В составе всех известных нам «разбойничьих» пьес имеется песня «Вниз по матушке по Волге». В одних она играет определяющую композиционную роль, в других, где превалируют моменты романические, роль песни сведена к эпизоду, однако и здесь она оказывает известное воздействие на развитие действия. В этом ее принципиальное отличие от других песен, вошедших в драму и играющих главным образом развлекательную роль (песни во время пирушек) или сопровождающих и комментирующих отдельные действия (похороны разбойников, отъезды атамана, выход героини и т. д.).
Это заставляет рассматривать тексты разбойничьих драм как варианты, генетически связанные с песней «Вниз по матушке по Волге».
Инсценировка песни «Вниз по матушке по Волге» явилась тем зерном, из которого выросла и развилась народная драма «Лодка», вся дальнейшая история которой связана с театром и литературой XIX в.
В песеннике Н.М. Лопатина12 текст песни «Вниз по матушке по Волге» снабжен следующим примечанием: «Старинная волжская песня. Ее поют часто и солдаты. При начале этой песни запевало изображает атамана шайки, а кто-нибудь из хора, обыкновенно с басистым голосом, есаула. Исполнению песни предшествует диалог между атаманом и есаулом о местности, представлявшейся им при плавании». Примерно в таком же виде зафиксировали игру в «Лодку» и более ранние свидетельства. Мы уже цитировали воспоминания А.Е. Измайлова. К тем же ранним годам (1814—1819) относятся и воспоминания моего прадеда В.Ф. Крупянского. По возвращении русских войск из Парижа полк, в котором служил В.Ф. Крупян-ский, был расквартирован в Верхнеднепровском уезде Екатеринославской губ. В один из зимних вечеров (как можно полагать, это были рождественские святки 1815 г.) В.Ф. Крупянский проездом остановился у одного из местных помещиков, который решил развлечь своих гостей. «В одно мгновение, — пишет В. Ф. Крупянский, —... явились песенники с запевалами, свистками, трещотками, точно в каком-нибудь эскадроне или роте... Песенники составили картину, сели в лодку, запели «Вниз по матушке по Волге». Тут один краснобай из песенников отличался, играя роль разбойничьего атамана, удивительный был бы актер»13.
Несколько позже А.С. Грибоедов в очерке «Загородная поездка» пишет о виденной им инсценировке песни «Вниз по матушке по Волге»: «Молодые певцы присели на дерн и дружно грянули в ладоши, подражая мерным ударам весел; двое на ногах оставались: атаман и есаул. Былые времена! Как живо воскрешает вас в моей памяти эта народная игра...»14 Редактор произведений А.С. Грибоедова И.А. Шляпкин комментирует это сообщение: «Это целое мимическое представление — поход Разина по Волге — давалось обыкновенно зимою. Я, уроженец местности, близкой к Парголову (близ Петербурга), помню, как мужики, одетые в красные рубахи, с косами за поясом садились на полу по двое, как бы в лодке, и, мерно ударяя в ладоши, пели песни, а между тем атаман и есаул вели разговор о местностях, якобы представлявшихся им при плавании, и о добыче. Теперь это совершенно исчезло»15. К сожалению, в этих сведениях нет текста песни, и мы не можем сказать, какой первоначальный вариант лег в основу народной инсценировки.
Песня «Вниз по матушке по Волге» возникла, по предположению исследователей16, во второй половине XVIII в. в городской купеческой среде, в подражание «Разбойничьей» песне (о Разине) с использованием ее зачина. Наиболее ранние публикации ее — в песенниках XVIII в. Чулкова и Прача-Львова.
И.Н. Розанов в статье «Песни о гостином сыне17 рассматривает эволюцию этой песни. Первоначально возникшая в среде купечества, песня «Вниз по матушке по Волге», по его утверждению, постепенно приспосабливалась к другой среде. Уже в Глазуновском песеннике конца XVIII в. (1799 г.) опущены характерные детали, указывающие на принадлежность «хозяина» лодки к купечеству («На картузе козыречек, сам отецкий он сыночек»), не упоминается о дочке хозяина подворья. В последующих песенниках выветривание сословно-купеческих черт идет дальше, главным образом по линии сокращения описания наряда хозяина лодки (например, песенник Гурьянова, 1835 г.). С течением времени песня приобрела массовый характер и встречается в большом числе песенников XIX и XX вв. В инсценировке при значительной устойчивости словесного текста песня подверглась коренному переосмыслению. Разбойничья трактовка сюжета, изображение хозяина лодки разбойником, раскрывается прежде всего в мимической игре. Традиционность этой игры отмечена почти всеми собирателями: очерчивается круг, атаман и есаул стоят, гребцы рассаживаются по местам и подражают гребле. Эта сцена сложилась под несомненным воздействием традиционного разбойничьего фольклора, в частности песен о Степане Разине. Например, в песнях о «сынке» Разин предчувствует гибель своего сына и спешит к нему на помощь:
Как на утренней заре, вдоль по Каме по реке,
Вдоль по Каме по реке легка лодочка идет.
В лодочке гребцов, ровно двести молодцов.
Сосреди лодки хозяин, Сенька Разин атаман...18
Еще ближе к игре в «Лодку» описание разбойничьей лодки - в безымянной молодецкой песне о девице на разбойничьем судне19.
Мимическое представление песни «Вниз по матушке по Волге», по-видимому, еще в ранних текстах осмыслялось как поход Разина по Волге (на это указывают А.С. Грибоедов, И.А. Шляпкин, Е.Т. Соловьев). В записи Е.Т. Соловьева (№ 1) на вопрос хозяина дома к атаману, кто он, атаман отвечает: «Я Стенька Разин!» Диалог атамана с есаулом, прерывающий пение, еще более подчеркивает разбойничью трактовку сюжета:
Атаман: Что там видишь?
Есаул: Черни.
Атаман: Какие там черти?
Я сам знаю, что в водах черти,
В горах черви,
В лесах сучки,
В городах полицейские крючки,
Хочут нас, добрых молодцов, ловить,
В железо ковать
И в каторжные работы отсылать20.
Любопытную аналогию мы встречаем в одном из официальных документов XVII в., отрывок из которого приведен Н. Аристовым. Стрелец Бугаев «жаловался, что от бояр и немцев стрельцам нигде житья нет, отнимают у них жалованье, бьют на тяжелой работе: «На Москве бояре, в Азове немцы, в земле черви, в воде черти!»»21 Употребление этой формулы в официальной бумаге, несомненно, указывает на ее широкое распространение и дает некоторые основания предполагать существование, быть может, уже в XVII в. самостоятельной драматической сценки между атаманом и есаулом. Однако судить о характере и содержании этого представления весьма трудно. Гипотеза, выдвинутая В.Н. Всеволодским-Гернгроссом22 о существовании в XVII в., а может быть и в конце XVI в., «Лодки» как инсценировки разбойничьей песни, более старой, чем песня «Вниз по матушке по Волге», мне кажется необоснованной. Возникает вопрос, почему же текст, легший в основу инсценировки, не удержан ни одной из известных нам записей, в то время как песня «Вниз по матушке по Волге» сохраняется устойчиво во всех текстах. Предполагаю, что игра в «Лодку» связана непосредственно с текстом песни «Вниз по матушке по Волге» и возникла не ранее середины XVIII в.
По типу представления песенная инсценировка «Лодки» родственна традиционным играм-хороводам типа «Игумен», «В жену и мужа», «В коням» и т. д. Имеется любопытное указание, правда единичное, что песня «Вниз по матушке по Волге» разыгрывалась как хороводная: хор подражал движению весел руками, на мгновение размыкая цепь хоровода. В хоре были и девушки, есаул был буффом, отпускавшим разные шуточки и комментировавшим выбор атаманом «девицы». В финале атаман и девица внутри хора плясали русскую под гармонь23. Если подобное использование песни «Вниз по матушке по Волге» как хороводной явление единичное и позднейшее, то все же оно говорит о художественной природе драмы «Лодка», созданной по типу народных игрищ.
Изменение функций, переключение произведения из одной жанровой категории в другую, в связи с чем зачастую качественно изменяется само произведение, — явление в фольклоре нередкое. Можно указать и на пьесу «Маврух» (запись Н.Е. Ончукова в 1905—1907 гг.). В основе это пародия на церковное отпевание, по форме и приемам аналогичная шутовскому «отпеванию» покойника в сценках, разыгрываемых ряжеными и имеющих глубокую народную традицию. Эта сцена осложнилась привлечением аналогичной по теме песни-баллады «Смерть и погребение Мальбрука», что превратило ее в более разработанное сюжетно сценическое представление. Таким образом, и здесь мы встречаемся с игровым использованием балладной по содержанию песни.
Роль устной и литературной традиции в творческой истории «Лодки»
«Лодка» бытовала на протяжении всего XIX в. и пользовалась громадной популярностью. Есть ряд свидетельств, что ей отдавалось предпочтение даже перед такой знаменитой пьесой, как «Царь Максимилиан». Это объясняется главным образом ее острым социальным содержанием.
Интерес к разбойничьей тематике поддерживался в народе реальной действительностью. После крупных крестьянских движений XVII и XVIII вв., потерпевших поражение, стихийные формы протеста против крепостнического режима проявлялись в почти непрекращающихся отдельных местных восстаниях и бунтах. Наряду с этим элементы стихийного протеста проявлялись и в форме разбоя, в котором социальные мотивы неизбежно сочетались с моментами личными. Еще в первой половине XIX в. такое разбойничество в России было явлением широко распространенным. В народе до настоящего времени бытует множество преданий и легенд о похождениях разбойничьих шаек. В изображении народа это защитники бедноты, грозные мстители угнетателям. Типологический образ «благородного разбойника» чрезвычайно популярен в русском фольклоре — песнях и преданиях. На основе их иногда возникали и народные песни и другие произведения устно-поэтического творчества. Так, на родине знаменитого Чуркина в г. Егорьевске в конце 80-х годов XIX в. сложилась чрезвычайно любопытная разбойничья пьеса под названием «Черный ворон»24. Характерна заключительная сцена пьесы: разбойники во время пирушки затягивают бурлацкую песню, атаман их прерывает:
Ну, запели бурлацкую!
Чай мы не бурлаки-дураки,
А разбойничий, люди вольные, свободные!
Даешь нашу разбойничью про Чуркина! (№ 31)
Разнообразие вариантов народной драмы «Лодка» в значительной мере объясняется местными преданиями и легендами о разбойниках. Огромную роль в образовании местного репертуара играла и литературная традиция, которой до последнего времени не уделялось достаточного внимания; лубочная литература XIX в. во всем ее объеме до сих пор еще специально не исследовалась25. А между тем через лубочную литературу в народную среду проник не только ряд разнообразных литературных произведений (в частности, и классических), но и некоторые особенности стиля господствовавших в литературе течений. Ярким образцом взаимодействия литературы и фольклора является народная драма «Лодка», в развитии сюжета которой, в разработке характеров действующих лиц и ее общего стиля литературный источник играет огромную роль.
Разбойничья тематика в лубочной литературе XIX в. занимала значительное место. При известном разнообразии сюжетов разбойничьи повести и романы изобилуют общими местами, типовыми персонажами; многие из них построены на общей романической ситуации.
Установить источники лубочной разбойничьей литературы чрезвычайно сложно. Большое число произведений лубочной литературы, проникших с середины прошлого столетия в широкие крестьянские массы, заимствовались лубочными издателями из предшествовавшей, если так можно выразиться, массовой литературы 30—40-х годов, обслуживавшей главным образом низшие и средние слои городского населения: мещан, купцов, мелких чиновников.
Большую популярность приобрел роман «Черный гроб или кровавая звезда» (поверье XVII в. в 2 частях), вышедший в Москве в 1835 г.26 М. Милюков в статье «О том, что читает народ и откуда берет он книги» отмечает: «За сказками (по степени популярности. — В. К.) следуют повести и романы: Английский Милорд, Францыль, Гуак, Битва русских с кабардинцами, Черный гроб или кровавая звезда и т. д., но все эти безобразия опять-таки достояние людей более цивилизованных, чем крестьяне»27.
Сюжет романа «Черный гроб или кровавая звезда» несложен. Под Киевом, в местечке Бор-воры, расположилась шайка разбойников. Ее предводитель — атаман Железный. Шайка нападает на купеческий обоз и забирает в плен прекрасную девушку Нимфодору. Атаман влюбляется в нее. Она отвергает его любовь. Любовница атамана Нибоя, ревнуя атамана к пленнице, помогает ей бежать. По указаниям спасшейся Нимфодоры конвой солдат окружает разбойничий лагерь; разбойники перебиты, атаман взят в плен и казнен. Верная Нибоя сходит с ума. Эта основная фабула романа осложнена несколькими вводными эпизодами: любовь к Нимфодоре есаула Клетуры — верный есаул, боясь помешать атаману, кончает жизнь самоубийством; неожиданное появление цыганки, оказавшейся матерью Нибои; подробная автобиография атамана, рассказанная им в минуты откровенности Нибое. Авантюрный сюжет осложняется, таким образом, элементами психологизма.
Герой романа — атаман Железный наделен типичными чертами романического героя-злодея, но ему не противопоставлен, как это бывает обычно, соперник — положительный герой, поэтому в его образе положительные и отрицательные черты совмещены. Комплекс романтических идей и чувств (тяготеющий над героем рок, чувство отверженности, непонятости людьми) обусловили общий риторически-приподнятый стиль повествования. Вот характерный образец этого стиля: «Не говори о будущности, Клетура! Зачем возмущать дух, покоящийся в оболочке счастливой мечты! Я не то думаю, что ты, молчи и оставь меня блаженствовать фантастически» и т. д.
По своему характеру роман «Черный гроб или кровавая звезда» примыкал к серии популярных в свое время на Западе и у нас разбойничьих романов. Родоначальником разбойничьей литературы по справедливости считаются «Разбойники» Шиллера, вызвавшие ряд подражаний. Основная идея этих романов — несовершенство социального строя; герой выступает как мститель за поруганную справедливость. К этому типу произведений принадлежит переводной роман К.В. Мейсснера «Карл Штальгейм, или благородный разбойник» (1804 г.), рассказ Филиберта «О крестьянине Мартыне-убийце» (1801 г.) (крестьянин из мести убивает помещика, соблазнившего его невесту) и др. В русской классической литературе первое произведение подобного рода — «Дубровский» А.С. Пушкина28.
Являясь типичным произведением разбойничьей литературы, роман «Черный гроб или кровавая звезда» вместе с тем этнографичен, обнаруживает в авторе знатока народного быта.
В романе использованы народные поверья и легенды об урочищах, разбойниках, ведьмах, колдуньях и т. д. Реалистично переданы бытовые сцены: крестный ход на Днепр, сцены в корчме, именины в купеческом доме и т. д. Разговорный язык бытовых персонажей изобилует народными словами и оборотами. Таким образом, фольклорная стихия романа при сугубо романтическом стиле чрезвычайно сильна.
Еще большую популярность в народных массах приобрел изданный в том же 1835 г. анонимный роман «Могила Марии или притон под Москвой» (Русский роман с картинами нравов в конце XVI в. в 2-х частях. М., 1835); известен также под заголовком: «Атаман разбойников Чертов Ус или буйный набег под Москвою». Печатался в двух редакциях: полной (под вышеприведенными заголовками) и сокращенной (с 80-х годов прошлого века) под заголовком «Могила Марии. Роман XVI столетия». Роман выдержал множество изданий. Сюжет его таков: молодой боярин Владимир Мстиславский помолвлен с дочерью боярина Борецкого Софьей. Но, встретившись с прелестной панной Марией — польской изгнанницей, Владимир влюбляется в нее и встречается с ней в ее доме в лесу под Москвой. Под влиянием родителей Владимир бросает Марию и женится на Софье. Мария умирает от горя, ее брат Владислав и поклонник Ян Вербольский клянутся на ее могиле отомстить Мстиславскому. По просьбе Владислава разбойники из шайки атамана Чертова Уса похищают Владимира, приводят его на могилу Марии и заносят над ним ножи; подоспевший отряд стрельцов расправляется с разбойниками; Владимир спасен. Как в большинстве подобных романов, главный акцент в «Могиле Марии» сделан на романтическом моменте — роковой встрече Владимира с Марией; романическая ситуация развертывается на историческом фоне эпохи Грозного. По характеру разработки сюжета роман этот близок к романам М.Н. Загоскина.
Из произведений самого Загоскина (с разбойничьей тематикой) большую популярность приобрел «Козьма Рощин». Печатался он в большинстве случаев анонимно под разными названиями: «Московская чума и разбойник Козьма Рощин» (1873 г.), «Козьма Рощин, страшный атаман разбойников» (1879 г.) и т. д. К тому же типу авантюрно-исторического романа относится роман «Муромский лес из времен царствования Петра Первого, в 2-х частях» (М., 1846; в 1874 г. вышло 9-е издание этого романа).
По-видимому, к массовой литературе того же периода относится и роман «Атаман Буря или вольница Заволжская, русский роман из преданий старины, в 3-х частях»29. По общей ситуации этот роман близок к роману Левиса «Разбойник в Венеции или ужасный Абеллино».
Более поздняя разбойничья литература продолжает ту же традицию. Одна из наиболее распространенных ее тем — неудачная любовь разбойника к девушке из высшего сословия. На этом построек сюжет одного из популярнейших в народе романов «Ведьма и Черный ворон за Днепром». Роман известен также под заглавием «Пан Радич или страшные ночи за Днепром. Роман в 3-х частях, взятый из народных преданий» (см., например, издание 1885 г.). В сокращенном и переработанном виде этот роман ходил также под заглавием «Заднепровская ведьма и страшный атаман разбойников. Народное предание» (см., например, издание 1901 г.).
Та же тема в несколько ином сюжетном разрешении дана и в повести «Фра-дьявол, страшный атаман разбойников» (М., 1878).
Не менее популярна в лубочной разбойничьей литературе этого периода и тема раскаявшегося разбойника, сложившаяся, по-видимому, не без влияния романа М.Н. Загоскина «Козьма Рощин». На ней построен сюжет романа «Хуторок близ реки Уньжи или атаман разбойничьей шайки Егорка Башлык, Железные Лапы. Роман в 2-х частях» (СПб., 1889). Нам известно его 8-е издание А.А. Холмушина. Та же тема развертывается в романе «Гроза—атаман разбойников или отец и дочь. Сказка» (М., 1866) и во многих других.
Авантюрный по своему характеру лубочный разбойничий роман второй половины XIX в. не лишен своеобразной романтики, столь характерной для разбойничьей литературы предшествующего периода. Его главный герой — атаман разбойничьей шайки — окружен романтическим ореолом. Чувства его необузданны, любовная страсть, им овладевающая, толкает его на ряд преступлений, вместе с тем он тяготится своим ремеслом разбойника. Социальная идея — разбойничество как протест против общественной несправедливости, столь ярко представленная в романе «Черный гроб или кровавая звезда», в более поздних романах значительно снижена, однако и они еще не совсем порвали с этой романтической традицией. Такая трактовка разбойничества содействовала широкой популярности подобных романов в народной среде.
С этой точки зрения характерна судьба романической литературы о разбойнике Чуркине. Первый роман о нем принадлежит Н.И. Пастухову, редактору-издателю газеты «Московский листок». Роман под названием «Разбойник Чуркин»30 печатался в течение трех лет — с 1883 по 1885 г. По свидетельству современников, он пользовался колоссальным успехом. «Извозчики, дворники, ремесленники, мастеровые, прислуга, швейцары, служащие, рабочие всех отраслей — можно сказать, весь пролетариат зачитывался этим романом», — пишет И.А. Белоусов в своих «Воспоминаниях»31. Успех этого романа объясняется тем, что автор не совсем отошел от народной традиции и, хотя менее определенно, чем в народных легендах, рисует своего героя защитником обездоленных, в окружении сочувствующей ему деревенской и фабричной бедноты. Позднейшие повести о Чуркине32 окончательно порвали с народной традицией. Они писались и распространялись со специальной целью дискредитировать в глазах народа образ популярного героя. По сообщению рабочего А.С. Крылова, большого знатока народных преданий о Чуркине, повести эти не только не пользовались популярностью в рабочей среде, но вызывали негодование, как клевета на любимого героя33. Естественно, что никакого влияния на народное творчество они не имели.
По сравнению с разбойничьей литературой 30—40-х годов язык поздних лубочных романов проще, в них меньше книжных оборотов, во многих из них очевидна тенденция к подделке под народную речь. Народная струя в лубочных разбойничьих романах проступает и в традиционном изображении разбойничьих костюмов, в экспозиции разбойничьего лагеря, в использовании автором песен не книжного, как в романах 30—40-х годов, а народного происхождения (так, в романе «Хуторок близ реки Уньжи» использован вариант песни «За Уралом, братцы, за рекой», в романе «Гроза—атаман разбойников» — вариант песни о «лодке изукрашенной» и т. д.).
В разбойничьей литературе на всем протяжении XIX в. повторяются типичные описания и ситуации: изображение разбойничьего притона, разбойников у костра с их рассказами о жизни, попойка (сцена с бочонком вина), песни... Типовыми являются также персонажи: разбойник — шут — пьяница (Зарезко); ропщущий на атамана разбойник-злодей; гордая пленница, отказывающаяся стать любовницей атамана.
Разбойничья литература в той или иной мере оказала влияние на развитие сюжета народной драмы «Лодка». Это влияние выступает особенно явственно при сопоставлении первоначальных вариантов пьесы с текстами ее осложненной редакции.
РАЗВИТИЕ ДРАМЫ«ЛОДКА» И ЕЕ ВЕРСИИ
Тексты первоначальной редакции
К первоначальной редакции драмы мы относим, помимо текстов драматизированной песни, и те более осложненные варианты, в которых песня «Вниз по матушке по Волге» играет стержневую, организующую роль34. В такой редакции «Лодка» бытовала в XIX в. наряду с ее осложненными версиями и испытала ряд влияний.
Нам представляется, что первоначальное осложнение песенного сюжета было вызвано приурочением игры в «Лодку», как и других пьес, к святкам35. Так, в ряде текстов первоначальной редакции представление открывается вступительной песней, играющей роль зачина:
Ты позволь, позволь, хозяин,
В нову горенку зайти,
Слово вымолвити...
и сопровождается предложением хозяину дома посмотреть представление. Такой же характер носит и концовка пьесы. Конец песни — причаливание лодки к Аленину подворью — подвергся в драме переосмыслению соответственно общей разбойничьей трактовке сюжета в целом. Со словами:
Приворачивай, ребята,
Ко крутому бережечку...
разбойничья ватага пристает к берегу для «наживы»:
Атаман: Что, братец, видишь?
Есаул: Близ берега село.
Атаман: Ты знаешь, что нам под бока подвело!
Пригряньте-ка, ребята, по крутому бережочку.
Обычно за этим следует заключительный, чрезвычайно устойчивый эпизод. Он сформировался под воздействием старинной (XVII в.) разбойничьей песни об усах36. В ряде вариантов первоначальной редакции «Лодки» содержатся элементы сюжета этой песни: 1) нападение на богатого помещика; 2) ограбление его; 3) предложение жечь, палить богатого помещика; вошел в драму и припев песни об усах. Особенно ясна связь драмы с песней об усах в варианте Виноградова (№ 8): со словами «Эй, усы, вот усы! Атаманские усы» разбойники врываются к помещику и после недолгих переговоров грабят его; представление заканчивается при общем крике: «Жги, коли богатого помещика!» В близких к виноградовскому тексту петербургских вариантах (№ 2, 5) социальная острота пьесы смягчена: в роли «помещика» выступает хозяин дома, где происходит представление.
По приказу есаула:
Пить, кутить, жечь, палить, ломать, ковырять.
Бери нашего хозяина на ура!
подымают хозяина дома на руки, качают и поют:
Ты наш хозяин, мы тебя любим,
Вечного друга,
Вечный друг, вековечный друг.
Сколько будет попить, погулять, повеселиться?
(Ончуков, стр. 98)
Хозяин обещает им водки.
Такое же обращение к хозяину-«помещику» в варианте Е.Т. Соловьева: ««Качать его!» — раздается приказание атамана. Хозяина качают. «Подавай деньги!» Хозяин дает серебряные монеты или кредитку. Его перестают качать. После этого всех играющих угощают»37. Это чествование хозяина в конце пьесы вытекает, по-видимому, из приурочения народного представления ко времени святок.
Разбойничья трактовка песенного сюжета, насыщенность его уже с самого начала социальным содержанием сделали возможным включение в пьесу близких по содержанию и духу мотивов как из традиционного фольклора, так и из литературных источников.
Песенный сюжет осложняется прежде всего включением близких по содержанию песен: «Ты, детинушка, сиротинушка», «Нас не мал кружок собрался» (мотив «рыболовства» на сухом берегу), «Ты возойди-ка, взойди, туча грозная» и т. д. Они сразу настраивали зрителя на определенный лад и раскрывали образ массового героя — удалую разбойничью ватагу.
На дальнейшее сюжетное развитие пьесы вступительная песня не влияет; действие движет основная песня — «Вниз по матушке по Волге». Исполнение ее, как отмечалось, сопровождается мимической игрой и прерывается диалогом между атаманом и есаулом. В ряде вариантов в драматическое действие органически вплетается новый эпизод—встреча с «неизвестным» (егерем, фельдфебелем, Иваном Пятаковым, Гришкой Бобром и др.), его рассказы о своей жизни, принятие его в шайку. Монолог «неизвестного» представляет собой переделку «Братьев разбойников» Пушкина, на что указывал ряд исследователей (Н.Н. Виноградов, Н.П. Андреев, Б.В. Варнеке и др.).
Диалог атамана с есаулом, эпизод с «неизвестным» разрывают песню «Вниз по матушке по Волге» на две части: конец песни, как уже говорилось, переосмыслен в большинстве вариантов как нападение разбойничьей шайки на богатого помещика.
Антипомещичья направленность пьесы, особенно ярко выразившаяся в ее кульминационном пункте — ограблении помещика, привела в ряде вариантов к контаминации с чрезвычайно популярными в народе сатирическими пьесами, высмеивающими бар: «Барин и староста», «Мнимый барин», где под видом простеца мужик высказывает барину много горьких истин (см. варианты «Лодки» заонежский — № 24 и саратовский — № 11).
Среди текстов первоначальной редакции несколько особняком стоят варианты, сложившиеся в 90-х годах прошлого века (см. № 26—28, 34). Сюжет осложняется появлением женского персонажа, упоминаемого в песне. При словах:
Тут Дуняша (заменяет Алену) выходила,
Стакан водки выносила,
Атаману подносила
выходит девица и подносит атаману стакан водки. Атаман просит поцеловать его, но девица не соглашается. Шайка кидает девицу за борт лодки и на радостях запевает песню.
Любопытен калининский вариант (№ 26): после выхода Дуняши с графином водки появляется атаман и говорит:
Подарим, подарим Волгу-матушку
Не золотой казной, а красной девицей,
Красной девицей-полюбовницей,
Атаманскую всю разбойницу.
Разбойники бросают девушку в Волгу (на пол). Все вскакивают с места и поют: «Что ж вы, черти, приуныли...» — конечное четверостишие стихотворения Д.Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень».
В народные массы проникло также и стихотворение на тот же сюжет Пушкина из цикла песен о «Стеньке Разине»: «Как по Волге реке, по широкой, выплывала востроносая лодка». В 90-х годах и особенно с начала 900-х годов оно постоянно встречается в песенниках с волжской и разбойничьей тематикой («Молодой матрос», 1901 г., и др.); проникло оно и в лубок под заголовком: «Песня о Стеньке Разине. Записанная А.С. Пушкиным» («Хромолитография». М., 1901). Его влияние я усматриваю в приведенном из «Черного Ворона» обращении атамана к Волге:
Подарим, подарим Волгу-матушку
Не золотой казной, а красной девицей...
Стихотворный размер этого отрывка (белый стих, каким написано и стихотворение Пушкина), декламационное, а не песенное исполнение указывают на влияние именно этого стихотворения.
Мы видим, каким сложным и разнообразным влиянием подвергалась народная драма «Лодка» уже в первоначальной своей редакции. Процесс ее развития органичен: осложнение первичного сюжета идет не путем механических контаминации, а через живое, творческое усвоение сходных элементов.