В 1931 году археологи Э. Моррис, Дж. Шарлои А. Моррис, исследуя Храм воинов в Чичен‑Ице на Юкатане, обнаружили там древние росписи и опубликовали сенсационное сообщение: «Фрески изображают ряд эпизодов, в которых светлокожие люди с длинными желтыми волосами оказываются побежденными в битве и приносятся в жертву темнокожими воинами. Необычные черты первых дают повод для весьма интересных догадок относительно их происхождения…»
Белокожие индейцы Америки… Откуда и когда пришли они в Америку? Или они такие же аборигены, как и их темнокожие собратья? Какую роль сыграл и они в становлении древнеамериканских культур?
Собственно говоря, фрески Храма воинов в Чичен‑Ице лишь возродили споры о белокожих аборигенах Америки16. А родилась эта загадка еще во времена конкисты. Когда Франциско Писарро завоевал Перу, его двоюродный брат, хронист Педро Писарро записал для потомства, что некоторые представители знати были белее, чем испанцы. Писарро добавляет, что инки считали этих людей потомками своих богов, виракочей. Недаром стоило испанцам высадится на берегу, как инкские гонцы, сменяя друг друга, донесли до императора в горы весть, что вернулись виракочи – люди морской пены, выполнив свое обещание. У перуанцев не было бород, но было слово, обозначающее бороду (сонхасапа), и было слово для обозначения белых чужеземцев (виракоча), которым они по сей день нередко называют европейцев. Белая кожа и бороды помогли Писарро с горсткой людей пройти невредимым через укрепленные горные долины Перу и покорить крупнейшую в то время империю – огромное войско индейцев с благоговением смотрело на возвратившихся виракочей.
Мнимые виракочи под командованием Писарро в полной мере воспользовались ошибкой инков. Они безнаказанно задушили верховного правителя на глазах его воинов. Громя и грабя все подряд, конкистадоры пошли дальше на юг вдоль Аданского высокогорного плато от Куско до огромного инкского храма в Каче, посвященного Виракоче. Внутри этого архитектурного шедевра они обнаружили каменную статую самого священного правителя Кон‑Тики Виракочи – длиннобородого человека с царственной осанкой. Хронист Инка Гарсилассо в ту пору писал:
Испанцы когда увидели этот храм и статую описанного вида, склонны были считать, что святой Варфоломей дошел до Перу, просвещая язычников, и что индейцы сделали статую в память этого события.
Впечатление от статуи и рассказов инков о странствующем чужеземце, который в далеком прошлом посетил Перу вместе со своими белыми бородатыми сподвижниками, было так велико, что испанцы много лет не покушались на статую; А испано‑индейские метисы Куско создали братство, избрав своим покровителем святого Варфоломея. Однако в конце концов испанцы поняли свою ошибку: храм они разрушили, статую сперва изуродовали, потом унесли и разбили. Та же участь постигла и множество других священных статуй Виракочи.
Продвигаясь через огромную инкскую империю, испанцы видели развалины циклопических мегалитических сооружений дойн кской поры. Один из самых замечательных образцов мегалитической архитектуры в Новом Свете встретился им в Винаке, между Куско и океаном. Испанский хронист Сьеза де Леон записал в 1553 году:
Когда я опрашивал соседних индейцев, кто соорудил этот памятник древности, они отвечали, что это сделали люди другого народа, среди которых были бородатые и белые вроде нас самих, и люди эти, по их словам, пришли сюда задолго до правления инков и поселились здесь.
Это предание в народной памяти укоренилось настолько, что перуанский археолог Л. Валькарсель, прибывший для изучения руин Винаке через 400 лет после Сьезы де Леона, услышал буквально то же самое: будто бы эти сооружения были воздвигнуты иноземцами, «белыми, как европейцы».
Идя дальше на юг, испанцы подошли к озеру Титикака. По всей инкской империи исторические предания единодушно называют центром обитания виракочей остров на этом озере с тем же названием – Титикака.
Когда Бальдельер через 350 лет приступил к раскопкам руин острова Титикака, эта местная версия все еще существовала. Ему рассказали, что давным‑давно остров был населен благородными людьми неизвестного происхождения, похожими на европейцев; они брали в жены местных женщин, а дети их стали инками.
Подводя итоги, можно сказать: буквально все хронисты, сопровождавшие конкистадоров или побывавшие в Перу сразу после конкисты, в своих сообщениях упоминают доинкских виракочей. Приводимые ими данные различаются в частностях, так как были собраны в разных концах огромной инкской империи, но в главном они совпадают.
Само имя Кон‑Тики Виракоча состоит из трех имен одного и того же белого бородатого божества. В древние, доинкские времена он был известен как Кон в приморье Перу и как Тики в горах, но, когда во всей области утвердилось владычество инков и распространился их язык (кечуа), инки объединили все три имени. Легенды индейцев чиму на севере перу повествуют о том, что этот бог приплыл с севера, или вдоль побережья. В большинстве легенд нагорья он внезапно появляется на озере Титикака, как земное воплощение Солнца. По преданиям, он сперва обосновался на острове Титикака, потом с целым флотом камышовых лодок перебрался на южный берег озера, где построил мегалитический город Тиауанако. Виракочу и его белых бородатых сподвижников называли митима – индейское слово, означающее «поселенец».
Согласно преданиям, Виракоча посылал на Тиаунако во все концы Перу своих белых бородатых сподвижников, которые говорили народу, что он их бог и творец. Однако в конце концов, недовольный враждебностью местных индейцев, решил уйти. Индейцы во всех частях инкской империи рассказывали испанским хронистам о пути следования Виракочи и двух его главных сподвижников. Один помощник Виракочи направился от озера Титикака вдоль горного хребта на север; другой шел через приморье, сам же Кон‑Тики Виракоча избрал средний путь на север через качу (где в его честь изваяли статую, похожую на святого Варфоломея) и Куско (здесь ему приписывается сооружение мегалитических стен). Из Куско он спустился на берег Тихого океана и собрал виракочей около порта Манта в Эквадоре. А затем эти солнцепоклонники вышли в океан и поплыли на запад.
Итак, анализируя легенды индейцев приморья Северного Перу, можно сказать, что так называемый панперуанский культурный герой ушел на запад, то есть в сторону Полинезии. Но пришел он с севера. А севернее инкской империи, в гористой Колумбии, жили чибча, еще один народ, который к приходу европейцев уже достиг высокого уровня цивилизации и создал замечательную культуру. Исторические предания чибча описывают пришельца как высокого белого человека по имени Бочика в длинном, развевающемся одеянии, с бородой до пояса. Он правил много лет, потом ушел, оставив приемника, которому завещал быть справедливым повелителем. Бочика был также известен под именем Суа (так здесь называли солнце), и, когда сюда впервые пришли испанцы, их приняли за его посланников и называли Суа или Гагуа, что тоже означает «солнце».
По местным преданиям, Бочика, он же Суа, пришел с востока. А восточнее земли чибча, в Венесуэле и прилегающих областях, мы опять встречаемся с воспоминаниями о странствующем мудром герое. Он фигурирует под разными именами, например Цума или Зуме. Прожив с данным народом некоторое время, он уходит. Одни легенды сообщают, что герой ушел по своей воле, по другим версиям, он был изгнан недовольными его поучениями строптивыми жителями.
К северу от Колумбии и Венесуэлы панамские индейцы куна, которые вырезали письмена на деревянных дощечках, также сохранили предания о том, что после страшного потопа явился великий человек, который… учил людей, какой образ жизни вести, как называть вещи и пользоваться ими. Его сопровождали ученики, они распространяли его учение.
Севернее Панамы, в Мексике, до прихода испанцев процветала другая высокоразвитая цивилизация – ацтекская. Огромная военная империя ацтеков, подобно инкской, была намного больше Испании или любого другого европейского государства той поры. И однако Эрнандо Кортес с небольшим отрядом одолел могучего императора с такой же поразительной легкостью, с какой Писарро через несколько лет овладел инкской империей.
И главной причиной тут было не столько военное превосходство испанцев, сколько замешательство индейцев =– верховным божеством ацтеков был бородатый белый Кетсалькоатль.
Похоже, что первоначально слово «Кетсалькоатль», как и «Виракоча», было наследственным именем или даже титулом для династий сменявших друг друга священных правителем, которые поклонялись богу Солнца и вели от него свое происхождение. А уже потом все Кетсалькоатли – и Виракочи тоже – слились в одно божество.
Имя Кетсалькоатль – составное, его вольно переводят словами «Пернатый змей»; кетсаль (трогон сплендеус) – высокочтимая ацтеками птица, а коатль – змея, священный символ света и божества как в Мексике, так и в Перу. Кетсалькоатль был высшим богом у ацтеков, Виракоча – у инков. И однако, как указывает крупнейший специалист по истории Америки Б. Бритон: «Мысли ацтеков пленял не столько бог Кетсалькоатль, таинственный творец видимой вселенной, сколько верховный жрец Кетсалькоатль в славном городе Толлане (Тула), учитель искусств, мудрый законодатель, добродетельный властелин и непревзойденный строитель». Он скончался на берегу Мексиканского залива и был похоронен там сподвижниками, после того как они сожгли его тело и имущество. Однако другие предания утверждают, что Кетсалькоатль и его свита сели на волшебный плот из змей и уплыли, дав торжественное обещание вернуться и снова вступить во владение страной.
Соседями ацтеков были майя, обитатели тропических равнин полуострова Юкатан, вдающегося в Мексиканский залив. Великая цивилизация майя отцвела еще до прихода испанцев, но разрозненные остатки народа сохранили подробные предания о происхождении культуры предков. В этих преданиях говорилось о двух различных культурных героях – Итцамие и Кукулькане. Оба были бородатые, но пришли на Юкатан в разное время и с противоположных сторон, приведя предков майя.
О потомках первых майя Бритон, обобщая записанные легенды, пишет: они говорили, что их предки пришли издалека двумя волнами. Самая крупная и древняя миграция, если верить легендам, шла с востока, через океан (или сквозь небо, ибо боги открыли им двенадцать путей сквозь океан). Руководил этой волной мифический просветитель Итцамна. Вторая, поздняя и не столь крупная волна пришла с запада, ее возглавлял Кукулькан.
Кукулькан, пишет исследователь, в легендах обрисован как великий зодчий и строитель пирамид, основатель города Майя‑пан; по его велению были воздвигнуты многие важные здания в Чичен‑Ице.
Деятельность Кукулькана точно совпадает с тем, что приписывалось Кетсалькоатлю. Больше того, если в ацтекских преданиях Кетсалькоатль уходит на восток, в сторону
Юкатана, то в преданиях майя Кукулькан приходит с запада, со стороны Мексики. Бритон подчеркивает, что одна из хроник майя о Кукулькан начинается с прямого указания на Тулу и Ноноаль – названия, которые неотделимы от предания о Кетсалькоатле, – и заключает, что, по‑видимому, Кукулькан был исконным майяским божеством, одним из их богов‑героев, причем миф о нем настолько совпадал с мифом о Кетсалькоатле, что священнослужители обоих народов стали их отождествлять.
В самом деле, слово «кукулькан» – попросту перевод слова «кетсалькоатль». «Кукуль» – майяское название птицы кетсаль, «кан» означает «змея».
Кончилось же все согласно легендам так же, как в Мексике и Перу: белый и бородатый священник правитель удалился туда, где заходит Солнце.
Человек, уходящий с Юкатана на запад, должен был попасть в область обитания цендалей, в леса Табаско и Чиапаса. Цендальские легенды, концентрирующиеся вокруг культового героя Вотана, который пришел со стороны Юкатана, были первоначально записаны на цендальском языке со слов местного жителя.
Вотан слыл градостроителем, ему приписывали основание Паленке с огромными каменными пирамидами, две из которых, подобно древнеегипетским, содержали погребальные камеры. Вотан привел с собой из родной страны сподвижников или подчиненных, которых в мифе называют цекиля – носящими юбки – из‑за широких длинных одеяний. Эти люди помогали ему насаждать цивилизацию… Когда наконец пришло время ему уходить, он не удалился в долину смерти, как надлежит всем смертным, а через пещеру проник в подземное царство и нашел путь к «Корню Небес».
С высокогорных плато Чиапаса нам не надо в поисках следов Вотана проникать в подземелье, достаточно спуститься на приморские равнины, населенные зоки, чтобы увидеть его снова, уже под именем Кондоя.
Зоки, чья мифология нам, к сожалению, очень мало известна, были соседями цендалей и постоянно общались с ними. До нас дошли только неясные фрагменты древнейшей мифологии этих племен, но сохранились легенды, показывающие, что и они разделяли столь распространенную среди их соседей веру в милостивого бога, насаждающего культуру. По этому мифу, их изначальный предок, бывший также всевышним богом, явился из пещеры на высокой горев их стране, чтобы наставлять и управлять ими. По преданиям зоки, он не умер, а спустя какое‑то время вместе со своими слугами и пленниками, нагрузив и сверкающим золотом, удалился в пещеру и заложил вход в нее, с тем чтобы явиться снова в какой‑нибудь другой части мира и творить такое же благо другим народам.
К югу от майя, цендалей и зоки жили гватемальские киче. Предания киче сохранились для потомства в списке их национального эпоса «Популь Вух». Из этого источника мы узнаем, что обитатели Юкатана, служившего воротами из Южной Мексики в Центральную Америку, хорошо знали бородатого «странника», который, видимо, не однажды проходил через их территорию. Известный в Гватемале под разными именами (одно из них – Гукумац), он просветил местные дикие племена и помог им создать свою собственную цивилизацию, но с ним, как с Виракочей, Кетсалькоатлем и другими подобными героями, нелюбезно обошлись, и он, разгневанный неблагодарностью этих людей, покинул их навсегда.
В прошлом веке и в начале нынешнего было немало попыток объяснить парадоксальное присутствие белокожих бородатых людей в длинных одеждах в преданиях и легендах смуглых безбородых индейцев тропической Америки. Кое‑кто предполагал, что пышные бороды и широкие одеяния – аллегорический намек солнцепоклонников на лучи солнца. Существует также версия, что предания эти вовсе не древние, а возникли после испанского завоевания.
Но археологи в захоронении среди руин обнаружили чрезвычайно реалистичные скульптуры и другие изображения бородатых людей. Причем эти памятники во многих случаях были созданы не только до прибытия испанцев, но и до возникновения цивилизаций ацтеков, инков и майя.
Большинство статуй, найденных испанцами в развалинах Тиауанако и представлявших, по местным версиям, родоначальников разных племен, подвластных Кон‑Тики Виракоче, было уничтожено конкистадорами. Но несколько скульптур индейцы спрятали. В 1932 году американский археолог В. Беннет, производя раскопки в Тиауанако, открыл статую, несомненно изображающую Кон‑Тики Виракочу – бородатого, в длинном одеянии, перевязанном поясом. Широкое одеяние украшено изображением рогатой змеи и двух пум – символ верховного бога как в Мексике, так и в Перу. На берегах озера Титикака были обнаружены и другие бородатые статуи доинкской поры.
В приморье Перу почти не было подходящего для ваяния камня, но представители культур чиму и наска либо лепили, либо рисовали на керамике изображения своего древнего культового героя, снабжая его усами и бакенбардами. Эти изделия относят к древнейшей эпохе чиму, или почика, родоначальников местных цивилизаций и строителей самых замечательных перуанских пирамид.
Головы и целые фигурки из керамики, реалистически изображающие все тот же бородатый персонаж, распространены и дальше на север – в Эквадоре и Колумбии; их можно встретить также на Панамском перешейке и в Мексике. Вообще реалистические изображения бородатого мужчины широко известны по всей Мексике. Их можно проследить в каменной скульптуре, в рельефах, на плоских стеклах, в керамике, в золотых изваяния, в росписи на сосудах и на штукатурке, в рисуночном письме складных бумажных книг доколумбовой поры. Борода то длинная, то короткая, то приглаженная, то косматая, то заостренная, то окладистая, даже раздвоенная – нечто подобное мы видим в искусстве Древней Месопотамии. В некоторых случаях, как свидетельствуют испанские хроники, майяские жрецы и другие важные лица, не имея собственной бороды, носили накладную, чтобы уподобиться божественным учредителям их религии.
Современная археология пришла к выводу, что цивилизация, лежащая в основе последующих цивилизаций тольтеков, майя и ацтеков, возникла на лесистых тропических равнинах у берегов Мексиканского залива. Но ведь именно сюда подходит мощное течение, пересекающее Атлантику, и здесь высадились испанцы во главе с Кортесом. И именно здесь археологи обнаружили удивительные скульптуры, созданные загадочным народом, который в науке получил имя ольмеков. Местные леса небогаты строительным камнем, поэтому ольмеки отыскивали глыбы весом до 25 тонн и тащили их за 80 километров через болота и заросли туда, где сооружались храмы. С несравненным мастерством они высекали человеческие головы и плоские фигуры (объемные скульптуры и рельефы) настолько реалистично, что мы можем считать их портретами.
Судя по этим скульптурам, позировали для ольмекских скульпторов два контрастных этнических типа. Один явно негроидный – толстые губы, широкий и плоский нос, круглое лицо с простодушным, несколько хмурым выражением. Археологи обычно называют этот тип «бебифейс». Второй тип ольмекских скульптур выглядит совсем иначе: узкое лицо, чеканный профиль, орлиный нос, тонкие губы, борода – от маленькое и острой до такой длинной, что археологи иногда в шутку называют этот тип «дядя Сэм». И ни один из этих двух ольмекских типов даже отдаленно непохож на какую‑либо из этнических групп древней Америки.
Но они характерны для древних цивилизаций Старого Света.
Почему не задуматься над предположением о том, что выходцы из Малой Азии переплыли океан и основали колонии как раз в то время, когда на берегах Мексиканского залива возникла ольмекская цивилизация? И столь необычен был облик пришельцев, что местные жители посчитали их посланцами Солнца, запечатлев это в скульптурах, фресках, легендах.
Итак, мы видим, что у майя, ацтеков, инков, чибчей и многих других народов Северной, Центральной и Южной Америки широко распространены древние предания о повторном заселении русами этих мест. В числе важнейших отличительных признаков во внешнем облике – это светлый цвет кожи, борода, узнаваемая речь.
Кроме всего прочего, важными свидетельствами являются мумии древних русов, обнаруженные в многочисленных захоронениях вдоль всего побережья Америки, но особенно в Перу и Северном Чили, где они отлично сохранились и их антропологи идентифицировали именно с русскими переселенцами. Жаль, что об этом многие умалчивают…
Тайны пещер Аджанты
В Индии, вдоль каменистого обрыва реки Вагхоры расположены крупнейшие в мире пещеры монастыря Аджанты.
…О пещерах Аджанты европейцы узнали в 1818 году – их случайно увидел английский офицер, охотившийся на пантер. К тому времени монастырь уже являл собой картину тысячелетнего запустения. Лишь иногда бродячие аскеты останавливались в пещерах на отдых и разводили под древними сводами костры, вспугивая диких голубей и полчища летучих мышей. И только в 1843 году известный археолог Дж. Фергюссон представил о пещерах научный отчет Королевскому азиатскому обществу.
Из 29 пещер 24 являются монастырями (сангхарама, или вихара) и 5 – храмами (чайтья). Первые пещеры этого комплекса были вырублены во II–I веках до нашей эры, окончено было строительство в VII веке уже нашей эры.
Глядя на великолепные, разукрашенные тонкой резьбой и скульптурой пещерные сооружения, на росписи, которыми первоначально были покрыты все свободные пространства стен, потолков и даже колонн, невольно задаешься вопросом: какой неимоверный труд, мастерство и терпение были затрачены на создание этих монолитных сооружений в твердейшем базальте?! Ведь работали здесь простым кайлом и зубилом. Считают, что на создание аджантского комплекса труда ушло больше, чем на постройку великой пирамиды Хеопса!
По чьему повелению начат был этот гигантский труд, мы не знаем:
Интересное упоминание о здешнем монастыре есть в сообщении известного буддийского паломника Сюань Цзяна, долгое время путешествовавшего по Индии и Центральной Азии в VII веке. Его ревностный интерес и благоговение ко всему, что касалось буддизма, ученость и пунктуальная наблюдательность делают его сообщение очень ценным.
«На востоке этой страны был горный хребет с кряжами один над другим, с ярусами пиков и с чистыми вершинами. Здесь был монастырь, нижние помещения которого находились в темном ущелье. Его величественные залы и глубокие пещеры высечены в отвесе скалы, а ряды его зал и расположенных этажами террас имели отвесную скалу позади, выходя передними фасадами к лощине. Этот монастырь был построен Ачалой из Западной Индии… Среди обителей монастыря был большой храм, свыше 30 метров высоты, в котором находилось каменное изображение Будды, более 21 метра вышины. Его увенчивали балдахины в семь ярусов, не прикрепленные и ничем не поддерживаемые, с промежутками между ними почти в один метр. На стенах этого храма изображены события из жизни Будды как бодхисаттвы, включая обстоятельства достижения им «бодхи» (просветленного знания) и его ухода; все великое и малое было здесь начертано. За воротами монастыря, на обеих сторонах – северной и южной, было по каменному слону…»
Надпись на 26‑й пещере, относящаяся к периоду между 450 и 525 годами, подтверждает создание «скалистого дома» почтенным мудрецом Ачалой.
Описание Сюань Цзяна теперь не вполне ясно – очевидно, монастырских и храмовых помещений и скульптур в Аджанте было гораздо больше. По‑видимому, обвалы берега и другие разрушения уничтожили многое из того, что он описывает. Возможно, что тут были и большие деревянные постройки на берегу реки. Упомянутые Сюань Цзяном каменные слоны, вероятно, те, что стоят у начала лестницы, ведущей к 16‑й пещере, созданной около 500 года. Но «этажей террас» и храма тридцатиметровой высоты с громадной статуей Будды теперь нет. Очевидно современные пещеры являются лишь частью первоначального архитектурного ансамбля.
Все пещеры не так велики, но кажутся внушительными, так как свет доходит преломленным через вход и рассеивается, скрадывая границы пространства тенями: игра света и тени всегда искусно использовалась в индийской архитектуре и скульптуре. В центре вихары квадратный зал, окруженный со всех сторон шестнадцатью гранеными колоннами на квадратных базисах; мощные, но изящно и тонко обработанные стволы украшены каннелюрами. Вокруг колонн проходит галерея, из которой входы ведут в кельи, окружающие зал с трех сторон. В стене напротив входа за галереей, вырублено прямоугольное святилище со скульптурой.
Человек, находящийся в глубинах таких пещер, чувствовал себя отрезанным от всего мира: массив скалы надежно защищал от резкого воздействия окружающей природной среды и климатических перемен, от времени суток… Отшельники Индии недаром считали пещеры наиболее пригодными для жизни, полной сосредоточенности. Здесь создавалась для этого идеальная физическая и психологическая среда.
Храмы – чайтья – были совсем иного плана. Вход вел в прямоугольный удлиненный зал, разделенный продольно двумя рядами колонн на три нефа. На дальнем конце центрального нефа колонны окружали небольшую, тоже монолитную ступу в виде полусферы на высоком постаменте с рельефным изображением Будды на нем. Это был как бы алтарь для поклонения. Вход в чайтья оформлен портиком на колоннах, а над ним прорублено огромное «солнечное окно» – главный источник света в храме. В пещерных чайтья очень заметно подражание формам и деталям деревянных построек: на потолке храмов сделаны ложные ребра.
Живописи гораздо больше в помещениях сангхарама, чем в храмах… Она полна назидания о пути достижения Буддой просветления и о его прежних жизнях, когда он воплощался в образе животных и людей. Об этом повествуют джатаки, представляющие народный фольклор, изобилующий бытовыми и легендарными сюжетами, баснями, в которых отображена народная житейская мудрость, историческими данными и поэтической фантазией. Однако весь материал для изображения этих сюжетов художники брали из окружающей их действительности. Живопись отражает состояние индийского искусства их времени и жизнь в огромных культурных государствах Индии V–VII веков, поддерживавших тесные торговые связи со многими странами. Эта живопись, буддийская по содержанию, глубоко народна по своему духу и проникнута великим гуманизмом. Аджанта – подлинная энциклопедия индийской жизни того времени. Правдиво и красочно показана пышная природа страны, ее растительный и животный мир, жизнь которого в понимании индийца неотделима от человека. Перед восхищенным зрителем проходит быт всех слоев индийского общества. Мы видим красочные сцены во дворцах, хижинах, на лоне природы. Перед нами раджи, танцовщицы, монахи, полководцы, «гении сфер», в виде прекрасных женщин, небесные музыканты – киннары – полулюди‑полуптицы с музыкальными инструментами в руках – глубоко опоэтизированные создания народной фантазии. Из городских ворот выходят пышные процессии, влюбленные пары видны в помещениях, девушки на качелях, дети, играющие дома, и среди них и сам мальчик Будда, когда он был принцем Сиддхартхой Гаутамой; изображен прием послов персидского шаха Хосрова II царем Пулакешином II династии Чалукья, правившим в 610–624 годах.
Для историка и этнографа росписи дают ценнейший материал: в них можно различить не только многие племена самой Индии, но и представителей ряда других народов – персов, греков, бактрийцев, скифов, монголов и т. д. {А что касается деталей, то наблюдательность и точность зарисовок художников были удивительны: например, одних видов женских причесок там насчитывают до 240!)
Не могу не сказать об одной из загадок живописи Аджанты: как художники могли писать в полутьме пещер? Предполагается, что они пользовались светом, отраженным с помощью металлических зеркал. Более интересно другое: часть росписей исполнена светящимися красками! Это было для меня неожиданно. Нигде об этом не пришлось ни читать, ни слышать. Проводник привел нас к пещере начала VI века, к группе женских полуобнаженных фигур и сказал: «После того как я выключу электрический свет, первое время вы не будете видеть ничего, так как в это место пещеры свет от двери совсем не доходит. Когда ваши глаза привыкнут к темноте, постепенно из нее выступят эти фигуры, и они будут напоминать изваяния из мрамора». Точно так и было. С удивлением мы увидели появление фигур из темноты, и они действительно уже казались не написанными на плоскости, а слегка отделившимися от нее скульптурами! Мы не знаем объяснения этому удивительному эффекту свечения красок. Предполагают, что в них добавлена известь.
Каждому, кто посетит ее, Аджанта раскрывает нечто такое, что сохранила она только для него. И чтобы читатель, которому посчастливится когда‑нибудь побывать в Аджанте, не посетовал затем на меня за то, что смог я ознакомить его лишь с ничтожной долей чуда, раскрывающегося перед ним воочию, позволю себе привести в заключение отрывок из беседы между мудрецом Маркандейей и царем Ваджрои из древнего индийского трактата «Читрасутра».
«Ваджра. О безгрешный, расскажи мне, как делают изображения богов…
Маркандейя. О владыка людей, тот, кто не знает должным образом законов живописи, не сможет постигнуть особенностей изображения.
Ваджра. О защитник потомков Бхригу, поведай правила живописи…
Маркандейя. Без науки правила живописи непонятны…
Ваджра. Прошу, расскажи мне о науке танца, а после ты расскажешь мне о живописи, дважды рожденный…
Маркандейя. Техника танца труднодоступна тому, кто не знает музыки…
Ваджра. О беседующий с драхмой, расскажи о музыке.
Маркандейя. Музыка не может быть понятна без пения…»
И этот диалог о единстве искусств бесконечен.
Тайна храмов Тармиты
В середине прошлого века Станислав Жюльен, филолог из пражского Коллеж де Франс, перевел на французский язык книгу буддийского монаха Сюань‑цзяна, посетившего в 630‑х годах нашей эры страны к северо‑западу от Гиндукуша и по верховьям Амударьи18. Сюань‑цзян совершал, собственно говоря, не путешествие, а паломничество по святым местам, и мемуары свои он составлял с благочестивой, а вовсе не с научной целью. Тем не менее дневник путешественника‑богомольца стал научной сенсацией. Мало того, что сюань‑цзянство «Описание Западных стран» проясняло географию областей Востока, где к 1850 году побывали считанные европейцы, – неожиданной сказалась сама история этих мест. Оказалось, например, что буддизм процветал здесь вплоть до нашествия арабов‑мусульман в конце VII века нашей эры. Между прочими сведениями Сюань‑цзян сообщал, что в княжестве Та‑ми – то есть в Тармите, как назывался в древности город Термез, – он нашел десяток монастырей; около тысячи монахов, священные буддийские памятники «ступа» и, наконец, многочисленные статуи Будды. В середине XIX столетия все это казалось удивительным и малодостоверным. Однако в начале 80‑х годов геолог И. В. Мушкетов писал о пещерах в лёссовом обрыве около Самарканда, очень похожих, по его мнению, на пещерные монастыри Индии. Там же, в Самарканде, востоковед Н. И. Веселовский приобрел несколько буддийских идолов, по‑видимому, весьма древнего происхождения. Еще через несколько лет начались открытия буддийской скульптуры и живописи в оазисах Восточного Туркестана. С конца 90‑х годов южные земли Бухарского ханства, куда входил и Термез, охватила подлинная археологическая лихорадка: поисками древностей занимались археологи и местные любители старины, и просто кладоискатели. Постепенно находок, так или иначе подтверждающих сведения Сюань‑цзяна, накопилось столько, что в 1922 году выдающийся советский востоковед академик В. В. Бартольд мог с полным основанием писать о «необходимости изучения буддийского Ирана, имевшего потом для мусульманской культуры не меньшее значение, чем Иран сасанидов». Под буддийским Ираном Бартольд подразумевал Афганистан и южную часть Средней Азии.
Изучить памятники среднеазиатского буддизма было необходимо, но сначала следовало их найти. Древняя Тармита и средневековый Тармыз погибали и снова строились, но не на прежнем месте, а по соседству. Из города, который теперь назывался Термезом, нужно было добраться до обширных пустырей, лежавших в треугольнике между рекой Сурхан и Амударьей. Стороны треугольника тянулись на 8–9 километров, а внутри были развалины, и почти любая могла оказаться сюань‑цзяновым монастырем. Паломники от науки бродили в окрестностях Термеза, закладывали неглубокие раскопы – и уезжали, исчерпав средства и сроки, отпущенные на изыскания.
Но в 1928 году историк‑исскуствовед А. С. Стрелков открыл несколько пещер в склоне пологого холма Кара‑тепе на берегу Амударьи. Пещеры были забиты песком и обломками сырцовых кирпичей, упавшими сквозь проломы в сводах. Наверное, возле них или над ними когда‑то стояли постройки. Когда‑то давно, потому что такие кирпичи, большие, квадратные, из необожженной глины, употребляли здесь задолго до арабского завоевания и не позже VII–VIII веков нашей эры. Сочетание пещер и наземных зданий было в традициях буддийской архитектуры и напоминало пещерные монастыри Восточного Туркестана, скальные храмы Индии.
Одну наземную постройку удалось обнаружить в 1937 году. Тогда же нашли обломки архитектурных украшений, кусочки штукатурки с уцелевшей на них многоцветной живописью. И четыре монеты кушанских императоров. Эти императоры владели землями Средней Азии, Афганистана и северной Индии между I и III веками нашей эры. Следовательно, буддийские пещеры Кара‑тепе существовали лет за четыреста до путешествия Сюаньцзяна.
После войны наступило время комплексных экспедиций, многолюдных, отлично снаряженных. Блестящей вереницей возникали из небытия стенные росписи Варахщи и Пенджикента, скульптура Нисы и Топрак‑кала, бронза и золото Памира и Семиречья. Никто не вспоминал о скромных находках на Кара‑тепе. Проблема «будцийского Ирана», столь волновавшая некогда наших ученых, казалось, утратила былую привлекательность. Если о ней и говорили, то лишь в связи с вопросом о культуре Кушанского государства, которое само представляло Борох вопросов без ответа. Знали, что официальной религией этого государства был буддизм. Однако на монетах кушан красовались эллинские и среднеазиатско‑иранские божества. На другой стороне были отчеканены профили монархов и греческие надписи. Когда их прочли, оказалось, что греческими буквами записан древний титул персидских государей – шаханшах, – что значит – царь царей. А по‑кушански читалось так: шао шаоно. По‑видимому, они говорили не на среднеперсидском, а на каком‑то другом языке иранской группы. По‑видимому, они пришли не из центральных областей Иордана. Откуда же?
Монеты их встречаются в Риме и восточной Африке, на русской реке Каме, даже в Киеве. Далеко гоняли своих купцов кушаншахи! Полмира охватывала их торговля. Не потому ли искусство кушанской северо‑западной Индии – знаменитые буддийские статуи и рельефы из древней области Гандхара – так удивительно соединило особенности греко‑римской и восточной скульптуры?
На эти вопросы, имевшие прямое отношение к истории советской Средней Азии, пытались ответить многие наши исследователи, и не последним в их числе – археолог и кушановед Борис Яковлевич Ставинский. Он раскапывал города, погребенные в лёссовых полях возле Самарканда, и уединенные замки в горах Заравшанского хребта, проехал не одну сотню километров в погоне за призраком кушанской культуры. Каждый отрезок этого пути вел неуклонно на юг, к берегам Амударьи, в Тармиту.
Осенью 1961 года Ставиский впервые поднялся на Кара‑тепе. Он увидел горбатую равнину, поросшую бурой травой и кустарником, размытые остатки стен – глиняное кладбище нескольких городов, местность, которую он знал давно и подробно по отчетам экспедиций.
Входы в подземные храмы завалило каменными глыбами, замело песком, затянуло жесткой растительной шкурой. Пещеры искали на поверхности, по впадинам и проломам. Здесь били шурф. На трехметровой глубине шурф раздавался, пропускал археологов в тесную сводчатую щель. Начиналась работа в душных облаках пыли, в мигающем свете фонарей. Почти на ощупь разбирали завалы. В горах щебня и кирпичного крошева попадались разбитые барельефы, керамические черепки, иногда монеты, ломкие, в мохнатой медной зелени. Так начался первый полевой сезон.
Потребовалось три сезона, чтобы расчистить несколько пещер и квадратный двор, глубоко врезанный в склон холма. По его периметру лежали каменные базы колонн, круглые, на квадратных основаниях. Но если колонны поставлены в ряд, значит они поддерживали кровлю. Значит, двор с четырех сторон обрамляли крытые галереи, или айваны. Стволы колонн тесали из дерева, они не могли сохраниться. Сохранилась зато гладкая ярко‑красная штукатурка на стенах двора, дорожка на полу из плиток белого известняка и высокий белокаменный порог, на котором тысячу шестьсот лет назад кто‑то нарисовал черным контуром два нераскрывшихся лотоса.
За порогом открылся небольшой зал. Из него вынесли тонны грунта для того, чтобы убедиться – в зале ничего н<