Бизнес-курочка
Дарья Дубинина
Если бы на том месте, где происходила эта история, не рос старый широкостволый дуб, то, возможно, самой истории и не было. Дуб, пустивший свои корни в почву поляны, окружали цветы всех оттенков радуги,а за самой поляной располагалось искрящееся озеро с прохладной и чистой водой.
Ствол высокого дерева был пробит молнией. Трещина шла от его середины к самой земле, образовывая внушительных размеров расщелину. И хотя местные птички-кумушки убеждали друг друга, что молния не попадает в одно место дважды - дубу не везло.
Может быть, сердитые тучи решили, что дуб слишком заносчив, раз столько времени стоит на такой большой и яркой поляне в одиночестве. А может быть, дерево нарочно подставляло дождливому небу свою ветвистую голову, чтобы хотя бы немного освежиться.
Но вместе с живительной влагой оно получило и удары небесных стрел
Распугивая пташек, ветер тормошил крону дерева и словно грозился разорвать ее на части. Дуб стойко переносил все невзгоды, и вместе с пожелтевшей листвой стряхивал старые и не нужные мысли на землю, чтобы следующей весной заменить их новыми.
Но это мало кого интересовало.
Рыжеперую курочку в первую очередь привлекал радостный пейзаж, изобилие всякой живности и она решила:
«На этом самом месте, у этого самого дуба я хочу основать кафе»
Но если бы дерево умело говорить, оно бы поведало курочке о многом:
«Почему вдруг ты, курочка, решила открыть кафе в моей незаживающей ране? Почему не около оврага по ту сторону озера?
Под оврагом находилось некое подобие пещеры, где посетители во-первых с комфортом могли разместиться, а во – вторых, были бы надежно скрыты от дождя. И при этом они бы имели доступ к воде, что было немаловажным моментом для хохлатки. Но измерив расстояние «на глаз», курочка подумала, что от поляны до пещеры будет добираться не просто и оставила затею, не посоветовавшись ни со знающими местность птицами, ни с самим дубом. На это бы ушло очень много времени. В бизнесе каждая минута могла сыграть решающую роль.
Как предсказывать следующую грозу, не прибегая к местным колдунам? Курочка отложила этот вопрос до следующего вечера. Она слышала шелест листьев на ветру, досадно отмахивалась крылом от приставучих мошек и упорно продолжала трудиться над своим детищем. Расчищала участок, где должны были рассесться гости, и украшала места для них найденными на земле желудями и шишками. Хвостатые Жучки, жучки, мыши-полевки, суслики, белки и множество разных птичек с интересом наблюдали за строительством. Маленький ежик подошел к делу с большой ответственностью и в качестве скромного гостинца принес пару долек сушеного яблока. Белка где-то раздобыла тонкую пластинку березовой коры, а заяц насобирал дубовых листьев
Курочка сразу придумала новый рецепт. Смешала листья дуба с озерной водой, добавила пряных трав, кусочек яблока, нагрела смесь на костре, разведенный подальше от дерева и подала к столу ароматный напиток. Таким чаем она хотела угостить своих первых посетителей.
Колдуя над меню не один день, курочка вскоре включила в него варенье из полевых цветов, медовые настойки, овощные супы и даже какие-то сладости, если на их приготовление хватит времени. Коронным блюдом был, конечно же, холодный суп с желудями.
В суете курочка и не заметила, как на одной из ветвей дуба, вероятно почуяв аромат пряностей и надежно скрывшись за сочной листвой, поселилась кошка. Не просто поселилась, а заняла целую ветку, чтобы начать обустраивать гнездо.
Очень странное занятие для кошки, но уж где-где, а тут ей равных не было. Ветка к ветке, соломинка к соломинке. Научилась ведь у ворон мастерству!
Кошка словно боялась пропустить открытие ресторана, а потому ежедневно занимала свой пост,следя за каждым шагом хохлатки и старательно делая вид, что собственное гнездо интересует ее куда больше.
Однажды, заметив Мурку, курочка насторожилась и поспешила предупредить, что кафе будет вегетарианским. А значит, всяким кошкам тут делать нечего.
«А я кошка не всякая – обиженно распушила хвост Мурка – Я кошка особенная. Стараюсь, так сказать, быть ближе «к народу». Осталось только перья отрастить. А так… вью гнезда, скоро вот и за скворечники возьмусь. Как скворовушкам без жилья?
Курочка – не дурочка. Не поверила в благие намерения Мурочки.
«Пожалуйста, будьте «ближе к народу» в другом месте. За оврагом у озера, например» – возмущенно и недоверчиво взмахнула птица маленьким пестрым крылом.
В лесу, который располагался за источником, росло множество разных деревьев. Особенно, если улететь в самую его глубь. Сосны и березы и даже Голубая ель. Она была величественна, высока и знаменита среди лесных жителей.
В отличие от старого дуба, листва которого ежегодно опадала, полностью обнажая его скелет, ель круглый год привлекала внимание ароматом и роскошным видом густой хвои.
Но чтобы долететь до ели, нужно было пересечь почти половину леса, что курочка сделать не могла. У нее было множество сомнений на этот счет. Во-первых, не настолько сильны ее крылья, а во вторых, хохлатка избегала лишних рисков. Уже то, что она занялась рестораном – делало ее смелой и предприимчивой курочкой. О большем обыкновенная домашняя птица не могла и мечтать.
А тут еще и деловой этикет предписывал курочке оставаться вежливой. Тем более с кошкой, которая вдруг взялась помогать птицам. Наверняка коварная Мурка притворяется, чтобы однажды получить лакомый кусок?
Но у Мурки и в мыслях не было нападать на курочку. Как раз с сегодняшнего дня она сидела на особой рыбной диете. Проблемы с желудком периодически давали о себе знать. Она рассчитывала на то, что кухня хохлатки окажется полезней всякой сухомятки.
Она уже насытилась жирным карасем до колик в животе. Теперь Мурка разминалась, прогуливаясь по поляне больше от скуки. Лапы ее были в какой-то трухе, на трехцветной шерсти сияли опилки:
«А кто клиенты?» - как бы невзначай заинтересовалась Мурка у курочки
Украдкой облизнулась, но когти втянула в пушистость мягких лап..
«Как кто? – встрепенулась хохлатка – Конечно же, птицы, мышки, хомячки… ».
«Можно я рекламой ресторана хотя бы займусь? – предложила хитрая Мурка обернув хвостом передние лапы – Придумаем название. Я буду сидеть на суку и кричать о том, какое тут разнообразное меню для пичужек и птенчиков, какой чудесный интерьер, какие благовоспитанные вкусные гости. У меня голос – три октавы. Всех дворовых собак в округе собираю на концерт»
Курочка замешкалась.. Это было бы очень кстати для только что открывшегося кафе. Но какую Мурка потребует оплату за свои труды? Страшно представить.
Не шишки же она будет жевать вместе с постояльцами? Ей нужно мясо. Возможно даже и птичье. Троекратное «нет».
«Я рыбой питаюсь – поспешила подчеркнуть кошка - А в воду лезть не люблю. Вот если бы вы в своем кафе готовили блюда из карасей и пескариков, я – бы…»
Курочка оскорбилась. Хозяйку посчитали тощей и невкусной. Можно, конечно, призвать местных чаек начать заниматься поставкой рыбы для Мурки, но ради чего? С рекламой и лягушка справится.
«Лягушка в болоте, а я – на дереве» - не унималась Мурочка – И голос у меня звонче!»
«А громче вашего – забыв о профессиональной этике, рассердилась, наконец, хохлатка – мой муж может прокричать. Голосист он, ярок. Его даже крот заметит при желании»
Крота, разумеется, никто о его желаниях не спрашивал.
Да и Мурка с досадой смотрела на свою серую и ничем не примечательную шерсть. Куда уж ей тягаться с петухом? А тем более –супругом самой бизнес-курочки.
Как ни крути, но сам петух рекламировать ресторан не спешил. Либо заплутал он по дороге к дубу, либо к более спокойным уткам удрал от такого счастья подальше.
А может, и не было никакого мужа у курочки.
Вскоре даже упрямой хохлатке стало понятно, что без рекламы дела в ресторане идут туго
Места пустовали, суп из березового сока остывал. Хоть бы какая-то пичужка заглянула. Да не просто на диво дивное поглазеть и растрепать, что вот, мол, курочка-дурочка, гляди-ка… (хотя черный пиар – тоже пиар), а поесть, да что-то оставить на развитие заведения.
Многого хохлатка не требовала. Зернышко, может, какое или семечко подсолнуха. У самой этого добра было предостаточно. Но то для посетителей, а для себя? К концу дня курочка готова была проглотить быка.
«Сразу говорю –вещала тем временем кошка, крутя туда-сюда кончиком пушистого хвоста – Не выгодно. Столько шишек растолочь, да воды пронести ради маленького семечка»
День близился к завершению, а к дубу подлетели только комар – пискун и любопытная галка. При таком раскладе привередничать особо не станешь. Курочка была рада и зернышку.
Позднее проскакал заяц-рысак. Обежал дерево вокруг, остановился и носом повел, словно бы раздумывая о чем-то. Заяц – хороший клиент. Раз шубы меняет, значит и заплатить за обед сможет.
«Заяц-побегаец, подходи к столу. У нас сегодня угощений полно. Щи, например, морковные» - заголосила Мурка, во все свои три октавы, не жалея глотки и боясь проворонить последнего клиента. Как будто бы она уже работала у хохлатки на испытательном сроке. Курочка чуть перья не растеряла от неожиданности. Какие такие морковные щи? Но Мурка действовала решительно
Хоть к закрытию кафе может быть кто-то на чай остановится, да «на чай» что-то оставит
Зайчишка замер, потянул носом воздух. Никакой морковью там и не пахло. Ветерок разносил аромат сырой березовой коры и замоченных ягод, потихоньку начинающих киснуть на летней жаре. Как бы не был голоден длинноухий, но такое варево он бы отведать не рискнул.
«Я как-нибудь потом – прокричал рысак на бегу – Да и на ночь кушать вредно. Это к Вам, кошка, тоже относится»
У Мурочки- кошечки тут же засосало под ложечкой. Было бы глупо умереть от голода, сидя рядом с такой жирной хозяйкой кафе. Но курочка была настолько опечалена, что даже смотреть на нее было как-то жалко.
Вспомнив о диете, Мурка хотела отправиться к озеру. Вдруг кошке что-то упало на нос. Капля дождя. И еще одна. И еще… Небо посерело, и за каких-то несколько минут на поляну опустилась ночь.
Предупредительно зашелестела трава на ветру, тучи угрожающе надвигались друг на друга, а где-то вдалеке послышался приглушенный рокот июльского грома. Капли били по земле быстрее, сильнее.
Курочка попыталась взлететь, но промокшие перья враз отяжелели. Куда бежать? Хохлатка хотела было спешно укрыться в расщелине, а, увидев, что Мурки простыл след, испугалась и ринулась на поиски кошки.
«Мурка, Мурка! Где ты?» - засуетилась курочка, бессмысленно бегая вокруг дуба. Зрение ее было не слишком сильным, а уж за пеленой дождя разглядеть что-либо становилось все сложнее. Курочка суетилась, искала кошку до той поры, пока не наткнулась на корягу
Совсем потеряв силы, курочка скрылась под ней и теперь только наблюдала за происходящим
Конечно,хохлатке не хотелось лишаться своего ресторана, но что сделает маленькая птичка против бушующей стихии? С каждой минутой гроза становилась все злее. Одна молния едва не ослепила курочку. Другая напугала ее до самых кончиков перьев. Третья молния задела и дуб. Вот уже что-то вспыхнуло, и внутри расщелины неожиданно разгорелось пламя, которое только подпитывалось оставленной внутри корой, шишками и смоляными настойками.
Никого не оказалась рядом с горюющей курочкой, кроме назойливой кошки. Она скрылась за корягой и, прижимаясь к испуганной хохлатке, то ли хотела согреться, то ли хотела согреть….
Пичужки и мышки, первые пришедшие на открытие ресторана как сквозь землю провалились.
Пожарище разыгралось не на шутку. Пламя ползло по стволу вверх и вот уже поглотило нижние ветви многострадального дерева.
На землю упала обугленная шапка Муркиного гнезда.
Хохлатка расплакалась.
«Вот в этом-то и была наша ошибка. Надо было соблюдать технику безопасности»
задумчиво произнесла Мурка, с печалью думая о своем жилье. Столько полезного материала было потеряно. Столько времени потрачено зря.
Курочка впервые оказалась солидарна с кошкой.
И только окончательно спалив старый дуб, гроза начала успокаиваться. Огонь затух под проливным дождем, на поляну опустилась тишина, и все стало будто бы по-прежнему. Вылезали из своих укрытий пичужки, беззаботно запели птички. Мимо дымящегося ствола дерева проскакал заяц- рысак.
С удивлением взглянул он на пепелище
Хотел ведь морковный салат попробовать «В гостях у Хохлатки», приготовил 5 сосновых шишек…
Название ресторана уже как-то прижилось «в народе», но сгоревшее дерево лишь напоминало о курочкином детище. Звери по привычке приходили на яркую поляну, чтобы полакомиться чаем из дубовых листьев, и с печалью, но и не без любопытства разглядев остов дерева, сразу разбегались по своим делам. О хозяйке кафе, предприимчивой бизнес-курочке, быстро забыли.
Дерево в скором времени было срублено, и в память о кафе остался лишь небольшой пень, печальный вид которого уже ни для кого из зверей не имел значения. Так и закончилась эта печальная сказка.
Сидя в пещере за озером, Мурка чертила что-то палочкой на земле, от зубов отчеканивая правила:
«Не хранить в деревьях легковоспламеняющеюся предметы, и держать при себе несколько литров воды. Всегда! А еще неплохо было бы нанять ответственного за пожарную безопасность»
Курочка кувшинкой заполнила деревянную емкость озерной водой, насыпала трав, и подала Мурке свой знаменитый чай.
Почувствовав привкус сырой зелени, кошка с отвращением сплюнула отвар, чудом не попав на оторопевшую от такой наглости хохлатку.
«Когда в этой столовой научатся готовить карасей в сметане?»
Пора бы уж и отвлечься от мыслей о прогоревшем бизнесе и начать все заново.
Айн Лам Мим (Отрывок)
Наиль Абдуллазаде
Арабский язык – самоцвет
Персидский язык – сахар
Тюркский язык – подвиг
Белый лист бумаги — это девственница, чистая душой и телом. Почерк – это музыка и танец, отточенные годами работы. Именно с этим искусством можно сравнить науку письма – ильм-уль-хатт. От мастерства каллиграфа зависит, то каким прекрасным будет начертание букв на девственно-чистом листе. Слова имеют души, произносимые нашими языками, и имеют тела, начертанные на бумаге. Красивый почерк, как дар, который позволяет давать словам красивые формы, а те, кто пренебрегает этим высоким искусством, тот делает несчастными слова, которые из-за неумения, спешки или халатности пишущего получают уродливые тела. Письменная трость – калам, это орудие творения. Нежные буквы божественного арабского алфавита – это услада для глаз и блаженство для души, а также это глина для творения. Каллиграф – это ипостась Бога, создающего буквами новую Вселенную.
Арабский язык подобен ювелирному украшению, и как драгоценный камень его венчает арабский алфавит, которым пишут ангелы. Он радует взор читающего и руку пишущего. Персидский язык подобен сладкому сахару и нежному плеску воды, и как песня любимой женщины услаждает слух. Тюркский язык подобен грозному окрику, и как рокот камней придает силы воинам и вселяет страх в сердца врагов.
Мастер Хасан сидел на ковре поджав под себя ноги и закрыв глаза представлял, как он будет выводить красивым почерком Насталик буквы арабского алфавита, превращая их в слова персидского языка, а из слов в грезы. На его лице играла едва заметная улыбка, правая рука, лежащая на коленях, нервно подергивалась как будто он водил каламом по невидимой, воображаемой бумаге, привезенной из далекого Китая. Хасан делал так каждый раз перед тем как приняться за работу. В этой необычной медитации он распалял свое сознание, как это делает любовник, жаждущий встречи с любимой. Однако его страстью были не женщины, не мальчики-бачче, его страстью были буквы. Нежные, округлые, похожие на дуновение ветра и прикосновение любви.
В саду его дома, дома придворного каллиграфа, тихо, словно напевая песню на сладком как шербет персидском языке журчал фонтан. Фонтан пел о любви между буквами, которые живут своей отдельной жизнью, дарованной им рукой искусного каллиграфа.
«Поэты нанизывают на нитку строф жемчуг стихов, мы же, каллиграфы и переписчики, делаем эту нить видимой и радующей взгляд, на радость Богу, ангелам и людям. Тот, кто читает дыхание стихов, перебирая слова словно жемчуг наслаждается не только их звучанием, но и тем искусством, которое ему дарим мы, хаттаты. Потому что красивые стихи должны быть написаны совершенным почерком – Насталик. Ученые и писари ближе Аллаху, чем сотни мулл», – думал Хасан.
Перед начертанием каждой буквы он вдыхал воздух и заканчивая букву выдыхал. Так он вдыхал душу в только что написанную букву. Это был особый ритм дыхания, выработанный каллиграфом годами. Он позволял быстро, но не спеша писать огромные тексты. Только после того, как он вывел на бумаге слово, он, не вдыхая расставлял точки над буквами, делая это справа-налево, а потом над и под каждой буквой ставил огласовки, выдыхая кждую. В день мастер Хасан успевал переписать десятки страниц стихов, научных трактатов, приказов шахиншаха множество других текстов для шахской библиотеки. Единственное, за что мастер никогда не брался – это священные тексты. «Письма Бога я не переписываю на бумаге, ибо я не достоин прикасаться к словам Господа».
Однажды ему в руки попала маленькая книжка в черном переплете. Ее случайно забыл у него дома его новый ученик, странный юноша по имени Хосров. Она представляла собой большую тетрадь в черном переплете, исписанную разными историями, похожими на дневник путешественника. Странным было то, что рассказы или путевые заметки в этой тетради были написаны разными почерками, как будто ее писало несколько человек. Иногда это был твердый мужской почерк, иногда нежный женский, а иногда, казалось, что писал вовсе не человек, а существо иного порядка. Менялся и возраст почерка, в одном месте текст был написан молодой рукой, а в другом месте почерк был ровесником самого придворного каллиграфа. Мастер Хасан нашел эту книгу у себя дома, словно она сама, как бродячая кошка пробралась к нему в спальню, сбежала из сумки ученика и спряталась у него дома. С тех пор что-то изменилось в каллиграфе. Первым делом мастер прочел все что было написано в книге. В дневнике неизвестного путешественника было много необычных историй. Мысли того, кто писал дневник порой были очень глубоки и поучительны, а порой превращались в богохульство и святотатство. Настолько смелые мысли о Боге и мироздании бедный каллиграф даже не мог себе представить. В какие-то минуты он даже боялся прикасаться к книге, считая ее порождением шайтана. Но, он не мог оторваться от этого безымянного дневника, его словно влекло к нему как к женщине. В нем произошла еще одна перемена. До этого мастер Хасан был прекрасным каллиграфом, досконально изучившим и отточившим свое ремесло. Казалось бы, он достиг всех вершин в искусстве почерка и ему уже некуда было двигаться дальше. Но, с появлением в доме дневника неизвестного каллиграфа почерк самого мастера Хасана изменился. Он стал замечать, что буквы в его исполнении приобрели неуловимую, но ощутимую легкость. Он понял, что открыл для себя новые грани каллиграфии. Почерк стал лучше, буквы ожили и словно получили души, но и это еще было далеко от идеала, к которому он стремился.
С тех пор придворный каллиграф как одержимый был прикован то к книге в черном переплете, которую он каждый раз перечитывал, то не мог оторваться от листа бумаги, на котором лихорадочно писал, новым легким почерком. Тогда же он изменил своему правилу и начал переписывать суры из Корана. Аят за аятом он переписывал Коран. Он думал, что эта безмолвная молитва руками и глазами вылечит его от одержимости странной книгой. На листе бумаги почерком каллиграфа боролись две книги, священная и земная. Душа мастера Хасана колебалась, но он стал замечать, что маленькая странная книжка с каждым днем начинает его одолевать. Он все больше времени проводил за переписыванием стихов, и все меньше его тянуло к сурам Корана. «Может быть, это отсутствие опыта? Может быть, я так долго сторонился Слова Божьего, что у меня не хватает сил переписывать его?» – думал каллиграф. Но, так или иначе он все больше погружался в лихорадку персидских стихов. А от одной мысли о Коране и переписывании ему становилось не по себе. Его мастерство росло, он достиг небывалых высот в искусстве почерка. В один маленький как птичка день он все-таки бросил попытки переписывать суры. Его слабая душа полностью перешла под власть маленькой черной безымянной книжки.
Идеальным для глаз почерком он переписывал для шахиншаха поэму Лейли и Меджнун. Буквы, начертанные его каламом, были красивыми как глаза юной девы. Женские имена получались легкими, воздушными, вечно юными. Каждый изгиб букв был изгибом женского тела. Вот такого великого мастерства достиг придворный каллиграф шахиншаха Ирана мастер Хасан.
Пока он наслаждался творением своих рук, в комнату вошла женщина.
Она была с ног до головы закутана в черную чадру, оставив только тонкую прорезь для волшебных, сверкающих как звезды, огромных персидских глаз. Не нужно было видеть ни ее лица, ни тела, ни рук, ни ног, не нужно было видеть ни ее пышной груди, нежного живота и мягкого лона, достаточно было один раз увидеть эти глаза, чтобы потерять покой и влюбиться в нее. Она подошла к сидящему на мягкой подушке мастеру и бесшумно села рядом с ним. Он ее даже не заметил, продолжая выводить на бумаге историю любви Лейли и Меджнуна.
– Иногда мне кажется, что я забываю что-то очень важное для меня. Тогда я начинаю беспокоиться и мучительно вспоминать, что такое я могла потерять. Я не нахожу себе покоя, ищу везде. Могу обыскать весь наш большой дом, но так и не найти. Это сродни помешательству. Но, у всего, даже у помешательства есть причина и есть лекарство. В такие минуты я пытаюсь успокоить себя и сажусь под тем айвовым деревом, которое растет в нашем саду, справа от фонтана. Сидя под деревом, я перелистываю свои сны и с ужасом понимаю, что я потеряла. Я потеряла любовь. Я потеряла большую, похожую на сон любовь. Ты слышишь меня, Хасан? Много времени прошло с тех пор, как я заметила свою пропажу. Я тоскую по той любви. В последний раз ты прикоснулся ко мне, через нескольких месяцев после рождения нашей младшей дочки. Но, это же так мало! Женщина – это цветок, Мирза! Ты не хочешь меня! Ты охладел ко мне. Ты ушел в свои проклятые книги и рукописи. Хасан, ты проводишь целые дни и даже ночи за переписыванием чужих историй, забыв свою собственную. Даже сейчас из-под твоей письменной трости, буква за буквой, словно жемчуг на нитке рождается история великой любви. Но, где же твои чувства? Где твоя любовь? Я хочу любви! Я хочу вернуть нашу с тобой любовь!
Мастер Хасан, казалось, даже не слышал, что ему говорит молодая жена. Он сосредоточенно сидел перед окном в другой мир и словно молитву выводил каламом точки и огласовки над буквами. Женщина резко встала и одним движением сбросила с себя чадру. Свет, проникавший в комнату через открытое окно в сад осветил ее белую как молоко кожу, розовые соски, округлый живот и черный женский треугольник. У нее было нежное лицо богини, пухлые, страстные губы за которыми прятался жемчуг белых, ровных зубов. Ее черные волосы спускались по ровной спине до мягких, гладких ягодиц.
– Не сейчас, Ширин. Ты разве не видишь, я очень занят. Я работаю. Я делаю рукопись «Лейли и Меджнун» для нашего великого шахиншаха. Это очень, очень важно. Потерпи, моя птичка. Я не могу бросить работу. – Запинаясь лепетал каллиграф. Он даже не взглянул на свою прекрасную жену.
Она молча, еле сдерживая слезы собрала брошенную одежду и убежала в свою комнату, проведя остаток дня в слезах.
В ту ночь мастер просил у жены прощения.
– Это моя болезнь, это моя беда. Когда калам в моих руках движется по бумаге, я забываю о том, что я существую. Это не выразить словами, прости меня, но каждая буква, каждое слово, рожденное мое рукой – высшая любовь. Любовь, подаренную мне листом китайской бумаги и легким как душа каламом я не поменяю на любовь тысяч красавиц. Это выше моих сил. Там, сидя под деревом, я потерял душу и вместо нее заполнил тело чернилами и тушью. Это сродни наваждению. Иногда я желаю, чтобы кто-то вырвал меня из этого морока, в которой я попал. Но, проходит какое-то время, и я с ужасом думаю, что будет со мной без моего искусства!
Когда мне было пять лет, я впервые увидел красоту слов на бумаге и тогда же я услышал стихи. Их читал мой дедушка, тоже придворный каллиграф, как и мой отец. Он тоже был одинок, имея семью и богатство. Потому что это искусство забирает с собой все, заставляет отречься от боли, радости, страха и счастья. Все заполняют собой наука почерка. Я знаю, что существуют одержимые художники, музыканты и поэты. Нас иногда называют меджнунами, смеются над нами, за отрешенность от мира и уважают за то волшебство, что дарят людям наши руки, пальцы, голоса.
Не все художники, каллиграфы, поэты и музыканты такие как я, одержимы любовью к своему делу. Есть и такие, что продают талант за деньги, за еду, за похлебку, за то чтобы сидеть у ног ханжей, неучей, лицемеров и тиранов, только ради роскоши и богатства. Таких в свою очередь презираем мы, настоящие художники. Ты нас легко узнаешь, по той отрешенности в глазах, наши взоры словно повернуты внутрь наших душ.
У художника есть разноцветные краски и кисть, у нас только черная тушь и письменная трость. Художники оставляют на бумаге движения людей, дуновение ветра, полет птиц и порхание бабочки, они могут запечатлеть любовь и страсть изобразив лица людей, мы же можем одной линией, одним движением калама передать оттенки наших мыслей. Художники рисуют людей, животных, листья деревьев, облака, воду, горы, мы же можем только передать все это с помощью букв. Наше искусство сложнее, глубже, тоньше.
Когда я вывел на бумаге свою первую букву Алиф, я смеялся от радости, переполнявшей душу. Когда я закончил изучать алфавит в семь лет, мои глаза были полны слез, потому что я прощался с неизведанным, я знал весь алфавит, осталось только сделать самое сложное, научиться писать по-настоящему. А на это может не хватить даже нескольких жизней. Писать по-настоящему, это стать ближе к Богу, то есть писать по-настоящему умеет только Бог, а нам дано только подражать ему. И только сейчас, после того как в мои руки попала эта волшебна книга, я чувствую, что приближаюсь к своему идеалу.
Ты думаешь, мы просто рисуем сложные буквы, переплетения вязи, линий, штрихов, закруглений и точек? Нет! Письмо сродни молитве, оно создано на Небесах!
Его луноликая жена, Ширин, тихо плакала, слушая признание мужа в любви не к ней, а к маленьким, гадким, черным букашкам, которые разбегались по бумаге.
– Хасан, скажи мне, а ты любишь бумагу?
– Что? – Не понял муж.
– Как ты относишься к бумаге? Ты ее тоже любишь так же, как и твои божественные буквы.
– Как же без нее?! Бумага принимает на себе, на своем теле написание букв. Это как Мир, созданный Богом. Чистый, прекрасный мир, только на шестой день после создания. На седьмой день, Господь отдыхал от трудов Творения. Так же и мы, каллиграфы, сидим несколько минут перед чистым листом бумаги, перед тем как населить ее душами-буквами. Вот так я отношусь к бумаге.
– Хасан, я всего лишь молодая женщина. Я вижу, как ты любишь свое ремесло…
– Искусство, – поправил он ее.
– Искусство. Я просто хочу любви. Чтобы ты меня иногда целовал, ласкал, делал мне приятное. Пойми, кроме твоего искусства, есть еще и другая жизнь. Я хочу быть твоей бумагой. Пиши на мне, на моем теле. Если я не нужна тебе как женщина, то может так я смогу стать ближе к тебе.
Мастер Хасан смутился от этих слов.
– О чем ты просишь? Опомнись, женщина!
– Прошу тебя. Если ты не можешь полюбить меня так же, как свои буквы, осчастливь меня своим прикосновением как бумагу, на которой ты пишешь. Я хочу быть твоей, даже если для этого придется превратиться в бумагу.
Он сидел на полу у ее ложа и молча думал. Затем он встал, ссутулившись спустился вниз, взял мягкий калам, кисть, тушь, губку и поднялся наверх. Она лежала обнаженная и ждала его, нежно трепеща от ожидания, словно птичка.
Мастер Хасан обмакнул калам в тушь и начал писать на ее теле, мягко царапая нежную кожу супруги. От левой ключицы, с каждой строкой спускаясь вниз по ее телу-бумаге, отданному ему для соединения двух страстей. Сам того, не сознавая придворный каллиграф писал на теле своей супруги историю любви между женщиной и джинном, пережившую века. Эту странную историю мастер прочитал в том самом безымянном дневнике.
Поступок капитана Ярцева
Хотеев Ярослав
Представьтесь, пожалуйста.
- Валерин Игнат Николаевич, биолог группы дальних исследовательских экспедиций.
- Захарова Ирина Сергеевна, геолог группы дальних исследовательских экспедиций
Что вы можете сказать о капитане Ярцеве?
- Он спас нас, - уверенно заявляет девушка.
- От кого? - усмехается мужчина. - Еще непонятно нужно ли было нас спасать. Я вот себя в опасности не чувствовал.
- Это ты сейчас так говоришь, - перебивает девушка. - А тогда, что-то я не припомню твоей храбрости. Стоял как истукан, слова не вытянуть. Когда капитан искал добровольцев, ты чего молчал? Опасности он не чувствовал! Да потому и не чувствовал, что в штаны навалил. А капитан действовал быстро, ни минуты не сомневаясь!
- Замолкни уже! Вы ее не слушайте, вечно на эмоциях. По правде говоря, лицо, она, предвзятое. Еще с училища сохла по капитану Ярцеву. Вот и оправдывает любые его ошибки. А капитан у нас молодой, говорят, самый юный среди капитанов дальних исследовательских экспедиций. Опыта у него мало, вот и принимает решения сгоряча, не обдумав.
- Да замолчи ты, гад! - девушка хватает мужчину за волосы и тянет вниз. - Предатель, лгун, кляузник! Жлобина! Опыта у него мало? Решения сгоряча? Да ты бы ему это в глаза хоть раз сказал! Лицемер! Трус!
Мужчина вырывается, хватает девушку за руки. Лицо наливается краской, ноздри широко раздуваются от злости, кулаки сжимают тонкие женские кисти. В последний момент мужчина выдыхает и выпускает Ирину.
- Нет, вы это видели? И после этого она будет отрицать свои чувства? Так и запишите, в протокол.
Это не расследование, мы снимаем репортаж, в преддверии последнего дня судебного разбирательства над капитаном Ярцевым. Точкой в этом документальном фильме, будет решение суда.
- Хм, ну хорошо. Давайте заново. Я считаю, что Капитан Ярцев Владимир Семенович, переоценил уровень угрозы и принял поспешное решение, которое никак не вязалось с установленным Союзом регламентом.
- Да причем здесь регламент? - печальным голосом шепчет девушка. - Игнат, ты ведь и сам понимаешь, что ситуация была нештатная. Ну, что ты несешь? Капитан Ярцев принял решение, когда никто не мог. И не нам судить, верное оно было или нет.
- Нет, это ты не понимаешь! Это же был первый контакт! Первый! Ты знаешь, насколько это важно? Какой это шаг! Какая ответственность! Какие знания перед нами могли открыться! Это мог быть гигантский скачок для всего человечества!
Девушка качает головой и улыбается сквозь слезы.
- Лицемер. Скачок для человечества говоришь? Скорее для тебя скачок в карьере! Первый биолог, вступивший в контакт с инопланетной цивилизацией. Что ты там хотел? Докторскую? Нобелевку? А вот хрен тебе! Капитан Ярцев подтерся твоей докторской, когда открыл огонь.
- Да пошла ты, Сергеевна!
- Сам пошел…
Скажите, а правда, что один из членов вашей группы пропал без вести?
Ругань резко смолкает. Слезы по лицу девушки бегут чаще, а мужчина виновато отводит взгляд.
- Это правда, - отвечает девушка, промакивая слезы платком. - Они забрали Сашку.
***
- На самом деле, до сих пор не ясно, что случилось с Александрой, - рассказывает Иван Коломиец, бортовой инженер группы дальних исследовательских экспедиций. - Капитан Ярцев, был уверен, что просто так пропасть она не могла. А у меня нет оснований не доверять капитану. Да и не бывает так, что был человек и не стало. Значит действительно схватили. Мы уже улетать собирались. Все по регламенту: первый контакт, попытки понять их язык или научить своему. Записи, фотографии без вспышек, медленные движения без намека на агрессию. Да и они вроде спокойные. Уродливые, конечно, но какая разница. Потом скорее на корабль, переслать все данные Союзу и самим лететь докладывать. Сашка, молодец, до последнего не хотела прерывать контакт. Чего говорить, первоклассный дипломат-лингвист. Жила своим призванием.
Когда она пропала?
Мужчина опускает взгляд в пол, растерянно начинает вспоминать.
- До корабля тогда шли быстро, почти бегом. Капитан подгонял, что едва поспевали. Впереди всех Игнат, потом Иришка, потом я, Сашка, Ян и последним Ярцев. Когда к кораблю вышли, понять не можем, кого не хватает. Первым Ян спохватился. Клял себя. До сих пор его лицо помню, кажется, парень на себя всю вину принял. Да зря. Если уж капитан не доглядел, то куда ему. Но, нет. Когда капитан собрал нас всех на мостике и спросил, есть ли добровольцы, первым вышел. Игнат смолчал, а Иришку никто и не спрашивал. Не бабье это дело.
А вы почему не пошли?
- Обидеть меня вздумал, мил человек? Да не получится. Чист я совестью. Хотел пойти, следом за Яном шагнул, но Ярцев лишь покачал головой. Сказал, что я единственный, кто кроме него, корабль поднять сумеет. Потому если не вернутся, чтобы улетали без них и все без утайки доложили в Союз.
И вы по приказу капитана Ярцева нарушили регламент установленный Союзом и остались ждать?
- Вот вы, мил человек, снова меня задеть пытаетесь. Но опять не получится. Потому как превыше регламента и Союза, я товарищей ценю. Своих никогда не бросал и бросать не собираюсь. И ни один регламент мне не указ в этом вопросе.
И вы дождались?
- Дождался, как видишь, коль сижу здесь перед тобой. Почти сутки ждали. Не всем ждать нравилось, - мужчина коротко усмехается в усы, - но ниче, кое кто перенервничал, тоже можно понять. Я и сам сидел, хмурился пуще обычного, все в мониторы бортовые глядел, ждал. Когда грохот раздался, понял, идут. Спустил трап, сам на встречу вышел. Винтовку естественно прихватил. Пока стоял, ждал, еще два взрыва прогремело. А я, как сейчас, помню, что они с Яном три плазменные гранаты с собой брали. Пригодились, значит, и то ладно. Стою дальше, прислушиваюсь, в темноту вглядываюсь. И тут вижу из-за деревьев этих маленьких, фигура выбегает. Силуэт странный, сдвоенный. Это я потом уже разглядел, что Капитан на плече Яна несет. У того голова в крови, да рука сломана. Крепко видать, приложили, до сих пор парень в коме лежит. Капитан тоже помятый весь, едва ноги передвигает. И слышу сзади вой нечеловеческий. Погоня! Я человек служивый, долго думать не привык. К капитану подбегаю, вместе Яна на корабль заносим. Внутри уже падаем, я устало ртом воздух хватаю, а капитан уже к кабине управления несется. И откуда силы остались.
Вы знаете, что капитан Ярцев принимал тяжелые наркотические вещества? Вы замечали за ним повышенную нервозность или раздражительность?
- Наркоман ли наш капитан? Это ты хочешь узнать? А я так скажу, когда на твоих плечах ответственность за жизнь всей команды, когда о каждом шаге ты докладываешь в Союз и постоянно висит угроза отстранения - невозможно выжить, если не позволять себе иногда расслабиться. И я буду последним человеком, кто упрекнет его в этой небольшой зависимости. Кто тебе вообще об этом рассказал? Игнат, сдал?
Дальние исследовательские экспедиции затягивались на несколько месяцев. Не могло ли случиться так, что запасы капитана Ярцева истощились и началась ломка? Возможно с этим связан его агрессивный настрой против инопланетной цивилизации?
- А сами они почему агрессивные были? У них, что тоже ломка?
Агрессивные со слов капитана Ярцева?
- А у меня нет оснований ему не доверять.
Последний вопрос. Как вы считаете - капитан Ярцев герой, спасший свою команду, или убийца, провалившийся первый контакт с и<