I
ОБОШЕЛ жупан Юрина всю свою обширную жупанию, чтобы увидать, где что есть, и кто в чем нуждается. Так подошел он и к одному небольшому полю. На поле виднелось из земли девять малых яворов[3], но лишены они были совершенно воды. Пожалел жупан яворы и приказал крестьянам провести к ним воду. Выкопали крестьяне яму, вывели из нее ручеек, и когда вода побежала яворам под корни, говорить жупан Юрина:
– Теперь, яворы мои дорогие, растите и обгоняйте один другого, сколько у кого будет силы, – и пошел дальше. А так как у жупана большая была жупания и забот много, то вскоре забыл он про эти яворы.
В то время, как жупан возился около яворов, пробирался по небу дед Неумойко. Дед Неумойко не моется, не бреется, ногтей не стрижет, а все только при заре на рассвете да в сумерки по небу бродит. На ногах у него лапти‑скороходы, а на голове шапка‑зачерпалка. Лаптями‑скороходами он с облака на облако ступает и в два шага все небо проходит; шапкой‑зачерпалкой у источников воду черпает и по всем лугам росу рассыпает. Бородой он ветер разгоняет, а ногтями облака рассекает и туда, где нужно, дождь посылает. И туман он рассеивает, чтобы солнце разгоралось, и за землей наблюдает – растет ли пшеница.
В то утро дед Неумойко как раз над полем оказался и увидел, как жупан заботится о молодых яворах.
Умилится дед Неумойко, если ты травинку поправишь, а если ствол поддержишь и выправишь, то братом тебя назовет. Потому что ничего нет для него на свете милее леса и луга. Искони из‑за облаков глядит он на них, как они землю покрыли, и если где‑либо случайно белеет двор, то дед этого понять не может и упрямо думает, что ничего и нет там!
Увидев, как жупан ухаживает за яворами, дед говорит;
– Очень хороший человек этот жупан, если и на маленькие яворы обращает внимание. Надо ему помочь.
И ежедневно стал дед Неумойко приходить и яворы росой осыпать, дождем поливать и солнцем согревать. А яворы, которых было девять, росли, как милые братья, и одна красота была на них глядеть!
Подле яворов выросло и десятое деревце – малый граб[4]. Яворы под облака вытягиваются, спешить за ними и граб, но догнать их этот малыш не может.
Три раза уже лето сменилось, и вот однажды утром вышел жупан Юрина на башню своего города. Увидел жупан Юрина длинный ряд уездов своей жупании и приятно ему было посмотреть на зеленеющую, словно на Юрьев день разукрашенную жупанию. Заметив на поле девять тех яворов, вздохнул он печально. Тяжкая была в сердце жупана печаль, оттого что всех его детей мужского пола смерть уносила, словно недруг какой их проклял.
– Боже милостивый! Как красивы эти яворы! Если бы у меня было таких же девять малюток – жупанчиков! – вздохнул жупан.
Лишь только сказал он это, как появился перед ним на башне некий старец. Одежда его была изорвана, борода нечёсана. Увидя его бороду и одежду, подумаешь, что это последний бедняк: но лишь только взглянешь ему в очи, тотчас увидишь, что, если он не знает того, что ты знаешь, то зато знает то, чего ты знать никогда не будешь.
– Пошли, жупан, слуг на поле. Пусть они срубят девять малых яворов и принесут тебе девять чурок. А ты приготовь девять колыбелек и пригласи девять нянюшек, и пусть они в колыбельках покачивают чурки от первой звезды до полуночи. Когда наступит полночь, оживут девять чурок, и станет так у тебя, во дворце, девять жупанчиков. Но не держи их у себя в хоромах, не оберегай их ни от росы, ни от инея. Пусть мальчишки растут под дождем и солнцем, потому что они деревца, из земли выросшие.
Такие отдал дед Неумойко распоряжения потому, что он знает, как растут яворы, – да, но не знает он, что такое хоромы жупана! Распорядился и в миг исчез с башни.
В тот же день отправил жупан Юрина дворецкого со слугами на поле. А когда слуги срубили девять яворов, говорить им дворецкий:
– Срубите и вон тот молоденький граб, сделаю я себе из него топорище.
Срубили слуги граб и понесли его вместе с чурками яворовыми во дворец жупана.
Когда они подошли ко дворцу, а там уже Елена, госпожа благородная, разместила девять золотых колыбелек в дворцовом саду. Разложила она чурки по колыбелькам, а нянюшки их ногами покачивают. Качали они так, качали от первой звезды до полуночи. Когда начала приближаться полночь, нянюшки неожиданно все уснули. А когда они от сна пробудились – в колыбельках оказалось девять мальчишек, будто девять румяных яблок.
От превеликой радости не знает, что делать Елена, госпожа благородная. Так как не смеет она держать жупанчиков в хоромах, то распорядилась разбить в саду девять шатров шелковых, чтобы охранять детей от холода и жары.
– Ну где же это видано, чтобы дети жупана так росли, что ночью их роса орошает, а днем солнце палит? Одно – яворы в поле, а совсем другое – жупанчики во дворце жупана! – размышляла Елена, госпожа благородная.
Этой же ночью появился дед Неумойко и заглянул в сад. Заметив девять этих шатров, он сразу же глубоко оскорбился. Возненавидел дед все, что сам же устроил! С незапамятных времён видит он белое тонкое полотно на лугу, и к нему все еще не мог привыкнуть, как следует: все его сомнения одолевают, когда он видит, как женщины где бы то ни было полотно расстилают. А теперь ни за какие сокровища не вошел бы он в шатер, да еще в такой шатер‑шелковый, разукрашенный!
– О, девять напрасно загубленных яворов, – рассвирепел дед Неумойко. – Легче мне было бы для тебя, жупан, пол‑леса обратить в жупанчиков, чем тебе одного жупанчика на росу вынести.
Ушел дед, ушел и больше уже жупанчиков не посещал. А так как жупанчиков в ту первую ночь роса не оросила, то остались их головы лысыми, голыми. Но во дворце жупана не трудно бороться с этим! Сделали детишкам шелковые колпаки, чтобы не видно было видно лысин. А дети стали расти и развиваться, и не нарадуется им вся челядь дворовая. Но, увы, есть одна мрачная душа, которая ими была недовольна.
Когда слуги во главе с дворецким принесли чурки и разложили их по колыбелькам, остался десятый, тоненький граб.
Взял дворецкий грабовую чурку и бросил ее старому дроводелу, который там среди остальной челяди находился.
– Из него ты мне сделаешь топорище, – сказал дворецкий. – Но не подумай ты, старая беда, переменить его, потому что я его узнаю по этой, смотри, красной сердцевине.
Когда дроводел пришел к себе в избушку и принес грабовую чурку, то рассказал жене своей всё, что было во дворце жупана. Старуха все хорошо поняла; подумала и что‑то придумала. Ничего не говоря, вошла она в хату, вынесла на двор, под лунный свет, корыто, сделала в нем из соломы постельку, положила в корыто грабовую чурку и начала качать. Качает старуха, качает и все глядит на эту чурку в корыте, покамест у нее около полуночи не помутилось в глазах. На минутку вздремнула старуха, а когда от сна пробудилась – в корыте лежал маленький ребёнок: мал, как рука, тонок, как прутик.
Поражена была старуха чуду невероятному и бросилась в избу за дроводелом. Когда они подошли к корыту, проговорил ребёночек:
– Не носи меня, бабушка, в избу. Оставь меня при луне на лужайке, пусть роса укрепляет мои жилочки, а ночка пусть охлаждает мои руки и ножки.
Не может старуха и её муж налюбоваться и наслушаться ребенка, который, будучи так мал, говорить так мудро. И так им это мило, что кажется, будто сердце у них оживает. И оставили они ребенка, как того он сам захотел, в корыте, на лужайке при луне. И как в ЭТУ ночь, так и во все последующие, выносила старуха корыто с ребёнком на лужайку.
А дед Неумойко каждую ночь ребенка посещал: и в теплые лунные погоды, и при лютом морозе, и в тихие ночи, и при ветре и буре – и всегда с ребенком вел разговоры. Старуха ребенка Топорком назвала, потому что из той грабовой чурки должны были сделать топорище. И все было бы хорошо, если бы только не большая забота, которая появилась у дроводела:
– А из чего я несчастный сделаю топорище?
Знал дроводел, что дворецкий – человек вспыльчивый и злой, знал также и то, что другой грабовой чурки с такой красной сердцевиной больше найти невозможно.
Стали расти жупанчики во дворце и в саду, а Топорко у старухи и дроводела. Но огромная разница в том, как растут жупанчики и как Топорко.
Веселые и румяные жупанчики столь быстро развивались, что отцу уже почти до пояса достигали. А Топорко у старухи – малый, тонкий и смуглый, а крепок, так что каждый бы сказал: это гвоздик, трижды кованный.
У жупана сердце трепетало от умиления, и он не знает, что бы сделать для своих прекрасных сыновей, и воздвиг вокруг сада стену в три сажени с тем, чтобы днем детей солнце не беспокоило, а ночью, чтобы не проник к ним какой‑либо зверь, и вообще, чтобы ничто злое их не коснулось. А у дроводела нет ни стены, ни шатра, а как раз перед порогом росистая лужайка, а дальше кусты. И так как Топорко на лужайке ночует, то и куница и ласка его всего, от головы начиная, обнюхивают.
Жупан подарил сыновьям девять вороных коней малых и девять тонких копий, собрал отборных молодцов, чтобы учили они детей копьем владеть и в цель стрелять. И призвал еще он первых мудрецов, чтобы они детей приохотили к старым книгам. А Топорко, как только сумел стать на ноги, стал таскаться по лесам и дубравам, стал гонять куниц и ласок. Ранним утром он уходил, а возвращался лишь вечером. Зато старуха с нежностью и дала Топорку прозвище: прозвала его своим «бродяжкой». Бродяжко Топорко день ото дня становится все мудрее. Дивилась старуха и дроводел, дивилось село: откуда у этого малого создания столько мудрости, словно у старца. Но не знала ни старуха, ни дроводел, не знало ни село, ни его население, что целые ночи напролет дед Неумойко с Топорком разговоры ведет. А дед Неумойко наделен был той как раз мудростью, в которой нуждалось село и его население и по которой живут лес и горы.
Прошло время, и Топорко немного подрос. Тогда ему однажды дёд Неумойко рассказал, как Топорко появился на свет. Рассказал ему, что он имеет девять братьев, девять яворов, девять разодетых жупанчиков; рассказал, как яворы‑жупанчики и он, черномазый Топорко, родились на одной и той же поляне, и как они с Топорком – грабом питались из одного потока.
Лишь только дед это рассказал, Топорко радостно вскочил.
– О, как я счастлив! Только бы мне увидеть братьев своих, девять жупанчиков!
Рассмеялся дед Неумойко, но рассмеялся сердито.
– Тяжело, юноша, будет тебе их увидеть! Вот их жилища в саду, но вокруг них стена, высотой с добрых три сажени!
Плохо был настроен дед Неумойко! Не может он забыть девять своих яворов, которых накрыли шелковыми шатрами и стеной опоясали. Если бы только – каким угодно путем – жупанчики ему могли попасть в руки, он бы знал что делать!
Знает дед, как растет явор в горах!
Но Топорко не отстает от деда и просит и заклинает деда научить его братьев своих увидать.
Однажды, словно надумав что‑то, дед говорит Топорку и так его учит:
– Возьми ты седьмой камень в стене с солнечной стороны. Он самый тонкий и наиболее слабо вделан. Там стань, там постучи, там братьев своих позови!
II
Солнце к полдню подошло, а во дворце жупана все спят, утомленные жарой, только жупанчики прогуливают своих коней в саду, по холодку, вдоль стен. Гуляя вдоль стен, неожиданно услыхали они, как что‑то стучит и ударяет о камень: куц, куц! Очень это удивило жупанчиков. Привязали они коней к яблоням и подошли к камню. А снаружи слышится опять: куц, куц! Прижались жупанчики ухом к стене и слышать – что такое! – как с другой стороны кто‑то тихонько зовёт:
– Братцы родные,
Камень отвалите!
Ручками нажмите!
Ножками толкните!
С удивлением посмотрели жупанчики один на другого. Никогда еще они не слыхали живого голоса из‑за стены, никогда взгляда не бросили за стену, на город. Радостно они рассмеялись, подскочили к камню и сделали так, как сказал Топорко: все девятеро уперлись своими ручками в камень, оттолкнулись все девятеро ножками, а Топорко снаружи потянул камень. И тотчас вслед за этим маленький Топорко отбросил огромный камень, и в стене зазияла дыра, величиной с небольшое оконце.
Что за чудо‑чудное было, когда братья через оконце увиделись! Снаружи стоить малый, смуглый, сиротливый Топорко; на голове у него лохматая шапчонка, а на плечах одна только рубашечка; а изнутри – головка к головка, плотно прижавшись, – девять жупанчиков, румяных, как яблочко наливное; колпачки их шелком обшиты, голубые доломаны золотом расшиты.
– Почему ты нас братьями называешь? – спросили жупанчики.
– А как бы иначе я вас называл, если за тем я и пришел, чтобы сказать вам, что мы все вместе, один подле другого, родились в поле и из одного потока питались?
Сказав это, Топорко поведал жупанчикам всё, как было.
И дивятся жупанчики, потому что мудрецы придворные их всему учили, но ни о каком поле до сих пор им ни одного слова не сказали. Еще больше дивятся они тому, что имеют брата в лохматой шапчонке – щупленького брата по ту сторону стены, а они едва ли знали, что там, вообще что‑нибудь есть! Пока они с удивлением разглядывают Топорко и слушают его рассказы, у Топорко глаза разбегаются при взгляде на господских вороных коней, на их седла, серебром окованные, и на мечи братьев‑жупанчиков.
На эти чудеса не нагляделся бы Топорко, не наслушались бы вдосталь его рассказов жупанчики, и никогда не было бы конца детским разговорам, но вот с башни стал псарь свистом сзывать борзых. Отскочили жупанчики от окошечка, боясь, чтобы не видали их борзые, а хитрый Топорко камень вставил обратно в окошечко. Но уже успели братья твердо условиться снова встретиться у этого окошечка.
На следующей день с зарей наступила прекрасная погода. День прекрасный, а доброго ничего не обещает. Жупанчики лишь только с зарей проснулись, тотчас же собрались у своих шатров. Всю ночь им снились – лес, поле, поток, куницы и ласки: все, о чем им рассказывал Топорко. И сказали они друг другу:
– Давайте упросим отца, пресветлого жупана, вывести нас из дворца, чтобы мы увидели, что находится по ту сторону стен.
А как раз в этот день жупан собирался кататься верхом. Отдал он распоряжение дворецкому, чтобы и тот вместе с ним отправился в поездку по жупании. А когда сыновья жупана обратились к нему с просьбой взять и их с собой, подумал жупан: «Подросли уже достаточно мальчишки, пусть они проедутся со мной по жупании».
Позвал жупан Юрина дворецкого и сказал ему:
– Послушай ты, правая моя рука! Не смей седлать своего пегого, а пойди ты в конюшни мои и выбери коня лучшего, самого лучшего и самого белого. Оседлай ты его седлом изукрашенным, покрой ты его золотой попоной. Еще оседлай ты девять отборных коней – малых, но как огонь горячих. Опоясай ты их подпругами серебряными, укрась кистями шелковыми и выведи коня белого и вороных коней маленьких!
Услыхав это, дворецкий весь в лице изменился от обиды, что жупан его коней отклоняет, а заказывает девять вороных коней маленьких. Хорошо знает дворецкий, для кого нужны эти вороные кони маленькие, и, собравшись немного с духом, спрашивает:
– Для кого конь белый, а для кого вороные?
Радостно настроенный жупан не видит, что дворецкий позеленел от обиды, и любезно ему отвечает:
– Белый предназначен для меня, жупана, а девять вороных коней маленьких – для девяти жупанчиков.
Старшему возражать нельзя. Скрыв в душе свои переживания, дворецкий поступил так, как приказал ему жупан. Когда жупан и сыновья его сели на коней, а слуги распахнули ворота, и выехал в чистое поле мужественный всадник со своими девятью сыновьями молодцами – Господи Боже! красота неописуемая, словно месяц со звездами на небо выплыл!
Разнеслась весть, что едет жупан с сыновьями! И туда, где проходить он, собираются со всех сторон и мал и велик. Прибегали женщины с детьми, выходили старцы и пожилые мужчины, собирались крестьяне со старейшинами. Кличут приветствия женщины и дети, приветствуют восклицаниями мужчины дорогих посетителей, шапки снимают крестьяне со старейшинами.
Все это видит дворецкий, оставшийся во дворце на стене. Глядит, и сердце его ядом наполняется, а очи, как две змеи сверкают.
Дворецкий издавна надеялся на великие почести у бездетного жупана, а теперь он видит, как жупана окружили сыновья и блещут, словно золотые зерна вокруг камня драгоценного!
– В прежних поездках жупана я при нем гарцевал на коне. Когда его приветствовали крестьяне, оказывали они почести и мне. Когда его подол целовали, касались и моей одежды. А сейчас погляди: едва только солнце два или три раза появиться успеет, жупанчики будут уже подле отца сидеть, стол его украшать, а вскоре затем и советы начнут подавать. А о дворецком и не вспомнят!
Вскипело сердце у злодея, хлопнул он городскими воротами так, что стены задрожали, поручил слугам ожидать жупана, а сам ушел к себе домой.
– Погибнут, верь мне, жупанчики! Погибнут и от моей руки! – говорить дворецкий своей жене. – Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то в какой‑нибудь другой день, но погибнут.
Жена этому нисколько не удивилась, потому что Она, собственно, сама это и подготовила, ежедневно говоря мужу: «На всю ты жизнь слугой останешься, голубчик мой!» или же так: «В молодости служил ты одному господину, а теперь будешь иметь их девять!»
И велит дворецкий жене принести ему самый лучший топор. Принесла жена топор, а топорище на нем все перегнило. Вспомнил тогда дворецкий про маленький граб, что дал старому дроводелу.
– Видишь, – смеется злодей, – не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Пусть братец деревянный убьет братьев живых.
Не знал дворецкий, что сделалось с грабовой чуркой!
В тот же день он пошел к старому дроводелу. Дроводел со старухой сидели на пороге. Страх охватил старца, когда он увидел, что к нему идет дворецкий – мрачный, как туча.
– Эй, лентяй, где граб мой? Разве мало времени прошло, как я его тебе дал? Не испортил ли ты его как‑нибудь? – крикнул дворецкий.
Сердце похолодело у старца. «Спасенья нет», подумал он и встал, снял шапку, поклонился дворецкому и уже хотел ему все рассказать.
Но старуха в мгновенье ока, оттеснив старика, вышла вперед и, став перед дворецким, сказала:
– Желаю здравствовать, барин. Вон там чурка грабовая, в избе, под кровом! Знаешь ли, дерево нужно было сперва основательно просушить для того, чтобы получилась хорошая ручка? А к завтрему топорище будет сделано.
– Язык твой, баба, проворнее рук твоего старика, который будто воды в рот набрал и молчит, как немой. Но, пусть будет так! К завтрему же давай топорище! Но не вздумай ты мне подложить другое дерево. Я его узнаю по красной сердцевине.
Ушел дворецкий, а дроводел говорить старухе.
– Пропали мы, жена! – И пригорюнился бедняга, обдумывая свое несчастье.
А там и сумерки, и бродяжко Топорко выскочил из кустов. Дроводел и старуха тотчас же рассказали ему о своем несчастье. Нахлобучил Топорко шапчонку, всунул тоненькие ручонки в карманы поношенного зипунишки, расставил ножки и задумался. Долго раздумывал Топорко, а затем вдруг и сказал:
– Э, милые мои! Сами мы никогда ничего здесь не придумаем! Вы ждите здесь, а я пойду спросить совета у того, который помудрее нас.
Исчез Топорко в сумраке и пошел через кусты и луга.
А дроводел и старуха печальные сидят в ожидании. Долго еще они ожидали, уже и месяц взошел. Но вот быстро идет Топорко, направляясь прямо к ним. Лунный свет ярок, трава высока, а щупленький Топорко по протоптанной дорожке бежит, словно мышь по борозде.
– Не бойтесь, старцы мои! – говорить Топорко, добравшись до них. – Я получил совет, а вам будет чурка грабовая! Но когда ты будешь тесать топорище, внимательно оберегай сердцевину граба, если только я тебе дорог.
Бросил Топорко старухе шапчонку в руки: «Береги, бабушка, мою шапчонку, чтобы было мне в чем вернуться, когда я службу свою отслужу. Пробежал он два‑три шага по траве, сжался малыш на бегу и вдруг перекувырнулся через голову в траве, прямо перед стариками. И лишь только перекувырнулся, глядь – Топорко исчез бесследно, а перед стариками у ног лежит прежняя грабовая чурка.
Кому горе, а кому счастье. Дроводел быстро схватил секиру и начал делать топорище, а старуха бросилась в плач, опечаленная потерей своего упрямца. От печали и жалости не знает она, что делать, и начала обнимать и целовать ту лохматую шапчонку, что только одна и осталась от Топорка.
Изготовил дроводел еще в тот же вечер топорище и на следующей день отнес его дворецкому. А дворецкий, увидевши на топорище красную сердцевину, сказал:
– Хорошо, старик, исполняешь ты службу: порядочный ты человек.
III
Ночь на землю, а дворецкий – топор подмышку, городские ключи в сумку и направился в город. У кого же могут быть ключи, если не у дворецкого? Безопасность господина зависит от верности слуги!
Белый город жупана дворецкому показался лебедем в лунном свете, а черный домишко в тени леса – вороном над добычей. Спят жупанчики в городе, в саду и не чувствуют, что кто‑то сегодня уже покушался на их головы.
Когда дворецкий уже совсем приблизился к городу, вспомнил он, что еще не осмотрел топора, имеющего новое топорище. А может быть – в недобрый час – слабо оно приделано? Подошел он к дубу, который поваленный лежал на пути, и замахнулся топором, чтобы испробовать его. Лишь только дворецкий замахнулся, топорище заиграло, как живое существо. Заиграло, задергалось и дернулось назад, так что обух топора ударил! дворецкого прямо меж очей. Потемнело у дворецкого перед очами, выскользнул у него топор, отделился от топорища, упал острием дворецкому на левую руку, которой он уперся в дуб, и отсек ему палец.
Когда топор ударил дворецкого в лоб, дворецкий навзничь на траве растянулся. Ничего не сознаёт, голоса не подаёт; одним словом – мёртв, хоть отпевать начинай. А топорище, выскользнув, дважды перевернулось, а перевернувшись, тотчас же опять в мальчонку превратилось.
Лежит дворецкий, вытянувшись, как колода дубовая, а над ним – живой и здоровёхонький Топорко и весело сверкает он глазами, словно котенок при лунном свете.
Оглянулся Топорко туда‑сюда и бросился к городским стенам, к тому седьмому камню, к окошечку малому. Отвалил Топорко камень, влез через окошечко и стал один за другим обегать шатры.
– Бежим, братцы, если вам жизнь дорога!
Проснулись жупанчики и вскочили на ноги. Покамест они одеваются, опоясываются мечами, Топорко хватает кресало: подметывает огонь под шелковые шатры. Когда все было готово, повел их Топорко к окошечку, и они тихо и неприметно, словно нетопыри, пролезли через окошечко. И вот они на лужайке под городом.
Что за тихая ночь их встретила! На лугу подле города девять жупанчиков, словно девять веточек сирени, и десятый босоногий Топорко. Луг освещён луной, а посередине луга древняя липа.
– Воткните мечи вокруг ствола липы, – говорить Топорко жупанчикам, – чтобы у вас было что‑нибудь свое.
Мигом воткнули жупанчики в траву вокруг липы мечи и покрыли их травой, чтобы не видно их было.
Когда это было готово, жупанчики переглянулись: а что теперь? Куда идти? В какую сторону?
Только Топорко голову поднял и куда‑то ввысь загляделся. Небо ясно, на нем звездочки, и только одно единственное облако над башней стоит.
Приложил Топорко ладони к устам, чтобы звук лучше несся, и крикнул по направлению к этому облаку:
– Спустись к нам, дед Неумойко!
И смотри! Стало с вышины спускаться облако, и на нем дед Неумойко, а около него девять маленьких облачков, словно девять серых чаек, и еще десятый кусочек тумана – малый, словно хвостик мышонка. По приказу деда Неумойко уселись верхом жупанчики на облачках, а Топорко на огрызке тумана. Топнул дед Неумойко ногой о росистую траву и понесся ввысь на облаке, а с ним и те девять малых облачков, а на них девять жупанчиков, и еще Топорко на огрызке тумана.
Когда они уже были высоко над городом, оглянулись жупанчики вдоль всего неба и вдоль всей земли. Видит: месяц освещает весь мир, а перед ними вдали чернеет некая гора.
А дед Неумойко уже начал шагать. Шагнет один раз – полнеба пройдёт, шагнет еще раз – пройдёт другую половину, а шагнёт в третий раз – и вот они уже все вместе на той горе, на вершине.
Но пока дворецкий немного в себя пришёл и глаза открыл, пока сонная стража с городских стен на огонь собралась, пока стон и вопли подле города раздавались – дед Неумойко пристал со своей дружиной на вершину горы, освещенную месяцем. Пылают перед дворцом шёлковые шатры, обращаются один за другим в пепел, а Елена, госпожа благородная, проходит пепелищем и поднимает почерневшие полотнища шатров, а полотнища протянулись над пеплом, словно обожженные крылья соколиные.
А в это время дед Неумойко на росистой лужайке на вершине горы между детьми стоит. Блестят при луне золотом шитые доломаны, сверкают очи у черномазого Топорка, а истрепанная одежда деда Неумойко развевается на ночном ветре.
Ни дед. Неумойко, ни Топорко нисколько не удивлены, так как привыкли они один к другому, да и к зеленой горе. Но не совсем хорошо себя чувствуют жупанчики с дедом Неумойко, потому что одежда у него потрепана, а борода нерасчесана! Но еще более необычно деду Неумойке с жупанчиками, у которых колышатся серебряные перья на колпаках, а золотые кисти на доломанах.
Стоять жупанчики бодры и подтянуты, с острым взглядом и молодецкой выправкой, и деду Неумойке прямо в очи смотрят. И очень дивился дед тому, что из шелковых шатров появились такие молодцы!
– Молодцы безупречные! Проницательный взор и соответствующее достоинство, – подумал он. Но ему все же не верится, чтобы к чему‑нибудь были годны юноши в серебряных колпачках. Мрачным оком измерил он богатые украшения на жупанчиках. Лысую голову колпак покрывает, но кто знает, какое сердце бьется под золотым доломаном? – сам себя спрашивает дед Неумойко. Немного подумав, он так сказал детям:
– Вы у меня будете учиться, пока я вас не отпущу. Нужно вам изучить семь мудростей, о которых вы никогда и ничего еще не слыхали.
А Топорко поглядел на деда. Хорошо знает Топорко его нрав и сразу же малютке кое‑что не понравилось.
«Я все боюсь, что ничего хорошего не выйдет! Обидели мы деда золотыми кистями и разукрашенными колпаками», – подумал Топорко.
IV
Так и случилось. Неважно жилось детям у деда Неумойки. Дед в ущелье на твердом камне спит, а жупанчики и Топорко должны быть подле него, где кто место найдет. У деда никогда ни обедов, ни ужинов не бывает, потому что голодный раньше проснется, оттого и ученики голодные ложатся спать. Утром он дает каждому по горсти орехов, а себе пригоршню берет, и это должно им хватать на целый день. Когда они поедят, дед с ними в долину спускается так, как только он то умеет, – спускается к той далекой лужайке, что вблизи города.
Там нужно приниматься за работу: воду шапкой черпать, с туманом ввысь подниматься, утреннюю прохладу разгонять, и на все стороны росу рассыпать. Посмотри только, какая это жупания! Сколько в ней трав и растений, и все зависит от деда Неумойки! Но ему мало и всей этой работы, и посылает дед детей провести через облако тропинку, по которой солнце взойдет над жупанией.
– Учитесь, школяры‑жупанчики! Много заботы с большой жупанией! – говорит дед Неумойко и как‑то криво при этом усмехается.
Тяжело поутру, а еще тяжелее на вечер. Утром, проснувшись, нужно и первую птицу в гнезде разбудить, а вечером не уляжешься, покамест и последнюю травушку не успокоишь. Всему учить дед учеников своих: и как на облаке летать, и как на лужайку с облаком свернуть. Пускает их ходить по той горе высокой, пускает их кружиться на облаке по небу. Но только одному не хочет их мудрый дед научить: не учит он их, как нужно спускаться с облаком на землю и как сходить на траву.
Но и с этим ещё как‑нибудь можно было бы примириться, если бы только у деда Неумойко не была одной плохой привычки. Когда он по утру с горы спускается, то не идет он ни тропинкой, ни просекой, а садится на туман и идёт, куда только его несет туман: и через лес и вдоль утесов. Оттого‑то у деда одежда дранная, а борода растрёпана. И когда в первое же утро дети с ним сквозь листву деревьев спускались, ветки посрывали с жупанчиков колпаки: остались лысые жупанчики с непокрытыми головами. А когда на следующий день они через кустарники в тумане пробирались, сорвали с них кустарники голубые доломаны: остались жупанчики в одних рубашонках. А когда на третий день через утесы они пошли, пробираясь от уступа до уступа, потеряли они и блестящие сапожки. Когда же на четвертый день еще и мелкий дождь зачастил, а у жупанчиков волосы до плеч отросли, никто в этих босых, с отросшими до плеч волосами, с непокрытыми головами, в одних рубашонках мальчишках не узнал бы прежних жупанчиков.
Но жупанчики – юноши рода благородного: не грустят, не жалуются. Не научили их жаловаться, да и не подобает жаловаться тому, кто происхождения господского. Сплели они себе пояса из лыка, опоясались ими поверх рубашонок и ожидают Топорка, чтобы идти с ним на работу.
Поглядел дед Неумойко на жупанчиков, снова их пристально оглядел и затем говорить:
– Вот первую мудрость вы и изучили. Далеко еще, ученики мои, до седьмой!
Чешется язык у Топорко. Сказал бы он что‑то, да не смеет, и подумал про себя мальчик: «Слишком ты стар, дед Неумойко! Разве ты не видишь, что в одной мудрости они все семь их усвоили, потому что, оставшись босы и голы, они не проронили ни одного слова?»
Но думай или не думай Топорко, а все останется так, как постановил дед. А жупанчики продолжают и дальше, словно им все равно, пролагать тропку через облака. Видят они, что выхода нет, а терпеть нужно.
Иначе судит растрёпанный Топорко.
Стало Топорку жаль братьев: братья к беде не привыкли, а здесь беде и края не видно. А Топорко знает, что дед упрям, и что легче его бороду, сто лет нечёсанную, расчесать, чем разубедить его, если он в ком‑нибудь усомнится.
– Когда беда придет, то не ожидай, чтобы ворота раскрылись, а убегай через малые дверцы, – думает чумазый Топорко. И пока так малыш с братьями, проводя тропу, до плеч погружался в туман, он тихо говорить братьям:
– Не бойтесь вы, девятеро братьев моих! – вызволю я вас из этой каторги!
Но не скоро это делается. Далеко до города жупана: от горы до города по равнине, как ладонь, гладкой, день ходьбы. Убеги Топорко с жупанчиками, не было бы разве легко догнать их деду Неумойке в его лаптях‑скороходах? Не спустился бы он разве на них с облаков, как кобчик на мышь? Ну, пусть им счастье улыбнется и этого не будет, но все равно, – разве могут они опять появиться в городе жупана, когда, возможно, что и сейчас еще живет там злодей дворецкий?
Все это обдумал Топорко, но потом все‑таки решил попробовать счастья. Только бы ему от деда Неумойки узнать, как нужно с облака спуститься на равнину.
Однажды, в полдень, когда и деревья, и травы и стада предаются отдыху, сидел дед Неумойко в буковом лесу на лужайке. Тиха гора, как душа девушки. Далеко до тропы и места порубки, потому что дед избегает тех мест, где народ проходит. Уселся дед, чтобы в лесной прохладе понежиться, а жупанчики позасыпали, кто в орешнике, кто в папоротнике. Топорко остался один подле деда и разговорился с ним, чтобы скоротать время. Когда уже они обо многом переговорили, сказал ему Топорко:
– А как это, дедушка, всему ты нас учишь, не хочешь только выучить, как нам нужно с облаков спускаться на траву? Или ты боишься, что мы убежим от тебя? Но ведь у тебя есть твои скороходы! Догнал бы ты нас, даже если бы мы убежали на край света!
– Не глупи, бродяжка Топорко! Да хотя бы я тебя и прекрасно выучил, все равно вы сойти не можете, потому что у вас нет того, что для этого нужно.
– Не тревожься, а расскажи ты мне для того только, чтобы скоротать время, – отвечает Топорко.
Дался в обман дед Неумойко и, отдыхая в холодке, рассказал Топорко, как они и сами могли бы на землю сойти, но что только для того нужно, чтобы где‑нибудь было что‑нибудь ихнее, за что они могли бы ухватиться, вместе с облаком пробираясь над землей.
– Ну, а откуда бы взялось что‑нибудь ваше на лужайке, на высоте десяти сажен, – рассмеялся дед Неумойко, обращаясь к ребенку, и вся его борода затряслась от смеха.
– Это верно, дедушка, но я спрашиваю только так, для забавы! Как отца родного прошу я тебя, дедушка, пустить меня сегодня в орешник. Наберу я тебе двенадцать полных кузовов. Половина пусть будет тебе одному, а половина нам десятерым. Потому что мы, ученики твои, страшно проголодались.
Стар дед Неумойко, многое он знает и многое умеет, но кто без недостатков! Так что, имел и он свой недостаток: лаком он на орехи, впрочем, как и всякое существо, которое питается лесными плодами. Давно дружит лес с Неумойкой и если лес ему свою мудрость подарил, то не обошел его и своими недостатками!
Немного подумав, дед сказал Топорку, не будучи в состоянии противостоять:
– Я пущу тебя, если только ты вернешься до того, как месяц взойдет. Берегись, юноша, не вздумай, бежать, потому что тогда, как ты и сам знаешь, не сносить тебе головы.
– Куда же я, дедушка, убегу? Погляди, какие у меня ножки, словно сосновые иглы! Иди я ими, так я и через год не добрался бы ни до города жупана, ни до своей избы!
И берет Топорко кузовки, но идет с ними не в орешник, а туда, где проходила, как он знал, тропа через гору. Там у тропинки он стал на пень и начал ожидать, не пройдет ли кто‑нибудь.
V
Дворец жупана наполнился печалью. Когда той ночью сгорали шатры, что на другое утро мог сделать жупан Юрина, как не созвать мудрецов, колдунов и судей.
– Обсудите, верные слуги мои, и дайте мне ответ на следующие три вопроса: куда исчезли мои жупанчики? Каким образом загорелись шатры? Куда исчез преступник?
Склонились мудрецы над пепелищем, захватили по горсточке пепла и надели свои мудрые очки. А колдуны и судьи тяжелые книги раскрыли и погрузились в мелкие слова и письмена. Все мукой мучаются и ожидают того, что будет.
Провозгласили тогда мудрецы:
– Сгорели твои жупанчики. Вот пепел как раз от правой руки первого жупанчика. В пепле и мизинный палец узнаем и ногти сосчитать можем!
За ними поднялись колдуны со стульев:
– Волшебницы огонь им предсказали, и потому огонь из земли появился, жупанчиков твоих погубил, – сказали колдуны‑чародеи и забросили свои мантии на плечи.
Колдуны сказали, но судьи их опровергли, потому что лютая между ними вражда.
– Огонь не из земли появился, а злодей его подбросил и убежал злодей в тридесятое царство и никогда ты его не поймаешь, – закончили судьи, решительным взглядом окинули колдунов и захлопнули свои десять книг.
Завопила вся челядь дворцовая; завопили все, один сильнее другого, но сильнее всех дворецкий – человек недобрый, для того, чтобы понравиться жупану. И еще злодей левую руку за пазухой носит. «Чтобы грудь моя от печали не разорвалась,» – говорит он, а в действительности прячет он руку оттого, что она у него без пальца.
Но жупан с того дня нигде себе мира не находил. От ранней зари до поздней ночи носится он на коне по горам и взгорьям, чтобы отлегло у него от сердца.
Так и в этот день промчался он до той далекой горы черной, всю гору объехал и печальный домой возвращался. Едет жупан по тропе под гору и видит: на пне стоит существо малое, как сверчок. Руками подбоченился, а головку наклонил. Когда жупан подошел к нему, малютка сказал:
– Здравия желаю, пресветлый жупан!
– Будь здоров, малютка! – отвечает жупан и дивится тому, что такое маленькое существо так бодро его приветствует.
– Не печален ли ты что‑то? – спрашивает Топорко (а это был именно он), прищуривая глазенки.
– А тебе‑то что до того? – все больше дивится жупан мальчику.
– Хотел бы я тебе помочь. Не дашь ли ты мне вместо платы за то полмешка орехов?
– Дал бы я тебе и половину жупании, – отвечает жупан и тяжко вздыхает, что ник