(Спасибо Теоэстетике за разрешение воспользоваться текстом)
ПРЕДИСЛОВИЕ
https://theoaesthetics.ru/rodzher-skruton-krasota-predislovie.html
КРАСОТА ЧЕЛОВЕКА
Существует различие, знакомое всем нам, между интересом к телу человека и интересом к воплощенному в нем человеку. Тело — это совокупность частей тела; воплощенная личность — это свободное существо, обнаруживаемое в плоти. Когда мы говорим о красивом человеческом теле, мы имеем в виду красивое воплощение человека, а не просто тело как таковое. Это станет очевидным, если мы сосредоточимся на определенной части, например на глазе или рте. Вы можете рассматривать рот просто как щель, отверстие в теле, через которое нечто проглатывается или исторгается. Так может рассматривать рот хирург во время лечения недуга. Но не так воспринимаем рот мы, когда находимся лицом к лицу с другим человеком. Для нас рот — это не щель, через которую выходят звуки, но некая говорящая вещь, неразрывно связанная с «я», которому принадлежит этот голос. Поцеловать этот рот — значит не соединить одну часть тела с другой, а коснуться другого человека в самом его существе. Следовательно, в поцелуе есть нечто подрывное — это движение от одного «я» к другому и призыв к другому на поверхности его существа. Даже в процессе еды застольные манеры помогают сохранить восприятие рта как одного из окон души. Вот почему люди стараются не говорить с набитым едой ртом и не позволять еде падать изо рта на тарелку. Именно поэтому были изобретены вилки и палочки для еды, и именно поэтому африканцы, когда они едят руками, грациозно складывают свои руки таким образом, чтобы не испачкать рта, глотая пищу, что позволяет продолжать общение после трапезы. Эти явления всем известны, хотя и нелегко поддаются описанию. Вспомните то тошнотворное чувство, которое возникает, когда — по какой-либо причине — вы вдруг обнаруживаете часть тела там, где до этого момента находился воплощенный человек. Как будто тело в этот момент стало непрозрачным. Свободное существо исчезло за своей собственной плотью, которое является уже не самим человеком, а предметом, инструментом. Когда такое затмение человека его телом происходит сознательно, мы называем это непристойностью. Непристойный жест — это жест, который выставляет тело на обозрение просто как тело, разрушая тем самым опыт воплощения. Непристойность вызывает у нас отвращение по той же причине, по которой Платон с отвращением относился к физической похоти: она включает в себя, так сказать, затмение души телом.
КРАСОТА ПРИРОДЫ
От самых ранних рисунков в пещерах Ласко до пейзажей Сезанна, поэм Гвидо Гезелле и музыки Мессиана искусство искало в мире природы смысл. Переживание красоты природы — это не ощущение, выражаемое в восклицаниях «как мило!» или «как приятно!». Оно содержит в себе уверенность в том, что этот мир является правильным и подходящим местом для жизни — нашим домом, в котором наши человеческие силы и перспективы находят утверждение. Это утверждение может быть получено по-разному. Когда небо над каким-нибудь диким болотом затягивается облаками, тени проносятся по вересковой пустоши и вы слышите, как переливистый крик кроншнепа летит с одной вершины холма на другую, трепет, который вы ощущаете, является подтверждением того, что вы наблюдаете, и вы являетесь наблюдателем. Когда вы останавливаетесь, чтобы изучить совершенную форму полевого цветка или пестрое оперение птицы, вы испытываете напряженное чувство причастности. Мир, который дает место таким чувствам, дает место и вам. Независимо от того, концентрируем ли мы внимание на расстилающемся перед нами пейзаже или на индивидуальном организме, эстетический интерес оказывает трансформирующее воздействие. Как будто мир природы, представленный в сознании, оправдывает и себя, и нас. И этот опыт вызывает метафизический резонанс. Сознание находит разумным превращать внешний мир во внутренний — в нечто, что будет жить в памяти как идея. Рильке в «Дуинских элегиях» идет еще дальше и предполагает, что Земля тоже обретает свою полноту в этом преобразовании: растворяясь в сознании, она достигает того внутреннего, что искупает и ее, и того человека, который по-настоящему наблюдает за ней.
КРАСОТА И ИСКУССТВО
Мы знаем, каково это — любить, быть отвергнутыми, а затем бродить по миру в мрачном безволии. Этот опыт, со всей его беспорядочностью и произвольностью, большинству из нас суждено испытать. Но когда Шуберт в «Зимнем пути» исследует его при помощи песни, подбирая изысканные мелодии, чтобы осветить друг за другом многочисленные тайные уголки опустошенного сердца, мы получаем представление об ином порядке. Утрата перестает быть случайностью и становится архетипом, прекрасным вне слов — благодаря музыке, в которую он вплетен, — и движимым с порывом мелодии и гармонии к завершению, следующему непреодолимой художественной логике. Словно через нечаянную утрату, которую претерпел герой песенного цикла, мы увидели ее в ином свете: как необходимую утрату, оправдание которой заключается в ее полноте. Красота обнаруживает глубинную истину человеческого опыта, показывая его с точки зрения необходимости. Я понимаю, что это положение трудно выразить. Но мне понятен тот урок, который мы должны извлечь из споров о форме и содержании. Ссылатьсяна истину, которая содержится в произведении искусства, — значит всегда рисковать быть поставленным перед губительным вопросом: какая истина? И все же этот вопрос должен быть запрещен. Понимание, которое дает искусство, доступно только в той форме, в которой оно представлено: понимание пребывает в непосредственном переживании, утешительная сила которого заключается в том, что оно устраняет слепую случайность из человеческой жизни — так тирания страдания преодолевается в трагедии, а тирания отвержения — в песенном цикле Шуберта.
КИТЧ
Китч — это плесень, которая оседает на всех произведениях живой культуры, когда люди начинают предпочитать чувственные атрибуты веры тому, во что верят по-настоящему. В последнее время не только христианская цивилизация претерпела нашествие китча. Не менее очевидным было и проникновение китча в индуизм и его культуру. Массовые Ганеши низвергли изящную храмовую скульптуру с ее эстетического пьедестала; в музыке бунджи таласы индийского классического искусства отметаются прочь тональными гармониями и ритм-машинами; в литературе сутры и пураны были отделены от возвышенного созерцания Брахмана и переизданы в виде детских комиксов. Проще говоря, китч является, прежде всего, не художественным явлением, но болезнью веры. Китч начинается в доктрине и идеологии и распространяется оттуда, чтобы заразить весь мир культуры. Диснеефикация искусства — это просто один из аспектов диснеефикации веры, и оба эти аспекта связаны с профанацией наших высших ценностей. Китч, как напоминает нам случай с Диснеем, рождается не от избытка чувств, а от их недостатка. Мир китча в какой-то мере является бессердечным миром, в котором эмоции устремляются в сторону слащавых стереотипов, позволяя нам отдавать мимолетную дань любви и печали, не испытывая их на себе. Не случайно появление китча на сцене истории совпало с невообразимыми до сих пор ужасами окопной войны, Холокоста и ГУЛАГа — все они исполняют пророчество, которое провозглашает китч: превращение человека в куклу, которую в одно мгновение мы покрываем поцелуями, а в следующее мгновение разрываем в клочья.