─ Все по-другому! Как в первый раз. Болезнь и все, что с ней связано, обогатили меня дополнительным опытом. Раньше не испытывал подобного. Совершенно иное ощущение! Я вышел из-за кулис, смотрел на лица людей, а внутри все бурлило. Потребовалось усилие, чтобы взять себя в руки, успокоиться и сглотнуть комок, который застревал в горле.
История повторилась 25 сентября на открытии сезона в Met, где я дебютировал после вызванного лечением перерыва. Понимал: когда появлюсь на сцене, начнется овация. Знал, что дирижер наверняка приостановит спектакль, давая залу выразить эмоции. Было важно выдержать в эти минуты, не сбить дыхание, не разрыдаться от обилия чувств, не рухнуть на пол. Не утрирую! Серьезнейшее психологическое испытание! Это оказалось наиболее сложным. Не глобальный процесс возвращения на сцену, а именно первый шаг по ней.
Дмитрий Хворостовский и Анна Нетребко в опере "Трубадур", 2015 год
© Marty Sohl/Metropolitan Opera via AP
Партия графа Ди Луна в "Трубадуре" Верди считается одной из самых трудных у баритонов, хотя я очень ее люблю. По ходу спектакля мой герой ведет много боев на саблях, что в нынешнем состоянии вызывало дополнительное беспокойство, но, повторяю, тревожился не из-за этого, а из-за выхода на первый монолог. Шел и твердил: "Не расколоться! Главное ─ не расколоться!" И этого не случилось. Сдержался.
─ Сделали глубокий вдох? Или выдох?
─ Использовал весь доступный мне инструментарий. Улыбался, вертел головой, пытался разглядеть среди зрителей знакомые лица, готов был совершить что угодно, лишь бы не дать сердцу затрепетать сверх меры, не оказаться беззащитным перед аплодирующим залом. Нужно было переключить внимание на что-то другое, не прислушиваться к внутреннему состоянию.
─ А когда в финале вам под ноги посыпались белые розы?
─ Еще один сильнейший удар! Если к началу спектакля я морально подготовился, то дождь из цветов застал меня врасплох. Накануне прошла генеральная репетиция на публике, и я знал, что овация в конце обязательно будет, но такого количества роз никак не ожидал.
Мы вышли на поклоны, выстроились в линию, и вдруг дирижер спектакля Марко Армильято схватил меня за руку и вытолкнул вперед. В первую секунду я даже растерялся: так не принято. И тут из оркестровой ямы полетели цветы. Много! Очень! Я не знал, что делать, как себя вести. Оглянулся на партнеров: Аня Нетребко, Марко аплодировали и… плакали. Но я ведь тоже не железный! Наклонился, начал дрожащими руками собирать розы, а они продолжали сыпаться передо мной! Длинные, колючие… Я вручил те, которые уже поднял, дамам, стоявшим на сцене.
Такое выражение признательности оркестра Met, поверьте, дорогого стоит. В этом театре удивительная, потрясающая атмосфера! Наверное, подобного нет больше нигде в мире. Накладывает отпечаток и то, что я лично знаю там чуть ли не каждого монтировщика и осветителя. Эдакие крепкие мужики, настоящие бугаи из Бронкса и Бруклина с характерным произношением… И с работающими в других службах театра, будь то пошивочный цех, гримеры или администрация, я давно знаком.
─ Вы когда дебютировали в Metropolitan Opera?
─ Ровно двадцать лет назад. В октябре исполнилось. И вот представьте: мы каждый раз встречаемся и общаемся на разные темы. Одни люди уходят, другие появляются, но дух Met остается. Это чувствовалось всегда, однако в сентябре я ощутил все особенно остро. От музыкантов оркестра, хора, партнеров исходила такая волна позитива, что меня накрыло с головой.
─ Не спрашивал у вас прежде: дневник ведете, Дмитрий?
─ Никогда не делал этого, хотя, удивитесь, именно сейчас, во время болезни, меня убеждали сесть за записи. Мол, пока особенно заняться нечем, систематизируй мысли, обобщи прожитое. Я честно попытался, но затея с мемуарами ничем не закончилась. Не смог себя заставить.
Меня спасло шампанское! Каждый день откупоривал новую бутылку
После каждого сеанса лучевой терапии я на несколько часов, что называется, выпадал в осадок, не было ни сил, ни эмоций, ни желаний. Сидел в кресле как живой труп. К шести вечера постепенно приходил в себя, потом выпивал бокал шампанского и сразу восставал, словно заново рождался на свет.
─ А спиртное разрешалось?
─ Меня спасло шампанское! Каждый день откупоривал новую бутылку. Это поднимало настроение, приводило в тонус. Ко мне ведь постоянно приезжали гости. Некоторые останавливались у нас дома, благо места всем хватает. Я ведь не лежал в клинике, ездил на процедуры и возвращался к себе. Впервые за долгие годы три месяца провел с семьей. Исключительный случай!
Тратить драгоценное время на написание каких-то воспоминаний? Мне было жаль терять даже час! К тому же физическое состояние оставляло желать лучшего ─ после радиации тошно жить.
─ Постояв на краю и заглянув в бездну, стали иначе относиться к тому, что имеете на белом свете?
─ Знаете, меня еще не отпустило. Депрессии по-прежнему мучают, может, даже сильнее, чем раньше.
─ Почему?
─ Все ночи мои. Бессонные. Лежишь, смотришь в темноту и думаешь, думаешь… Допускаю, слишком мало времени прошло, не знаю…
© Сергей Савостьянов/ТАСС
Человеческий организм ведь какой? На секунду станет лучше, боль чуть отпустит, и тут же появляется надежда. Картина меняется моментально ─ мысли, планы, настроение. Начинаешь смотреть на мир совершенно иначе. А опять где-нибудь заболит, и все заливается чернотой. И вот так качаешься на волнах. Достаточно мгновения, чтобы упасть или взлететь. Это трудно. Устаешь от постоянных качелей.
─ Тем сильнее, наверное, хочется отсеять всякую шелуху, не размениваться на ерунду, не тратить на это жизнь?
─ Вы об этом… Нет, тут болезнь ничему меня не научила, да и не могла. Давно живу, ценя каждый миг. Конечно, случаются ошибки, неверные ходы, но это тоже опыт. За него надо платить. И тогда это уже не шелуха.
Если все-таки говорить об уроках, полученных за последние полгода, я еще более ограничил общение с внешним миром, свернул практически все лишние контакты, отказавшись от того, без чего могу обойтись. Может, и погорячился, зря это сделал. Но пока вот так.
При этом заметил, что стал терпимее относиться к людям. Раньше был резче в оценках и суждениях. Но, может, это связано не с болезнью, а с возрастом. С годами начинаешь больше понимать про жизнь.
─ Когда в июне объявляли о перерыве в выступлениях, сразу предполагали, сколько продлится пауза?
─ Врачи назвали мне дату последнего сеанса лучевой терапии, а это, как я уже говорил, главное зло. Во-первых, вредно для здоровья, во-вторых, ты привязан к клинике. Химию буду делать до февраля, но это даже не капельницы, а таблетки. Словом, перемещению по миру сейчас ничего не препятствует. Главное, чтобы физическое состояние позволяло работать.