ИССЛЕДОВАНИЕ КОСМИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ

Моя первая встреча с ЛСД

Опыт, о котором я собираюсь рассказать, был, без сомнения, одним из наиболее важных и значительных во всей моей жизни. Хотя он и длился всего несколько часов, а его наиболее значительная часть – всего около десяти минут, он дал мне как профессионалу совершенно иное направление исследований, отличное от того, к которому меня готовили. Этому направлению я страстно и упорно следую и по сей день. Оно спровоцировало во мне процесс глубокой личной трансформации и духовного пробуждения. Сегодня, почти пятьдесят лет спустя, я рассматриваю этот опыт как своего рода посвящение, подобное тому, которое предлагалось участникам древних мистерий.

Эта история возвращает нас к концу моей учебы и началу самостоятельной карьеры психиатра. В середине 1950-х годов отделение Психиатрии медицинского факультета Карлова университета в Праге, где я учился, началось исследование меллерила, одного из самых первых транквилизаторов, производимых фармацевтической лабораторией Сандоз в Базеле, Швейцария, и, начиная с четвертого курса, я стал студентом-волонтером. У моего преподавателя было налажено сотрудничество с Sandoz, и время от времени, он получал от них бесплатные образцы их продукции. В рамках этого сотрудничества он получил некоторое количество диэтиламида лизергиновой кислоты или ЛСД-25, нового вещества с экстраординарными психоактивными свойствами.

Поразительное воздействие этого сложного вещества на человеческую психику было открыто в апреле 1943 года ведущим химиком компании Сандоз доктором Альбертом Хофманом, который случайно отравился им, синтезируя вещество в своей лаборатории. Когда это случилось, ему пришлось прервать работу в лаборатории в середине дня, поскольку он почувствовал странное беспокойство и головокружение. Эти ощущения сменились странным, похожим на сон состоянием, с потоком фантастических образов и калейдоскопической сменой красок, которые длились около двух часов.

Три дня спустя доктор Хофман решил принять строго отмеренную дозу ЛСД, чтобы подтвердить возникшие подозрения, что своим необычным психическим состоянием он обязан именно отравлению этим веществом. Хотя это было вполне разумным допущением, он не мог себе представить каким образом наркотик проник в его организм. Во время этого, на сей раз запланированного опыта, он проглотил 250 микрограмм ЛСД, что, «будучи человеком консервативным» он считал «минимальной дозой». Эта оценка была основана на том факте, что алкалоиды спорыньи обычно принимаются дозой в 1 миллиграмм. Хофман не мог знать, что проглотил вещество беспрецедентной силы, самый сильный психоактивный наркотик из всех, которые когда-либо были открыты. В клинических исследованиях, проведенных в 50-х – 60-х годах, доза, принятая Альбертом Хофманом была признана очень высокой, требующей нескольких часов подготовки к сессии, присутствия двух медиков и ночи под наблюдением в клинике, с последующим интервью.

Поскольку многие истории, рассказанные в этой книге, связаны с ЛСД, я коротко опишу этот исторический эксперимент. Через час после приема 250 микрограмм ЛСД-25, Альберт Хофман понял, что не может продолжать работу, и попросил ассистента проводить его домой. Поскольку использование автомобилей в военное время было ограничено, они воспользовались велосипедами. Отчет Хофмана о том, как он ехал на велосипеде по улицам Базеля под влиянием большой дозы ЛСД, стал легендой. После того, как он приехал домой, он почувствовал, что им овладели демоны, и испугался, что сходит с ума. Добросердечный сосед, который принес ему молоко, представился ему злой колдуньей, которая пытается его заколдовать, а физическое состояние самого Хофмана было столь ужасно, что он решил, что умирает, и попросил ассистента вызвать ему врача.

К тому времени, когда в доме появился врач, пик кризиса уже миновал, и состояние Альберта Хофмана радикально изменилось. Он больше не умирал, а только что пережил собственное появление на свет и чувствовал себя возрожденным, молодым и полным жизненных сил. Весь день после эксперимента с ЛСД Хофман чувствовал себя прекрасно – и физически, и психически. О своем необычном опыте Хофман написал доклад своему начальнику, доктору Артуру Штоллю. Случилось так, что сын доктора Штолля Вернер, психиатр, работающий в Цюрихе, был весьма заинтересован в исследовании воздействия ЛСД в клинических условиях. Его исследовательский доклад о воздействии ЛСД-25 на группу обычных людей-добровольцев и пациентов психиатра был опубликован в 1947 году и немедленно стал в научном мире сенсацией.

Ранние работы Вернера Штолля по изучению ЛСД показали, что даже минимальные дозы этого необычного вещества – порядка миллионной доли грамма – способны глубоко изменять сознание объектов эксперимента на срок от шести до десяти часов. Представители компании Сандоз стали предоставлять образцы ЛСД исследователям и психотерапевтам по всему миру в обмен на сведения о его воздействии и потенциале. Они хотели знать, возможно ли законное использование этого вещества в психологии и психиатрии. Экспериментальные исследования доктора Штолля выявили некоторые совпадения между ощущениями при приеме ЛСД и симптоматикой психозов, имеющих естественное происхождение. Поэтому казалось, что изучение подобных «экспериментальных психозов» может дать интересные прозрения, касающиеся психотических состояний естественного происхождения, и, в особенности, шизофрении, этого наиболее загадочного из психических расстройств.

В приложении к образцам, предоставляемым компанией Сандоз, была небольшая записка, которая коренным образом изменила мою личную жизнь и профессиональную карьеру. В ней говорилось, что это вещество может быть использовано как революционный, нетрадиционный обучающий инструмент для профессионалов, занимающихся душевным здоровьем пациентов-психотиков. Возможность переживания обратимого «экспериментального психоза» казалась для психиатров, психологов, нянечек, социальных работников и студентов-психологов прекрасным шансом получить уникальный личный опыт познания внутреннего мира пациентов и научится лучше их понимать, получить возможность более эффективно общаться с ними, и, в результате, более успешно их лечить.

Я был сильно взволнован такой потрясающей возможностью и попросил своего преподавателя, доктора Георга Роубичека, дать мне ЛСД. К несчастью, персонал психиатрической клиники решил, что, по целому ряду причин, студенты не могут быть добровольцами. Однако доктор Роубичек был слишком занят для того, чтобы тратить несколько часов на сеансы с применением ЛСД с каждым из подопытных, и нуждался в помощи. Никто не возражал против того, чтобы я участвовал в сессиях в качестве наблюдателя и вел записи. Таким образом, я присутствовал на сессиях многих чешских психиатров и психологов, известных художников и многих других интересных людей еще до того, как сам стал объектом экспериментов. К тому времени, как я закончил медицинский факультет и получил необходимую квалификацию, мои аппетиты в этой области постоянно подогревались фантастическими отчетами о переживаниях, которым я был свидетелем.

Осенью 1956 года, после того, как я закончил медицинский факультет, я, наконец-то, смог и сам попробовать. Доктора Роубичека особенно интересовали исследования электрической активности мозга. Одним из непременных условий участия в ЛСД-сессиях было снятие электроэнцефалограммы непосредственно перед сессией, во время нее и после. В дополнение к этому, во время моей сессии доктора Роубичека особенно заинтриговало то, что называют стимуляцией, или подгонкой ритма волн головного мозга. Может ли мозг под воздействием ЛСД быть способным воспринять входящую частоту большего диапазона, если его предварительно подготовить вспышками стробоскопа различной длительности. Страстно желая испытать воздействие ЛСД, я согласился на снятие электроэнцефалограммы и на то, чтобы мои мозговые волны были «захвачены». Мой брат Пол, который был студентом-медиком и сильно интересовался психиатрией, согласился наблюдать за этой сессией.

Я начал ощущать воздействие ЛСД через сорок пять минут после его приема. Сначала, это было легкое недомогание, головокружение и тошнота, затем эти симптомы исчезли и сменились демонстрацией неправдоподобно красочных абстрактных и геометрических видений, чередующихся перед моим мысленным взором со скоростью картинок в калейдоскопе. Часть из них напоминала изысканные витражи цветного стекла в средневековом готическом соборе, а другие – арабески мусульманских мечетей. Чтобы описать изящество этих видений, я сравнил бы их с «Тысячью и одной ночью» Шахерезады и ошеломляющей красотой Альгамбры и Шанду – в то время это были единственные сравнения, пришедшие мне в голову. Сегодня я уверен, что моя психика каким-то образом породила дикое множество фрактальных образов, подобных графическим изображениям нелинейных уравнений, которые может выдать современный компьютер.

По мере того, как продолжалась сессия, мои переживания блуждали вокруг да около этого царства эстетических восторгов, и сменились нежданной встречей и конфронтацией с моим подсознанием. Трудно подобрать слова к этой хмельной фуге эмоций, видений и разъясняющих прозрений, касающихся моей собственной жизни и существования в целом, ставших внезапно доступными для меня на этом уровне. Это было столь глубоко и сокрушительно, что немедленно затмило мой прежний интерес к психоанализу Фрейда. Я не мог поверить, сколь многому я научился за эти несколько часов. Захватывающий дыхание пир красок и изобилие психологических откровений – их и самих по себе было бы достаточно для того, чтобы превратить мое первое знакомство с ЛСД в поистине запоминающееся событие.

Однако был и другой аспект этой сессии, который превзошел все, что тогда случилось. Где-то между третьим и четвертым часом сессии ассистентка доктора Роубичека сообщила, что пора снимать ЭЭГ. Она увела меня в маленькую кабинку, осторожно наклеила электроды по все поверхности моей головы и попросила лечь и закрыть глаза, а затем разместила над головой огромную лампу стробоскопа и включила ее. В этот момент воздействие наркотика достигло наивысшей точки, и это весьма усилило действие стробоскопа.

Меня поразило видение света огромной силы и сверхъестественной красоты. Увиденное заставило меня вспомнить те рассказы о мистических событиях, о которых я читал в духовной литературе, где видения божественного света сравнивались с сиянием «миллионов солнц». Мне пришло в голову, что это могло выглядеть как эпицентр атомного взрыва в Хиросиме или Нагасаки. Сегодня я думаю, что это, скорее, похоже на Дхармакаю, или Изначальный ясный свет, свечение неописуемой яркости, которое, согласно тибетской Книге Мертвых, «Бардо тодрол», является нам в момент смерти.

Я почувствовал, как удар божественной молнии выбил мое сознание из тела. Я перестал осознавать присутствие ассистентки, лаборатории, психиатрической клиники, Праги и всей планеты. Мое сознание распространялось с невообразимой быстротой и достигло космических измерений. Границ и различий между мной и мирозданием больше не существовало. Лаборантка старательно выполняла свои обязанности: она постепенно изменяла частоту стробоскопа от двух до шести вспышек в секунду и обратно и потом, на короткое время, поместила его в середину альфа-диапазона, тета-диапазона и, наконец, дельта-диапазона. Когда это произошло, я обнаружил, что нахожусь в центре космической драмы невообразимых измерений.

В астрономической литературе, которую я позднее нашел и прочитал, я нашел названия для некоторых фантастических событий, которые пережил во время этих необыкновенных десяти минут – Большой Взрыв, проход сквозь черные и белые дыры, идентификация с взрывающимися сверхновыми и коллапсирующими звездами, и многими другими странными явлениями. Хотя у меня нет слов, адекватно описывающих то, что со мной произошло, но нет и никаких сомнений в том, что пережитое мною очень близко к тому, что я узнал из великих мистических текстов всего мира. Даже тогда, когда моя психика подверглась глубокому воздействию ЛСД, я смог оценить всю комичность и парадоксальность ситуации. Божественное проявление забрало меня в середине серьезного научного эксперимента, использующего вещество, созданное в пробирке химиком двадцатого века, и проводимого в психиатрической клинике страны, которая тяготела к Советскому Союзу и управлялась марксистским режимом.

Этот день отметил начало моего радикального расхождения с традиционным мышлением в психиатрии и монистическим материализмом западной науки. Я вышел из этого переживания, затронувшего самую мою суть, потрясенный его силой. Тогда я еще не верил, что потенциал для мистического опыта является естественным для любого человеческого существа по праву рождения, и приписал все это воздействию ЛСД. Я чувствовал, что изучение необычных состояний сознания в целом и, в особенности тех, что вызваны воздействием галлюциногенов, насколько я в состоянии себе представить, самая интересная область психиатрии. Я понял, что, при соответствующих условиях, состояния, вызванные воздействием галлюциногенов – куда больше, чем просто грезы, которые играют такую решающую роль в психоанализе – действительно являются, если использовать слова Фрейда, «царским путем в подсознание». И, прямо там и тогда, я решил посвятить жизнь изучению необычных состояний сознания.

Часть 1

МИСТЕРИЯ СИНХРОНИИ

Сумерки заводной вселенной

Многие из нас сталкивались с ситуациями, когда видимая логичной и предсказуемой ткань повседневной реальности, сплетенная из сложных цепочек причин и следствий, кажется, рвется на части, и мы переживаем ошеломляющее и невероятное случайное стечение обстоятельств. Во время холотропных состояний сознания, подобные нарушения линейной причинности происходят столь часто, что вызывают серьезные вопросы о той картине мира, на которой мы выросли. Поскольку это необычное явление играет такую важную роль во многих историях, вошедших в эту книгу, я кратко опишу его значимость для понимания природы реальности, сознания и человеческой психики.

Ученым, который поднял проблему значащих совпадений, бросающих вызов рациональным объяснениям, перед академическими кругами, был швейцарский психиатр Карл Густав Юнг. Осознавая то, насколько непоколебима вера в несгибаемый детерминизм, представляющий собой краеугольный камень западной научной картины мира, он медлил больше двадцати лет, прежде чем опубликовать свое открытие. Ожидая, что ответом будет жесткое недоверие и резкая критика его коллег, он хотел быть уверенным, что сможет подтвердить свои еретические утверждения сотнями примеров. В итоге он изложил свои потрясающие наблюдения в знаменитом эссе, озаглавленном «Синхрония: Некаузальный связующий принцип» (Synchronicity: An Acausal Connecting Principle, Юнг, 1960а).

Юнг начал свое эссе с примеров необыкновенных совпадений, время от времени случающихся в обычной жизни. Он упомянул австрийского биолога ламаркианского толка Пауля Каммерера, чья трагическая жизнь была популяризирована в книге Артура Кёстлера «Дело о жабе-повитухе» (The Case of the Midwife Toad; Koestler, 1971), и который был одним из первых людей, заинтересовавшихся этим явлением и его научным значением. Одно из примечательных совпадений, о которых рассказывает Каммерер, произошло тогда, когда, в один и тот же день, он купил трамвайный билет и билет в театр с одним и тем же номером. Но и это еще не все – тем же вечером он услышал ту же последовательность цифр в качестве телефонного номера, который был ему нужен.

В этой работе Юнг также пересказывает забавную историю некоего месье Дешама и особого рода пудинга со сливами, рассказанную известным французским астрономом Фламмарионом. Будучи мальчиком, Дешам получил кусок этого особого пудинга от месье де Фонжибю. Десять последующих лет он не имел возможности снова попробовать это редкое блюдо, пока не увидел его в меню одного из парижских ресторанов. Он попросил официанта принести его, но выяснилось, что последний кусок этого пудинга уже заказан и заказан именно месье де Фонжибю, который случайно зашел в этот ресторан именно в этот день.

Много лет спустя месье Дешам был приглашен на ужин, на котором этот пудинг должен был быть, что называется, гвоздем программы. Поглощая его, Дешам подумал, что не хватает только месье де Фонжибю, который впервые познакомил его с этим деликатесом, и без которого не обошлась его вторая встреча с этим блюдом в парижском ресторане. В эту минуту зазвонил дверной колокольчик и в комнату вошел пожилой мужчина, выглядевший очень смущенным. Это был месье де Фонжибю, оказавшийся здесь совершенно случайно – ему просто дали неверный адрес.

Существование подобных невероятных совпадений трудно привести в соответствие с теми законами мироздания, которые были выработаны материалистической наукой, описывающей мир с точки зрения причинно-следственных связей. И возможность того, что что-то подобное произойдет случайно, настолько бесконечно мала, что не может даже рассматриваться в качестве серьезного объяснения. Гораздо проще представить себе, что подобные совпадения имеют какое-то глубокое значение, и они являются результатом шутки космического разума. Это объяснение особенно правдоподобно, если совпадения содержит элемент юмора, как оно часто и случается. Хотя случайности подобного рода чрезвычайно интересны и сами по себе, работы Карла Густава Юнга добавляют другое завораживающее измерение к этому вызывающему аномальному явлению.

В ситуациях, описанных Каммерером и Фламмарионом, встречаются невероятные совпадения, и история со сливовым пудингом не лишена смешных моментов. Однако обе истории описывают происходящее в материальном мире. Наблюдения Юнга добавляют завораживающее измерение этому приводящему в замешательство явлению. Он описывает многие случаи того, что он называет «синхронией» – примечательные совпадения, в которых различные события в согласованной реальности многозначительно связаны с внутрипсихическими переживаниями, такими, как сны или видения. Юнг определяет синхронию как «эпизоды психического состояния, совпадающие во времени с одним или более внешними событиями, которые воспринимаются как глубоко значимые параллели состоянию души индивида в данный момент». Ситуации подобного рода показывают, что наша психика может вступать в легкое взаимодействие с тем, что представляется миром материи. Факт, что что-то подобное эффективно размывает границы между субъективной и объективной реальностью.

Борясь с этим явлением, Юнг сильно заинтересовался развитием квантово-релятивистской физики и радикально-новым взглядом на мир, который она предлагала. Он много общался с Вольфгангом Паули, одним из основателей квантовой физики, который был его клиентом и близким другом. Под руководством Паули Юнг ознакомился с революционными концепциями современной физики, включая и те, которые бросают вызов детерминистскому мышлению и линейным причинно-следственным связям. Юнг осознал, что его собственные наблюдения становятся куда более правдоподобными и приемлемыми в контексте нового образа реальности, который только начинает зарождаться. Дополнительную поддержку идеям Карла Густава Юнга оказал не кто иной, как сам Альберт Эйнштейн, который, нанеся Юнгу визит, поддержал его идею синхронии, поскольку она полностью соответствовала новым открытиям в области физики (Юнг, 1973). К концу своей жизни, Юнг настолько убедился в важности той роли, которую играет синхрония в естественном порядке вещей, что начал руководствоваться им в повседневной жизни.

Наиболее известным случаем синхронии в жизни самого Юнга было то, что произошло во время сеанса психотерапии с одной из его клиенток. Эта пациентка очень сильно сопротивлялась воздействию психотерапии, ей не нравилось, как Юнг интерпретировал результаты сессий, как и сама идея трансперсональных реальностей. Во время анализа одного из ее снов, характерной чертой которого являлся золотой скарабей, когда терапия зашла в тупик, Юнг услышал, как что-то стучит в оконное стекло. Он пошел посмотреть, в чем дело, и увидел на наружном подоконнике сияющего жука, пытающегося пробраться в комнату. Это был очень редкий вид жука, ближайший аналог золотого скарабея, который только можно найти на этой широте. Никогда прежде с Юнгом не происходило ничего подобного. Он открыл окно, перенес жука в комнату и показал недоверчивой клиентке. Это сверхъестественное совпадение стало важным поворотным пунктом в терапии той женщины.

Наблюдения за случаями синхронии оказало глубокое воздействие на образ мышления и работу самого Юнга, особенно на его понимание архетипов – фундаментальных управляющих и организующих принципов коллективного бессознательного. Открытие архетипов и их роли в человеческой психике представляет собой наиболее важный вклад Юнга в психологию. Большую часть своей профессиональной карьеры Юнг находился под сильным влиянием декартово-кантианской концепции, господствовавшей среди представителей западной науки, с четким разделением на объективное и субъективное, внутреннее и внешнее. Находясь под влиянием ее чар, он сначала видел архетипы как внеиндивидуальные, но, по сути, чрезвычайно внутрипсихические принципы, сравнимые с биологическими инстинктами. Он предполагал, что базовая матрица для них жестко впечатана в мозг и передается из поколения в поколение.

Существование синхронных событий заставило Юнга понять, что архетипы являлись сверхъестественными как для психики, так и для материального мира, и были самостоятельными паттернами значений, которые несут информацию и психике, и материи. Юнг увидел, что архетипы создают мост между внутренним и внешним, и предполагают существование сумеречной зоны между материей и сознанием. По этой причине Юнг начал предполагать наличие в архетипах «психоидных» (т.е. психоподобных) качеств. Штефан Холлер дал глубокому пониманию Юнгом архетипов ёмкое и поэтичное описание: «Проявление архетипа в случаях синхронии – потрясающий феномен, если не истинное волшебство: будто на пороге вашего дома появилось какое-то сверхъестественное существо. Сочетая в себе и физическую, и психическую природу, оно подобно двуликому богу Янусу. Два лица архетипа соединяются в одной голове смысла» (Холлер, 1994). Следом за публикацией эссе о синхронии, эта концепция становится все более важной для науки, и темой для многих статей и книг (например, фон Франц, 1980; Азиз, 1990; Мансфельд, 1995).

Я участвовал в исследованиях сознания более пятидесяти лет и был свидетелем большого количества необычных совпадений у моих клиентов, слышал множество историй о них от моих коллег-исследователей и психотерапевтов, и сам пережил несколько сотен подобных случаев. Для этой книги я отобрал из своей обширной коллекции несколько самых интересных историй. Самая первая немного похожа на историю Юнга с золотым жуком тем, что в ней тоже появляется насекомое, причем именно там и тогда, когда это наименее вероятно.

ПУТИ ЖИВОТНЫХ ЭНЕРГИЙ

Молящийся богомол в Манхеттене

Во время одного из своих многочисленных семинаров в институте Эсален, Биг Сур, наш друг и учитель Джозеф Кемпбелл долго рассуждал о своей любимой теме – работе Карла Юнга и его революционном вкладе в понимание мифологии и психологии, и, во время лекции мимоходом упомянул феномен синхронии. Один из слушателей не был знаком с этим термином и, прервав Джо, попросил его объяснить, что такое синхрония. После краткого определения и описания концепции, Джо решил проиллюстрировать объяснение фактическим примером. Вместо того чтобы привести историю Юнга со скарабеем, он решил поделиться примером фантастического совпадения из своей собственной жизни.

Перед переездом на Гавайи, уже будучи достаточно пожилыми людьми, Джо и его жена Джин Эрдман жили в нью-йоркском районе Гринидж-Виллидж. Их комнаты находились на четырнадцатом этаже высотного дома на углу Уэйверли-Плейс и Шестой авеню. В кабинете Джо было две пары окон, одна из которых смотрела на реку Гудзон, другая – на Шестую авеню. Из одних открывался прелестный вид на реку и в хорошую погоду эти окна были всегда открыты. Вид из другой пары окон не представлял собой ничего интересного, и Кемпбеллы их почти не открывали. По словам Джо, они вряд ли открывали их чаще, чем два или три раза за все сорок с чем-то лет, которые прожили в этом доме.

Однажды, в самом начале 1980-х, Джо работал в кабинете над своим главным трудом «Пути животных энергий», всемирной энциклопедией мифологии шаманизма. В то время он писал главу, посвященную мифологии африканских бушменов – племени, живущего в пустыне Калахари. Одним из наиболее важных божеств бушменского пантеона является Богомол, сочетающий в себе черты Обманщика и Бога-создателя. Джо был глубоко погружен в работу, на столе вокруг него лежали статьи и книги, посвященные этому вопросу. Огромное впечатление произвела на него история, рассказанная Лоренсом ван дер Постом о своей няне Кларе, наполовину бушменке, которая заботилась о нас с самого рождения. Ван дер Пост необыкновенно ярко помнил те моменты своего детства, когда Клара беседовала с Молящимся Богомолом: когда она говорила с представителями этого вида и задавала конкретные вопросы, насекомые, похоже, должным образом отвечали ей движениями тела и ног.

В какой-то момент Джо внезапно почувствовал непреодолимое и абсолютно иррациональное желание встать и открыть одно из окон, выходящих на Шестую авеню – тех самых окон, вид из которых был так скучен, и которые все время оставались закрытыми. Как только Джо открыл окно, он немедленно посмотрел вправо, не понимая, почему он это делает. Думаю, что богомол – это не то, что вы ожидаете встретить на Манхеттене, однако же, он был там – довольно крупный экземпляр, медленно ползущий вверх по стене на четырнадцатом этаже многоэтажного здания в деловой части Манхеттена. По словам Джо, богомол повернул голову и посмотрел на него многозначительным взглядом. Хотя эта встреча длилась всего несколько секунд, она явно была сверхъестественной, и произвела на Джо глубокое впечатление. Он утверждал, что всего за несколько минут до этого прочитал в истории Ван дер Поста буквально следующее: «В лице богомолов есть что-то странно человеческое: их заостренный подбородок, высокие скулы и желтая кожа делают их похожими на лица самих бушменов».

Появление богомола на четырнадцатом этаже многоэтажного дома в самом центре Манхеттена, и само по себе очень необычная случайность, но если учитывать время, когда он появился, совпадающее с погружением Джо в мифологию бушменов пустыни Калахари, и неожиданное побуждение открыть окно и посмотреть в конкретную сторону, статистическая невероятность подобной последовательности событий становится воистину астрономической. Только твердокаменный материалист, безоговорочно и квазирелигиозно преданный собственной картине мира, может поверить, что все это могло быть простой случайностью.

Традиционная психиатрия не делает различия между истинной синхронией и психотически неправильными истолкованиями событий окружающего мира. Поскольку материалистическая картина мира излишне детерминистична и не признает возможности подлежащих интерпретации совпадений, то любой намек на необычные совпадения в рассказе клиента будет автоматически истолкован как ошибочное соотнесение – синдром серьезного душевного расстройства. Однако в существовании истинной синхронии не может быть никаких сомнений, поскольку любой человек, получивший доступ к фактам, признает, что эти совпадения лежат за пределами разумных статистических вероятностей. И это, безусловно, касается необычной встречи Джо с богомолом.

КОРОЛЕВА УМИРАЕТ

Когда сны предсказывают, что принесет день

В 1964 году я был приглашен Джошуа Бирером, британским психиатром, принять участие в проходившем в Лондоне конгрессе Социальной психологии – Джошуа был его организатором и координатором. Моя лекция была частью симпозиума по ЛСД-психиатрии, который дал мне возможность встретиться с несколькими знаменитыми пионерами изучения воздействия психоделиков, с работой которых я прежде был знаком лишь по написанным ими книгам и статьям. Там я встретился с двумя замечательными женщинами, британскими психотерапевтами Джойс Мартин и Полиной МакКририк. Они прошли подготовку по фрейдистскому психоанализу, но теперь занимались психотерапией с применением ЛСД в роскошном доме Джойс на знаменитой лондонской Уэлбек-стрит. Вдвоем они разработали «терапию слияния» (fusion therapy) – метод терапии с применением ЛСД, который показался слишком революционным даже психотерапевтам, лишенным предубеждений, и смелым настолько, чтобы назначать ЛСД своим пациентам.

Данный метод в особенности подходил пациентам, испытавшим в детстве эмоциональную депривацию или брошенность, и включал в себя тесный физический контакт терапевта и пациента во время сеанса. Во время сеанса клиенты проводили несколько часов в глубокой возрастной регрессии, лежа на кушетке под одеялом, а рядом лежали Джойс или Полина, сжимая их в объятиях, как обычно делает мать, желая успокоить ребенка. Их революционный метод разделил психотерапевтов, применяющих ЛСД на два лагеря. Часть врачей осознала, что это очень действенный и логичный способ лечения так называемых «травм недостатка внимания», эмоциональных проблем, вызываемых «синдромом лишения матери» и плохим отношением матери к ребенку. Другие ужаснулись подобной радикальной «анаклитической* терапией», они предупреждали, что тесный физический контакт между психотерапевтом и клиентом при необычных состояниях сознания послужит причиной необратимого вреда отношениям.

* У младенцев и детей ясельного возраста есть сильная врождённая потребность в удовлетворении инстинктов и безопасности, которую детские психиатры называют анаклитической (от греческого anaklinein – держаться за кого-либо, опираться на кого-либо). Это подразумевает потребность в поддержке, ласке, утешении, возможности с кем-то поиграть и быть центром внимания тех, кто о тебе заботится. Если эти потребности не удовлетворяются, это имеет серьезные последствия для будущего индивидуума.

Я был среди тех, кто восхищался терапией слияния Джойс и Полины, поскольку мне было абсолютно ясно, что «травмы отсутствия внимания» нельзя исцелить с помощью одних лишь терапевтических бесед. Я задал множество вопросов об их неортодоксальном подходе, и, когда они заметили мой неподдельный интерес, они пригласили меня провести некоторое время в Уэлбекской клинике, встретиться с их пациентами и на собственном опыте испробовать их подход. Я испытал глубокое потрясение, когда узнал, как много их пациенты получают от физического контакта, который присутствовал во время сеансов с психоделиками. Мне также стало понятно, что Джойс и Полина сталкиваются с куда меньшим количеством проблем переноса, чем средний фрейдистский аналитик со своим бесконтактным «бесстрастным» подходом.

На Международной конференции по применению ЛСД в психотерапии, проходившей в мае 1965 году в Эмитивилле на Лонг-Айленде, Джойс и Полина показали очаровательный фильм об использовании своей терапии слияния. В разгоревшейся после окончания фильма дискуссии большая часть вопросов вращалась вокруг проблем переноса/контрпереноса, и Полина привела очень интересные и убедительные объяснения тому, почему ее подход в этом вопросе порождает куда как меньше проблем, чем ортодоксальный подход фрейдистов. Она указала на то, что большинство пациентов, проходивших терапию, в младенчестве и детстве испытывали недостаток родительской любви. Холодное отношение фрейдистских аналитиков имеет тенденцию бередить уже имеющиеся эмоциональные травмы, и для части пациентов служат спусковым крючком для отчаянных попыток привлечь к себе внимание и получить удовольствие, которое им так необходимо.

В противоположность этому, по словам Полины, терапия слияния порождает корректирующие переживания путём удовлетворения давних анаклитических желаний. Когда их эмоциональные травмы исцеляются, пациенты осознают, что психотерапевт не является подходящим сексуальным партнером и вполне способны найти партнера за пределами его кабинета. Полина объяснила, что это аналогично ситуации на раннем этапе развития взаимоотношений пациента. Те люди, к которым в младенчестве и детстве хорошо относились матери, способны эмоционально отделиться от них и перейти к другим, зрелым отношениям. В противоположность этому, те люди, которые пережили эмоциональную депривацию, остаются патологически привязанными к матерям и через всю жизнь проносят мольбу о ласке и поиск утешения своих примитивных младенческих потребностей.

Наслушавшись восторженных рассказов пациентов клиники Джойс и Полины на Уэлбек-стрит, я захотел испытать технику слияния, что называется, на собственной шкуре, и мой первый сеанс с Полиной оказался действительно необыкновенным. Хотя мы оба были полностью одеты и разделены одеялом, я пережил глубокую регрессию возраста – до самого раннего младенчества и стал ребенком, прижатым к груди любящей матери, чувствующим контакт с ее обнаженным телом. Затем переживания стали более глубокими, и я ощутил себя плодом в материнской утробе, благословенно плавающим в амниотической жидкости. За три с лишним часа – срок, показавшийся мне вечностью – я пережил обе эти ситуации – «хорошую грудь» и «хорошую матку» – одновременно или в альтернативном варианте. Я чувствовал свою связь с матерью посредством двух питающих жидкостей – молока и крови – которые в этот момент казались священными. Кульминацией переживания стал опыт священного единения скорее с Великой богиней-матерью, чем с матерью человеческой. Излишне говорить, что я считаю эту сессию глубоко исцеляющей.

В 1966 году, во время конференции по ЛСД-психотерапии в Амстердаме, мне представилась возможность поучаствовать во втором, столь же запоминающемся сеансе с Полиной, и снова испытать воздействие терапии слияния. Мы стали друзьями и, время от времени, встречались на конференциях или во время моих визитов в Лондон. В конце 1960-х годов, после смерти Джойс, Полина осталась без ассистента, который присутствовал бы на ее собственных сеансах с психоделиками, и она попросила меня занять место Джойс и стать ее проводником. Тогда я уже жил не в Европе, а, получив стипендию в университете Джона Хопкинса, поселился в Балтиморе. То, что Полина согласилась регулярно пересекать Атлантику, тратя на это немалые суммы денег, а главное, большое количество времени и энергии, отражает ее глубокую веру в значимость сеансов с применением психоделиков. С одним из этих сеансов связан один из самых замечательных случаев проявления синхронии в моей собственной жизни.

Где-то между четырьмя и пятью часами утра, в тот день, когда должен был начаться сеанс с Полиной, я проснулся оттого, что мне приснился очень тревожный сон. Я оказался в мрачном замке, а возможно, даже средневековом городе. Там царила атмосфера тревоги и хаоса, множество людей металось по темным коридорам со свечами в руках. Взволнованные и несчастные голоса кричали: «Королева… королева… королева умирает!» Я был одним из тех, кто в панике метался по замку. После захватывающей дух гонки по плохо освещенным коридорам, я оказался в комнате, где старая женщина – явно королева – лежала на огромной кровати под богато украшенным балдахином. Ее лицо было искажено агонией, она задыхалась, и минуты ее явно были сочтены. Я смотрел на нее в отчаянии, переполненный сильными эмоциями – я знал, что умирающая женщина является моей матерью.