ПЛАМЕННЫЙ
Роман–предположение
Нижний Новгород
Издательство
Нижегородской духовной семинарии
УДК 882
ББК 84 (2Рос=Рус) 6– 4
Т– 81
Книга издана по благословению
Архиепископа Нижегородского и Арзамасского ГЕОРГИЯ
Тужилкин П.В.
Т– 81 Пламенный: роман-предположение / П.В. Тужилкин. – Н.Новгород: Изд.
Нижегородской духовной семинарии, 2011 – 190 с.
Роман писателя Павла Тужилкина повествует о жизни и духовных подвигах сына курского купца Прохора Мошнина, который прославился в веках как Преподобный Серафим Саровский.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
УДК 882
ББК 84 (2Рос=Рус) 6– 4
Автор сердечно благодарит
директора ОАО «НИАЭП»
ЛИМАРЕНКО ВАЛЕРИЯ ИГОРЕВИЧА
за финансовую помощь и моральную поддержку
при издании книги,
а также
первого проректора Нижегородской духовной семинарии
протоиерея АЛЕКСАНДРА МЯКИНИНА,
оказавшего неоценимую помощь в том, чтобы эта книга увидела свет.
ã Тужилкин П.В., 2011
ã Нижегородская духовная семинария, 2011
ОТ АВТОРА
Предлагаемая читателю книга написана в жанре романа-предположения. За основу взяты сказания о Преподобном Серафиме Саровском, посмертные рассказы о нем его современников. Эти сказания дошли до нас как в устном, так и письменном виде. Наиболее полно они изложены в книгах «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» Архимандрита Серафима (Чичагова), «Преподобный Серафим» Е. Поселянина и «Преподобный Серафим Саровский чудотворец» Е. Концевич.
Некоторые сказания приняты, некоторые оспариваются. Так, например, спорными являются беседы Серафима с Александром I и поэтом А. Пушкиным. И эти споры отражены в литературе. Но если они идут, то это и есть подтверждение существования очередного сказания. Автор исходил из того, что если есть сказания, то их можно вплести в повествование художественного произведения, которое заранее обозначено, как роман-предположение. Это же касается и возможного хранения богатств Московского Кремля в Саровских пещерах (устное сказание в с. Кременки Дивеевского района Нижегородской области). Косвенное подтверждение этому можно найти и в исторических документах. Имеются описания фактов проживания в Саровской пустыни беженцев из Москвы, которые, конечно же, приехали со всем скарбом и сбережениями. Укладывается в эту версию и награждение Серафима Крестом, специально учрежденным по случаю победы над французом.
Загадочна и история иконы «Умиление». Нет никаких указаний на то, откуда она у Серафима. И естественно было бы предположить, что эту икону (написанную на холсте) он мог принести из дома и потому так трепетно всю жизнь к ней относился.
Основа любого литературного труда – предположение. И автор имеет право на предположение, основываясь на той информации, которая содержится в общепризнанных печатных изданиях. Некоторых эпизодов из жизни Серафима, рассказанных в предлагаемой книге, вы не найдете ни в исторических источниках, ни в церковной литературе (например, затворничество в Саровских пещерах или взаимоотношения с придуманной автором дочерью купца Первышева). Эти события могли состояться, если следовать логике характера Серафима.
Тот, кто не хочет читать предположения, может ограничиться каноническими текстами жития Преподобного.
Автор не ставил перед собой непосильной задачи по описанию духовной жизни Преподобного, раскрытию тайн Духа, понимая, что любое предположение в этом направлении будет неправдой, ибо никому не дано понять, как обычный человек становится святым.
Инициатором книги был священник Николай Никишин, благословил на труды священник Сергий Скузоваткин. Они же были первыми редакторами и консультантами романа. Автор сердечно благодарит их, а также протоиерея Александра Мякинина и саровского писателя Ивана Чуркина за добрые советы при работе над книгой.
Исторические сведения о жизни Прохора Мошнина и впоследствии монаха Серафима взяты из книги В.Степашкина «Преподобный Серафим Саровский. Предания и факты».
Глава 1
ПЕРВОЕ ЗНАМЕНИЕ
– Проша! – крикнула Агафья в открытое окошко.
– Что, мама? – отозвался семилетний сынишка, сидевший на завалинке и пристально рассматривающий ползущую по ладошке божью коровку.
– Пойдешь со мной на церкву?
– Конечно! – обрадовано крикнул мальчик и, вскочив с завалинки, побежал в избу.
– Не забудь помолиться Царице Небесной, а я пока поесть соберу – надолго уходим-то.
Хрупкий, тоненький, будто тростинка, малыш остановился перед образами, сложил в щепоть пальчики, перекрестился и, глядя на иконописный светлый лик Божией Матери, зашептал привычные слова молитвы:
– О, Пресвятая Госпоже Владычице, Богородице Дево! Прими недостойныя молитвы наша, сохрани нас от наветов злых человек и от напрасныя смерти…
По улице они шли рядом – высокая, прямая, просто одетая, в черном платке женщина и худенький сынишка, крепко держащийся за материнскую руку. Проше интересно всё: и лошадь, устало кивающая головой и упрямо тянущая тяжело нагруженный воз, и свора собак, с громким лаем скачущая по пыльной улице, и бородатые, пузатые горожане, степенно вышагивающие по тропинке вдоль домов, и стаи галок, бестолково кружащие над вершинами зеленых лип, и стайки воробьев, купающиеся в дорожной пыли. А уж как радуются глаза кипению цветущих садов, в которых утопают улицы Курска! Купеческие дома стоят друг от друга в отдалении, между ними саженей по пятнадцать сады и огороды. Сами дома добротные, в основном деревянные, но высокие, под железными крышами. Есть и каменные двухэтажные, они солидны и надменны, как и их богатые хозяева.
Сегодня ночью Проше снилось, будто он летает. Разбежался по лужайке, оттолкнулся, шагнул пошире и – полетел! Так вот, оказывается, как летают птицы, – подумалось во сне Прохору. И почему-то после этого он сразу же проснулся. Но ощущение восторженного полета у него не прошло. Вот и сейчас он чувствовал в теле такую легкость, будто все еще парил над родной улицей. Ох как красиво вокруг, как ярко, как пахуче!
А вон там впереди строится каменный храм, который должен стать на месте сгоревшей деревянной Сергиевской церкви. Именно туда и направляются мать с сыном.
Отец Прохора Сидор Иванович Мошнин распоряжался каменщиками. На строительство храма деньги собирали всем миром – кто сколько даст. И Мошнины вложили немалую долю. Но боле всех внес капиталу в это богоугодное дело купец Карп Ефремович Первышев. Дом-от его каменный неподалеку от строящегося храма стоит. Первышев тоже был ктитором, то есть строителем, – за ним закреплены отделочные работы. Заложили храм в 1752 году, Прохора еще и на свете– то не было. Когда Прошу впервые стали брать на строительные работы поглядеть, храм уже в небеса вознесся. И потом все строительство новой церкви проходило на его глазах. А вот отцу его Сидору Ивановичу не удалось полюбоваться на дело рук своих – умер он за два года до освящения храма. И было ему от роду всего сорок лет. Осиротели Мошнины, но не пали духом. Агафья Фотиевна подхватила дело мужа. Уважали строители Сидора Ивановича, хоть и нраву он был твердого, спуску и послабления не давал. Но справедлив всегда был и попусту не ругался. Завидев его статную да могучую фигуру и услышав его зычный голос, каменщики сразу вдвое быстрее работать начинали. Всяк старался показать свое мастерство, чтобы от Мошнина похвалу получить.
Уважение к умершему мужу перенеслось и на Агафью Фотиевну. Но она не только мужним именем строительство ведет. И сама – тверда и придирчива, даром что женщина. К ней прислушиваются и другие работники, не только каменщики.
Старшой у каменщиков – Кузьма, могучий русоволосый красавец. Голос у него зычный, густой. Издалека слышно, как он распекает своих работников, которые ведут кладку колокольни.
– Евсей! Ты посмотри, что твои безрукие работнички наделали! У вас же бечевка натянута, а стенку все равно криво вывели! Вы что – пьяные с утра? Креста на вас нет. Еретики!
– Ну что ты, Кузьма, – гудел кряжистый мужичина с черной окладистой бородищей. – Да мы ни граммушки не пили! Только кваску.
– Переделать сегодня же. И имей в виду, за эту работу не заплачу ни копейки.
– Что шумишь, Кузьма? – спросила Агафья.
– Да вот пока о кирпиче ходил хлопотать, работнички мои кладку запороли!
– Где?
– Да вот, гляди – криво сразу от стенки нижнего собора кладка-то пошла. Ну, я им устрою взбучку, они у меня попляшут.
– Ох, Сидора на вас нету, – горестно поджав губы, сказала Агафья. – При нем-то бы не посмели такое отчудить.
– Да, Сидор-то Иваныч Мошнин крут был, Царство ему Небесное. Так и ты, матушка, хорошо управляешь строительством-то.
– Не льсти, Кузьма, кладку переделай, а денежный начет и тебя коснется. Я к вечеру приду, все проверю.
– Все сделаем, матушка, не гневись.
– Плотники-то все пришли?
– Да вроде все. Авдей там с утра покрикивает – работа идет.
Хоть плотники и не под присмотром Агафьи Фотиевны, это дело купца Первышева, но уж если пришла в храм – все надо проверить: разве разделишь, где чьё, дело-то общее да великое.
– Пойду наверх, посмотрю, как купол заводят. За мужиками глаз да глаз нужен.
– А мальца-то с собой тоже на верхотуру потащишь?
– Проша, останешься с дядькой Кузьмой, поиграешь здесь, – сказала сыну Агафья.
– Нет, мам, я с тобой.
– Нельзя тебе туда. Леса ненадежные, сходни крутые, а я под самый верх полезу.
– Останься, Проша, с нами, у меня такие пряники вкуснющие, – поддержал Агафью Кузьма.
Прохор нахохлился.
– Мам, я с тобой хочу. Сверху даже реку Кур видно. И церкви все как на ладошке. Ну возьми меня, мам.
Материнское сердце что воск.
– Вот упрямый – весь в отца. Ну ладно, пойдем, только держись все время за меня, не отцепляйся, там и правда опасно.
Нижний храм был почти готов, внутри его вдоль стен громоздились леса – уже начала работать бригада штукатуров, а под самым верхом копошились на площадках плотники, крепя ажурную паутину балок.
– Пойдем, Проша, – Агафья крепко взяла сына за руку и шагнула на сходни, которые круто поднимались на леса. Поперечины были набиты широко – под мужской шаг, поэтому Прохор скользил, спотыкался, но, надежно поддерживаемый матерью, упорно карабкался вверх. Чем выше с яруса на ярус поднимались они, тем сильнее захватывало дух – храм сверху казался глубоким и широким колодцем, в который страшно было упасть. Проша ежился, отворачиваясь от края, но глаза сами косились вниз, словно их тянули за веревочку.
Наконец поднялись на самую верхнюю площадку.
– Здравствуйте, мужики, – поприветствовала работников Агафья.
– Здорово живешь! – нестройно откликнулись плотники.
– Как у вас тут?
– Да все хорошо, с Божьей помощью, Агафьюшка, – ответил бригадир Авдей, маленький, рыжий, с растрепанным жестким волосом мужичонка. – Скоро кровельщикам работу передадим. Глядишь, до дождей укроем храм-то.
– Ну-ну, – сказала Агафья. – А рамы-то все подошли, не покоробило их?
– Ну что ты! Дерево просушенное, все как надо установили.
Прохор отцепился от руки Агафьи и подошел к краю площадки. Он взглянул на родной Курск, и душа его затрепетала, будто сегодня во сне, когда он оторвался от земли и летел над домами, замирая от страха и неземной радости. Встав на раму, Прохор раскинул руки, как птица, и устремил свой восхищенный взор далеко за реку на заливные луга, где изумрудно зеленела трава. Вот оно – счастье! Такого восторга на земле никогда не ощутишь!
– Проша! – встревожено вскрикнула Агафья, увидев сына у края бездны.
Прохор вздрогнул, обернулся, нога его соскользнула с деревянной рамы, и он выпал в оконный проем.
– А-а-а! – зашлась в крике Агафья. Ноги ее подкосились – она рухнула на доски настила, протягивая руки в сторону окна.
– Что случилось? – обеспокоено спросил Авдей.
Плотники были заняты делом и даже не увидели случившегося.
– Там… там… – прохрипела Агафья, указывая на окно.
– Что? Прошка упал! – догадался Авдей.
– Да! – выдохнула рыдание Агафья. – Помоги мне, Авдеюшка. Помоги… Встать я не могу.
Плотники молча застыли среди балок. Авдей подхватил Агафью за плечи, помог подняться, но на сходнях Агафья опять опустилась на колени и на четвереньках стала спускаться вниз, подвывая и плача:
– Прошенька, мальчик мой. Не уберегла!.. Да как же это!? Да мне же Сидор-то не простит такого.
И было непонятно, то ли она от страха забыла, что муж умер год назад, то ли имела в виду его душу, нашедшую покой на небесах.
Кое-как спустившись вниз и вдруг обретя недюжинные силы, Агафья бросилась через доски, кирпичи и груды песка туда, где должно было лежать тело ее кровиночки.
Забежав за храм, она остановилась. Сквозь пелену слез Агафья увидела не распростертое и безжизненное тело ребенка на обломках кирпичей, а живого и здорового сына, стоящего рядом с грудой бревен.
Утерев концами платка слезы, Агафья протянула руки и прошептала:
– Прошенька! Прошенька! Ты живой?! Мальчик мой!
Прохор стоял без движения, крепко стиснув кулачки. Глаза его были испуганными. Он смотрел на мать и молчал.
– Прошенька!
Мать осторожно приблизилась к сыну и нерешительно потрогала его за плечо. Прохор уткнулся в материнскую юбку и заплакал:
– Мам, я нечаянно… Я больше не буду, – глухо бубнил он, захлебываясь слезами.
– Мальчик ты мой. Крохотулечка моя! – шептала мать, прижимая к себе хрупкое тельце сына, еще не веря в избавление от неминуемой смерти.
Подбежало несколько рабочих. Впереди Авдей. Стали молча, бессильные перед лицом человеческого горя.
– Агафья, ты чего? – наконец нарушил молчание Авдей. – Ты это… того… мальчонку-то положи… Он ведь это… не оживишь уже…
Агафья резко повернулась к мужикам.
– Да живой он! Живой! – крикнула она с яростным восторгом.
– Помешалась, видать, Агафья, – прошептал кто-то из работников.
Агафья подняла Прохора на руки и сказала:
– Глядите, мужики, если не верите. Живой он!
Работники стояли онемев. Зареванный, но действительно живой и невредимый Прошка глядел на мужиков и беспрестанно хлопал мокрыми ресницами.
– Господи! – перекрестился Авдей! – Радость-то какая! Как же это он?
– Не знаю, – ответила Агафья. – Значит, Бог уберег.
– Прошенька, – сказал Авдей, – ты куда упал-то, на песочек, что ли?
– Не… – отрицательно замотал головой Прохор, – я не упал. Это сначала я как будто упал. А потому у меня словно крылья выросли, и я полетел, как птица, а потом приземлился. Я только испугался немножко – вдруг мамка заругает.
– Мамка заругает! – весело крикнул Авдей, повернувшись к мужикам. – Нет, вы посмотрите на него – с такой верхотуры упал и боится, чтобы мамка не заругала!
Мужики засмеялись облегченно и радостно. Агафья тоже улыбнулась.
– Пойдем, Прошенька, домой. Пойдем, милый. Мужики, вы уж тут сами поработайте. Авдей, пригляди и за остальными, не только за своими. Поторапливаться надо со стройкой-то.
До самого дома мать несла Прошу на руках, то и дело принимаясь целовать его зареванное личико.
К вечеру вся округа перебывала в гостях у Мошниных. Каждому было интересно взглянуть на мальца, упавшего из-под купола церкви и оставшегося в живых. По сотому разу Агафья рассказывала посетителям эту страшную и счастливую историю.
Пришел и Николка Блаженный – маленький, вечно улыбающийся дедок с реденькой одуванчиковой бородкой.
– Это его Святая Богородица спасла, – убежденно сказал он Агафье. – Она бережет младенцев-то. Ее-то сын безвинно на кресте был распят, так Она теперь о других детках заботится. Чай, поди, не помолилась ли Матери Божией, когда на церкву-то полезла?
– Точно, Николушка, – сказала Агафья, – прежде чем из дому выйти, мы с Прошей-то Пречистой Деве помолились.
– Вот Она и уберегла сыночка твоего, – опять сказал Блаженный. – А это значит, что судьба у него, у Прошеньки твово, будет особой. Значит, для чего-то он приготовлен. Так что береги дитятко да жди знамения, когда позовут его для исполнения его предназначения.
– Николушка, а что же это за предназначение, о котором ты говоришь?
– Э-э… матушка, этого никто не знает, одно слово – жди. Если Пресвятая Богородица удостоила его своим спасением, не оставит Она его и дальше по жизни. Счастье в дом к тебе пришло. Через сына своего ты к небесам приблизишься. Молись чаще, благодари Царицу Небесную за благодеяния Ее.
Николку Блаженного слушали со вниманием – ведь устами юродивых сам Бог говорит.
И побежала слава по Курску о чуде, что случилось на строительстве храма во имя Преподобного Сергия.
Глава 2
ПОЗНАНИЕ
Николка Блаженный частым гостем теперь стал в доме Мошниных. Да больше не старшим время уделял, а с маленьким Прошей беседы вел. Сядут они либо на завалинку, либо в саду, где о чем-то часами говорят и говорят... А Николка, даром, что с мальцом общается, так все равно говорит уважительно, как со взрослым, не сюсюкает. Да и Проша привязался к деду.
– Дед Никола, а расскажи мне про Царицу Небесную сказку.
– Прошенька, про Царицу Небесную сказок нет, про Нее всё правда, что говорят.
– Ну правду расскажи.
– Что ж, слушай, дитятко. В городе Назарете, что находился в далекой жаркой Палестине, жила девушка по имени Мария. И явился Архангел Гавриил и сказал Ей: «Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами». Мария, увидев Архангела, смутилась. Но Гавриил сказал: «Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Господа; и вот зачнешь во чреве и родишь Сына Всевышнего и наречешь Ему имя Иисус».
Слушает Проша рассказ про Царицу Небесную в десятый раз, а все равно глазенки горят, дыхание перехватывает. Радостно ему, когда повествует дед Никола о светлой жизни юного Иисуса в доме Матери своей. Жалко ему Матерь Божию, когда рассказ подходит к мучительной смерти Спасителя на кресте. Слезы горячие льются по щекам мальчика. Горюет он и досадует на злых и грубых воинов, что подвергли Спасителя таким мучениям.
– Вот и потеряла Царица Небесная Сына Своего. Горе Ее было тяжким, страдания невыносимыми. Растила Она и лелеяла дитятко Свое, души в Нем не чаяла. А Ему смерть мученическая по судьбе выпала. От горя силы у Нее подломились. И своя жизнь не мила стала. Вот намедни ты с церкви упал. Так мать-то твоя чуть со страху не померла. Рази бы она такой удар выдержала, ежели б с тобой что случилося? Авдей сказывал – она не в себе была.
– Так я же не разбился вовсе. Живой я. Вот мамка-то и не плачет. А у Матери Божией Сына-то насовсем убили.
– А вот и нет. Воскрес наш Спаситель на третий день. И не только для Матери Своей, но и для всех людей. И для нас с тобой. Он грехи наши на Себя взял. Да и молиться повелел, чтобы Царствия Небесного достичь.
– А какое оно – Царствие Небесное?
– Светлое-светлое!
– Как солнышко?
– Может, и еще шибче…
Идет беседа неторопливо, беседуют два равных человека – обоим интересно.
Деда Николку все зовут Блаженным. А иногда и юродивым. Никто не знает, сколько ему лет. Да он и сам-то, похоже, не знает этого. Дед и дед… Бороденка реденькая, куцая, русая, с сединой. Всё лицо испещрено морщинами, и в каждой из них таится искринка смеха. Глаза маленькие, светлые, хитро глядят из-под лохматых бровей. И зимой, и летом на голове шапчонка замызганная. Одет тоже не пойми во что – ни цвета, ни формы. На ногах лаптишки потрепанные – как будто он и не надевал никогда новых-то. А может, и так – вечно донашивал кем-то выброшенные. Росточку маленького, руки коротенькие, ладошки сухонькие, темные, будто дегтем намазанные. Не человек, а вроде пугала огородного. Но откроет рот этот человечишка – и заслушаешься. То сказку хитрую загнет – все сидят рты ряззявя, то про святых угодников поведает – все про дела свои позабудут, то начнет чьи-то изречения глаголать – напустит туману, не разберешь, где какое слово что означает.
Поглядит вслед какому-нибудь купчине важному, что шествует вдоль по улице ни на кого не глядючи, и молвит ему вдогонку с издевкой:
– Прочь грязь – навоз плывет!
Порскают в кулак слушатели – громко боятся выражать чувства-то: неровен час услышит господин, навредить потом может. А Николке всё нипочем. Сыплет поговорками по всякому случаю.
Ругаются на базаре два крестьянина, спорят, кому на свободное место лошадь поставить, Николка тут как тут:
– Дурак с дураком сходились, да оба никуда не годились!
Хохочет народ, а мужики сердятся, готовы Николку отдубасить. А тот уворачивается да частит:
– Эх вы, хозявы! Вы только издали и так и сяк, а вблизи-то ни то ни сё! Не горазды вы ни спеть, ни поплясать, ни в дудочку, ни в сопелочку поиграть.
Раззадорит спорщиков, те уж и забудут, из-за чего ссора вышла.
А народу гогочущему Николка тоже перчику подбросит:
– Эх вы, раззявы-ротозеи, на безделицу толпами бежите, а доброго и слышать не хотите.
– Вот ты нам и скажи что-нибудь доброе-то, а не дразнись! – кричит баба девятипудовая с возу.
А он в ответ:
– Тетка, а это не про тебя бают: были бы хлеб да одёжа, так и ела бы лежа?
– Ха-ха-ха!
Но дед не только потешками народ веселит – иногда и серьезное скажет. Соберет вокруг себя ребятишек, погрозит им за баловство пальцем да и молвит строго:
– Храните заповеди отца вашего и не отвергайте наставления матерей ваших, навяжите их навсегда на сердце ваше, обвяжите ими шею свою; когда пойдете – они будут руководить вами, когда ляжете спать – будут охранять вас, когда пробудитесь – будут беседовать с вами.
И откуда что берется. Грамоте не разумеет, книжек не читает, а знает больше любого ученого.
Вот и прозвали Блаженным.
Спросят его любопытные мальчишки:
– Дед Николка, а за что тебя Блаженным зовут?
– Да за то, что богатый я.
– Ха-ха-ха! Да какой же ты богач? У тебя в кармане – вошь на аркане.
– Э-э, мальцы, не про то богатство речь ведете. Истинное богатство не в золоте да серебре.
– А в чем же тогда, в лаптях да картузе рваном?
– В душе моё богатство. Потому я и самый богатый на свете, что мне ничего не надо. А возьми вон купчишку любого – ему всё мало. Он никогда таким богатым, как я, не будет.
Все смеются над Николкой: богач нашелся – ни кола, ни двора, ни одёжи, ни обувки. Живет приживалой при храме Ильинском, тем сыт, что подадут...
Кто позлее, тот Николку и юродивым называет – то бишь глупым, бестолковым. Ну зовут и зовут. Глупый так глупый. С глупого и спрос маленький. С поговоркой да прибауткой живет дед Николка, сам над собой смеется и других на то подбивает. Весело ему жить на белом свете. Может, потому некоторые и говорят про него плохо, что завидуют его нехлопотной жизни. Мотается он туда-сюда, когда захочется. То исчезнет на полгода – в святые места, бишь, сходит, то толчется в толпе целыми днями: и тут его слышно, и там его видно. Неугомонный, шумный, трещит, будто сорока. Тьфу! Это так богатые плюются. А сами побаиваются, в ссору не кидаются. Иногда, бают, юродивые-то беду могут напророчить. Так что впрямую с ним не связываются, пнуть или ударить беззащитного старикашку никто не осмеливается. Вдруг проклянет.
А Николке того и надо. Живет радостно да легко, будто птаха лесная.
Что где случись в славном граде Курске – Николка в первых рядах. Все он знает, все другим обскажет, да еще и толкование этому событию даст.
Не случайно он, видать, оказался у строящейся церкви: будто кто позвал его туда. И смотрел дедок со слезами умиления на счастье материнское, когда Агафья на ручки живехонького сыночка подняла после падения с верхотуры.
Прилепился дед Николка к Мошниным. Полюбился ему отрок Прохор. Почувствовал он в нем искорку Божию.
За домом, в глубине сада, на краю оврага под раскидистой грушей оборудована скамеечка, на которой и сиживали часами старый да малый. Сядут они рядком, дед поясок из мочала вяжет, Проша из веточки свистульку вырезает. И течет, журчит их разговор, словно реченька. Дед с мальцом по-взрослому говорит, будто тот ему ровня. И это нравится малышу. Он тоже всерьез с дедом разговаривает, все ему о своих страхах и переживаниях рассказывает. А у Николки в запасе тыщи историй интересных – слушай, не переслушаешь. Никто всерьез деда Николку не принимает: блаженный – он и есть блаженный. Не бьют, не гонят, хлеба кусочек дают - и то хорошо. А слова затейливые, что в голове Николкиной роятся, лучше всего мальчик Проша понимает. Вон глазищи-то какие – голубые-голубые. Как распахнет их, взглянешь – и помолиться хочется, будто перед иконой. И все, что ни скажи, – на веру берет. А уж про Иисуса Христа начнешь сказывать или про апостолов и святых, так дыхание затаит, ручонками в тебя вцепится и слушает… слушает. Изредка только в порыве гнева и недоумения воскликнет:
– А почто же они мученику Адриану руки-ноги молотом перебили? Ведь это же как больно-то!
– Больно, Прошенька, ох как больно. А мучили правители его за то, что он к вере Христовой обратился и отречься от нее не захотел.
– Неужто есть такие люди, которые не хотят Бога слушаться?
– Есть, малыш, есть. Много их. А раньше еще больше было. Вон даже Иисуса Христа распяли. Да и не только его. Вот, например, и ученика его, Андрея Первозванного, тоже на кресте замучили.
– За что же, дедушка, его замучили?
– Веру Христову в народ понес. Из далеких южных стран пришел он на Русь-матушку, чтобы помочь нам к Богу обратиться. Вот поднялся он на гору, посмотрел кругом и молвит: здесь город будет богатый и церквей в нем много будет. И появился тут, как по волшебству, город Киев, где храм на храме, монастырь на монастыре. Хаживал я в Киевскую Лавру, красиво там. Благолепно.
– Дедушка Никола, а я тоже хочу в Лавру.
– А что ж, вот подрастешь малость и пойдешь.
– А матушка моя отпустит?
– Да что же не отпустит-то, чай, ты за святым делом пойдешь.
– Нет, не получится, дедушка Никола, в лавке надо работать. Меня пока жалеют – нечасто заставляют у прилавка стоять, а Прасковья и Алеша давно уже мамке помогают. Там приказчик вороватый, за ним следить надо.
– Не переживай, Прошенька, мамка понимает, что у тебя другой путь в жизни. Потому и не заставляет в лавке целыми днями торчать. После твоего чудесного спасения, что Святая Богородица сотворила, Агафья Фотиевна уверовала в твою иную судьбу.
– А какая она – Святая Богородица?
– Великая и Чистая, малыш. И Великодушная. Защитница Она русская. Потому иконы с Ее святым ликом чудотворны. Вот однажды, когда Русь татары пожгли да разорили, нашел один человек у сожженной деревни под корнями дерева иконку с изображением Царицы Небесной. Поднял он ее с земли, а из этого места сразу родник забил. Вот как! А было это, как говорят, аккурат в день празднования Рождества Пресвятой Богородицы.
– А где это было?
– Да неподалеку, на реке Тускарь, под Курском. И назвали эту икону Курская Коренная, потому как под корнем нашли. Построили на том месте храм для нее, и много чудес от этой иконы было явлено. Прослышал про то удельный князь да и захотел к себе в палаты увезти. Дважды он ее вывозил, а она опять возвращалась. Вот так-то!
– А как же она возвращалась-то?
– Да никто не знает. По воздуху, наверно. По велению Божьему. А один раз вот что с ней приключилось. Напали опять татары да и сожгли церковь-то. А икону ту разрубили надвое и бросили в разные стороны.
– Батюшки, да зачем же это?
– Так нехристи же, вот и глумились над святыней. А охранял ее батюшка Боголюб. Так Боголюба в плен увели, и долго он не мог домой вернуться. А как воротился – нашел те две половинки и соединил их, а они и срослись сразу. С тех пор она еще чудеснее стала. С незапамятных времен эта чудотворная икона у нас в Курске хранится – в Знаменском монастыре. Я тебя сведу как-нибудь к ней. Приложишься, поблагодаришь за свое спасение. Ведь чудом не погиб ты.
– Дедушка, а я умру?
– Рано еще тебе думать про это, дитятко, рано. Вот мне уже пора к смерти готовиться.
– Я не хочу, чтобы ты умирал.
– Так ведь и я не хочу, а надо.
– Да зачем надо-то?
– Так Господом заведено. Закончим земной путь и отправимся в другой – небесный. Он, бают, слаще земного-то.
– Дедушка Никола, а что нужно сделать, чтобы в рай попасть?
– Для этого надо терпеливо и безропотно переносить всё, что перенес Христос, и молиться за обидящих, как Он молился за распинающих.
– Да как это? Как можно молиться за тех, кто других людей обижает?
– А так вот, Прошенька. Милость Божию можно только терпением и смирением добиться.
– А ты, дед, значит, в рай попадешь? Вот над тобой все потешаются, а ты только улыбаешься да благодаришь их.
– А благодарю я их за то, что они, как и Господу нашему Христу, испытания мне посылают. А уж попаду я или нет в рай, то лишь Творцу нашему известно.
– А в аду, поди, страшно?
– Ой, страшно, сынонька, ой, горько.
– Неужели грешникам ничего уже не поможет, и они вечно будут гореть в огне и лизать сковородки?
– Ничто не поможет, Прошенька, ибо они при жизни вели себя скверно, заповеди не соблюдали, Бога не любили да и ближних своих обижали.
– А все люди знают, что есть страдания адские в геенне огненной?
– Знают.
– А почему же они не понимают, что нужно праведно жить, и постоянно грешат?
– Надеются, что минет их кара небесная. Да и не верят, видимо, в Бога в полную силу. Страсти земные сильнее веры оказываются. Вот и наказывает их Господь по грехам.
Летит к скамейке божья коровка, полушалок красный расправила, крылышками, словно веерами крохотными, машет, шлеп – и деду Николке на рукав. Устала. Передохнуть требуется. Дед наладился было щелчком ее с рукава сбить – чего на чужую одёжу позарилась?
Но Проша вовремя заметил намерение деда.
– Стой, дед! Не трогай!
Голосочек звенит, слеза в нем плещется.
Испугался Николка Блаженный.
– Что такое, Прошенька?
– Не трогай, дед, божью коровку, ей больно будет. Иди ко мне, маленькая.
Бережно берет букашку мальчик, кладет на ладошку, дует на нее потихоньку да приговаривает:
– Божья коровка, улети на небко…
Отдохнула букашка, красные скорлупки расправила и дальше полетела.
– Да что же ты так переживаешь, малыш? Это же ведь обычная букарашка.
– Ну и что? Ей тоже больно.
– Так ты всех, что ли, жалеешь?
– Всех, дедушка. И червячка мне жалко, и бабочку, и птичку.
– А птичку-то что жалеть? Она вон летает да чирикает радостно.
– А у нее дома нету, она в дождик под мокрым листочком сидит, и ей холодно.
– Милый ты мой! Да как же ты жить-то будешь, если тебе всех жалко? Да разве ты сможешь ужиться среди людишек-то? Они ведь жадные да злые. Вмиг тебя с твоей жалостью съедят.
– Не съедят, дедушка, я их тоже пожалею, и они добрыми сразу станут.
– Ох, Прошенька, тяжко тебе будет.
– Ну и что? Ты же мне сам рассказывал про мучеников. Им тоже тяжело было, а они все равно всех любили. Дедушка Никола, расскажи мне про мучеников Косму и Дамиана. Давеча матушка начала мне рассказывать да заснула.
– Не про всё я знаю, Прошенька. Тебе пора самому знания добывать.
– А как это?
– Читать тебе пора учиться. В книгах про все описано: и про жизнь праведную, и про то, как с грешниками Бог поступает. Попросись у матушки, чтобы отдала тебя в церковь к отцу Петру, он быстро грамоте обучит.
Агафья не противилась желанию сына – отвела в Ильинскую церковь и отдала дитя любознательное в обучение.
Дьяк Петр был огромного росту, громогласный, с густой черной бородищей. Но нраву незлобивого. Потому детишкам, отданным ему в обучение и в услужение, жилось радостно. Всего их было шестеро. Проша самый маленький, но и самый смышленый. Быстро он догнал в грамоте своих сотоварищей и вскоре стал легко и с удовольствием читать церковные книги. Помимо чтения ребятишкам приходилось и служками работать: то подай, то принеси, туда сбегай, того позови. Проша так увлекся новым делом, что и про Николку Блаженного стал позабывать. А тот и не в претензии. Смотрит, как по указанию отца дьякона малыш молитву читает, – радуется. Эх, как наяривает постреленок. Молодец!
Книги захватили Прохора. Картины жизни святых разворачивались перед глазами мальчика, будоража его фантазию и поражая воображение. Он вместе с великомучениками мужественно переносил издевательства правителей, вместе с апостолами ходил по деревням и городам, неся слово Божие, вместе с героями библейских притч познавал мудрость бытия. Книжный мир для мальчика стал ярче и реальнее быта. Он осознал, что, кроме однообразной суеты будней, есть мир высоких душевных переживаний, смелых самоотверженных поступков и самоотречения во имя веры в Христа. И этот распахнувший свои чистые просторы мир был притягательнее и желаннее, чем реальная жизнь.
Еще больше его стала восхищать и радовать церковь. Как только выпадала возможность, Прохор бежал в храм. Там под гулкими торжественными сводами он со слезами на глазах слушал нежные и строгие песнопения и нутром, кожей впитывал благостные слова молитвы. После серости и суеты быта, вони и духоты лавки, после базарной сутолоки и лайни, после грубости и злобы чужих бородатых мужиков, норовящих хлестнуть зазевавшегося пацаненка кнутом, храм представлялся сказочным царством, где правили добрые духи.
Совсем забросил и без того редкие игры со сверстниками Проша.
Мать, как могла, оберегала его от тяжелого быта.
А в хозяйстве ей, вдовой женщине с тремя детьми, приходилось, конечно же, нелегко. После смерти мужа пришлось отказаться от гончарного ремесла – уж больно много сил и внимания требовало это прибыльное, но хлопотное дело. Глины навози, в глиннике перемешай, потом на кругу кринку или горшок сделай, обожги в печи. Дров сколь нужно заготавливать – не приведи Господь. Не потянуть такое дело без мужика в доме. Поэтому в лавке теперь весь товар привозной – соль, сахар, пряности, свечи сальные, ремни, деготь, бечевки, дуги, шлеи, лапти, железные изделия… Благо детки подрастают: какие-никакие, а уже помощники. Проше восьмой год пошел, с него еще спросу никакого, а вот дочке Прасковье одиннадцать миновало, считать умеет – помощница первая в лавке. Да и Алеше десятый годок пошел, тоже опереться уже можно. Ничего, выдюжим.
Но и Проша, конечно же, понемногу приучался к работе в лавке: что-то принести, подать, за чужими людьми, что товар на телегах привезли, присмотреть. Хотя и в лавке умудрялся Проша любимому занятию предаться, выпадет минутка – шасть в закуток, из холщовой сумки книжечку житийных историй достанет и улетает в строгий и праведный мир, где совершали свои духовные подвиги великомученики и праведники. И все никак не понять Проше: почему взрослые, зная про жизнь праведную, никогда не поступают так, как надо, – и пьют, и сквернословят, и обижают другу друга, и воруют, и убивают. Ну как же так? Богом дорога правильная указана – живи по ней и спасение получишь. Нет, живут, как ни попадя. Где же праведники, почему о них только в книжках можно прочитать?
Хорошо хоть батюшка Петр отличается от других, он добр, нравом тих и приветлив. Соберет вокруг себя мальцов Петр, погладит по вихрастым головенкам и давай их поучать, как жить надо:
– Ищущий Господа найдет знание с правдою. Путь праведных – уклонение от зла. Есть золото и много жемчуга, но драгоценная утварь – уста разумные. Так что живите по Христовым заветам и обретете Царствие Небесное.
И опять любопытно Проше.
– Какое оно – Царствие Небесное?
Если дед Никола не ответил, может, батюшка Петр обскажет про жизнь небесную.
Но и отец Петр от ответа уходит.
– Никто не знает красоты Царствия Небесного, но оно лучше бытия земного, ибо там правят добро и любовь.
– А почто на земле нет Царствия Небесного?
Это уже Онуфрий спросил, сын дьякона Петра. Он постарше остальных учеников, ему десять лет. Потому уже г