формы, имеющие уже чувствования, а еще позднее — и наделенные простым сознанием. Из простого сознания в надлежащий момент вырастает, как было уже сказано, самосознание, и затем из этого последнего, как непосредственное завершение движения вверх, — космическое сознание. В этом месте, для того чтобы сделать вполне ясным те основания, на которых покоится настоящий труд, остается только отметить, что эта доктрина о развитии (развертывании) человеческого существа с психологической точки зрения находится в строгом соответствии с теорией эволюции вообще, как она принята и проповедуется современными передовыми мыслителями.
Это дерево, которое мы называем жизнью, а верхушку его — человеческой жизнью и человеческим разумом, выросло точно так же, как вырастает всякое другое дерево; кроме главного своего ствола, о котором мы уже говорили, дерево это, как и всякое другое дерево, дало от себя много ответвлений. Некоторые из них полезно рассмотреть. Можно видеть, что одни из них выросли из более низкой части ствола, как, например, свойство сокращаемости, из которого, в свою очередь, произошла, как часть его, большая ветвь — мускульная деятельность, начиная с простого движения червяка до удивительным образом согласованных движений Листа или Падеревского, когда они играют на рояле. Другим из этих больших, расположенных внизу ветвей, является инстинкт самосохранения и его близнец — инстинкт продолжения видов — сохранения расы. Еще выше из главного ствола вырастают побеги специальных чувств, которые, по мере своего роста и постепенного деления, становятся огромными ветвями, необходимыми для жизни самого ствола дерева. Из всех этих главных побегов вырастают затем маленькие веточки, а из них еще более нежные росточки.
Таким образом, из человеческого интеллекта, центральным фактом которого является самосознание, возникают, как часть главного ствола нашего дерева: суждение, разум, сравнение, воображение, абстракция, размышление и обобщение. Из моральной или эмоциональной природы, как одного из широчайших и наиболее важных главных разветвлений, вырастает: любовь (сама являющаяся великой ветвью, делящейся на множество более мелких ответвлений), уважение, верность, страх, благоговение, надежда, ненависть, юмор и многое другое. Великая ветвь, называемая чувством зрения, которое в своей первоначальной стадии развития представляло собою лишь способность ощущения разницы между светом и темнотой, пустила затем ростки, которые мы называем чувством форм, расстояния и позднее чувством красок.
Ветвь, называемая чувством слуха, имеет в качестве своих разветвлений и ростков способность к восприятию звука, диапазона, расстояния, направления и, как наиболее нежный, едва только зарождающийся побег, музыкальное чувство.
II
Придерживаясь принятого нами уподобления роста жизни с ростом дерева, надо теперь отметить следующий важный факт: многочисленные способности, составляющие (с точки зрения динамики) человека, все принадлежат к различным возрастам. Каждая из них родилась и начала жить в свое время, т. е. тогда, когда физический организм (дерево) оказался достаточно подготовленным, чтобы создать соответствующую способность. Так, например, простое сознание появилось много миллионов лет тому назад, тогда как самосознание насчитывает за собою, может быть, всего триста тысяч лет. Чувство зрения вообще относится к чрезвычайно отдаленным эпохам, но чувство цвета, наверное, не старее тысячи поколений. Слух родился много миллионов лет тому назад, музыкальное же чувство находится пока еще в процессе возникновения. Половой инстинкт, или страсть, возник в отдаленнейшие геологические периоды, моральная же природа человека, молодой и могущественной ветвью которой является любовь различных полов друг к другу, по-видимому, не существовала еще много десятков тысячелетий тому назад.
III
Для того чтобы сделать более легким и более законченным понимание того, что уже изложено выше, а также и того, что еще остается сказать, полезно будет несколько детальнее рассмотреть вопрос как о времени, так и способе возникновения и развития в нас некоторых способностей, являющихся примером божественного творчества, происходившего внутри и вокруг нас со времени первого возникновения жизни на нашей планете. Изучение психологии человека (ради более ясного понимания содержания этой книги) могло бы дать читателю сведения об интеллекте человека, о его моральной природе и чувствах; оно могло бы также ознакомить читателя с описанием этих элементов человеческой природы в том виде, как они существуют теперь в связи с их происхождением и постепенным развитием, вплоть до предсказания их будущего движения, по линии ли упадка или дальнейшего роста и расширения. Этой цели мы можем посвятить здесь лишь несколько примерных страниц и прежде всего бросить беглый взгляд на интеллект человека.
Интеллект есть та часть разума, которая знает, что моральная природа является частью того, что чувствует. Каждый отдельный интеллектуальный акт является мгновенным, тогда как моральные акты (или скорее состояния) более или менее продолжительны. Язык соответствует интеллекту и потому способен выражать его совершенно и непосредственно, тогда как функции моральной природы (принадлежащие, т. е. вытекающие из большой симпатической нервной системы; интеллект же и способность речи зависят от системы головного и спинного мозга и происходят из нее) не связаны с языком и поэтому способны только к непрямому и несовершенному выражению при помощи языка. Может быть, музыка, которая, несомненно, коренится в моральной природе, представляет собой уже в том виде, как она существует сейчас, начало того языка, который будет соответствовать эмоциям и выражать их точно так же, как слова соответствуют и выражают идеи. Интеллектуальные акты сложны и разложимы на составные части, моральные же состояния или абсолютно просты (как, например, любовь, страх, ненависть), или почти просты, т. е. составлены из сравнительно небольшого числа элементов. Все интеллектуальные акты вполне или приблизительно схожи друг с другом в указанном отношении, моральные же состояния имеют весьма широкий диапазон в степени напряжения.
Человеческий интеллект состоит преимущественно из понятий, как лес состоит из деревьев или город из домов. Понятия эти представляют собою ментальные образы вещей, актов и отношений. Запись их интеллектом мы называем памятью, сравнение друг с другом — рассуждением; для построения их в более сложные образы (подобно тому, как из кирпичей строятся дома) мы не располагаем на нашем языке вполне подходящим выражением; иногда мы называем такой акт интеллекта воображением (актом образования ментальной копии или подобия); немцы имеют для этого более подходящее название — Vorstellung (акт помещения перед, представление), Anschauungsgabe (дар, способность рассматривания, обращение взора) и еще лучше Einbildungskraft (сила построения). Обширным интеллектом будет тот, в котором число понятий превышает средний уровень, утонченным — тот, в котором понятия ясно и точно определились, наконец, вполне законченным интеллектом будет тот, который легко и быстро образует понятия, когда в них появляется надобность, и т. д. Рост человеческого интеллекта есть рост понятий, т.е. увеличение числа более простых понятий при одновременном построении их в более и более сложные. Хотя подобное увеличение понятий, в их численности и сложности, постоянно имеет место в каждом живом уме в течение, по крайней мере, первой половины жизни, начиная с детства до среднего возраста, и хотя затем каждый из нас знает, что в настоящую минуту мы обладаем понятиями, которых у нас не было раньше, однако самый мудрый из нас, наверное, не в состоянии, на основании личного опыта сказать, благодаря какому именно процессу нарождаются эти новые понятия — откуда и как они появляются. Но хотя мы и не можем постигнуть этого путем непосредственного наблюдения ни за собственным умом, ни за умом других людей, тем не менее есть путь, при помощи которого можно проследить этот скрытый процесс, а именно: при помощи языка. Язык, как было сказано выше, совершенно точно соответствует интеллекту; для каждого понятия существует слово или слова, так же как и для каждого слова есть соответствующее понятие; одно не может существовать без другого. Так, например, Тренч говорит: «Вы не можете наделить человека большим количеством слов, чем те, которые он понимает, которые он вмещает в себя в данный момент или которые могут сделаться понятными ему для усвоения». Макс Мюллер выражает эту мысль следующим образом: «Без речи нет разума, и без разума нет речи». Подобное совпадение речи и интеллекта не есть случайное явление; взаимоотношение между ними лежит в самой природе того и другого. Спрашивается, являются ли они двумя разными вещами или суть две стороны одного и того же? Ни одно слово не появляется, не выражая собой понятие, и не образуется новое понятие без возникновения (в то же самое время) нового слова, являющегося его выражением, хотя бы такое «новое слово» и имело начертание и произношение какого-нибудь старого слова. Старое слово, принимая другое, новое значение, становится в действительности двумя словами — старым и новым. Интеллект и речь соответствуют друг другу, как рука и перчатка, но только еще теснее, скорее, как кожа соответствует телу, как мягкая оболочка соответствует мозгу или как какой-нибудь определенный вид в органическом мире соответствует окружающей его среде. При этом надо специально отметить, что язык соответствует интеллекту не только в том смысле, что он покрывает последний во всех его частях и следует за всеми его поворотами и изгибами, но и в том, что он не превосходит (не переходит) его.
Слова соответствуют понятиям и только им одним, так что при помощи слов мы не можем выражать непосредственно ни чувственных впечатлений, ни эмоций и всегда вынуждены передавать последние посредством выражения не их самих, а тех впечатлений, которые они производят на наш интеллект, т. е. посредством понятий, образовавшихся от созерцания эмоциональных впечатлений нашим интеллектом, — другими словами, посредством их интеллектуальных образов. Поэтому, прежде чем чувственное впечатление или эмоция воплотится или выразится в языке, должно образоваться (более или менее верно изображающее его) понятие, которое, конечно, может быть выражено словами. Но так как девяносто девять из ста наших чувственных впечатлений и эмоций никогда не были представлены в интеллекте понятиями, то они и остаются невыраженными, а если и выражаются, то весьма несовершенно, окольными путями, при помощи отдаленных описаний и намеков.
У низших животных существует такое положение вещей, которое может служить прекрасной иллюстрацией к сказанному. Животные обладают острым чувством ощущений и сильными эмоциями, каковы, например, страх, ярость, половое влечение и материнская любовь; и однако животные не в состоянии выразить свои ощущения, потому что у них нет для этого собственного языка: они не имеют системы понятий с соответствующими членораздельными звуками. Хотя мы и уверены в существовании у нас чувственных ощущений и моральной природы, но и мы были бы так же немы, как и животные, если бы рядом с чувственными ощущениями и эмоциями у нас не было еще и интеллекта, в котором, как в зеркале, могут отражаться эмоции и при помощи языка находить свое внешнее выражение.
Так как подобное соответствие слов и понятий не случайно или временно, но лежит в самой природе вещей и остается абсолютно постоянным при всех обстоятельствах, то изменениям в одном из этих факторов должны соответствовать перемены и в другом. Эволюция интеллекта должна (если она действительно происходит) сопровождаться эволюцией языка, а эволюция последнего (если она существует) будет свидетельством об эволюции интеллекта.
Здесь мы намерены сказать несколько слов об изучении роста интеллекта путем исследования языка, т. е. изучении рождения, жизни и роста понятий, которые невозможно увидеть путем исследования их видимых коррелятивов — слов. Сэр Чарльз Лайель в своем сочинении «Древность человека» указывает на параллелизм, существующий между возникновением, ростом, упадком и полным исчезновением языка и видов в органическом мире. Чтобы осветить и одновременно расширить приводимые доказательства, следовало бы довести эту параллель, начиная с образования миров, вплоть до эволюции слов и понятий.
Тогда бы мы выяснили, каким образом разветвляются, делятся и умножаются сферы, виды, языки и слова; тогда нам стало бы понятным утверждение Макса Мюллера, что «всю мысль, которая когда-либо прошла через умы Индии» можно свести к ста двадцати одному коренному понятию, т. е. к ста двадцати одному коренному
слову, и мы согласились бы с ним, что число это, наверное, можно еще уменьшить. Если мы хотя бы на одну минуту вдумаемся в значение всего этого, т. с. представим себе, что миллионы индоевропейских слов, как находящихся теперь в употреблении, так и (во много раз превосходящих существующие) давно уже вымерших и забытых, почти все возникли приблизительно из сотни корней, а последние, в свою очередь, наверное, из какой-нибудь полдюжины корней; если при этом мы вспомним, что разум и речь составляют одно целое, то мы получим слабое представление о том, чем был некогда человеческий интеллект в сравнении с настоящим временем. Точно так же нам станет очевидным с первого же взгляда, что не только эволюция видов, языков и слов совершается строго параллельным путем, но что подобная схема имела, наверное, более широкое и, пожалуй, даже универсальное применение. Во всяком случае, что касается выдвинутого нами тезиса, то из приведенного сравнения можно вывести заключение, что слова и, следовательно, конститутивные элементы интеллекта, представляемые словами и называемые нами понятиями, растут путем деления и разветвления, подобно тому как новые виды ответвляются от старых; и потому становится очевидным, что нормальный рост пользовался поддержкой, а чрезмерное и бесполезное развитие задерживалось везде путем одних и тех же средств, т. е. естественным отбором и борьбой за существование.
Новые понятия и выражающие их слова, которые соответствуют какой-то внешней реальности (будь то вещь, акт, состояние или отношение) и поэтому полезны человеку своим возникновением, поставили его к внешнему миру в более совершенное отношение, от которого зависят жизнь и благосостояние человека. Они сохраняются благодаря процессу естественного отбора и выживания наиболее приспособляемых. Далее, те из слов и понятий, которые совершенно не соответствуют или мало соответствуют объективной реальности, заменяются новыми, вполне или лучше соответствующими той реальности, которую они стремятся выразить; таким образом, в борьбе за существование понятия и слова выходят из употребления и умирают.
Так обстоит дело не только со словами, но и со всеми живыми организмами: тысячи рождаются, чтобы дать жизнь одному. В отношении того объекта, на который обращено специальное внима-
 |
 |
ние нашего ума, последний часто порождает слова с удивительной расточительностью. Когда несколько тысяч лет тому назад санскрит был еще живым языком и когда солнце и огонь считались настоящими божествами, или, по крайней мере, особенно почитались, огонь, вместо нескольких названий, которые он имеет теперь, имел тридцать пять, а солнце — тридцать семь наименований. Но еще более удивительны примеры из арабского языка, в котором есть, например, восемьдесят названий для меда, двести — для змеи, пятьсот — для льва, тысяча для меча и пять тысяч семьсот сорок четыре слова, относящихся к верблюду; все это — объекты, на которые энергично и постоянно был направлен ум араба. Макс Мюллер опять-таки говорит нам: «Мы едва можем представить себе даже в идее беспредельность источников диалектов». В то время как в литературном языке устанавливается один общий стереотипный термин для какого-нибудь понятия, диалекты этого языка снабжают последнее пятьюдесятью названиями, хотя, конечно, со специальным оттенком в каждом из них. Когда в прогрессирующем обществе возникают новые комбинации мыслей, диалекты с готовностью доставляют требуемые термины из склада своих так называемых лишних словечек. Существуют не только местные и провинциальные, но и классовые диалекты. Есть пастушеский диалект, спортивный, солдатский, фермерский.
Идиомы кочевников, как говорит Гримм, содержат изобилие разнообразных выражений для наименований меча, оружия и различных периодов в жизни рогатого скота.
В более развитом языке такие названия становятся уже излишними и тяжеловесными. Но в устах крестьянина и фермера такие понятия, как «произвести на свет», «отелиться», «пасть» и «убить», имеют свои собственные термины в отношении почти каждого животного, точно так же как спортсмен с особенным удовольствием дает различные названия ходу игры и ее участникам.