Между тем женщина нашептывала ему на ухо:
– Твоя дочь больна, в доме приносят жертвы богине, и тебе следовало бы денька на два поумерить свой пыл, не осквернять тело. Уходи!
Задыхаясь от страсти, Цзя Лянь отвечал:
– Какая там богиня! Ты – моя богиня!
Женщина между тем изощрялась все больше, да и Цзя Лянь старался показать, на что способен.
Когда все было окончено, они принялись клясться друг другу в любви и никак не могли расстаться. Так началась у них связь.
Двенадцать дней пролетели незаметно. Дацзе стала поправляться, и все приносили благодарственные жертвы Небу и предкам, воскуривали благовония, согласно данному обету, принимали поздравления, раздавали подарки. Цзя Ляню снова пришлось перебраться в спальню. Стоило ему встретиться с Фэнцзе, и он сразу понял, как верна пословица: «Старая жена после разлуки лучше новой». Незачем рассказывать, каким ласкам и наслаждениям предавались они в ту ночь.
На следующее утро, как только Фэнцзе отправилась к матушке Цзя, Пинъэр принялась убирать постель Цзя Ляня и вдруг заметила на подушке прядь черных волос. Она сразу смекнула, в чем дело, спрятала прядь в рукав и пошла к Цзя Ляню.
– Что это? – спросила она, показав волосы.
Смущенный Цзя Лянь бросился отнимать их, но Пинъэр попятилась к двери. Цзя Лянь настиг ее и повалил на кан.
– Эх ты, бессовестный! – засмеялась Пинъэр. – Ведь я их нарочно спрятала, чтобы никто не увидел, а ты на меня набросился! Вот погоди, жене пожалуюсь!
Цзя Лянь, смеясь, стал просить прощения:
– Извини, дорогая, погорячился!
В это время послышался голос Фэнцзе. Цзя Лянь понял, что отнять улику ему не удастся, но и отпускать Пинъэр нельзя, и торопливо прошептал:
– Милая, не рассказывай ей!
Только Пинъэр встала с кана, вошла Фэнцзе и приказала:
– Принеси шкатулку с образцами узоров, старая госпожа просит.
Служанка кивнула и принялась искать шкатулку.
– Ты все вещи из кабинета перенесла? – спросила ее Фэнцзе, заметив Цзя Ляня.
– Все, – ответила Пинъэр.
– Ничего не потерялось?
– Ничего. Я проверила.
– Может быть, нашла что-нибудь чужое? – поинтересовалась Фэнцзе.
– Нет. Откуда возьмется чужое?
– В последние дни трудно было следить за порядком в доме, – улыбнулась Фэнцзе. – Кто-нибудь из друзей мог забыть платок или кольцо.
Цзя Лянь, стоявший за спиной Фэнцзе, побледнел от волнения и бросал на Пинъэр умоляющие, полные отчаяния взгляды. Однако Пинъэр как ни в чем не бывало, улыбаясь, говорила Фэнцзе:
– Вот удивительно! Мне пришла в голову такая же мысль, и я тщательно все осмотрела, но ничего не нашла. Если вы, госпожа, не верите, можете поискать сами!
– Глупая ты! – засмеялась Фэнцзе. – Разве положит он, что не следует, на виду?
Она взяла у Пинъэр шкатулку и вышла из комнаты. Пинъэр, как бы стыдя Цзя Ляня, коснулась пальцами своего лица и покачала головой:
– Чем же ты отблагодаришь меня за то, что я для тебя сделала? Отвечай!
Цзя Лянь просиял и заключил Пинъэр в объятия, приговаривая:
– Ах ты моя милая, дорогая плутовка!..
Не выпуская из рук пряди волос, Пинъэр с улыбкой продолжала:
– Теперь ты в моих руках! Будешь со мной по-хорошему, ладно! А нет – все расскажу!
– Спрячь получше, чтобы она не увидела! – умолял Цзя Лянь.
На какой-то миг Пинъэр отвлеклась, и Цзя Лянь, воспользовавшись случаем, выхватил у нее из рук прядь волос.
– Лучше все же, чтобы их не было у тебя, – проговорил он с улыбкой. – Я их сожгу, и дело с концом.
С этими словами он сунул волосы за голенище сапога.
– Бессовестный! – процедила сквозь зубы Пинъэр. – «Перешел через реку и мост за собой сломал»! Жди теперь, чтобы я тебя выгораживала!
Она была до того хороша, что Цзя Ляню захотелось овладеть ею. Он обнял Пинъэр, но она вырвалась и убежала из комнаты.
– Распутная девка! – зло пробормотал вслед ей Цзя Лянь. – Распалила меня, а сама улизнула!
– А кто велел тебе распаляться? – хихикнула в ответ Пинъэр. – Не всегда же мне ублажать тебя! Узнает жена, несдобровать мне!
– А ты не бойся! Бутыль с уксусом
[208]
– вот она кто! Разозлюсь как-нибудь и так ее изобью, что места живого не останется! Будет помнить меня! Сторожит, как разбойника! Сама только и знает, что лясы точить с мужчинами, а мне с женщиной перекинуться словом нельзя! Подойти близко! Сразу начинает подозревать, а сама с дядьями и племянниками шутит, смеется! Не позволю ей больше встречаться ни с кем!
– Она права, что не верит тебе, – заметила Пинъэр, – а ты зря ревнуешь. Ей надо ладить со всеми в доме, иначе как управлять хозяйством? Ты же ведешь себя дурно, и беспокоит это не только жену, но и меня!
– Э, ладно, хватит! – перебил ее Цзя Лянь. – Старая история! Вы что ни делаете – все хорошо, у меня же – все плохо! Погодите, возьмусь я за вас!
В это время во двор вошла Фэнцзе и, заметив Пинъэр, сказала:
– Зачем шуметь под окном? Если вам нужно, беседуйте в комнате!
– Она сама не знает, что ей нужно, – ответил Цзя Лянь. – Боится, наверное, что в комнате ее тигр сожрет!
– В доме никого нет, – обратилась служанка к Фэнцзе, – а мне одной что с ним делать?
– Вот и хорошо, никто не мешает! – засмеялась Фэнцзе.
– Это вы мне, госпожа? – удивилась Пинъэр.
– Тебе, тебе! Кому же еще, – улыбнулась Фэнцзе.
– Лучше не заставляйте меня говорить неприятные вещи! – сердито буркнула Пинъэр и пошла прочь, даже не отодвинув занавеску на дверях для Фэнцзе.
– Эта девчонка просто рехнулась, – промолвила Фэнцзе, входя в комнату. – Хочет командовать мною, дрянь! Пусть побережет свою шкуру!
Тут Цзя Лянь повалился на кан, захлопал в ладоши л расхохотался:
– Не знал я, что Пинъэр такая отчаянная! Придется мне ее слушаться!
– Это ты ей во всем потакаешь! – напустилась на него Фэнцзе. – Погоди, я до тебя доберусь!
– Вы с Пинъэр ссоритесь, а на мне зло срываете! – огрызнулся Цзя Лянь. – Довольно, я тут ни при чем!
– Никуда тебе от меня не деться! – насмешливо произнесла Фэнцзе.
– Не беспокойся, найду убежище! – ответил Цзя Лянь, собираясь уходить.
– Постой, мне надо с тобой посоветоваться, – остановила его Фэнцзе.
Если хотите узнать, о чем они говорили, прочтите следующую главу.
Глава двадцать вторая
Из буддийских молитв Баоюй познает сокровенные тайны учения;
в фонарных
загадках
Цзя Чжэн видит зловещее пророчество
Итак, Цзя Лянь, услышав, что Фэнцзе хочет с ним посоветоваться, остановился и спросил, в чем дело.
– Двадцать первого числа день рождения сестры Баочай, – сказала Фэнцзе. – Чем бы его отметить, как ты думаешь?
– Откуда мне знать? – ответил Цзя Лянь. – Тебе виднее. Ведь ты обычно распоряжаешься устройством празднеств и торжеств, в том числе и дней рождения.
– День рождения взрослого отмечается по строго установленному порядку, – ответила Фэнцзе. – Только я не знаю, отнести сестру Баочай к взрослым или к детям. Вот и хотела с тобой обсудить.
Цзя Лянь долго думал и наконец сказал:
– Ты, наверно, забыла! Ведь в прошлом году праздновали день рождения сестрицы Линь Дайюй. Устрой все точно так же.
– Ничего я не забыла, – усмехнулась Фэнцзе. – Но вчера старая госпожа интересовалась, когда у кого день рождения и сколько кому исполнится. Оказалось, что сестре Баочай нынче пятнадцать. Пока еще она, конечно, не взрослая, но скоро ей делать прическу
[209]
. Вот старая госпожа и сказала, что день рождения Баочай следует праздновать по-другому, не так, как это было у сестрицы Линь Дайюй.
– Значит, устраивай попышнее, – промолвил Цзя Лянь.
– Я тоже так думала, но хотела узнать твое мнение, – сказала Фэнцзе. – Чтобы ты снова меня не упрекал.
– Ладно, ладно! – засмеялся Цзя Лянь. – Не расточай зря любезности! Делай что угодно, только не следи за каждым моим шагом.
С этими словами Цзя Лянь покинул комнату, и пока мы о нем больше рассказывать не будем.
Надобно вам знать, что Ши Сянъюнь, проведя два дня во дворце Жунго, захотела возвратиться домой.
– Погоди уезжать, – сказала ей матушка Цзя. – Вот отпразднуем день рождения сестры Баочай, посмотришь спектакль, а потом проводим тебя.
Сянъюнь неловко было отказываться. Она только послала служанку домой за двумя новыми вышивками, которые собралась поднести Баочай.
Следует заметить, что с первых же дней появления Баочай во дворце Жунго матушке Цзя полюбилась эта скромная девушка, и ко дню ее совершеннолетия матушка Цзя выдала Фэнцзе двадцать лянов серебра из собственных сбережений и велела устроить празднество с угощениями и театральными представлениями.
Фэнцзе усмехнулась и как бы в шутку заметила:
– Кто смеет перечить бабушке, когда она собирается, не жалея денег, праздновать дни рождения детей? Какой же готовить пир? Если бабушка хочет, чтобы было шумно и весело, придется потратить кое-что из тех денег, которые у нее припрятаны. А вы вытащили какие-то залежалые двадцать лянов и хотите устроить на них целый праздник! Или же вы надеетесь, что и мы раскошелимся? Не было бы у вас – тогда и говорить нечего! Но ведь от слитков золота и серебра у вас сундуки ломятся! А вы еще у нас вымогаете! Кто в нашей семье не приходится вам сыном либо дочерью? Неужели вы думаете, что только Баоюй будет провожать вас на гору Утайшань?
[210]
Вы, вероятно, намерены все завещать ему! Конечно, мы не всегда можем вам угодить, но вы нас не обижайте! Судите сами, хватит ли двадцати лянов и на вино и на представления?
Слова Фэнцзе были встречены смехом. Матушка Цзя тоже не сдержала улыбки.
– Подумать только, до чего острый у нее язычок! Я тоже за словом в карман не полезу, но эту мартышку мне не переговорить. Свекровь предпочитает с тобой не связываться, так ты явилась сюда зубоскалить!
– Моя свекровь любит Баоюя не меньше вас, – возразила Фэнцзе, – и мне некому жаловаться на свои обиды. А вы еще говорите, что я зубоскалю!
Эти слова вызвали улыбку удовольствия на лице старой госпожи.
Вечером все собрались у матушки Цзя. После обычных расспросов о здоровье завязалась беседа. Женщины смеялись, шутили, а матушка Цзя, воспользовавшись случаем, стала расспрашивать Баочай, какие пьесы ей нравятся, какие кушанья она любит. Баочай хорошо знала, что матушка Цзя, как и все пожилые люди, предпочитает веселые пьесы, а блюда сладкие да мягкие, которые не надо жевать, и, учтя все это, отвечала на вопросы. Матушка Цзя осталась очень довольна. На следующий день она первая послала Баочай платья и безделушки в подарок. О том, что подарили Баочай остальные, мы подробно рассказывать не будем.
И вот наступило двадцать первое число. Во внутреннем дворе дома матушки Цзя был сооружен помост для представлений пьес на Куньшаньские и Иянские мотивы
[211]
, а во внутренних покоях – накрыты столы и разостланы циновки. Посторонних в гости не звали, только близких родных, за исключением тетушки Сюэ, Ши Сянъюнь и самой виновницы торжества, Баочай.
В этот день Баоюй встал рано и, вспомнив, что давно не виделся с Дайюй, отправился ее навестить. Дайюй, когда он вошел, лежала на кане.
– Пора завтракать, – с улыбкой сказал Баоюй, – скоро начнется спектакль. Какая сцена и из какой пьесы тебе нравится больше всего? Я закажу.
– Придется тебе тогда нанять целую труппу, я выберу, что мне нравится, и пусть исполняют для меня одной, – с усмешкой отвечала Дайюй. – А так зачем меня спрашивать?
– Что ж, – улыбнулся Баоюй. – Завтра найму артистов и велю им играть только для нас двоих.
Он стащил Дайюй с кана и повел завтракать.
Перед началом спектакля матушка Цзя попросила Баочай выбрать сцены для представления. Баочай стала отказываться, но матушка Цзя настаивала, и Баочай пришлось в конце концов согласиться. Она назвала сцену из «Путешествия на Запад»
[212]
.
Матушка Цзя одобрила ее выбор и обратилась к тетушке Сюэ. Но та отказалась, поскольку дочь ее уже назвала сцену. Следующей была Фэнцзе. Она не посмела ослушаться, хотя здесь были госпожа Син и госпожа Ван, и назвала сцену «Люэр закладывает одежду», веселую и смешную, где актеры то и дело вставляли в текст всякие шутки и реплики – Фэнцзе знала, что матушка Цзя любит такие. Старая госпожа и в самом деле очень обрадовалась и обратилась к Дайюй, но девочка уступила свою очередь госпоже Ван.
– Я для вас устроила праздник, а не для них, – промолвила матушка Цзя. – Так что не церемоньтесь! Стала бы я ради них затевать спектакли и угощение! Хватит того, что они даром смотрят, пьют и едят! А уж выбирать им вовсе не обязательно!
Все рассмеялись. Дайюй наконец согласилась выбрать одну сцену. Затем по одной сцене выбрали Баоюй, Ши Сянъюнь, Инчунь, Таньчунь, Сичунь и Ли Вань. Выбранные сценки шли по порядку, согласно пожеланиям.
Когда пришло время садиться за стол, матушка Цзя велела Баочай выбрать еще одну сцену. Баочай назвала «Ворота горной кумирни».
– Тебе нравятся такие пьесы? – удивленно спросил Баоюй.
– Эх ты! – засмеялась Баочай. – Уже несколько лет смотришь представления, а не знаешь, что эта сцена одна из лучших, и по стилю и по постановке!
– Я никогда не любил шумных пьес, – возразил Баоюй.
– Да разве в ней много шума? Нет, ты совершенно не разбираешься в пьесах! – заявила Баочай. – Попробую тебе объяснить. Эта сцена исполняется на северный мотив «Алые губки», под прекрасный аккомпанемент, напоминающий металлический звон. Да и стихотворный текст безукоризнен. Ария, исполняемая на мотив «Вьющаяся травка», считается лучшей из этой сценки. Неужели ты об этом не знал?
Баоюй устыдился, выслушав Баочай, и сказал:
– Извини, дорогая сестра! Может быть, ты прочтешь эту арию?
Баочай прочла:
Герою слез не утирай.
Расставшись, я уйду. Прощай!
Отшельником отныне буду…
За все благодарю тебя,
А сам смиренно и скорбя
Я пострижение приму,
Паду к стопам священным Будды!
И хоть законы прежних дней
Из жизни вычеркну своей,
Все ж иногда и обернусь,
Разлуку нашу не забуду.
И вот уж вижу, как брожу…
Но где исход? Не нахожу!
Как раздобыть мне шляпу, плащ,
Чтобы скитаться в дождь и тьму?
Я патру нищего возьму
[213]
И в рваной обуви иной
Смысл бытия добуду!
Слова арии привели Баоюя в восторг, он хлопнул себя по колену и стал громко хвалить Баочай за ее образованность.
Дайюй скривила губы:
– Потише! Смотри лучше пьесу! Еще не исполнили «Ворота горной кумирни», а ты уже изображаешь сумасшедшего!
Сказано это было так метко, что даже Сянъюнь рассмеялась. Спектакль смотрели до самого вечера и лишь потом разошлись.
Из актеров матушке Цзя понравились больше всех две девочки: исполнительница роли молодых героинь и комическая актриса. После спектакля матушка Цзя велела привести девочек, внимательно их оглядела, поинтересовалась, сколько им лет. Той, что играла роли молодых героинь, было одиннадцать, второй – только девять. Все умиленно смотрели на них и вздыхали. Матушка Цзя распорядилась угостить девочек мясом и фруктами и еще дать им в награду денег.
– Вы не заметили, что эта малышка кое-кого здесь напоминает? – улыбаясь, спросила Фэнцзе.
Баочай сразу догадалась, о ком идет речь, но промолчала и только кивнула головой. Смолчал и Баоюй.
– Я знаю кого! – вмешалась тогда Сянъюнь. – Сестрицу Линь Дайюй!
Баоюй укоризненно взглянул на Сянъюнь.
– И в самом деле похожа! – заявили все хором, внимательно присмотревшись к девочке.
Вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Сянъюнь приказала служанке уложить вещи.
– Зачем торопиться? – проговорила Цуйлюй. – Вот соберемся уезжать, тогда и уложу.
– Я завтра хочу уехать, прямо с утра, – сказала Сянъюнь. – Что мне здесь делать? Глядеть на их кислые надутые физиономии?
Это услышал Баоюй, подошел и сказал:
– Дорогая сестрица, зря ты на меня сердишься. Сестрица Дайюй очень обидчивая, все это знают, потому и молчали. Не хотели ее огорчать. А ты взяла и сказала! Вот я и посмотрел на тебя. Зачем же ругаться? Даже обидно! Коснись это не Дайюй, а еще кого-нибудь, мне бы дела не было!
– Хватит, я все поняла! – оборвала его Сянъюнь. – Где уж мне тягаться с Дайюй! Другие над ней смеются – ничего, а мне нельзя. Еще бы! Я даже разговаривать с ней недостойна, будто она госпожа, а я – служанка!
– Я хотел тебе только добра, а оказался виноватым, – взволнованно произнес Баоюй. – Но пусть я превращусь в прах и пусть меня топчут десять тысяч пар ног, если я это сделал со злым умыслом!
– Ты бы хоть в такой день не болтал глупостей! – промолвила Сянъюнь. – Но если тебе это так уж необходимо, иди к своей злючке; насмехаться над людьми – для нее удовольствие, она и тебе не дает спуску. Лучше не выводи меня из терпения, а то мы поссоримся!
С этими словами Сянъюнь ушла в покои матушки Цзя и легла спать.
Баоюй отправился к Дайюй. Но та вытолкала его прямо с порога и заперла дверь. Не понимая, в чем дело, Баоюй подошел к окну и тихонько позвал:
– Милая сестрица, дорогая сестрица!..
Дайюй словно не слышала. Баоюй печально опустил голову и так, молча, стоял.
Цзыцзюань все понимала, но вмешаться не посмела.
Дайюй подумала, что Баоюй ушел, и отперла дверь, но он стоял на прежнем месте. Дайюй было как-то неловко.
Баоюй подошел к ней:
– Почему ты на меня рассердилась? Ведь без причины ничего не бывает! Скажи, я не обижусь!
– Ты еще спрашиваешь!
–
вскричала Дайюй. – Лучше скажи, почему вы всегда надо мной насмехаетесь? Дошли до того, что сравнили меня с какой-то комедианткой!
– Ни с кем я тебя не сравнивал и не насмехался, – возразил Баоюй, – за что же ты на меня обиделась?
– Не хватало еще, чтобы ты меня с кем-то сравнивал! – вспыхнула Дайюй. – Может быть, и тебе хотелось надо мной посмеяться? Впрочем, ты промолчал, а это хуже насмешек!
Баоюй не знал, что ответить.
– Но это бы еще ладно, – все больше распалялась Дайюй. – А вот зачем ты перемигивался с Сянъюнь? Может быть, ты считаешь, что играть ей со мной зазорно? Что она себя унижает? Что ей, барышне, знаться со мною, простой девчонкой! Так ты считаешь? Да? Но она ведь не поняла твоих добрых намерений и рассердилась. А ты, чтобы завоевать ее благосклонность, сказал, что своими капризами я огорчаю других. Испугался, что я не могу простить ей обиду! Пусть даже так, тебе что за дело?
Баоюй понял, что Дайюй подслушала его разговор с Сянъюнь. Он хотел помирить их, но оказался сам виноватым, точь-в-точь как написано в «Наньхуацзине»: «Умелый вечно трудится, умный постоянно печалится, бесталанный ни к чему не стремится, ест постную пищу, развлекается и плывет по течению, словно лодка без весел». И еще: «Растущее на горе дерево само себя губит, родник сам себя истощает» и все в таком духе. Баоюй думал, думал и в конце концов сам себя завел в тупик.
«Если я сейчас не в состоянии с ними поладить, то что будет дальше?»
Он не стал спорить с Дайюй и пошел в свою комнату.
Дайюй еще больше рассердилась.
– Ну и уходи! – крикнула она ему вслед. – И никогда больше не приходи и не разговаривай со мной!
Вернувшись к себе, Баоюй в самом дурном расположении духа лег на кровать. Сижэнь знала, в чем дело, но прямо ничего не сказала, а завела разговор издалека.
– Наверное, будет еще несколько представлений, – с улыбкой произнесла она. – Сестра Баочай должна устроить ответное угощение.
– Какое мне до этого дело! – Баоюй холодно усмехнулся.
Необычный тон его удивил Сижэнь.
– Почему ты так говоришь? – спросила она. – Ведь сейчас праздник, и все веселятся. Что-то случилось?
– Пусть девчонки и женщины веселятся! – огрызнулся Баоюй. – А я при чем?
– Все стараются ладить друг с другом, и ты тоже старайся, так будет лучше, – продолжала Сижэнь.
– Что говорить об этом! – воскликнул Баоюй. – Они все между собой как-то связаны, только я «ныне не связан ничем, чуждый всему, всюду брожу одиноко»!
Из глаз Баоюя покатились слезы. Сижэнь умолкла.
Подумав немного, Баоюй подошел к столику, взял кисть и написал гату:
[214]
Коль можно осознать тебя
[215]
,
Возможно осознать меня;
Коль можно сердце осознать,
То можно осознать и мысль;
Отдельно «нечто» и «ничто»
Возможно осознать,
А это подтверждает мысль,
Что осознанье есть!
А ежели нельзя сказать,
Что осознанье есть,
Ты все равно его ищи:
Наверняка найдешь!
Баоюй опасался, что другие не поймут смысл написанного, и в конце гаты приписал арию на мотив «Вьющаяся травка». Прочитав все с начала до конца, он почувствовал облегчение, снова лег и уснул.
Дайюй между тем, заметив что Баоюй ушел от нее полный мрачной решимости, последовала за ним, якобы повидать Сижэнь.
– Он спит, – сказала Сижэнь.
Дайюй хотела уйти, но служанка ее остановила:
– Взгляните, барышня, что написано на этом листке бумаги.
Сижэнь взяла со стола листок и протянула Дайюй только что написанную Баоюем гату. Дайюй прочла гату и поняла, что в ней Баоюй излил свой гнев. С трудом сдержав смех, девочка со вздохом произнесла:
– Ничего серьезного, просто шутка.
Захватив листок, она пошла в свою комнату, а на следующее утро прочла гату Баочай и Сянъюнь. Тогда Баочай прочла ей свое стихотворение:
Коль нет меня, то есть ли ты?
Есть на вопрос ответ:
Коль нет меня, то и тебя, по сути дела, нет!
Через Него понять Ее?
К чему такой совет,
Когда, по сути дела, нет
в Нем всех Ее примет?
Но это значит: отрешась
от мира, вольно жить
И полагать, что прав лишь ты и больше правых нет!
В отшельники уйти… В чем суть
всех чувственных начал?
Не в том ли, что и тягость в них,
и радость, и печаль?
Мирская суета… В чем суть?
Не в том ли наш уклад,
Что в мире и согласье есть,
но есть в нем и разлад?
Ты в прошлом скучно жизнь влачил,
но разве в этом суть?
Как тягостно тебе сейчас
в ту жизнь, назад взглянуть!
После стихотворения она еще раз прочла гату и промолвила:
– Это я во всем виновата. Вчера прочла ему одну арию, а он истолковал ее по-своему. Чересчур мудрены и заумны эти даосские книги, очень влияют на настроение. Уверена, что все эти мысли навеяны той арией. Так что главная виновница – я!
Она изорвала листок на мелкие клочки, отдала служанке и велела немедленно сжечь.
– Зря порвала, – заметила Дайюй. – Сначала надо было с ним поговорить. Пойдемте, я докажу ему, что он написал глупости.
Они втроем пришли в комнату брата.
– Баоюй, я хочу кое о чем тебя спросить, – начала Дайюй. – Бао – драгоценный камень – это самое дорогое. Юй – яшма, это самое твердое. А у тебя, что дороже, а что тверже? Скажи нам.
Баоюй молчал.
– Эх ты! – засмеялись девушки. – О себе самом ничего сказать не можешь, а берешься толковать изречения мудрецов!
Сянъюнь захлопала в ладоши:
– Баоюй проиграл!..
– Вот ты говоришь, – продолжала Дайюй, —
А ежели нельзя сказать,
Что осознанье есть,
Ты все равно его ищи:
Наверняка найдешь!
Это, конечно, хорошо, но мысль, по-моему, не закончена, я добавила бы две строки:
Для осознания себя,
Не тратя много сил,
Ты бремя всех земных забот
На ближнего свалил!
– В самом деле! – воскликнула Баочай, – Я только сейчас это поняла. Когда-то Хуэйнэн, шестой глава Южной школы, искал себе наставника и прибыл в Шаочжоу. Там он узнал, что пятый глава школы, Хунжэнь, находится на Хуанмэй
[216]
. Он отправился туда и нанялся поваром к Хунжэню. Когда же пятый глава школы захотел найти себе преемника, он приказал каждому монаху сочинить по одной гате. Первым сочинил гату праведник Шэньсю:
Телом Древу Бодхисаттвы
[217]
ты подобным будь.
Сердцем будь опорой ты
Зеркалу Прозренья
[218]
.
Нужно нечисть изживать,
чтобы очищенье
Пыль житейскую сполна
помогло стряхнуть!
Хуэйнэн в это время был на кухне и толок рис в ступе. Услышав гату, он заметил: «Возможно, это прекрасно, но только мысль не закончена». И прочел свою гату:
Коль Древа нет буддийского
Завета И без опоры Чистое Зерцало, —
Нет, стало быть, ни одного предмета
И пыли нет, чтоб к чистоте пристала!
После этого пятый глава не раздумывая передал ему свою рясу и патру. А твоя гата, – сказала Баочай, – похожа на гату Шэньсю, только ты не понял ее сути. Так не лучше ли тебе вообще не заниматься подобными вещами?
– Видите, он молчит, значит, проиграл, – засмеялась Дайюй. – Пусть больше не рассуждает о премудростях учения Будды. – И она обратилась к Баоюю: – Нечего браться за толкование мудрейших изречений, если не знаешь даже того, что известно нам!
Когда Баоюй писал гату, ему казалось, что он все прекрасно понимает. И вдруг Дайюй задала вопрос, на который он не смог ответить. А Баочай для сравнения привела цитату из «Изречений известных монахов»! Баоюю в голову не приходило, что у сестер столь глубокие познания.
«Они куда образованнее меня и все же до конца не прозрели, – подумал он. – Зачем же мне ломать голову? »
И Баоюй с улыбкой произнес:
– Да разве я пытался толковать мудрые буддийские изречения? Просто баловался.
Ссора Баоюя с сестрами кончилась полным примирением.
Во время разговора вошла служанка и доложила, что государыня Юаньчунь прислала фонарь с наклеенной на него загадкой, что всем велено ее отгадать, а затем каждому тоже придумать по загадке и отправить во дворец. Услышав об этом, девушки и Баоюй поспешили к матушке Цзя.
Там они застали дворцового евнуха, в руках он держал обтянутый белым флером четырехугольный фонарик, предназначенный для наклеивания загадок. Все стали читать загадку.
– Барышни, – сказал евнух, – кто разгадает, прошу не говорить вслух, а написать разгадку на листке бумаги, и я тотчас отвезу государыне на проверку.
Баочай, услышав слова евнуха, подошла поближе к фонарю и увидела четверостишие по семи слов в строке, ничего особенного в нем не было. Загадка как загадка. Однако она поспешила выразить свое восхищение и заявила, что загадка необычайно трудна, сделав при этом вид, что напряженно думает. На самом же деле она разгадала загадку с первого взгляда.
Баоюй, Дайюй, Сянъюнь и Таньчунь тоже разгадали сразу и написали ответ. То же самое они предложили попытаться сделать Цзя Хуаню и Цзя Ланю. После этого каждый принялся сочинять свою загадку, заранее выбрав тот или иной предмет. Из почтения к государыне загадки переписали уставным почерком и наклеили на фонарик, который евнух отвез во дворец. Вечером он возвратился и передал ответ государыни:
– Загадку правильно разгадали все, кроме второй барышни Инчунь и третьего господина Цзя Хуаня. Государыня в свою очередь разгадала присланные ей загадки и желает узнать, правильно ли.
Он вынул лист бумаги и отдал девушкам. Некоторые ответы оказались неверными. Затем евнух вручил подарки государыни тем, кто отгадал загадки, – футляр для хранения стихов и щеточку. Только Инчунь и Цзя Хуань ничего не получили. Инчунь восприняла это как шутку, а Цзя Хуань обиделся…
Еще евнух объявил:
– Загадка третьего господина Цзя Хуаня неясна, государыня не смогла ее разгадать и приказала спросить у третьего господина, что он имел в виду.
Услышав это, все подошли поближе и стали смотреть, что же такое придумал Цзя Хуань. На листке бумаги было написано:
Восемью рогами старший
брат всецело обладает,
А второму брату только
два угла дано иметь
[219]
.
Старший брат, хотя и старший,
лишь на ложе отдыхает,
Младший любит влезть на крышу
и на корточках сидеть…
Раздался дружный хохот. Цзя Хуаню ничего не оставалось, как объяснить евнуху:
– Первое – это изголовье, второе – резная голова зверя для украшения крыш.
Евнух все старательно записал, после чего выпил чаю и уехал.
«Видно, у Юаньчунь хорошее настроение», – решила матушка Цзя и очень обрадовалась. Она приказала немедленно сделать обтянутый белым шелком фонарик и поставить в зале. Каждая девочка должна была придумать загадку и наклеить ее на фонарик. К тому же матушка Цзя распорядилась приготовить ароматный чай, фрукты и разные безделушки, чтоб награждать тех, кто отгадает загадки.
Цзя Чжэн, только что прибывший с аудиенции у государя, сразу заметил, как повеселела матушка, и тоже решил принять участие в развлечении.
На возвышении, устланном циновкой, сели матушка Цзя, Цзя Чжэн и Баоюй. Ниже были разостланы еще две циновки, одна для госпожи Ван, Баочай, Дайюй и Сянъюнь, другая – для Инчунь, Таньчунь и Сичунь. Рядом стояли молодые и пожилые служанки. Ли Вань и Фэнцзе заняли места в середине, на отдельной циновке.
– Что это не видно Цзя Ланя? – поинтересовался Цзя Чжэн, заметив отсутствие внука.