К тому же во Франции родители считают само собой разумеющимся, что за детьми в яслях ухаживают на высшем уровне. Самая серьезная жалоба, найденная мной на французских форумах, заключалась в том, что одному ребенку на обед принесли равиоли и мусаку – два слишком тяжелых блюда. «Я отправила им письмо, и мне ответили, что шеф‑повара в тот день не было на месте, – пишет расстроенная мамочка и мрачно добавляет: – Посмотрим, что будет в другие дни.»
Полная уверенность в том, что ясли несут одну только пользу, избавляет мам от сомнений и чувства вины. Моя подруга Элен, инженер, в первые годы после рождения младшей дочери не работала. Но при этом не испытывала ни малейших угрызений совести, отправляя ее в садик на пять дней в неделю. Отчасти она делала это, чтобы иметь время для себя, но также потому, что не хотела лишать дочь общения со сверстниками.
Основной вопрос, волнующий французов в отношении детских учреждений, – обеспечить как можно больше мест. Во Франции сейчас бум рождаемости, и все политики – неважно, от какой партии, – включают в свои предвыборные обещания строительство новых яслей и расширение уже имеющихся. Есть даже программа, в рамках которой неиспользуемые площади на вокзалах планируется переоборудовать в ясли для тех, кто ездит на работу на электричках (особое внимание при этом уделяется звукоизоляции).
Борьба за место в уже существующих яслях ведется довольно ожесточенно. Раздачей заветных мест в каждом из двадцати парижских округов занимается специальный комитет. В Париже женщины могут подавать заявку уже на шестом месяце беременности. Однако женские журналы советуют встретиться с директрисой выбранного заведения сразу после того, как тест на беременность покажет положительный результат!
|
|
Преимущества имеют родители‑одиночки, многодетные семьи, семьи, в которых родились двойняшки, родители приемных детей и семьи, «испытывающие особые сложности». Как попасть в эту последнюю довольно туманную категорию, горячо обсуждается на интернет‑форумах. Одна из мам советует написать в городской совет, что вам необходимо срочно выйти на работу, сопроводив письмо рассказом о безуспешном поиске других вариантов присмотра за детьми. Копию письма отослать губернатору, еще одну – президенту Франции и назначить личную встречу с окружным мэром. «Приходите с ребенком на руках, лицо отчаянное, и пересказываете ту же историю, что в письме, – поучает она. – Работает на сто процентов».
Мы с Саймоном решаем обыграть наше единственное преимущество: то, что мы иностранцы. В письме, приложенном к заявке, мы подчеркиваем, как важно для нас, что Бин растет билингвой (на самом деле она еще и слова не сказала), и описываем все плюсы для французских детей от того, что с ними будет воспитываться англоговорящий ребенок.
Встречаясь с директрисой по рекомендации Дитлинд, пытаюсь одновременно очаровать ее и напустить на себя отчаявшийся вид. В городской совет названиваю раз в месяц (почему‑то активным выбиванием места приходится заниматься мне, а не Саймону; впрочем, так обстоит дело в большинстве французских семей), напоминаю им о том, «как необходимо нам это место». Поскольку я не француженка и голосовать все равно не могу, президента решаю оставить в покое.
|
|
И, как ни удивительно, я своего добиваюсь. Из городского совета приходит письмо: Бин выделяют место в яслях с середины сентября – ей как раз будет девять месяцев. Звоню Саймону, торжествуя: мы, иностранцы, побили местных на их же поле! Успех изумляет и кружит голову. Но у нас возникает чувство, что мы выиграли приз, который не заслужили; более того, может, он нам и не нужен?
Отводя Бин в первый день в ясли, я все еще сомневаюсь. Здание яслей стоит в тупике – это трехэтажный бетонный дом с искусственным газоном во дворе. Похоже на американскую школу, только в миниатюре. Узнаю детскую мебель из каталога IKEA. Обстановка очень простая, но жизнерадостная и опрятная.
Детей здесь делят по возрасту: младшая, средняя и старшая группа. Группе Бин отведена солнечная комната с кучей игрушек. За стеклянной перегородкой – спальня, где у каждого ребенка своя кроватка с личной соской и мягкой игрушкой – doudou.
Нас приветствует Анна‑Мари – старшая воспитательница (это она стригла детишек Дитлинд). Анна‑Мари – бабуля за шестьдесят, у нее короткие светлые волосы, и щеголяет она в футболках из разных мест, где побывали ее воспитанники. (Мы тоже потом подарим ей одну, с надписью «Я люблю Бруклин».) Все сотрудники работают в этом учреждении в среднем по тринадцать лет, Анна‑Мари – гораздо больше. Она и еще несколько воспитателей учились по специальности auxiliaires de puériculture [4]– у нас нет даже ее аналога.
Раз в неделю в ясли приходят педиатр и психолог. Воспитатели записывают, когда наша Бин спала, когда ходила в туалет и как она ела, – все это сообщают мне. Детей такого возраста кормят раз в день; сидят они или у воспитательницы на коленях, или на высоком стульчике. Спать укладывают примерно в одно и то же время каждый день и утверждают, что не будят. На период адаптации Анна‑Мари просит, чтобы я принесла свою ночную рубашку (ношеную): Бин может спать с ней в обнимку. Мне это кажется средством, больше подходящим для успокоения щенков, но я выполняют рекомендации.
|
|
Уверенность Анны‑Мари и других воспитателей поражает. Они совершенно точно знают, что нужно детям того или иного возраста, и убеждены, что смогут обеспечить эти нужды, при этом не испытывая ни самодовольства, ни раздражения. Меня огорчает лишь одно: Анна‑Мари упорно называет меня «мамой Бин», а не Памелой – ей тяжело запомнить имена всех родителей.
Учитывая наши колебания, мы записали Бин всего на четыре дня в неделю, с девяти тридцати до полчетвертого. А большинство малышей в ее группе посещают ясли пять дней в неделю и проводят в них больше времени. (Ясли открыты с семи тридцати утра до шести вечера.)
Как и во времена Марбо, мы обязаны доставить Бин… в данном случае в подгузнике. На этот счет у нас с Саймоном разгорается почти научная дискуссия. Что, если Бин испачкает подгузник по дороге или в тот момент, когда мы прощаемся у дверей, – кому его менять? Нам или воспитателям?
Первые две недели – так называемый адаптационный период: с каждым днем Бин остается в яслях все дольше и дольше. Каждый раз, когда я ухожу, она плачет, но Анна‑Мари уверяет: успокаивается наша дочь очень быстро. Кто‑то из воспитателей подносит ее к окну, выходящему на улицу, чтобы я могла помахать ей рукой.
Если ясли и травмируют психику Бин, мы с Саймоном этого не замечаем. Очень скоро она уже радуется, когда мы отводим ее туда, и встречает нас со счастливой улыбкой, когда приходим за ней.
Через некоторое время замечаю, что ясли – своего рода французское воспитание в миниатюре, со всеми достоинствами и недостатками. К примеру, Анна‑Мари и другие воспитатели озадачены, что в девять месяцев я все еще кормлю Бин грудью, а то, что я делаю это прямо в яслях, их и вовсе шокирует. Мое предложение приносить к обеду бутылочку со сцеженным молоком они встречают без особого восторга, хотя и не пытаются возражать.
Однако есть и положительные моменты. Поскольку У французов существуют некие общепринятые стандарты воспитания, родителям нет нужды волноваться, что общая линия будет нарушена. Чаще всего режим и привычки, установленные в семье, в яслях лишь укрепляются. Даже с самыми маленькими детьми в яслях постоянно разговаривают с полной уверенностью, что они все понимают.
В отчете администрации мэра Парижа за 2009 год говорится, что сотрудники детских учреждений никогда не должны плохо отзываться о родителях ребенка, о его происхождении или внешности. Цитирую: «Скрытый смысл подобных суждений всегда интуитивно улавливается ребенком. Чем они младше, тем лучше умеют читать между строк».
Также часто всплывает тема ограничений. На родительском собрании одна из воспитательниц говорит об этом почти поэтическим слогом:
– Все у нас укладывается в строгие рамки – час, когда дети приходят и уходят, к примеру. Однако в пределах этих рамок мы пытаемся обеспечить свободу и гибкость – как детям, так и воспитателям.
Большую часть дня Бин проводит, просто играя. Меня это тревожит. А как же музыкальные занятия и организованные игры? Но вскоре я понимаю, что такая свобода действий не случайна – это отражение французской модели: детям ставят строгие ограничения, однако в их пределах дают полную свободу. Малыши должны научиться справляться со скукой и развлекать себя самостоятельно.
– Играя, ребенок формируется как личность, – говорит Сильви, воспитательница Бин в старшей группе.
Мэр в своем отчете, посвященном парижским яслям, призывает к духу «активного познания», к тому, чтобы дети могли «беспрепятственно удовлетворять свою потребность в экспериментах со всеми пятью чувствами, пускать в ход и мускулатуру, и ощущения, и осознание физического пространства». Становясь старше, дети принимают участие в организованных занятиях, однако никого не заставляют это делать.
– Мы лишь предлагаем, а не навязываем, – объясняет одна из воспитательниц.
Чтобы дети легче засыпали, играет тихая музыка, лежит стопка книг, которые можно полистать в кровати. К полднику дети просыпаются не по команде, а один за другим, кто‑то может поспать и подольше. Нет, эти ясли определенно не похожи на казенное учреждение. Скорее на курорт.
На детской площадке тоже действуют определенные правила, но смысл все же в том, чтобы предоставить детям максимальную свободу.
– Когда они играют на улице, мы практически не вмешиваемся, – говорит Мери, еще одна наставница Бин. – Ведь если все время дергать их, они с ума сойдут.
Ясли продолжают учить детей терпению. На моих глазах двухлетняя девочка начала требовать, чтобы Мери взяла ее на руки. Но та убирала со стола – дети только что пообедали.
– Я сейчас не могу. Две секунды подожди, – спокойно сказала Мери малышке. И, повернувшись ко мне, объяснила: – Мы стараемся научить малышей ждать: это очень важно. Нельзя получить все и сразу.
Воспитатели говорят с детьми спокойно и уважительно, как со взрослыми: у вас есть право делать то‑то и то‑то и нет права делать то или иное. Говорят это с тем же непоколебимым убеждением, которое слышится в голосах французских родителей. Похоже, во Франции все считают, что философия ограничений имеет смысл лишь в том случае, если применять ее последовательно.
– Запреты всегда должны внедряться последовательно, и мы всегда объясняем, почему запрещаем детям то или иное, – говорит Сильви.
Спустя некоторое время Бин начинает повторять французские фразы, и я понимаю, какие именно команды чаще всего звучат в этом детском учреждении (команды, которые должны выполняться). Например: «On va pas crier!» («Мы не будем кричать!») Но особенно мне нравятся рифмующиеся «Couche‑toi!» («Иди спать!») и «Mouche‑toi!» («Высморкайся!» – так говорят, поднося платок к носу ребенка). Принимаю это как руководство к действию и начинаю говорить так же дома.
Играя в «воспитательницу», Бин встает на стул, грозит пальчиком и отдает команды воображаемым детям – а иногда и изумленным гостям, заглянувшим к нам на обед.
Вскоре, помимо команд, Бин выучивает песенки. Чаще всего она напевает «Томоля, томоля, ватови!», размахивая руками. Только потом узнаю, что это одна из самых популярных детских песенок во Франции – про ветряную мельницу, которая крутится слишком быстро («Ton moulin, ton moulin va trop vite »).
Но больше всего мне нравится в яслях то, в какой обстановке здесь едят. Каждый понедельник на большой белой доске у входа вывешивают меню на неделю. Иногда я даже фотографирую его и посылаю матери – очень похоже на то, что пишут мелом на доске во французских ресторанах. Обед из четырех блюд: холодная закуска из овощей, основное блюдо с гарниром из круп или печеных овощей, разные сыры каждый день, на десерт фрукты или фруктовое пюре. Для каждого возраста готовят немного по‑разному: самые маленькие едят все то же, только в виде пюре.
Типичный обед начинается с салата из сердцевины пальмы и помидоров. За ним следует индейка с базиликом и рисом в сливочном соусе по‑провански. Третье блюдо – сыр сорта сен‑нектер с ломтиком свежего багета. На десерт – свежий киви.
Все блюда готовят с нуля каждый день. Пару раз в неделю приезжает фургон с сезонными, иногда даже органическими продуктами. Не считая томатной пасты, повара не используют никаких полуфабрикатов и консервов. Иногда бывают замороженные овощи – но не полуфабрикаты!
Мне трудно представить, чтобы двухлетки высидели такой обед, и мне разрешают поприсутствовать на одном из них (в среду, пока Бин находится дома с няней). Увидев все это, теряю дар речи.
Тихо сижу с журналистским блокнотиком, пока дети собираются по четверо и рассаживаются за низкие квадратные столы. Воспитатель привозит тележку с тарелками, накрытыми крышками, и хлебом, завернутым в пленку, чтобы не засыхал. За каждым столом – один взрослый.
Воспитательница открывает тарелки и показывает, что сегодня на обед. Закуска – салат из ярко‑красных помидоров. Затем белая рыба (у детей при виде ее загораются глаза) – филе в легком сливочном соусе с горошком, морковкой и луком. Дальше – сыр: сегодня это крошащийся le bleu. На десерт – яблоки, которые нарезают ломтиками уже за столом.
Вся еда простая, свежая и выглядит очень аппетитно. Если бы не пластиковые тарелки, на которых лежат крошечные порции, и тот факт, что некоторые из участников трапезы еще не выговаривают как следует слово merci, можно подумать, что я в шикарном ресторане.
Кто эти люди, что присматривают за моей Бин? В поисках ответа на этот вопрос отправляюсь на ежегодный вступительный экзамен в школу ABC Риériculture – одно из учреждений, где готовят воспитателей для яслей. В очереди несколько сотен взволнованных женщин (и несколько мужчин), всем лет по двадцать с небольшим; претенденты робко поглядывают друг на друга или просматривают записи в толстых тетрадях.
Понятно, почему они так нервничают: из более чем пятисот претендентов на обучение примут лишь тридцать человек. Из экзаменационных предметов – логическое мышление, навыки понимания текста, математика и биология человека. Тех, кто прошел на второй уровень, ждут экзамен по психологии, устный рассказ о себе и собеседование с коллегией экспертов. После этого тридцати лучшим предстоит в течение года учиться и проходить практику по установленной государством программе. Студенты знакомятся с основами гигиены, сна и детского питания, учатся готовить смеси для искусственного вскармливания, менять подгузники. А впоследствии, на протяжении всей карьеры, они будут проходить недельные тренинги и курсы повышения квалификации.
Да, во Франции воспитатель детского сада (яслей) – это карьера! Престижную профессию можно получить в школах, попасть куда так же непросто, как в АВС Puériculture; отсюда и высококвалифицированные кадры. В яслях как минимум половина сотрудников должны иметь степень «ассистента по уходу» или аналогичную квалификацию, не менее четверти – профильное образование в области здравоохранения, досуга или социальной работы; еще четверть могут не иметь специального образования, но при этом должны обладать большим опытом работы.
В наших яслях тринадцать из шестнадцати воспитателей имеют степень «ассистента по уходу». Анна‑Мари и прочие сотрудники в моих глазах вырастают до эйнштейнов в области воспитания. Теперь я понимаю, почему они так уверены в себе! Настоящие мастера своего дела, и я у них в долгу. За три года, что Бин посещала ясли, они приучили ее к горшку, привили хорошие манеры поведения за столом и активизировали ее французский методом погружения.
На третий год мне начинает казаться, что Бин в яслях скучновато, что для ее развития этого недостаточно, – я готова перевести ее в подготовительную группу сада. Но Бин по‑прежнему нравятся ясли. Она без конца рассказывает нам о Маки и Лиле, своих лучших подружках (что забавно, Бин подружилась с детьми иностранцев: родители Лилы из Марокко и Японии, папа Маки из Сенегала). Одно можно сказать точно: социализация нашей девочки прошла успешно. Когда мы с Саймоном берем ее с собой в Барселону на выходные, она все время спрашивает, где другие дети.
Малышня из группы Бин много бегает по двору с искусственным газоном. Там же можно покататься на детских скутерах и машинках. Когда я прихожу забирать свою дочь, она обычно гуляет. Стоит ей заметить меня, как она радостно бросается мне на шею, торопясь рассказать, как прошел день.
Наступил последний ее день в яслях. После прощального обеда, забрав вещи из шкафчика, Бин обнимает и целует Сильви – свою главную воспитательницу. Весь год Сильви демонстрировала образцовый профессионализм, но стоит Бин потянуться к ней, как она начинает плакать. Я тоже.
Теперь, когда Бин прошла испытание яслями, мы с Саймоном понимаем, что для нее это был хороший опыт. Да, это так: мы часто чувствовали себя виноватыми, оставляя ее в яслях. И тревожные заголовки в американской прессе о том, что детские сады подчас негативно влияют на детей, тоже не прошли незамеченными.
Но в Европе все по‑другому – здесь никто не сомневается в пользе детских дошкольных учреждений. Шейла Камерман из Колумбийского университета говорит, что для европейцев образцовый уход, приветливый персонал и маленькие группы стали нормой. Но у американцев все еше слишком много сомнений насчет садов. Чтобы развеять их, правительство США профинансировало крупнейшее исследование на тему посещения детских учреждений в раннем возрасте во взаимосвязи с дальнейшим развитием и поведением ребенка. Главной находкой этого исследования стало то, что для ребенка не так уж важно, кто именно присматривает за ним в раннем детстве. Казалось бы, преимущества есть у детей обеспеченных и образованных родителей, то есть у тех, в чьих домах много книг и игровых материалов. Однако «домашние» дети по развитию не опережали посещающих детский сад тридцать и более часов в неделю.
При этом комментаторы исследования подчеркивают важность родительского воспитания, особенно то, насколько внимательны матери по отношению к миру своего ребенка. То же касается и воспитателей детских садов. Один из исследователей пишет, что высокий уровень ухода обеспечивают те сады, в которых воспитатели «внимательны к потребностям ребенка, реагируют на его вербальные и невербальные сигналы и намеки, поощряют любопытство и стремление познавать мир, проявляют эмоциональную теплоту, поддержку, заботу».
Другими словами, дети лучше развиваются, если за ними ухаживает внимательный взрослый, а няня это, бабушка или воспитатель детского сада (при условии занятости родителей) – не так уж важно. «Войдя в класс и не имея дополнительных сведений, невозможно определить, кто из школьников посещал детский сад, а кто – нет», – говорится в заключении.
Мне приходит в голову, что родителям следует больше волноваться вовсе не о том, что детские сады «плохо влияют на детей». Нас так волнует раннее развитие детей, что мы забываем спросить их, нравится ли им в детском саду, хотят ли они ходить туда. Между тем это главное, что заботит родителей во Франции.
Моя мама постепенно свыклась с мыслью, что Бин ходит в ясли. И даже начала называть их по‑французски – crèche. Ясли всем нам идут на пользу. Во‑первых, мы чувствуем, что прижились во Франции, – ну если не во всей Франции, то хотя бы в нашем квартале. И, к счастью, непрекращающиеся дебаты по поводу того, оставаться ли здесь, на время затихают. Нельзя же переехать именно теперь, когда мы столько усилий приложили, чтобы найти приличные и недорогие ясли! А ведь есть и еще один предлог, чтобы остаться во Франции: école maternelle – бесплатный государственный детский сад, куда принимают всех!
Но главная причина, по которой нам нравятся французские ясли, кроется в том, что они нравятся Бин. Теперь наша дочь ест голубой сыр, делится игрушками и играет в «помидор, кетчуп» (французский вариант игры «утка, утка, гусь»). И она сносно говорит по‑французски, хоть и в командной форме. Правда, Бин стала немного агрессивной: любит пнуть меня по ноге.
Но мне кажется, эта вспыльчивость у нее от отца. Вряд ли можно винить ясли в личных недостатках моей дочери.
Маки и Лила – по‑прежнему лучшие подруги Бин. Иногда мы даже приводим дочь к яслям, и она через ограду смотрит на детей, которые там играют. А еще бывает, что Бин ни с того ни с сего поворачивается ко мне и говорит:
– А Сильви плакала…
Ясли были местом, где ее любили.
ГЛАВА 7
Сексапильные мамочки
Мне было легко привыкнуть к яслям. Гораздо проще, чем подружиться с другими мамами, приводящими сюда своих детей. То, что француженки не готовы мгновенно стать твоими лучшими подругами, я уже поняла. И слышала, что приятельские отношения здесь, во Франции, завязываются медленно и лишь через годы перерастают в настоящую крепкую дружбу.
За то время, что я прожила в Париже, мне удалось подружиться с несколькими француженками. Но у моих новых подруг либо не было детей, либо они жили на другом конце города. Я почему‑то думала, что уж в нашем‑то районе обязательно перезнакомлюсь с другими мамами. В моих фантазиях мы обменивались рецептами, устраивали пикники и жаловались на мужей. В Америке так и бывает. Моя мама, к примеру, до сих пор близко общается с женщинами, с которыми познакомилась на детской площадке, когда я была маленькой. Поэтому я была в полной растерянности, когда французские мамочки из яслей (все они живут в нашем районе, и их дети – ровесники моей Бин) демонстрировали полное равнодушие ко мне. По утрам мы приводили малышей, но они иногда даже не здоровались со мной! Вскоре всех детей из группы Бин я знала по имени. Но ни одна из французских мамаш не знала, как зовут мою девочку даже через год пребывания в яслях. А как меня – и подавно.
Первая стадия знакомства (по крайней мере, намек на него) вообще не напоминает знакомство. Мамочки, с которыми мы ежедневно видимся в яслях, кажется, даже не узнают меня, когда мы сталкиваемся в супермаркете. Возможно, они таким образом «уважают мое личное пространство», как пишут в книгах о культурных различиях: заговорить – значит навязаться, создать обязательства. А, может, они просто нос задирают?
Схожая ситуация – на детской площадке. Мамы из Канады и Австралии, которых я изредка вижу у песочницы, воспринимают ее так же, как и я, – место, где можно пообщаться, а возможно, и найти друзей на всю жизнь. Мы видим друг друга впервые, но уже через пару минут охотно выкладываем, откуда родом, замужем ли и какого мнения о двуязычных школах. А вскоре уже начинаем зеркалить друг друга: «Вы в „Конкорд“ ездите за хлопьями с изюмом? Я тоже!»
Но обычно на площадке гуляют одни лишь француженки. А этих ничем не проймешь. Они почти не удостаивают меня взглядом – даже когда наши дети начинают драться за игрушки в песочнице. Я задаю вопрос, надеясь завязать общение: например, сколько вашей дочке лет? В ответ мне бубнят цифру и окидывают таким взглядом, будто я навязываюсь. Ответных вопросов не задают, или крайне редко. Те, кто задает, в итоге оказываются итальянками.
Что ж поделать, я в Париже – одном из самых недружелюбных городов мира. Презрительная ухмылка вполне могла бы быть местным изобретением. Даже жители других уголков Франции считают парижан холодным и отстраненными.
Мне бы просто не обращать внимания на всех этих женщин, но я не могу: они для меня загадка. Для начала, большинство из них выглядит куда лучше среднестатистической американской мамаши. По утрам я отвожу Бин в сад, стянув волосы в хвост и надев первое попавшееся, что валялось рядом с кроватью. Они же все с идеальными прическами, надушены. Я уже не таращу глаза, увидев в парке мамочку на шпильках и в джинсах в облипку, толкающую перед собой коляску с новорожденным. (Правда, чем дальше от центра Парижа, тем толще мамаши.)
Парижанки не просто шикарно выглядят – они еще и на удивление собранны. Никто не орет на своих детей и не бежит из парка с завывающим младенцем на руках. У всех мам прекрасная осанка. Они не распространяют вокруг себя ту самую ауру хронической усталости и вечного пребывания на грани истерики, что свойственна большинству моих знакомых нефранцуженок (я не исключение). Не было бы в поле зрения ребенка, никто бы и не понял, что перед ним молодая мать.
С одной стороны, мне хочется насильно накормить этих цыпочек тонной фуа‑гра. С другой – выведать их тайну. Да, если их дети хорошо спят, умеют подождать и не ноют, понятно, почему они так безмятежны. Но не может же быть все так идеально. Наверняка у них есть какие‑то проблемы, о которых я не подозреваю. А где их животы? Действительно ли француженки так совершенны? И если так – счастливы ли они?
После рождения ребенка первое принципиальное различие между француженками и мамочками из других стран заключается в отношении к грудному вскармливанию. Например, в Америке продолжительность грудного вскармливания свидетельствует о состоятельности женщины. Это как сумма на банковском счете. В английской группе, куда ходит Бин, одна из мамочек – бывшая бизнес‑леди – регулярно подходила ко мне и спрашивала как бы невзначай: «А вы еще кормите?»
Как бы, но не невзначай: ведь все мы в курсе, что количество месяцев на грудном вскармливании – прямой способ похвастаться друг перед другом. Если вскармливание смешанное или мать слишком часто кормит сцеженным молоком, ее рейтинг снижается, как и в случае со слишком длительным вскармливанием (тогда ее начинают воспринимать как хиппи ненормальную).
В США применение смеси для искусственного вскармливания нередко воспринимается как разновидность жестокого обращения с детьми. То, что грудное вскармливание требует терпения, приносит определенные неудобства, а в отдельных случаях и физическую боль, лишь повышает статус кормящих матерей.
Дополнительные баллы получают те мамы, которые продолжают кормить грудью после переезда в страны, где грудное вскармливание не пропагандируется. Скажем, во Францию. Многих это тревожит. «Кормящая мать здесь воспринимается если не как любопытное исключение из правил, то как человек, совершающий абсолютно ненужный подвиг», – говорится в пособии для молодых родителей, выпущенном организацией Message, поддерживающей англоязычных мам в Париже.
Мы рассказываем друг другу ужасы о французских докторах. Стоит им увидеть трещинку на соске или диагностировать закупорку протока, они сразу же велят кормящим мамочкам переходить на смесь. Для борьбы с этим в Message существует собственная армия консультантов по грудному вскармливанию, работающих на добровольных началах. Еще до родов одна из таких консультантов предупредила меня никогда и ни за что не отдавать ребенка в детское отделение роддома, так как больничный персонал скорее всего накормит ребенка смесью из бутылочки, если тот заплачет. Диагноз «отказ от груди» в ее устах звучал страшнее, чем «аутизм».
Из‑за всех этих сложностей иностранки в Париже чувствуют себя чуть ли не кормящими супергероинями, ведущими сражение со злыми докторами, которые хотят лишить их детей столь необходимых им антител.
В чатах женщины перечисляют самые необычные места, где им приходилось кормить грудью: в соборе Сакре‑Кёр, на кладбище Пер‑Лашез, на приеме в отеле «Георг V». Одна мамочка пишет, что кормила ребенка грудью, подавая жалобу у стойки авиакомпании в аэропорту Шарля де Голля: «Я его прямо на стойку положила». Не завидую сотруднику авиакомпании.
С учетом такого рвения нам, иностранкам, трудно понять, почему дети французов почти поголовно на искусственном вскармливании. Лишь 63 % матерей во Франции сразу после родов начинают кормить грудью; к моменту выписки из роддома этот процент равен уже 50 с небольшим, да и тех хватает ненадолго. Случаи длительного вскармливания крайне редки. А в США 74 % матерей кормят грудью хотя бы некоторое время после рождения; треть из них продолжает кормить после четырех месяцев[5].
Можно представить себе несколько причин, объясняющих нежелание француженок кормить грудью: 1) им все равно; 2) их больше волнуют собственные сиськи, чем дети (хотя доказано, что грудь теряет форму во время беременности, кормление тут ни при чем); 3) они просто не в курсе, как это важно, и т. д.
Во Франции до сих пор бытует мнение, будто грудное вскармливание – пережиток тех времен, когда детей отправляли к кормилицам в деревню. Кое‑кто утверждает, что компании по производству смесей приплачивают роддомам, раздают бесплатные образцы роженицам и беспощадно атакуют их рекламой.
Оливье, муж моей подруги‑журналистки Кристины, считает, что кормление грудью убивает загадочный образ женской груди, превращая ее во что‑то утилитарное и примитивное. Оказывается, папы во Франции не только предпочитают не стоять с «принимающего конца» во время родов, они и женскую грудь не желают рассматривать иначе, как сексуальный объект.
– Мужчины предпочитают не смотреть, как женщина кормит грудью, – говорит Оливье.
Во Франции существуют маленькие группки энтузиастов грудного вскармливания. Однако общественного давления, пропагандирующего длительное вскармливание, здесь нет. Когда моя подруга, англичанка Элисон, которая преподает в Париже английский, сказала врачу, что все еще кормит грудью своего ребенка (ему год и месяц), тот ответил:
– И что говорит ваш муж? А психиатр?