13 июня в немецком Киле состоится открытие первого в мире памятника русскому императору Петру III. «Сноб» публикует отрывок из книги инициатора возведения памятника журналистки Елены Пальмер «Царь Петр III, или 13 ошибок историка Ключевского», в которой автор делает попытку изменить стереотипное восприятие царя как человека недалекого и невежественного. Наследник достаточно быстро овладел русским языком. Хотя акцент у него останется на всю жизнь, впрочем, как и у всех тех Романовых, которые появились на свет не в России: будущая его супруга Екатерина, а также все супруги его потомков были ведь тоже по рождению немками и русский язык начали учить лишь по приезде в Россию.
Петр Федорович еще с Киля обладал недюжинными познаниями в военной инженерии, чем очень напоминал своего деда Петра Великого, в военных науках весьма сведущего. В России он стремился усовершенствовать свои знания, но Штелин оказался в этой сфере полным профаном, а других учителей рядом не было. Поэтому Петр Федорович получал интересующиеся его сведения из книг.
А читать он любил с раннего детства. Наследник российского трона был по отцу представителем одного из самых уважаемых аристократических домов Европы. Его прапрапрадед, герцог Фридрих III Гольштейн-Готторпский, превратил свои владения в международный научный центр. В отличие от других ученых того времени, интересовавшихся в основном алхимией и теологией, в Готторпском замке занимались более полезными для человечества науками — географией и астрономией. В 1633 году поручил хозяин замка своему придворному ученому Адаму Олеарию отправиться в экспедицию на Восток — в Россию и в Персию. Результатом смелого предприятия оказались неоценимые географические и этнографические сведения, собранные затем в одну книгу — «Описание путешествия в Московию». Уникальный этот труд был отпечатан в собственной замковой типографии и сохранился до наших дней. Вернувшись из экспедиции, Олеарий приступил к созданию планетария, размещенного внутри огромного глобуса. Это уникального творение известно в истории под именем «Готторпский глобус».
В течении двух столетий Готторпские герцоги собирали библиотеку на разных языках. Достигнув совершеннолетия и став официально владетельным герцогом Голштейнским, Петр Федорович велел доставить эти книги из Киля в Петербург. Для них в его резиденции Ораниенбауме были выделены специальные комнаты и заказаны мастерам-краснодеревщикам книжные шкафы. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге сохранилась опись принадлежавших Петру Федоровичу книг, составленная на 36 (!) листах.
Уникальное это собрание ежегодно пополнялась новыми книгами. Кроме специальной литературы в библиотеке Петра Федоровича были издания по истории и искусству, художественная литература — труды античных авторов и произведения современных писателей XVII–XVIII веков, в том числе собрание сочинений Вольтера. Переводы книг тогда были редкостью, так что Петр Федорович читал все книги на языке оригиналов, которыми он в совершенстве владел — латыни, французском, итальянском, немецком. На русском языке читал он секретный труд «Сила империи» и — с особой внимательностью — ежегодно издававшиеся «Комментарии Санкт-Петербургской Академии наук». Так, в эти годы углубленных раздумий и самообразования, наследник готовил свою уникальную программу реформ, осуществлению которой и будет посвящено краткое его правление.
Многие экземпляры из библиотеки Петра Федоровича сохранили на полях пометки, сделаные его рукой. И если когда-нибудь кто-то из историков в очередной раз попытается убедить нас, что Петр III был человеком слабоумным, пусть он для начала ознакомится с этими пометками, а там поговорим.
Кстати, о языках и переводах: в своих мемуарах Екатерина утверждает, что она-де тоже посвящала все свое время чтению серьезных немецких и французских книг. Несложная проверка данного утверждения показала, что перечисленные ею труды в то время ни на один из этих доступных ей языков переведены не были и существовали лишь в оригинале на латыни, которой Екатерина не знала и, соответственно, читать их никак не могла.
Как и положено отпрыску великих Готторпских герцогов, Петр Федорович получил в Киле блестящее образование. В возрасте четырех лет, когда другие дети еще находятся на попечении нянек, ответственным за его воспитание был назначен ректор Кильского университета, профессор пастор Хосманн. Популярность пастора была такова, что послушать его проповеди в Киль съезжались верующие со всей Европы. От этого замечательного человека юный герцог получил свои первые религиозные впечатления. Когда мальчик стал постарше, пастор самолично преподавал ему философию и право. Для преподавания же латыни, математики, черчения, химии, французского языка, астрономии и географии приглашены были лучшие профессора Кильского университета. Вот такие люди занимались воспитанием и образованием будущего российского императора в течение десяти лет.
Зная это, невозможно поверить, что Петр Федорович был малообразованным и невежественным идиотом, каким его описывает историк Ключевский. Скорее всего, когда «отец русской истории» утверждал, что наследник «получил никуда не годное воспитание... в чем не догадалась отказать неблагосклонная природа, то сумела отнять у него нелепая голштинская педагогия», все эти вышеизложенные факты были ему неизвестны. Ну а если бы даже и были известны, то вряд ли бы он в них поверил. В отличие от большинства своих коллег, русских историков, Ключевский по миру не разъезжал, не знал ни одного языка, кроме русского, лицеев с гимназиям не оканчивал, а все свои базовые знания получил в сельской церковно-приходской школе. При таком уровне образования какие-то там немецкие университеты, вероятно, казались историку чем-то вроде школ для детей сапожников, а их ученые профессора — жалкими недоумками. Зато Ключевский был блистательным оратором-импровизатором. Вот он в полемическом своем задоре и проехался по «нелепой голштинской педагогике» и по ее «несчастной жертве» — русскому царю Петру III. Авторитет Ключевского был и остается столь велик, что и до сих пор его высказывания о Петре III — непродуманные, документально не подтвержденные и откровенно предвзятые — принимаются на веру.
Ключевский также утверждает, что наследник «приехал в Россию 14-летним круглым неучем и даже императрицу Елизавету поразил своим невежеством». При этом он использует рассказ Екатерины о том, что, якобы, впервые увидев племянника, тетушка воскликнула: «Боже, какой невежественный!» Вполне возможно, что тетушка именно так и выразилась. Но есть в этой истории одна очень важная деталь. Дело в том, что слово «невежественный» употреблялось тогда в русском языке отнюдь не для оценки знаний, а как характеристика поведения. Невежественный, то есть не умеющий себя вести. Вполне понятно, что Екатерина — немка по рождению — этого тонкого лингвистического нюанса могла не знать и искренне решила, что тетушка вознегодовала по причине необразованности племянника. Но как мог не знать значения слова «невежественный» в старорусском языке исконно русский человек Ключевский?
При этом, отмечая «невежество» племянника, императрица была абсолютно права: вести себя согласно придворному этикету юный герцог и в самом деле не умел. Грубая простота, некоторая мужиковатость была свойственна всем аристократам Северной Европы, ведь они проводили жизнь в казармах, неся службу наравне со своими солдатами, а в их мрачных, холодных каменных замках не было ничего, что бы напоминало изнеженную роскошь Версаля, с которого и брала пример тетушка Елизавета Петровна. Таковы были деды и прадеды юного герцога, таков был его дед Петр Великий, до конца жизни так и не овладевший изысканными манерами, таков был и он сам. С образованием же у Петра Федоровича, как мы уже выяснили, все было в полном порядке.
Кроме чтения и военного дела, другой страстью Петра Федоровича была музыка. В то время как большинство детей в немецких семьях ограничивают свои музыкальные занятия игрой на дудочках, юный герцог выбрал сложный и редкий инструмент — скрипку. Ему было пять лет, когда он случайно услышал, как играет на скрипке Бастиан — егерь его отца. И с этого момента он загорелся желанием стать настоящим скрипачом. В Петербурге юноша стал брать уроки у придворного скрипача-итальянца. Случилось это следующим образом. Императрице вздумалось учить племянника танцам. Из Франции приехал танцмейстер и четыре раза в неделю мучил долговязого юношу, заставляя его неестественно выворачивать ноги и глупо размахивать руками. Аккомпанировал экзерсисам итальянский скрипач. Принц стал умолять воспитателя Штелина организовать для него уроки у этого музыканта. Штелин растерялся. Дело в том, что в те годы при русском дворе считалось неприличным, чтобы кто-то из аристократов, и уж тем более будущий царь, играл на музыкальных инструментах. К музыкантам относились как к слугам — с высокомерным презрением. И заводить с тетушкой разговор об уроках музыки для наследника не имело ни малейшего смысла. Но хитрый Штелин нашел остроумный выход из положения: он уговорил учителя танцев, что тот сделает вид, будто обучает Петра Федоровича танцевать, а на самом деле в комнате для танцев аккомпаниатор будет давать ему уроки игры на скрипке. Если кто-то из тетушкиных придворных и захочет подслушать, то разобраться, что именно за звуки доносятся из-за закрытой двери — танцевального менуэта или виртуозного этюда — они не смогут. Так, тайком от тетушки, Петр стал брать уроки игры на скрипке у настоящего профессионала. Со временем наследник российского престола превратится в блистательного музыканта-виртуоза и открыто отдастся своей страсти к музыке.
Скрипачи, как известно, не могут играть в одиночку — им нужны ансамбли, а еще лучше — оркестры. У Петра Федоровича такой возможности не было, ведь в то время единственными русскими музыкантами были балалаечники на рынках. Для придворного музицирования приглашали итальянцев, но стоили эти «гастарбайтеры» недешево. Если императрица Елизавета Петровна могла себе позволить иметь при дворе и театр, и оркестр, то наследник такими средствами не располагал.
Тетушкиным музыкальным театром руководил итальянец маэстро Арайя. Петр назанимал денег, построил в Ораниенбауме собственный театр и поначалу копировал в нем постановки Арайи. Маэстро был приятно удивлен качеством петровских постановок и стал работать «на два фронта»: пять опер для Петербурга — одну для Ораниенбаума. Так, именно по заказу Петра написал Арайя оперу Amor prigioniero (на либретто Метастазио, поставлена 27 июня 1755 в Ораниенбауме). Тетушка с ревностью относилась к музыкальному союзу своего капельмейстера с наследником и делить маэстро Арайю с большим двором Петру становилось все труднее. Тогда он взял к себе на работу помощника Арайи — юного Винченцо Манфредини. И правильно сделал. У Петра с Манфредини сложился замечательный творческий союз. Мало кто знает, что знаменитая опера Манфредини La Semiramide riconosciuta («Узнанная Семирамида»), которая до сих пор не сходит с мировой оперной сцены, была написана по заказу и при непосредственном участии Петра.
Поначалу все оперы — как в столичном театре, так и у Петра в Ораниенбауме — исполнялись итальянцами и сопровождались буклетом с переводом на русский язык. Первую попытку написать музыку прямо на русское либретто предпринял все тот же Арайя (опера «Цефал и Прокрис»). Но исполнять вокальные партии на русском языке итальянцам было сложно. Нужны были русские певцы, которых пока не существовало. Арайя выбирал из актеров драматического театра наиболее музыкальных и заставлял их петь. Но Петра такая ситуация не устраивала. Он терпеть не мог любительщины в принципе. И вот наследник решает создать в Ораниенбауме свою школу музыки и театра и начинает поиск талантливых детей. Заметьте, из простых бедных семей — он же был демократом и социалистом до мозга костей. Игру на скрипке в этой школе — и это очень важно! — преподавал Петр Федорович лично. Один из его учеников — Иван Хандошкин — почитается у нас и по сей день как основатель русской скрипичной традиции, хотя на деле лавры Хандошкина следовало бы отдать его учителю Петру. Таков был вклад императора в русскую музыкальную культуру. Не будет преувеличением сказать, что без Петра Третьего не было бы у нас ни Чайковского, ни Глинки, ни Мариинки, ни Большого.
Как и каждый профессиональный скрипач, Петр Федорович знал толк в музыкальных инструментах, и ему, конечно, хотелось и самому играть на скрипках больших мастеров. В результате он собрал ценнейшую коллекцию скрипок: кремонских, Амати, штайнеровских и других знаменитых мастеров, за которые он платил по пять и более сотен рублей. Как известно, скрипки больших мастеров обладают способностью на сотни лет переживать своих владельцев: один хозяин умирает — появляется другой. Хочется верить, что где-нибудь в мире до сих пор звучит скрипка, сохранившая следы прикосновения рук Петра Федоровича.
Ключевский, будучи человеком простым и в вопросах искусства явно несведущим, охарактеризовал музыкально-культурную деятельность Петра со своим обычным сарказмом. «На беду, император чувствовал влечение к игре на скрипке, считая себя совершенно серьезно виртуозом», — пишет историк. Тезис этот Ключевский заимствовал из мемуаров Екатерины. При этом императрицу-то как раз можно понять.
Во-первых, она никак не могла быть экспертом в сфере музыки по причине полного отсутствия у нее музыкального слуха. Об этом сообщает Дашкова, говоря, что все покатывались со смеху, когда Екатерина пыталась петь и не могла при этом попасть ни в одну ноту. Такое бывает. Для нее скрипка звучала бы неприятно, даже если бы ей пришлось слушать самого Паганини, а не то что собственного мужа. Возмущал Екатерину и тот факт, что супруг имел наглость играть на скрипке прямо в их супружеской спальне. Хотя что же тут возмутительного?! Вот если бы на тромбоне в спальне играл — это в самом деле возмутительно, потому что громко!
Во-вторых, ну не любила она мужа! Что бы он ни делал, все ее раздражало. Такое, увы, случается. Послушать, что вообще рассказывают друг про друга супруги, находящиеся на грани развода, — уши завянут. Какие доносы друг на друга строчат! Так что императрицу как женщину вполне можно понять. И психологически оправдать. И даже более того — посочувствовать. Только вот верить-то ей никак нельзя! Как же это могло случиться, что Ключевский ничтоже сумняшеся взял Екатеринино описание мужа на веру и не исполнил свой наипервейший профессиональный долг — не пошел разбираться в архивы? А ведь архивы находились в те годы в Кремле и идти-то ему было от здания Университета, где он читал лекции, каких-нибудь десять минут: пересек Манежную — и на месте! Почему не сопоставил Екатеринины высказывания с подлинными документами о петровском музыкальном театре, хранящимися и по сей день в Московской консерватории? Те же десять минут от Университета, только в другом направлении — вверх по Никитской! Часть 2. [1] Такое впечатление было, будто распрямилась сжатая пружина — резко, жестко и необратимо. Он слишком долго ждал — и вот настал его час. Своими указами он словно разил невидимого, но лютого врага.
Разил метко, справедливо. И останься Петр в живых, доведи дело реформ до конца — значение их для России было бы огромно. Судьбы страны могли сложиться совсем по-иному.
И до того хороши, смелы, красивы, дух захватывающи были эти вырвавшиеся из самой глубины его души указы — словно стихи из души поэта, что они не только не встречали сопротивления, но наоборот, были приняты с восторгом. В этой деятельности проявлялась вся его творческая натура.
Вся деятельность Петра за эти 186 дней, что он находился у власти, была, как и положено, задокументирована придворной канцелярией, записи велись день за днем в специальных дневниках — так называемых камер-фурьерских журналах. Заведовал канцелярией тогда Н. М. Голицын, вел журналы по его указанию некто Василий Рубановский. В архивах Зимнего сохранились все журналы за все годы существования российской монархии, кроме журналов за период с марта по август 1762 года — как раз тех, где записывались все деяния Петра. Есть мнение, что изъяты были эти журналы и уничтожены по указанию Орлова, поскольку содержащиеся в них сведения прямо противоречили насаждаемой им так называемой «официальной» точке зрения. Ну что ж, как говорил один известный следователь: попытка замести следы преступления есть доказательство преступления, а тот, кто это делает, и есть преступник. Но сохранились все-таки журналы за январь и февраль — первые месяцы царствования Петра. Сохранилось, кроме того, небольшое количество разнообразных документов, на первый взгляд отношения к делу не имеющих, но это только на первый взгляд. На самом же деле, ориентируясь на подобные документы, можно восстановить день за днем, час за часом работу императора. А работа эта была очень напряженной. Всего за 186 дней царствования Петр Федорович издал 220 (!) законодательных актов. И не просто создал, но еще и тщательно следил за их выполнением. Перед тем как облечь каждый указ в законченную письменную форму, Петр выносил идею и содержание на обсуждение в Сенат. Очевидно, ему очень важно было понять реакцию государственных мужей на его предложения.
Так, например, из записи в журналах от 17 января следует, что «по утру в 10-м часу Его Императорское Величество... изволил высочайший иметь выход в правительствующий сенат», где сообщил о намерении дать вольность дворянству, то есть дворяне получили право самостоятельно решать, поступать ли им на военную и государственную службу, выходить по желанию в отставку, свободно выезжать за границу и даже поступать на службу к иностранным государям. Эти слова были встречены в Сенате с ликованием, и на следующий день Сенат решил от имени благодарного дворянства воздвигнуть Петру золотую статую. Узнав об этом намерении, Петр ответил: «Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах моих подданных». Достойные и умные слова! Однако думается, что на подобное ликования в дворянстве по поводу этого указа он и рассчитывал. Ведь Петр далеко не был так прост, как порою казался (или хотел казаться!). В задуманном им неохватном по масштабам и еще никем никогда в мире не опробованном реформаторском марафоне очень важно было иметь влиятельных союзников. Или хотя бы не иметь влиятельных противников. Благодаря этому указу дворяне в своей преимущественной массе становились его решительными приверженцами. Чего он и добивался. Делая дворянству драгоценный подарок, Петр обеспечивал себе хорошо защищенный тыл для дальнейших действий. Важно также, что этот указ Петр выдал в первую очередь, что также свидетельствует о его государственном уме. Или, может, кто-то хочет утверждать, что появление этого указа в самом начале его деятельности было чистой случайностью? Этот знаменитый манифест увидел свет в законченном виде 18 февраля и вызвал колоссальный резонанс в обществе. По всем своим позициям этот закон был немыслим в привыкшей к рабству стране. И дело не только в том, что дворянам разрешалось свободно — без высочайшего изволения, как это было всегда, — покидать страну и возвращаться в нее по желанию, и по желанию же продолжать или прекращать военную и государственную службу. Еще важнее был призыв к гражданской совести дворян — несмотря на это официальное освобождение от обязательств по отношению к государству, Петр выражал надежду, что «все благородное российское дворянство, чувствуя толикие наши к ним и потомкам их щедроты, по своей к нам всеподданнической верности и усердию побуждены будут не укрываться от службы, но с ревностью и желанием в оную вступать и честным и незазорным образом оную по крайней возможности продолжать». И именно этот глубоко демократический по своей сути призыв — а не приказ! — и характеризует Петра как правителя, опередившего свое время на много столетий.
Петр, как обычно, преследовал скрытую цель — пробуждение гражданской совести и одновременно чувства человеческого достоинства у своих сограждан. Зачем ему это было нужно? Затем, что только такие люди в состоянии составить демократическое общество. Подавленные столетиями тоталитаризма, закрепощенные внутренне, жители России должны были постепенно отвыкать от всего, что способствовало их рабскому унижению — от несвободы.
Эту же цель, но уже совсем открыто содержал и указ от 21 февраля об упразднении Тайной канцелярии. Текст указа удивителен. Петр охарактеризовал организацию Меньшикова — Толстого следующим образом: «Злым, подлым и бездельным людям подавала она способ злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей». Император, стремясь «неповинных людей от напрасных арестов, а иногда и самих истязаний защищать, но паче и самым злонравным пресечь пути к произведению в действо их ненависти, мщения и клеветы», объявляет, что «вышеупомянутая Тайная розыскных дел канцелярия уничтожается отныне навсегда, а дела оной имеют быть взяты в Сенат, но за печатью к вечному забвению в архив положатся». Обращает на себя внимание эмоциональная окраска этого официального документа, слова «ненавистное, подлое, неповинное, мщение, клевета» — такого не было в истории ни до, ни после Петра. Так мог говорить и мыслить только человек с высокой душой и пламенем в сердце, готовый без страха броситься на борьбу со злом, жертвовать собой за справедливость — одним словом, великий революционер и преобразователь.
Однако было бы неверно думать, что в своем законотворчестве Петр опирался только на эмоции. Отнюдь. Там, где это было необходимо, он проявлял мудрую сдержанность, осторожность и дипломатическое чутье. Это касается, например, Указа о свободе совести. Он был самым сложным, так как затрагивал веками укоренившиеся стереотипы национального менталитета, и его Петр Федорович осуществлял в несколько этапов. Для начала указом от 29 января 1762 г. император положил конец преследованиям староверов. Затем манифестом от 28 февраля бежавшим от религиозных и политических преследований за рубеж «разного звания людям, также раскольникам, купцам, помещичьим крестьянам, дворовым людям и воинским дезертирам» предлагалось возвращаться в Россию «без всякой боязни и страха». Староверы после этого указа стали почитать Петра III своим заступником, а связанные с гонениями за старую веру случаи самосожжения прекратились. В указе также отмечалось, что «наряду с православными в России и иноверные, яко магометане и идолопоклонники состоят... отвращать должно не принуждением и огорчением их, от которого они, бегая за границу, в том же состоянии множественным числом проживают бесполезно... а другими способами... кои представятся о исправлении нравов и о большем просвещении народа». Мотивировался этот закон необходимостью «в сохранении и приумножении российского народа». Идея эта впервые была озвучена Ломоносовым в одноименном трактате, где ученый доказывал, что сбежавшие россияне — это ущерб стране, пусть лучше живут дома и трудятся на пользу отечеству. Петр не только читал эту работу своего ученого друга, но и неоднократно обсуждал с автором его идею, прогуливаясь по аллеям Ораниенбаума. Однако на самом деле для Петра этот тезис о приумножении народа был вторичным. Он просто использовал его для маскировки главного смысла своего указа: права на свободу совести, основывающегося на просвещении и образовании. Одновременно этим указом Петр наносил мощный удар по православной церкви. Мы все знаем, что церковь в тогдашней России была настолько сильна, что любые попытки ограничить ее влияние на подданных были для нее не опаснее комариных укусов. Петр это тоже хорошо понимал. Для того чтобы идеи, провозглашенные в «антицерковных» указах, смогли осуществиться, нужно было для начала экономически ослабить церковь. Это можно было сделать, например, через конфискацию церковно-монастырских имений и передачу управления ими в руки государства. Таким образом, церковь бы лишилась огромного источника дохода, и ей остались бы лишь пожертвования. Эту так называемую секуляризацию пытался провести еще его дед Петр Первый в 1701 году. Но даже он, могущественный и великий хозяин Земли Русской, был вынужден тогда отступить, удовлетворившись лишь созданием Синода взамен уничтоженной Патриархии. Об ограничении влияния церкви задумывалась и Елизавета Петровна. Но и она не отважилась на решительные меры.
Сложность подобной акции заключалась в том, что, будучи в целом справедливой и направленной на народное благо, в России она могла быть истолкована также и как антинародная. С одной стороны, огромные доходы, извлекаемые из различной собственности и из пожертвований, церковь использует исключительно на самое себя: на строительство и излишнее украшение церквей, на обогащение высших церковных иерархов. И лишь в самом минимальном количестве — на помощь нуждающимся. Гуманитарные акции в православной церкви — большая редкость. Церковно-приходские больницы, школы и приюты находились в весьма плачевном состоянии. С другой стороны, прихожане с таким положением вещей были полностью согласны. И лишить их церковь ее безумной роскоши — значило оскорбить чувства верующих. Знакомая ситуация, не правда ли? Что ж, в этом заключается парадокс православия. И вполне естественно, что все властители уклонялись от столь деликатного и взрывоопасного дела. Но слабый и болезненный Петр оказался душою значительно крепче своих могучих предшественников (равно как и потомков) — и он решился. Разработка следующего указа этой серии потребовала от императора колоссального напряжения сил. Штелин — в прошлом его воспитатель, а сейчас просто близкий человек — пишет: «Трудится над проектом Петра Великого об отобрании монастырских поместий и о назначении особенной Экономической коллегии для управления ими... Он берет манифест к себе в кабинет, чтобы еще рассмотреть его и дополнить замечаниями». В принципе, Петр старается быть осторожным, словно перед ним опасная ядовитая змея и делать резкие движения опасно. Текст указа начинается длинной преамбулой, что идея эта, дескать, принадлежит Петру Великому и даже покойная императрица Елизавета ее одобряла. Столько благолепия и сдержанности, никаких эмоций, как в предыдущих указах. Но это только в начале. Затем следует полная иронии фраза, что единственная цель императора, которую преследует он этим указом, — «монашествующих, яко сего временного жития отрекшихся, освободить от житейских и мирских попечений». Ай да Петр Федорович! Что за смелость — аж дух захватывает! И в самом деле, раз уж избрал человече укрыться от мирской суеты за толстыми стенами обители, так и не след ему более печалиться о земных делах, ведь правда? И раз дал обет нестяжания — к чему тебе земли и хозяйство? Но еще важнее в этом указе малозаметное на первый взгляд добавление: так как все церковные земельные владения переходят в собственность государства, то и работающие на этих землях крепостные освобождались от прежних повинностей, наделялись землей и переводились в ведение государства. «Крестьянам отдать землю, которую они прежде пахали на архиереев, монастыри и церкви», — написал Петр. Это был шаг в сторону отмены крепостного права. Пусть не впрямую — все равно крестьяне должны были подневольно работать на государство, и пусть не повсеместно, а только на бывших церковных землях. Шаг очень осторожный. Но в народе понятый правильно: наконец-то пришел царь-освободитель!
Для тех, кто сомневается в правомерности такого вывода, предлагаю поверить историю математикой. Сие не так уж сложно:
В середине XVII века население Российской империи составляло примерно 5,5 миллиона человек.
Среди них крепостных было примерно 3,5 миллиона человек.
В Переяславской провинции (позднее — уезде) Московской губернии проживало 33 000 крестьян, было 4 крупных помещика землевладельца и 9 монастырей.
Эти девять монастырей владели вместе 15 тысячами крестьян, то есть одному монастырю принадлежало примерно 1600 крестьян.
В Российской империи было 1200 монастырей. Значит, им вместе принадлежал 1 миллион 920 тысяч крестьян.
1 920 000 крестьян — это почти 55% от всех крепостных России.
То есть реформа Петра предполагала выведение из крепостной зависимости более половины всех крестьян страны. Что это, как не отмена крепостного права?
Теперь понятно, почему ни один из царей ни до, ни после Петра не был так любим в народе, как Петр Третий. И эту любовь докажут русские люди после его смерти — докажут страшными кровавыми бунтами.
Понимая, что этот указ, в отличие от предыдущих, может встретить сопротивление, Петр повелевает дальше уже без всякой иронии, но жестко и гневно — Сенату, ввиду «важности сей материи», не тратить время «в бесплодных советованиях» с Синодом и «помянутое узаконение... в действительное исполнение привести». Для управления церковными и монастырскими имениями создать Экономическую коллегию с конторой в Петербурге. Церковнослужителей перевести на государственное содержание «согласно штату». Баста!
Указом о коммерции от 28 марта Петр объявляет налоговые льготы купечеству и начинающим промышленникам, отменяет ограничения по применению вольнонаемного труда на мануфактурах. Предлагает меры по расширению экспорта хлеба и другой сельскохозяйственной продукции, одновременно озвучивает запрет ввозить в страну сахар, сырье для ситценабивных предприятий и другие товары, производство которых было более или менее налажено в России.
А 25 мая, после тщательных расчетов и в поддержку Указа о коммерции, Петр объявляет Сенату именной Указ об учреждении банка: «Учреждение знатного государственного банка, в котором бы все и каждый по мере своего капитала и произволения за умеренные проценты пользоваться могли, и хождение банковых билетов представилось тотчас яко самое лучшее и многими в Европе примерами изведанное средство. Оставляя времени великую от банка всему государству пользу дать чувствовать и приохотить, чтоб партикулярными своими капиталами в оном участвовали, хотим теперь собственно от нас сие важное всей империи, а паче купечеству и коммерции показать благодеяние...» Было и еще один должок, который не давал Петру покоя с детства, с того самого мгновения, как он впервые пересек границу России и у него на глазах был избит станционный смотритель. Этой теме — гуманному обращении с нижестоящими — посвятил он ряд указов. 28 января за жестокость при «управлении деревень,...которое не к пользе, но к разорению крестьянства последовать может» указом были отняты права на имение у помещицы Е. Н. Гольштайн-Бек.
7 февраля «за невинное терпение пыток дворовых людей» была пострижена в монастырь помещица Зотова, а ее имущество конфисковано для выплаты компенсации пострадавшим. 25 февраля за доведение до смерти дворового человека воронежский поручик Нестеров был навечно сослан в Нерчинск. 9 марта в указе предписывалось «солдат, матросов и других нижних чинов не штрафовать отныне бесчестными наказаниями». И так далее. При этом в русском законодательстве убийство крепостных было впервые квалифицировано как «тиранское мучение». И это — прошу заметить! — в стране, где все избивали всех: хозяева били слуг, офицеры избивали солдат, ездоки колотили кучеров, помещики издевались над крестьянами, один прохожий мог спокойно избить другого прохожего, если тот его случайно задел плечом и тому подобное.
Как видим, даже такие, казалось бы, малые указы были продиктованы демократическим мировоззрением и направлены в пользу простых людей.
В стране повеяло ветром перемен, ветром свободы. Имя Петра превращалось в забитом притесненном народе в символ надежды. А он продолжал погонять неповоротливую и проржавевшую государственную машину, словно предчувствовал, что времени для осуществления всех своих задумок у него было в обрез.
[1]