* * *
Весь этот день Цви Гутман и Негби готовили самолет к рейсу: по нескольку раз проверили вce узлы и механизмы, но не нашли никаких неисправностей. В полдень к ним присоединился Зеев Керен. Его представили механикам как своего человека, которому надо помогать во всем.
У Зеева было много дельных вопросов к механикам. Однако Гутман никак не мог понять, что же на самом деле интересует этого незнакомца, так хорошо разбирающегося в технике. Когда Зееву потребовался инструмент, отсутствующий на борту, Цви беспрекословно отправился в мастерские аэропорта одолжить инструмент. Один из руководителей мастерских с откровенностью и сердечностью, характерной для аргентинцев, заверил Гутмана, что поможет ему во всем. Вскоре он с гурьбой своих коллег явился к нашему самолету: им хотелось вблизи посмотреть на машину типа «Британия» – до сих пор они таких не видели.
К вечеру Цви получил задание походить по летному полю, выйти за его пределы и вернуться назад, чтобы на контрольно‑пропускном пункте привыкли к нему. И действительно, после того, как Цви несколько раз прошел туда и обратно, у него вообще перестали спрашивать пропуск.
Гутман все более и более убеждался, что с этим рейсом связаны какие‑то особые события. По поведению Зеева нельзя было догадаться, в чем же, собственно, дело: он продолжал задавать вопросы, интересуясь конструкцией самолета, но зачем? Цви решил не ломать себе голову и занялся прогревом двигателей.
А Рафаэль Арнон с возрастающим нетерпением ждал результатов последних анализов. Он не знал, зачем надо его выписать из больницы именно сегодня, но понимал, что из‑за отсрочки может сорваться какое‑то важное мероприятие. Наконец, Рафаэля вызвали. Лечащий врач похлопал пациента по плечу и не без радости сообщил, что анализы хорошие и больница готова выписать его немедленно, разрешив полет в Израиль. С этими словами врач протянул уже готовую справку:
|
|
«Анамнез состояния больного Рафаэля Арнона:
17 мая 1960 года названный пациент пострадал во время езды в автомашине, при резком торможении его выбросило с заднего сиденья вперед. На голове пациента нет видимых повреждений, но он потерял сознание на несколько минут. В последующие сутки страдал от головокружения. Неврологическое обследование днем позже (18 мая) дало нормальную картину. Снимок черепа не выявил переломов или трещин. Выписан из больницы 20 мая. По нашему мнению, пациент может перенести полет. Желательно, чтобы во избежание осложнений врачебное наблюдение продолжалось».
Рафаэль тут же позвонил Менаше и сообщил, что выписывается. Менаше ждал звонка поблизости в одном из кафе и тут же пришел в больницу. Дальше Менаше действовал по схеме: привез Рафаэля в «Рамим», взял у «больного» документы, запретив ему строго‑настрого покидать дом, с документами Рафаэля поехал к Шалому Дани. У Дани на столе уже лежали заготовленные фотографии Эйхмана, и он наклеил их на документы Рафаэля.
Менаше поторопился ко мне доложить о выписке Арнона и показать справку. Я попросил оставить Рафаэля в «Рамиме». Если мы используем его бумаги, то Менаше привезет ему новые, но даже если нам не понадобятся его документы, Рафаэль должен как можно скорее покинуть Аргентину, чтобы не столкнуться с кем‑либо из больничного персонала.
|
|
* * *
Группа, занимавшаяся Менгеле, опаздывала. Прошло уже два часа после условленного срока, а Меира Лави не было. Я начал беспокоиться.
Наконец появился расстроенный Меир. Он признался, что не сумел организовать посылку, которую якобы должен был доставить на виллу Йорман. Поняв, что теряет драгоценное время, Меир решился на риск. Он нашел в телефонной книге адрес нужного дома, номер телефона его владельца и позвонил по этому телефону. Трубку подняла женщина, по‑испански она говорила плохо, поэтому объяснялись на английском. Выяснилось, что женщина – американка, недавно приехала сюда. Она не побоялась назвать себя и заверила Меира, что незнакома с прежними жильцами виллы.
Я рассердился на Меира за самоуправство, но все же попытался ободрить его: в конце концов, он принес нужные сведения. Я велел ему ждать новых указаний.
Час спустя пришел уставший Беньямин. Утром он отправился на виллу, позвонил у дверей. Открыла женщина. Беньямин по‑испански объяснил ей, что пришел чинить электрический бойлер. Женщина отвечала на скверном испанском, причем не то с английским, не то с американским акцентом. Она не понимала, чего хочет Беньямин, он терпеливо объяснял ей, зачем пришел. Наконец, она сказала, что не вызывала монтера.
Беньямин спросил, как ее зовут. Она сказала свое имя. Оно совпадало с тем, которое называл почтальон. Женщина определенно не была немкой и не пыталась скрыть что‑либо. Судя по всему, Менгеле тут больше не жил.
Я поблагодарил Меира и Беньямина за помощь и попросил завтра же выехать из Аргентины, а пока, до полуночи, оставаться о нашем распоряжении. Они согласились, хотя понятия не имели, что должно произойти ночью.
|
|
Жаль было, что Менгеле скрылся, но это не зависело от нас.
После обеда я получил отчеты из «Дорона»: завтра утром можно вернуть дом владельцам. На «Тире» тоже все шло по плану. Эли загримировал Эйхмана, да так великолепно, что даже близкие друзья Эйхмана не узнали бы его.
Мне доложили, что на дорогах пока еще не сняты заставы, но все же есть шансы провезти пленника без проверка. Если не произойдет что‑то непредвиденное, легковые машины не будут задержаны и при въезде в аэропорт. В аэропорту и на подъездах к нему полно солдат и полиции, но они никого не обыскивают и не задерживают. В залах ожидания обычная суета; все внимание обращено на важных гостей из‑за рубежа.
На стоянке нашего самолета нет лишних людей, и никто им особенно не интересуется.
А что пресса? В газетах по‑прежнему не было ни слова об Эйхмане‑Клементе.
Пять минут после полуночи
В 19:30 я ждал последнего отчета Ицхака, который весь день курсировал между аэропортом и виллой «Тира» и докладывал мне о каждой поездке. В 20:00 я уже должен был отправить к «Тире» машину, в которой доставят Эйхмана, но Ицхак куда‑то запропастился.
Кенет сидел рядом со мной и ждал указаний: ему предстояло вести машину с пленником. В 19:55 мы начали беспокоиться, как бы не сорвался график: Ицхака все еще не было. Если бы я знал, что машина испортилась, то не волновался бы. Можно было послать Кенета навстречу Ицхаку. Во всяком случае, Кенет мог сам проверить положение на дорогах. Но вдруг Ицхака задержали? Конечно, он не выдаст нас, ибо кто же, как не он, умел прикидываться дурачком, но на душе было тревожно.
В 20:00 я сказал Кенету и его помощнику, что ждать больше нельзя. Если на дорогах спокойно, пусть доставляют Эйхмана и его охрану в аэропорт к 23:00, не дожидаясь вестей от Ицхака. Если положение станет угрожающим, я вышлю им навстречу связного.
* * *
Йоав Мегед назначил ужин для пилотов на 19:00 и сказал им, что сразу после ужина они покидают отель и едут в аэропорт. В 20:30 он и его помощники выехали из Буэнос‑Айреса. По дороге и на въезде в аэропорт их никто не остановил и не попросил предъявить документы. Только у КПП национальной авиакомпании Аргентины у них посмотрели пропуска, но проверка была самой обычной. В 21:30 они уже сидели в самолете и ждали остальных товарищей. Вокруг все было спокойно.
Вечером в аэропорт приехал Шалом Дани, закончив свои дела в лаборатории. Выглядел Дани как обычный пассажир, в руках у него был портфель. Я поручил ему несколько срочных дел. Он уселся в дальнем углу зала и делал вид, что пишет письмо, на его столике лежало много конвертов. Сам он в тот вечер написал немало: заполнил различные бланки, продлил срок годности одного паспорта, заменил фотографию в другом. Официанты, то и дело подходившие к его столику с кофе и печеньем, не заметили ничего особенного.
Дан Авнер пришел ко мне и доложил, что все члены экипажа уже в аэропорту, никто не опоздал и не был задержан. Сейчас они присоединились к товарищам, которые размещались в отеле аэропорта. Некоторые уже прошли необходимые процедуры, чиновники отнеслись к ним, по обыкновению, вежливо.
Часы показывали 22:30. Если все идет нормально, то вот‑вот появится машина с нашими людьми и Эйхманом. Пришел Эуд и доложил, что в аэропорту и вокруг него ничего особенного не происходит, поэтому нет необходимости высылать связного навстречу Кенету. Я послал Эуда к самолету и попросил доложить мне, как там дела. Потом он должен отправиться навстречу машинам с нашими сотрудниками, доложить мне об их прибытии, а затем ждать моего сигнала.
Тем временем Дан Авнер собрал всех членов экипажа в гостинице аэропорта:
– Господа, вы участвуете в чрезвычайно важном деле. Мы везем с собой кое‑кого в Израиль. Кого именно, я сообщу вам позже. А пока точно выполняйте мои указания.
Непосвященные члены экипажа не очень удивились. Они уже поняли, что рейс необычный. Так что, получив приказ Дана расположиться в двух машинах, ожидавших на стоянке возле гостиницы, они заняли места, не задавая лишних вопросов.
Тем временем Эуд провел несколько минут возле самолета, затем поехал к главному входу в аэропорт и послал ко мне человека с известием, что путь свободен.
Эуд подошел к двум машинам с членами экипажа. Он распорядился, чтобы никто не выходил из машин, а шоферы завели моторы. Еще попросил во время осмотра на КПП говорить громко и смеяться, чтобы отвлечь внимание солдат от третьей машины, которая присоединится к ним. Около самолета они должны столпиться – это очень важно!
Отдав указания, Эуд вернулся к главному входу в аэропорт.
Все это время я не покидал столовую. Прошло уже около трех часов, как Кенет выехал за Эйхманом. Я не просил доставлять мне рапорты из «Тиры», потому что, случись срыв, все равно не смог бы помочь. Оставалось полагаться на инициативу и таланты моих подчиненных. Ицхак так и не появился: либо случилась авария, либо он встретил коллег и приедет с ними.
После томительного ожидания, когда, казалось, время остановилось, я увидел одного из наших парней, прокладывающего себе локтями дорогу к моему столику. Часы показывали 23:00. Эйхман прибыл и с ним четверо сопровождающих, в том числе врач. Вслед за ними шла машина, которую вел Габи. Все прошло спокойно, в аэропорт въехали беспрепятственно. Сейчас машины стоят на парковке и ждут указаний. Гора свалилась с моих плеч.
Я вышел из зала и направился к машинам. Эйхман, одетый в форму, вроде бы спал. Однако доктор сказал, что наш «больной» способен передвигаться, если его поведут под руки, но предпринять что‑либо самостоятельно или отвечать на вопросы не сможет. Возможно, он слышит и видит, но вряд ли понимает, что происходит с ним и где он, во всяком случае не способен вмешаться. Доктор был уверен, что можно начинать следующий этап операции.
* * *
Итак, три машины тронулись с площади. Первую вeл Дан. Во второй ехали Эйхман и его «свита», в последней – остальные члены экипажа. Машины покинули территорию аэропорта, проехали по шоссе несколько сот метров и свернули вправо – к территории национальной аргентинской авиакомпании.
Когда колонна остановилась у ворот, к ней подошел вахтер. Дан, как обычно в эти дни, окликнул его:
– Эй, Исраэл!
Все вахтеры знали Дана и симпатизировали ему. Исраэл не колеблясь поднял шлагбаум. Да и какие могли быть сомнения, если в машинах ехали члены экипажа в форменной одежде. Некоторые громко разговаривали и смеялись, другие выглядели усталыми, будто не успели как следует отдохнуть. Трое во второй машине спали крепким сном. Автомобили не сразу направились к самолету, а сделали большой круг, чтобы объехать мастерские, где горел яркий свет.
Габи не знал, что совсем незадолго до того к самолету подошли работники аргентинской авиакомпании поглазеть на «Британию». Цви Гутман сердечно принял гостей, отвечая на их вопросы. Но увидев, что к самолету приближается колонна автомашин, Цви поспешил увести гостей на другую сторону. Он видел, как из машин вышла большая группа членов экипажа и среди них кого‑то вели под руки.
Гости Гутмана не заметили ничего особенного, он же поспешил распрощаться с ними.
Согласно указаниям, наши устроили у трапа давку, чтобы Эйхман оказался в самой гуще. Его вели под руки Эзра Эшет и Йоэль Горен. Гад Нешри, стоявший возле самолета, увидел троих незнакомцев в форменной одежде и сразу понял, кого ведут. В тот момент, как эти трое стали подниматься по трапу, прожектора залили светом бетонку. Чтобы поскорее закончить посадку, Нешри подтолкнул Эйхмана в спину.
В дверях самолета ждал Фриц Шефер, чтобы помочь товарищам: трап не был рассчитан на «Британию». Он приподнял Эйхмана и внес в самолет. Немца тут же отвели в передний салон и усадили возле окна. Здесь было всего восемь кресел, и предназначались они для членов экипажа. По инструкции им всем полагалось «заснуть», чтобы в случае проверки можно было представить их как подменную команду, которая вступит в обязанности во второй половине полета. Чтобы не мешать «спящим», в салоне не зажигали свет.
Когда Эйхмана усадили, оба пилота вошли в свою кабину и тут же запустили моторы. Самолет развернулся и покатил к главному зданию аэропорта.
Он прибыл туда в 23:15. Все шло четко по плану.
* * *
Значительно позднее я узнал о том, что происходило накануне посадки Эйхмана. Кенет и его напарник прибыли в «Тиру» в 21:00. Дорога была свободной. По пути они не встретили машину Ицхака, никаких следов аварии тоже не заметили. Они думали, что встретят Ицхака на вилле, но и там ничего о нем не знали.
На «Тире» усердно готовились к отправке: Эйхмана мыли, брили, гримировали, затем на него надели форму летчика. Он уже знал, что ему предстоит дорога, и помогал нам в приготовлениях. Увидев врача со шприцем, Эйхман сказал, что в этом нет необходимости – он обещает не сопротивляться. Но поняв, что укол – дело решенное, с готовностью подчинился.
Врач воспользовался иглой, которую можно оставлять в вене, чтобы время от времени добавлять наркотик. Когда Эйхмана выводили из дома, он уже задремывал и пришлось вести его под руки. Однако он все же заметил, что на него не одели форменный пиджак и сказал, что это может вызвать подозрения.
В последние часы пребывания на «Тире» он особенно старался помочь нам, даже давал советы, как лучше законспирироваться, и беспокоился, удастся ли нам операция. Было ли это отражением его душевного склада? Или он просто боялся, что мы прикончим его, и старался спасти свою жизнь? У нас не хватало времени разбираться в тонкостях его психологии.
Усаженный в машину, Эйхман попросил Кенета принести очки, так как они понадобятся ему в Тель‑Авиве.
Врач сел рядом с ним, чтобы в случае необходимости добавлять наркотик. Поэтому пленнику и не надели пиджак.
* * *
Убедившись, что машины проехали шлагбаум, я вернулся в столовую. Меня уже ждал Ашер Кедем. Пока мы гадали, как там дела у самолета, за окном послышался гул моторов «Британии» – пора было перебираться в другое помещение, и я перекочевал в зал для пассажиров, ожидающих посадки, сел в тихом углу, чтобы наблюдать за событиями.
В этом полупустом зале я не хотел открыто встречаться с Кедемом и попросил его узнать у Лазара и Авнера, как дела, и подать мне условный сигнал. Вскоре он вернулся и показал знаками, что все в порядке.
Издали я увидел Дана Авнера и тех членов экипажа, которые поднялись с Эйхманом на борт самолета: они сошли на бетонку, чтобы пройти установленный для летчиков контроль. Оперативников, сопровождавших Эйхмана, среди них не было.
Я понял, что их решили оставить в самолете. Значит все шло по плану, и можно было надеяться, что все формальности пройдут за них их товарищи.
Я вышел из зала и направился к Габи и Эуду. Мы вместе решили, кого из оперативников включить в состав экипажа самолета. Все наши люди имели при себе нужные документы и свои вещи. Я сказал Габи, чтобы те, кто полетят, ждали моего сигнала, а оставшиеся отправятся на поиски Ицхака. Если же найти его не удастся, то пусть кто‑нибудь один остается в городе, чтобы продолжить розыски и на другой день, а остальные обязаны немедленно покинуть Аргентину.
Как только взлетит самолет с Эйхманом, Менаше должен сообщить Рафаэлю, что его задача выполнена и он свободен.
Я никому не говорил, что буду делать сам. Вещи и бумаги были при мне, и я мог принять любое решение в последнюю минуту.
* * *
Я вернулся в зал ожидания. Там ничего не изменилось. Члены экипажа еще толпились у стола таможенников. Знаками я подозвал Кедема и попросил его ускорить процедуру, чтобы самолет взлетел как можно раньше. Кедем ответил, что повлиять на таможенников невозможно: они еще вообще не появились, так что проверка и не начиналась.
Часы показывали 23:40. Я попросил Лазара разыскать таможенников. Через пять минут он привел их. Они извинились за опоздание и проверили всех наших быстро и корректно. Носильщики отнесли багаж к самолету.
Настал черед тех, кто ждал на улице. По моему сигналу они подошли к столу таможенников, еще не совсем понимая, зачем. Я сказал им, что они летят этим самолетом.
И тут появился Ицхак, мокрый от пота, усталый и взволнованный. Я тут же подошел к нему и приказал подняться в самолет.
В последний момент в самолет вошел и я. Двери захлопнулись, моторы взревели – большой полет начался.
* * *
Теперь можно было вздохнуть свободно и признать, что счастье улыбалось нам до последней минуты. Хотя именно последние минуты заставили меня сильно поволноваться. В то время, когда наши проходили таможенную проверку, в зале появился некто в штатском, в котором легко угадывался свой для здешних мест человек, причем человек с высоким положением. Он быстрыми шагами прошел мимо чиновников, и не подумавших остановить его, и почти уже бегом направился на площадку, где стоял наш самолет. Вслед за этим штатским спешил другой. Тут меня покинуло спокойствие. Оба они стояли на поле, пока самолет катил к концу дорожки и разворачивался. Моторы увеличили обороты. «Взлетай же!» – молился я мысленно. Но самолет, конечно, не слушался, потому что ему положено перед взлетом выждать сигнал с контрольной башни.
Минуты тянулись бесконечно долго. Неужели нам изменило счастье? Но в пять минут первого самолет взревел еще раз и покатил по взлетной полосе. Это было уже 21 мая 1960 года.
На пути в Дакар
В полете я наконец узнал, что же случилось с Ицхаком. У него испортилась машина, завести никак не удавалось, так что пришлось оставить ее на обочине и пешком отправиться на поиски такси. К «Тире» Ицхак подъезжать не решился, поэтому оставил такси далеко от виллы и снова пошел пешком. На «Тире» он нашел только Дани и Эли, разбиравших тайник. Эли и Дани ждали возвращения Габи и Эуда с вестями из аэропорта.
Ицхак нарисовал план места, где бросил поломанную машину, а потом помчался к такси, чтобы срочно отправиться в аэропорт.
* * *
Только Аарон Лазар знал истинную причину задержки вылета нашего самолета. Последние 15 минут перед стартом были для Лазара самыми трудными во всей операции. Весь день он пробегал, добиваясь, чтобы «Британия» могла взлететь без препятствий – технических или процедурных.
Около полуночи Лазар стал волноваться. Он знал, что настали решающие минуты, мысленно проверил, все ли сделано. Самолет уже на взлетной дорожке, вот уже покатил к линии старта, вот... Но что такое? Отчего он не взлетает?
Лазар связался с контрольной вышкой. Ему ответили, что произошла небольшая задержка: в полетном формуляре пропущена одна подробность. Лазар удивился, но поспешил в диспетчерскую и заполнил пропущенный в формуляре пункт. Ему стало ясно: если взлет снова задержат, то придирка к формуляру – только предлог. Но вылет разрешили, и наш самолет наконец поднялся в небо.
Не успела «Британия» уйти из зоны аэропорта, как в зале ожидания появился пассажир, который хотел лететь с нами. Это был Аарон Доберт из министерства торговли и промышленности. Он прилетел в Аргентину на «Британии» и собирался так же улететь. Он и приехал лишь потому, что подвернулась такая оказия: и с родными в Бузнос‑Айресе повидаться, и служебные дела уладить.
Доберт узнавал, когда наш самолет должен взлететь, и ему официально сообщили, что в два часа ночи. Он примчался в аэропорт заблаговременно, а «Британия» ушла... «Что за безответственность?! Разве можно так вести себя с пассажирами?!» – негодовал Доберт.
Все свое неудовольствие он излил на Лазара, а тот, понимая, что с точки зрения логики и права наша авиакомпания виновата перед пассажиром, всячески извинялся. Объяснить же, отчего самолет взлетел раньше срока, Лазар не мог.
Пассажир, разумеется, отказывался принимать извинения и требовал, чтобы Лазар связался с контрольной вышкой и вернул самолет. Лазар ответил, что уже поздно: машина ушла слишком далеко. Доберту ничего не оставалось, как вернуться в Буэнос‑Айрес, но он пообещал Лазару, что это дело так не оставит.
Доберт не знал, что мы приложили немало сил, стараясь разыскать его и предупредить, что взлет перенесли на более ранний час. Однако я смог принести ему свои извинения только через два года. Незадолго до взлета мы получили депешу из Бразилии: самолету разрешили пролететь над страной и совершить промежуточную посадку в Ресифе. Но члены экипажа хорошо помнили инцидент на пути в Аргентину и не хотели рисковать, поэтому пилоты пошли на риск, избрав окольный маршрут. Для пилотов такой полет был большой нагрузкой, для прочих же членов экипажа – радостью.
Эйхман очнулся, когда моторы уже ревели вовсю. Первое, что он спросил, это с четырьмя ли моторами самолет. Разумеется, его интересовала не техническая сторона дела, а шкурная: не опасно ли пересекать океан на таком самолете? В эту минуту он вряд ли вспоминал о миллионах людей, которые по его милости проделали последний в своей жизни путь в вагонах для скота, без пищи и воды.
Окончательно очнувшись, пленник попросил сигарету. Темные очки не давали ему возможность разглядеть спутников, но он прислушивался к тому, что происходит в самолете.
– Моторы работают отлично! – сказал он. – Пилоты у вас хорошие.
Второй пилот Гад Нешри подошел ко мне, пожал руку и поздравил с успехом. А потом поинтересовался, как обстоит дело с Мартином Борманом и Йозефом Менгеле. Я ответил, что если бы мы могли провести операцию несколькими неделями раньше, то, возможно, поймали бы и Менгеле.
Подошел Дан Авнер и попросил разрешения сообщить членам экипажа, кого они везут. Я просил повременить с этим, пока мы достаточно удалимся от Аргентины. Но Дан снова пришел с этой же просьбой. Я сдался.
Тогда Авнер собрал членов экипажа и сказал:
– На вашу долю выпала редкая честь. Вы участвуете в операции, имеющей историческое значение. Неизвестный, которого мы везем, – Адольф Эйхман!
Известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Большинству членов экипажа не надо было объяснять, кто такой Эйхман.
Стюард Лео Баркаи подошел к Дану и сказал:
– Спасибо тебе, что ты включил меня в экипаж. Я этого никогда не забуду.
Цви Гутман
Цви Гутман был занят в кабине пилотов. Вернувшись в салон, он увидел, что там царит необычайное волнение. Тогда Цви не выдержал, подошел к Дану и напрямик спросил:
– Могу я, наконец, узнать, кто тот человек в темных очках?
Дан удивился и переспросил:
– Ты разве не знаешь? Адольф Эйхман.
Последующие мгновения не запечатлелись в памяти Гутмана. Он узнал от товарищей, что побежал в туалет и там разрыдался. Дан пытался его утешить, но Цви не слышал, что ему говорили.
Он плакал долго, потом ринулся в передний салон, но его удержали. Товарищи просили его успокоиться.
Когда Гутман справился с собой, ему разрешили войти в салон. Первое, что он увидел, – немцу дают сигарету. Цви не выдержал:
– Правильно! Нам в концлагерях тоже давали сигареты!
Эйхман повернул голову в сторону незнакомого голоса, но не мог ничего увидеть сквозь черные очки. Гутман понял, что мешает охране, и вышел.
Он походил по коридору и снова вернулся, сел напротив Эйхмана и не сводил с него глаз. Он смотрел на убийцу, но видел, как наяву, своего младшего брата Цадока. Мальчику было тогда всего шесть лет. Немец‑солдат тащит ребенка за собой – шестилетний мальчик не может работать, а потому не нужен. Еврейских детей увозили за город, где расстреливали или душили в автомобилях‑душегубках. А убив, сжигали в крематориях.
Цви был старше, он мог работать, и поэтому его оставили в живых. Сколько раз он обманывал смерть? Минимум десять. В первый раз – в дни грандиозной облавы, когда в еврейские дома ворвались «фольксдойче», чтобы отыскать несметные еврейские клады. Он, одиннадцатилетний мальчик, был дома один. Цви знал, что его дядя держит часть товара на чердаке. Но Цви решил лучше умереть, чем выдать дядю. Немец повалил ребенка на пол, пинал, душил. Цви плакал и хрипел, но не сказал ни слова. Увидев, что мальчик потерял сознание, немец сбросил его с лестницы. А он не разбился. Затем в еврейские дома еще дважды врывались солдаты и тащили всех, кто попадался. В первый раз пойманных расстреливали за городом, во второй – грузили в эшелон, уходивший в Треблинку.
Цви и его семья спрятались в тайниках, построенных отцом и дедом. Один тайник был в подвале, второй – за стеной. И они тогда уцелели.
Вскоре немцы создали в городке гетто, неподалеку от синагоги, согнав туда евреев. В гетто провели третью облаву.
На этот раз счастье, казалось, изменило Цви. Когда вся семья спряталась в тайниках, выяснилось, что среди них нет младшего брата. Цви отправился на поиски и уже не смог вернуться в тайник. Он убежал за город, прятался в поле среди кустов табака. Вечером его поймал какой‑то человек и передал немцам. У вокзала Цви увидел родственников и примкнул к ним. Евреи стояли в длинной очереди, километра на два. Колонну грузили в товарные вагоны.
Немцев там было немного. Большинство охранников – поляки из местных жителей. В какой‑то момент евреи бросились наутек, побежал и Цви с двоюродным братом в пшеничное поле. По бегущим стреляли. Братья весь день прятались и уходили все дальше. К вечеру они добрались до деревни, где жили несколько знакомых крестьян. Мальчики долго не решались постучать к ним. Наконец, поборов страх, вошли в дом, попросили у крестьянина поесть. Он дал им по ломтю хлеба и сказал, чтобы они убирались: он не хочет влипнуть в историю. Но куда они могли пойти? Решили вернуться в город и узнать в синагоге, есть ли здесь еще евреи? К ночи из убежищ вышли несколько уцелевших. В полночь немцы окружили городок и в громкоговорители сообщили, что евреям нечего больше опасаться: акция закончена, можно выходить из тайников.
Цви и его брат вернулись ночью в семейный тайник. Но как долго можно жить в убежище? Отец решил бежать отсюда: кто‑нибудь мог выдать немцам оставшихся евреев. Ночью семья выбралась из городка и пришла в дом к одному польскому крестьянину, которому отец Цви еще в начале оккупации отдал свою мебель и вещи. Поляк страшно испугался и просил уйти. Но жена этого человека заступилась за беглецов. Их заперли в сарай. Они вырыли для себя тайник и просидели там до зимы. Но хозяин покупал слишком много хлеба и тем самым выдавал себя. Во всяком случае, так он говорил и требовал чтобы евреи убирались.
Беглецы решили схорониться под стогами. Ночью они вырыли яму и под утро перебрались туда из сарая. Но что‑то не понравилось отцу, и он решил проверить надежность человека, укрывшего их. Семья Цви незаметно выбралась из тайника и спряталась на краю лесочка. Вскоре они увидели, как появилась большая толпа крестьян с косами и вилами и напала на убежище. Поляки проткнули вилами стог, а потом подожгли его.
Теперь беглецы могли жить, только прячась в лесочках и воруя съестное. Узнав, что в их городе еще есть гетто, они пробились туда. Но гетто оказалось западней. Однажды немцы окружили его и начали новую операцию: отдельно собрали детей и стариков, молодых женщин, мужчин. Цви стоял среди мужчин, но он был мал и немцы вытолкнули его. Он спрятался в уборной и, переждав, вылез оттуда и вернулся к взрослым. На этот раз он встал на камень и выглядел выше, чем был. Вечером немцы расстреляли за городом всех, кто был им не нужен. Ночью с расстрела вернулись пятьдесят мужчин, работавших могильщиками...
Утром оставшихся в живых евреев погнали в рабочий лагерь. Некоторые в колонне толкали телеги с инструментом. Цви увидел, что в одной из телег сидит его братишка Цадок. Мальчик во время облавы прятался за грудой камней, а потом присоединился к колонне. Цви взял его за руку и не отпускал. По дороге в колонне они нашли и своего отца. В лагере, куда их привели, комендант Файгс устроил «линейку». Детей и пожилых мужчин вывели из строя. Цадок спрятался в уборной, но немцы нашли его. Цви и его отец видели, как солдат тащил мальчика в группу обреченных. Детей и стариков убили за лагерем, хоронили их евреи.
Оставшихся направляли на работу в разные места. Цви попал на завод, где делали запчасти для самолетов. С отцом он виделся только по ночам. Дядя Цви был с ними в одном лагере. Он пытался бежать, и его застрелили. В том же лагере несколько человек попались на краже пищи. Комендант Файгс построил узников и на виду у всех выколол «ворам» глаза... Но он ошибся, считая, что отвадит людей от краж.