Автор неизвестен
Украинские сказки
Эротические сказки народов мира – 1
УКРАИНСКИЕ СКАЗКИ
* * *
Жанр эротических сказок колеблется от анекдота до новеллы. По содержанию практически все они относятся к так называемым бытовым сказкам. В этом отношении они весьма сходны со сказками эротической тематики других европейских народов и отличаются от фольклора носителей иных культур. Так, в эротических сказках народов Азии существенен элемент волшебного, в Австралии и Океании такие сказки нередко имеют характер предания, часто они выполняют задачу объяснения происхождения тех или иных обычаев.
Из обширного сказочного свода П. Тарасевского для перевода отобраны лишь некоторые наиболее характерные миниатюры. Варианты сюжетов не приводятся.
Догадливый хлопчик
Одной дивчине лет тринадцати захотелось почесать свою марфутку. Большим хлопцам давать она боялась, да и набиваться самой в таких годах как‑то совестно. Она подозвала хлопчика лет семи и начала с ним шутковать, баловаться, а потом легла, задрала подол и говорит:
– Ложись на меня!
А хлопчик сроду такого не слышал и не видел – известно, смутился, побоялся лезть. Она манила, манила его – не хочет и все тут.
– Боюсь я, чего это я туда полезу!
Пока она с ним толковала, другой хлопец, лет четырнадцати, подслушал. Подкрался он незаметно из‑за кустов и на нее! Засунул, ясное дело, куда следует. А младший увидал, что они делают, и говорит:
– Я думал там работать треба, а под шкуру и я бы засунул!
Как овод отправил душу в ад
Один дьякон овдовел лет в сорок. Жениться‑то второй раз нельзя, так что он, бедолажный, долго говел. Взять в дом дивчину – перед дочкой стыдно, дочке‑то уже лет семнадцать.
Раз дьякон поехал с ней на пасеку, и так ему захотелось, что прямо хоть кричи. Попалась бы сучка, так он бы и сучку вымахал с великой охотой. А дело было перед вечером. Дочка лежала на траве, книгу читала. Дьякон глядел‑глядел на нее и говорит:
– Катя, дай мне разочек. Я одним кончиком.
Дочка растерялась, покраснела, молчит. Помолчала, да как скажет:
– Папаня, да вы в своем ли уме? Разве это можно? Если б я потаскуха была, и то страшный грех, а я‑то еще девушка.
– Да что ты. Катя, разве я не знаю? Я невинности нарушать не буду. Ты ложись, я только над духом подержу, может и полегчает. А то невмоготу мне, сил нет.
Ну раз так, дочка отказывать не стала. Решила уважить отца, пусть душу отведет, подержит над душком – какой вред будет? Легла она, приподняла платье и говорит:
– Папаня, если только подержать, так извольте. Но дальше – Боже вас избави!
Ножки раздвинулись, кудряшки по сторонам разошлись, посередине розовая прогалина показалась. Дьякон аж затрясся, скинул штаны, нацелил как есть против прогалины и держит.
А на ту пору откуда ни возьмись – овод, да как жахнет дьякона прямо за голую задницу. Дьякон как кивнет гузном вниз, да и засупонил дочке по самые яйца.
Дьякон тут и кончил, и говорит:
Меня овод укусил,
Душу в пекло засадил.
После свадьбы
У кацапов так заведено – после венца молодые не ходят ночевать к соседям, а ночуют дома, со стариками в одной хате.
Один кацап оженил сына в рождественский мясоед. После свадебного гульбища полегли они спать. Старики на сей раз уступили постель молодым, а себе постлали на полу. Вот молодой, не долго думавши, чтоб даром времени не проводить, влез на молодую и начал целку колоть. А у самого огурец‑то здоровый, так что только он начал сверлить, она прям криком кричит:
– О‑о‑о! Вань, послюни, страсть больно, послюни, Ванюша!
А старик лежит внизу, все слышит и говорит:
– Не слушай, Ванька, вали на сухача, она сама соку дасть.
– Ва‑а‑анечка! Пусти! Ой, умру!
А старый опять с полу:
– Такого примеру сроду не бывало, чтоб женщина от того померла.
А молодка одно кричит:
– О‑о‑ой, пусти, Ванюша, обделаюсь ведь!
– Это бывает, Ванька, ослобони ее.
Как Иван возил жидовочку
Жил один извозчик. Звали его Иваном. Довелочь ему как‑то везти жидовку. Жидовка была молоденькая, пригожая, а дорога дальняя. Иван и думает: попытаю счастья.
Дело к ночи шло, до села уже недалече, а Иван нарочно помедленней едет, чтоб в поле заночевать. Так оно и вышло: темень настала, ни зги не видно, хоть глаза выколи. Распряг Иван лошадь, привязал ее к оглобле, постелил жидовочке на телеге, а сам под телегу забрался.
Лежит жидовочка, а уснуть не может, страх ее берет – уж больно темно. И вокруг что‑то постукивает, кто‑то то ли кричит, то ли воет.
– А что, Иван, тут волков нету?
– Ой, барышня, бывают, и частенько. Да только чего они к нам пойдут, чего они у нас не видели?
Лежит жидовочка ни жива, ни мертва. А Ивану только того и надо. Огрел он лошадь кнутом по ноге, она отпрянула, оглобли зашевелились. Жидовочка совсем оробела:
– Иван, страшно, к нам лезет кто‑то.
– Да кому к нам лезть! – говорит Иван, а сам еще раз лошадь стукнул. Лошадь всхрапнула, а у жидовки душа в пятки.
– Иван, ратуй, я тут боюсь. Пойду к тебе спать!
– Ну, иди. Что с тобой сделаешь, раз такая пугливая.
Мигом она под телегу забралась, прижалась к нему и дрожит, как осиновый лист. Иван ее прижал к себе потеснее, укрыл получше, обнял, и стал мало‑помалу ее ощупывать. Она‑то от переполоху ничего ему не говорит – рада, что хоть немного от страху избавилась, а к тому ж она и понятия не имела, что такое хлопцы с девками делают. Иван щупает ее то там, то сям, а она думает, это он ее развеселяет, прогонят страх.
И впрямь, погладил он ее по заду, по животу, сиськи помял, вроде веселей стало. А у Ивана стал колом, не терпится поскорее задвинуть. Он под юбку полез, пощекотал‑пощекотал там, за курок немного подергал, потом вокруг все пощупал, тут и у нее тоже все разгорелось, засвербило, внутри жжет, а она и сама не знает, чего ей надо. Она уж и про страх стала забывать, а перешла ее думка на то, как бы зуд прогнать.
Иван долго не дремал, выпростал своего из штанов, прижал жидовочку ближе к себе, сровнял передок с передком, шутя поднял верхнюю ногу и притулил свой конец прямо посередине. Потом обнял ее и потихоньку все движет к себе, пока уж как есть наладил, куда следует. А у ней за это время еще сильней разгорелось.
Иван тогда разом притянул ее к себе тесно‑тесно, да и засадил, сколько влез. Она и боли почти не заметила, так ее растревожило, только в горячке сквозь зубы процедила:
– Иван, не шали, не шекочи меня.
Иван пока боком ее шморгал, а потом перевернул на спину, а сам сверху. Она уже отчету себе не дает, что Иван с ней делает, только чувствует, больно уж ей хорошо под ним лежать. Сроду она такого наслаждения не испытывала, потому и не спихивала Ивана с себя и не ругала, а давала сколько душе угодно… Иван с голодухи раз пять отделал ее, а она, гляди, во вкус вошла – покряхтывает, повизгивает от удовольствия, Ивану помогает.
В ту ночь крепко они заснули, как после бани. Проспали до свету. А как засветило солнышко, запряг Иван лошадь, разбудил жидовочку, и поехали они.
Добрались до села. Едут по базару, тут она и спрашивает:
– Иван, а чего это вчера было?
Иван решил, что она про переполох вспомнила:
– Это я так, шутя. Попугал тебя малость.
Она, не долго думавши, протянулась посреди воза, задрала юбку до пупа и говорит:
– Попугай еще!
Иван стегнул лошадь, молнией базар проехал, и – быстрей из села. А за околицей объяснил жидовочке, что на людях этого не делают, и наказал: домашним, чего было, не рассказывать.
А как довез ее до места – во всю прыть помчался. Не ровен час расскажет, дурочка, достанется тогда ему на орехи.
Добрался до смаку
Жили два брата. Старший, лет сорока пяти, уже давно был женат, а младший, лет двадцати пяти, все холостой ходит. Задумал старший меньшого оженить, чтоб в доме была лишняя работница. А младшему жениться то ли боязно, то ли неохота. Старшой уж и так и эдак его и уговаривал, и просил – не хочу, да и только. Ну что ты будешь с ним делать! Думал‑думал, как меньшого уговорить, и придумал.
Входит раз Петро, меньшой брат, со двора в хату, а старший и говорит:
– Слышь, Петро, жениться будешь али нет?
– Не хочу.
– Дурень ты – не хочу. Ты хоть раз бабу попробуй, сам будешь просить, чтоб тебя женили.
– А как ее попробуешь‑то, где ее взять?
– А ты зарежь барана, и вези тушу в город на базар. Там подойдут к тебе женщины, спросят: «Почем продаешь», а ты им скажи: «Дай разок, всего барана отдам». Ват тогда‑то и отведаешь. Как попробуешь, поймешь, что она слаще всякого меду.
Петро, не долго думая, пошел в оврачню, зарезал барана, освежевал, выпотрошил и стал собираться на базар. Это было в субботу. В воскресенье приехал Петро на базар, встал на краю мясного ряда. Постоял немного – идет барыня с кухаркой. Остановилась и спрашивает:
– Что просишь за барана?
– Дай разок, всего отдам.
– Да ты шутишь, правду скажи.
– Не шучу я.
Барыне хоть и стыдно было покупать за такую цену, а жаль было баранчика упускать, ведь, почитай, даром отдает. Повернулась она к кухарке и шепчет:
– Дай ему раз, черт с ним. Мужиков‑то любишь, не все ли равно, кому давать? Лишь бы не хотелось.
– Ладно, барыня, будь по‑вашему. Сказать ему, пусть несет?
– Да‑да, скажи.
– Эй ты, неси за нами!
Петро взвалил барана на спину и понес за кухаркой. Она завела его в кухню, легла на лавку, задрала подол, ноги расставила. Петро не знал, чего делать, ему и в голову не пришло на нее залезть, он знал, что надо «пробовать», взял он корочку хлеба и ну его уплетать в примочку. Возьмет, обмочит, укусит раз, выплюнет, и опять тычет хлеб в щель поглубже, думает, может, глубже послаще будет. А там все одно. Куда ни тыкал – вкус один: вонючая да соленая. Разобрал он, что погано, бросил корку, да удрал скорее к возу. Запряг коня и поехал. Едет, плюется и бурчит про себя:
– Черт знает что, я думал, она и в правду сладкая, хлеба приготовил полный карман. А оказалась хуже говна. Соленая, да гадкая. Пропал баран ни за что.
Дорогой едет, как вспомнит, так и вздрогнет всем телом. Чуть не заблевал.
Приехал домой, невесело коня распрягает, голову повесил. Брат увидел, что Петро вернулся, думает: «Ну теперь наш малый сам будет проситься, чтоб скорей его женили. Надо готовиться». Входит Петро в хату, брат и спрашивает:
– Ну как, Петро, понравилось?
– А ну ее к черту, обманщик ты. А я и уши развесил! Пропал только баран задаром.
– Да что такое?
– А то! Я думал, она сладкая, а как попробовал – соленая да вонючая, хуже оселедца.
– Как же ты ее пробовал?
– Да как, взял корку хлеба, обмакнул и ел.
– Тю‑у‑у! Дурень, разве так пробуют?
– А как еще? Я не знаю.
– Я думал, ты догадаешься – в ту дырку‑то не хлебом лезть надо, а тем, что у тебя в штанах. Заправил туда, суй поглубже, вот тогда узнаешь, какая она смачная. Режь другого барана, вези на базар.
Дождался Петро базарного дня, загодя приготовил барана и подался в город. Приехал на базар, встал на прежнем месте, ждет. А тут идет та самая барыня с кухаркой, остановилась, спрашивает:
– Сколько за барана просишь?
– Дай один разочек, всего отдам.
Барыня тем же манером шепчет кухарке:
– Дай ему разок, черт с ним. Не полиняешь от этого, все равно себе хлопцев по ночам ищешь.
– Не хочу я, барыня, ну его к бесу. Это же тот, у кого мы тогда барана взяли.
– Ну так что ж, он и другого отдаст.
– Он же ничего не умеет, дразнит только. Хлебом там намочит и ест.
– Ну, коли так, я и сама ему дам. Неси барана за нами! – крикнула барыня.
Петро взвалил барана на плечи и понес. Пришел в дом, барана свалил в чулане, а сам вошел в комнату. Барыня кухарку на кухню отправила, а сама повела Петра в спальню. Легла на кровать, платье подняла, ноги расставила. А Петро теперь уж не хлеб вынул, а выпростал своего сафона и застромил ей по самое некуда. Она было круть‑верть, а куда денешься! Пришлось лежать, хоть и не хотелось ей иметь дело с простым мужиком. Добрался Петро, как кот до сала. Поспел пару раз вымахать, а все не слезает, продолжает пыжить. Уж больше часу прошло, барыне‑то сперва в охоту было, а тут уже надоело. А он знай наяривает.
– Скоро ты кончишь?
– Нет, не скоро. Я нынче только начал, завтра весь день продолжать буду, а уж послезавтра доканчивать.
Барыня напугалась и думает: «Примучит до смерти, сукин сын. Да и муж может скоро прийти. Узнает, беда будет. Убьет вместе с мужиком». Дождалась, пока он кончил третий раз, и давай кричать:
– Убирайся ты к черту! Забирай своих баранов, только иди отсюда!
Петро похватился, взвалил обоих баранов и пошел. Уложил их на воз и скорей домой. Подъезжает к воротам и усмехается, сам себе рад, как все хорошо получилось.
Брат глянул в окно и сразу догадался, отчего Петро повеселел. Вошел Петро в хату и рассказал, как дело было. Вскорости после этого его и женили.
Фальшивая дивчина
Один хлопец поехал в соседнее село к свату погостить. А был он красивый, шельма, на хлопца даже мало похож, больше на девушку смахивал, да и голос у него был тонкий, похожий на девичий. Захотелось ему пойти на вечерницу, а хлопцам он показаться боялся, побьют еще парубки, а не побьют, так большой магарыч потребуют.
И надумал он устроить такую шутку: взял у сватьи девичью одежу – надел юбку, кожух, запаску, повязался платком и пошел на вечерницу.
Девчатам и в голову не пришло, что это не дивчина. Все около нее вертятся, спрашивают, что там у нее в селе деется, что на улице, что на вечерницах. Девчата ее сестричкой величают. Стали спать ложиться, девчата приезжую дивчину нарасхват тянут, одна к себе, другая к себе.
– Я с Марусей лягу!
– Нет, я с ней!
Так долго они спорили, каждая хотела положить с собой. Победила старостина дочка, настояла на своем, положила гостью рядом. Вот легли они. Фальшивая Маруся с Наташкою обнялись и завели разговор про всякую всячину. Маруся давай расспрашивать, как у них, спят ли девчата с хлопцами, как муж с женою, или нет. Наташка ей про всех рассказала. А Маруся и говорит:
– А ты, сестричка, сама‑то не пробовала с хлопцами?
– Избави Боже, разве это можно? Боюсь я. Как придется замуж выходить, от стыда очи повылазят.
– Ну так, сестричка, не ты первая, не ты последняя будешь.
– Так‑то оно так, а лучше быть честной, чем потом глазами хлопать.
– А что, Наташка, у вас девчата друг с другом балуются или нет?
– Ты это про что? Не понимаю я!
– Э! А у нас ой как интересно балуются!
– Как же? Расскажи, Маруся.
– Да разве ты сама не знаешь? Когда захочется очень, станет невмоготу, так одна на другую влезет и ерзает. Все немножко полегче станет. С хлопцами дело иметь – бесчестье, еще, чего доброго, с пузом будешь, а от дивчины какой грех?
– Вон как у вас, Маруся. А у нас девчата глупые, не знают этого. У нас и в заведении этого нет.
– Давай, я тебя поучу. Подымай юбку, лезь на меня, и я подыму, побалуемся.
– Да я не умею, уж лучше ты лезь.
– Нет, сначала ты, а я потом.
Фальшивая Маруся, чтоб у нее‑то не торчал, придавила его поясом. Старостина девка влезла на Марусю, потерлась‑потерлась своей марфуткой, ничего не вышло, только ее больше раздразнила, аж в жар бросило.
– Ну, теперь я на тебя, Наташка, – сказала Маруся.
Фальшивая Маруся влез на Наташку, достал своего дурня из‑под пояса, а у девки так засвербило, горит огнем. Потыкал он ее слегка не в середину, а так, сверху, только чтоб посильнее раздразнить, а потом как натянет, так и прохватил целку. Она в горячке и не почувствовала.
Он ее пёр, а она подмахивала, так и не догадалась, что все взаправду. Кончил он, слез с нее, Наташка и говорит:
– Ох, у тебя, Маруся, и семён, все равно как у хлопца хороший петух. А у наших девчат – никуда не годятся, с ними разве побалуешься как надо! Гости, Маруся, у свата подольше, буду с тобой баловаться.
Хлопец пролежал с ней до свету, и не меньше как раза три ее вымахал. А утром у свата поел, да и поехал скорее домой, пока не разобрались, что за Маруся приезжала.