АРЕСТ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

Арсений Васильевич Тишков

РУДОЛЬФ АБЕЛЬ ПЕРЕД АМЕРИКАНСКИМ СУДОМ

 

 

Издание: А.В. Тишков, «Рудольф Абель перед американским судом», «Юридическая литература», Москва, 1971 г., 72 стр.

 

Книга генерал-майора КГБ Арсения Васильевича Тишкова (1909-1979) о судебном процессе над выдающимся советским разведчиком Рудольфом Абелем (Вильямом Генриховичем Фишером, 1903-1971), об его пребывании в тюрьме и о последующем обмене на американского летчика Пауэрса.

 

Аннотация издательства:

В брошюре рассказывается о судебном процессе над аресто­ванным в 1957 году в Нью-Йорке американскими властями со­ветским разведчиком полковником Р. И. Абелем. Автор брошюры показывает, как американские суды в течение трех лет, грубо по­пирая элементарные нормы судопроизводства США, завершили этот процесс осуждением Абеля к 30 годам тюремного заключения. Не сумев сломить мужества Абеля, власти США вынуждены были со­гласиться обменять его на осужденного в СССР американского шпиона Пауэрса.

Издание адресовано широкому кругу читателей.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

АРЕСТ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

ПОДГОТОВКА ПРОЦЕССА

СУД

АПЕЛЛЯЦИЯ. ТЮРЬМА В АТЛАНТЕ

В ВЕРХОВНОМ СУДЕ США

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

21 июня 1957 г. в Нью-Йорке был арестован совет­ский разведчик-чекист Рудольф Иванович Абель.

Дело Абеля тянулось в различных судебных ин­станциях около трех лет. Вокруг процесса Абеля печать США и других капиталистических стран подняла боль­шую антисоветскую шумиху. А когда Верховный суд. США подтвердил приговор первой инстанции, осудив­шей Абеля на тридцать лет тюремного заключения, газеты напечатали текст заявления его адвоката Джей­мса Донована. Вот что он гласил: «Сам факт, что в Соединенных Штатах Абель был подвергнут всей дол­жной законной процедуре, имеет и здесь и за железным занавесом гораздо большее значение, чем конкретный исход дела».

Откровенно до цинизма. Конкретный исход дела для подзащитного имеет, по Доновану, меньшее значение, чем пропагандистский эффект, который может принести США «законная процедура» над Абелем.

Позднее, в 1964 году, Донован издал книгу «Незна­комцы на мосту. Дело полковника Абеля»*.

 

 

*James В. Donovan, Strangers on a Bridge, The Case of Colonel Abel, Atheneum, N.-Y., 1964.

 

 

Основой для его книги послужили материалы предварительного следствия, судебные протоколы, дневник, который вел Донован, будучи адвокатом Абеля, его переписка со своим подзащитным и с министерством юстиции США, Таким образом, книга Донована, если отбросить его рассуждения и оценки, носит документальный характер, довольно полно и точно отражает ход процесса, а также сопутствующие ему события и факты. Книга по суще­ству была предназначена восхвалению «демократич­ности» и «справедливости» американского суда. Однако те фактические данные, которые Донован как защитник Абеля вынужден был приводить на суде, а затем повто­рить в своей книге начисто опровергают этот миф.

Имя Абеля — мужественного советского разведчи­ка— широко известно у нас в стране. Он выступал в кино (пролог фильма «Мертвый сезон»), в советских газетах и журналах.

В настоящем издании дано подробное освещение судебного процесса, носившего официальное наимено­вание «Правительство Соединенных Штатов против Рудольфа И. Абеля». Автором использованы и обоб­щены материалы, содержащиеся в книге Донована и в советской печати. Фактическая сторона дела уточня­лась с самим Абелем. Им же выполнены и иллюстра­ции, помещенные в данной брошюре.

 

АРЕСТ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

В Нью-Йорке, по соседству с Бруклинским мостом, где с грохотом движется нескончаемый поток машин, расположена Фултон-стрит. Там, на верхнем этаже дома № 252, в декабре 1953 года открыл свою студию художник Эмиль Голдфус. Это был одинокий, пожилой человек лет пятидесяти, с острыми чертами лица и боль­шим черепом, украшенным солидной лысиной. Приме­чательным в его внешности, пожалуй, был только про­ницательный взгляд серых глаз, всегда внимательно и сосредоточенно смотревших сквозь очки на собесед­ника.

Голдфус вел тихую, скромную жизнь. Дела его, по-видимому, шли не очень хорошо. Об этом говорила и поношенная одежда, правда, всегда хорошо вычищен­ная и отглаженная, и обстановка его студии, где ху­дожник жил и работал. Там было много картин, сю­жеты которых в основном были взяты из жизни бедных кварталов Нью-Йорка, и самая необходимая дешевая мебель.

Но у Голдфуса были небольшие сбережения, а ко­гда живопись не могла его прокормить, он принимался за фотографию. Все это давало ему возможность не залезать в долги и аккуратно платить за свою квар­тиру-студию.

Тихий нрав, приветливость и готовность всегда ока­зать небольшую услугу или помощь снискали Голдфусу уважение соседей и хозяина дома.

Время от времени Голдфус отлучался на несколько дней из своей студии. Часто это просто проходило незамеченным. Соседи на его отсутствие не обращали вни­мания. Вероятно, опять поехал на этюды.

Но когда Голдфус уезжал с Фултон-стрит, располо­женной в Бруклине, то в другом районе Нью-Йорка, в Манхэттене, в небольшом отеле «Латам», появлялся удивительно похожий на него мистер Мартин Коллинз. Он снимал скромный недорогой номер за двадцать девять долларов в неделю, но бывал в нем мало — часто приходил только ночевать. Никто не знал, чем он, соб­ственно, занимается; служащие отеля считали Коллинза мелким бизнесменом, навещавшим Нью-Йорк по своим делам.

Однажды, ранним июньским утром, стук в дверь раз­будил Коллинза, безмятежно спавшего в своем номере. Была душная ночь, и он спал раздетым.

- Кто там?

- Мартин Коллинз? — негромко произнес чей-то вкрадчивый голос.

Не одеваясь, Коллинз приоткрыл дверь, чтобы уз­нать, в чем дело. И тут же отлетел в сторону. В комнату ворвались три человека в штатском.

- Хелло, полковник! Мы знаем, кто вы, знаем, за­чем приехали и что делали здесь, — сказал один из них.

- Меня зовут Фелан. А это Гэмбер и Бласко. Мы из Федерального бюро расследований и желаем с вами по­говорить.

Все трое показали свои удостоверения, вставленные в обложки, предложили Коллинзу сесть на кровать и ответить на их вопросы.

Абель (это был он) встретил внезапное вторжение внешне спокойно. Прежде всего, он попросил разреше­ния одеться, но ему в этом было отказано.

О чем думали эти люди? Может быть, надеялись, что в таком виде им скорее удастся морально сломить сво­его противника. Или просто не могли отказать себе в сомнительном удовольствии поиздеваться над попав­шим к ним в руки советским офицером? Они не добились ни того, ни другого. Абель держался спокойно и с хо­лодным достоинством.

Вопросы сыпались один за другим. Затем Абелю раз­решили одеться и один из эфбееровцев, кажется, Бла­ско, заявил:

- Полковник, мы получили точную информацию о вашей причастности к советской разведке. Мы хотим, чтобы вы сотрудничали с нами. Если вы откажетесь, то будете арестованы, прежде чем выйдете из этой комнаты.

- Мы давно следим за вами и знаем всех ваших агентов, — добавил другой.

- Я не понимаю, о чем вы говорите, — отвечал Абель.

Примерно полчаса сотрудники ФБР уговаривали его согласиться на сотрудничество, На все уговоры и угрозы он отвечал лаконичным и твердым отказом. «Я имел право не разговаривать с ними, да и не желал разгова­ривать», — писал впоследствии Абель в своих письмен­ных показаниях (аффидевите), представленных им в суд.

Тогда сотрудники ФБР отступили на второй план. В комнате появились новые действующие лица, ожидав­шие своей очереди в коридоре. Это были сотрудники службы иммиграции и натурализации: Роберт Э. Шёнен бергер, Леннокс Канцлер и Эдвард Д. Фарли. Абелю был предъявлен ордер на арест как иностранцу, неле­гально въехавшему в США и не зарегистрированному в службе иммиграции. Начался обыск.

Положение для Абеля сложилось критическое. Дело в том, что этой ночью у него состоялся сеанс радиосвязи с Центром. На прикроватном столике стоял коротковол­новый приемник «Холмкрафтер». Антенна от него подни­малась на стену, пересекала потолок, уходила в ванную и оттуда выходила в окно. Сам по себе приемник еще ни о чем не говорил, но в комнате на этот раз находи­лись условия связи, шифровальные принадлежности и некоторые другие вещи, хранившиеся обычно в специ­альном потайном месте.

С большим трудом Абелю удалось улучить момент и спустить в унитаз свой шифр и принятую в ту ночь радиограмму, но многие другие вещи, изобличавшие его как разведчика, попали в руки ФБР.

С первых же слов сотрудников ФБР, называвших его «полковником», Абелю стали ясны причины провала. Его предал Рейно Хейханнен, Только он знал о том, что Абель — кадровый советский разведчик и его воинское звание.

Стремясь показать свою «осведомленность», сотруд­ники ФБР сами выдали свой источник. «Жалкая тварь,- подумал Абель, — спился и стал легкой добычей амери­канской контрразведки».

Абель понимал, что предательство Хейханнена, кото­рый теперь, конечно, будет свидетельствовать против него, еще более осложняет положение. Но вместе с тем знание, откуда произошел провал, действовало и успока­ивающе. Абель знал, что именно может показать Хейханнен, а это намного лучше, чем теряться в догадках. Неопределенность в таких случаях хуже всего.

«Все ясно! Одна фаза моей работы кончилась, нача­лась другая», — подумал Абель. И с этой минуты все его мысли, вся воля были направлены на то, как лучше справиться с задачами, возникающими перед ним в этой другой, незнакомой ему фазе.

Обыск длился примерно час. Перерыли и перевер­нули все в номере. Затем надели на Абеля наручники, забрали упакованные чемоданы и через заднюю дверь вывели его из отеля и усадили в ожидавший автомобиль.

Пунктуальный Абель даже в таком печальном поло­жении не забыл расплатиться за гостиницу. Он попросил сделать это за его счет одного из сотрудников ФБР.

— Ах, мистер Коллинз, мистер Коллинз! Кто бы мог подумать, — бормотал портье, глядя, как полдюжины агентов уводят скованного Абеля.

Впоследствии репортеры проинтервьюировали управ­ляющего отеля «Латам». С точки зрения обслуживаю­щего персонала Коллинз был хорошим жильцом — спо­койным, скромным и нетребовательным. Фактически никто и не знал, когда он у себя, а когда отсутствует. «В этом, безусловно, проявилась сильная сторона Рудоль­фа,— пишет Донован, — он всегда был лишь непри­метным лицом в толпе — фамилией в регистрационной книге отеля, молчаливой фигурой в массе людей, влача­щих жизнь без жалоб, ненавязчивых и безвестных».

Уже в машине, в окружении охранников, Абелю уда­лось избавиться еще от одной серьезной улики. В за­жиме для галстука у него был спрятан кусок тонкой пленки с докладом по важному вопросу. Он стал по­правлять галстук в надежде избавиться от волновав­шего его зажима, но один из сопровождавших его сотрудников иммиграционной службы выхватил у него зажим и начал внимательно осматривать. Случайно ему удалось открыть тайничок, но пленка при этом неза­метно выпала. Ничего не обнаружив, сотрудник вернул «поврежденный» зажим Абелю.

— Вы слишком подозрительны, — заметил повеселев­ший Абель.

Машина остановилась у дома № 70 по Колумбус- авеню. Там, в Главном управлении иммиграционной службы, Абеля сфотографировали и сняли отпечатки пальцев.

В тот же день сам Абель и принадлежавшие ему вещи исчезли из Нью-Йорка. На специальном самолете в сопровождении сотрудников иммиграционного управ­ления Сили и Джаджа его доставили в Техас, в лагерь иммиграционной службы в г. Мак-Аллене.

Лагерь... Для большинства находившихся там интер­нированных иммигрантов, нарушивших существующие в США правила въезда и проживания иностранцев, это был действительно лагерь. В ожидании рассмотрения своего дела или высылки из страны они чувствовали себя там относительно свободно. Для Абеля это была тюрьма со строгим режимом. Его посадили в одиночку и допрашивали с утра до вечера («с перерывом на ленч», как уточнил в разговоре с автором Абель). Допрашива­ли даже в воскресенье. На первом же допросе Абель потребовал, чтобы ему предоставили адвоката, на что он по американским законам имел право, но ему отве­тили, что он получит адвоката позднее, на «официальной стадии расследования» (?!). Абелю стало ясно, что он находится пока вне закона и в отношении его ведется какое-то «тайное» расследование, никакими законами США не предусмотренное.

Тайное задержание и исчезновение Абеля из Нью-Йорка, отказ в предоставлении возможности связаться с адвокатом, длительное содержание под стражей без оформления ареста и предъявления обвинения заставили потом Донована сквозь зубы процедить, что с Абелем «что-то, по-видимому, было не так».

Четыре дня Абель вообще отказывался отвечать на вопросы следователей. Наконец, 25 июня заявил, что он — Рудольф Иванович Абель — является гражданином СССР, нашел в России в оставшемся от войны разру­шенном блокгаузе крупную сумму денег в американской валюте, купил на эти деньги в Дании фальшивый аме­риканский паспорт и в 1948 году перешел с ним из Канады в США. Он признал, что в течение девяти лет проживал в США незаконно, под тремя вымышленными фамилиями.

За исключением факта незаконного проживания в США, что отрицать было просто невозможно, все ос­тальное было выдумкой. Но для иммиграционной службы важно было одно: задержанный признал себя ино­странцем, нарушившим правила въезда и проживания в США.

В тот же день ему был назначен адвокат, некий Морисс Атлас, эсквайр из Мак-Аллена, а 27 июня чинов­ники иммиграционного управления начали официальное разбирательство дела.

Абель в присутствии адвоката подтвердил свою вер­сию прибытия в США и что, проживая в США, он в раз­ное время и в разных местах пользовался еще двумя именами — Эмиль Голдфус и Мартин Коллинз.

Он признал, что не зарегистрировался как иностра­нец и тем нарушил требования, установленные законом об иммиграции и гражданстве.

На вопрос, в какую страну он хотел бы быть депор­тирован, Абель ответил — в СССР.

Так закончилось следствие по тому обвинению, по которому Абель был арестован в отеле «Латам».

Но ФБР такой исход дела, конечно, не устраивал. Их интересовал не Эмиль Голдфус и не Мартин Кол­линз, тихо и мирно проживавшие в Нью-Йорке, а пол­ковник Абель. И допросы продолжались. Продолжались, несмотря на отсутствие ордера на арест.

Кончил свое дело и исчез «эсквайр из Мак-Аллена», и Абель опять остался один на один со своими следова­телями.

Допрашивали Гэмбер, Бласко и другие сотрудники ФБР.

— Они все время твердили, — писал Абель в своем аффидевите, — что если я буду сотрудничать с ними, то получу хорошую еду, напитки, комнату с кондициониро­ванным воздухом и работу с годовым окладом в десять тысяч долларов в государственном учреждении Соеди­ненных Штатов. Льстивые уговоры сотрудничать пере­межались с угрозами, грубостью, а однажды дело дошло и до рукоприкладства: один из сотрудников ФБР ударил Абеля по лицу и сбил на пол его очки. Позднее, когда расследование было окончено, адвокат, «чтобы не обо­стрять отношений с ФБР», предложил Абелю включить в свой аффидевит фразу: «Со времени ареста и до предъ­явления мне обвинительного акта ко мне не применялось физическое насилие и мне им не угрожали». Абель кате­горически отказался.

Абель никогда не признавал, даже в разговорах со своим адвокатом, что какие-либо его действия в Соеди­ненных Штатах направлялись Советским Союзом. Он умел провести четкую грань между сведениями, необхо­димыми для защиты его законных прав и интересов, и информацией, представляющей ценность для контрраз­ведывательных служб США. На протяжении всего след­ствия, а затем судебного разбирательства Абель стре­мился, чтобы подобная информация не исходила от него.

Три с половиной недели Абеля ежедневно допраши­вали сотрудники ФБР. Так и не добившись нужных им показаний, они уехали. Прошло еще три томительных недели. Казалось, об Абеле все забыли. Наконец, после настойчивых требований ему предъявили ордер на арест, датированный 7 августа 1957 г., и сообщили, что по его делу имеется обвинительный акт. Самого акта, однако, Абелю не показали и с его содержанием не ознакомили.

Тогда же, 7 августа, мировой судья Эдинбурга (штат Техас) Дж. К. Холл вынес решение о передаче дела Абеля по подсудности в суд штата Нью-Йорк.

На следующий день Абель самолетом был снова до­ставлен в Нью-Йорк для предъявления обвинения и пре­дания суду. На сей раз из этого не делали никакой тайны. Аэродром усиленно охранялся, теснились коррес­понденты различных газет штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси.

Обвинительный акт, подписанный прокурором Брук­лина и Лонг-Айленда П.Муром и помощником генераль­ного прокурора США, ведающим отделом внутренней безопасности, Уильямом Ф. Томпкинсом, занимал два­дцать страниц крупного формата. Там, в частности, гово­рилось: «Начиная с 1948 года или примерно с этого года... Рудольф Иванович Абель, известный также как Марк (псевдоним) и как Мартин Коллинз и Эмиль Р. Голдфус,... вошел в сговор (идет перечисление лиц. — Л. Т.) с целью передачи сообщений и пересылки Союзу Советских Социалистических Республик... документов, текстов, фотографий, негативов, фотоснимков, планов, карт, моделей, заметок, инструментов, приспособлений и информации, касающейся национальной обороны Соеди­ненных Штатов Америки, и особенно информации, ка­сающейся вооружения, оснащения и дислокации воору­женных сил Соединенных Штатов, а также информации, касающейся американской программы в области атом­ной энергии...»*.

 

 

* Все официальные документы по делу Абеля цитируются по указанной выше книге Д. Донована.

 

 

Однако в обвинительном акте не содержалось ника­ких конкретных данных, указывающих на то, где, когда, от кого и какие именно сведения получал Абель. Не было данных и о том, когда и какие сведения или доку­менты, карты, модели и т. п. Абель передал или пере­слал в СССР.

Далее в акте указывалось, что «составной частью указанного заговора являлось то, что обвиняемый... вер­бовал или пытался завербовать в качестве агентов неко­торых служащих вооруженных сил на территории Соединенных Штатов Америки, которые располагали воз­можностью получать информацию, касающуюся нацио­нальной обороны».

Дело с обоснованием этого пункта обстояло не лучше. Тут обвинение, правда, ссылалось на сержанта армии США Роудса, работавшего ранее в Москве в американ­ском посольстве, но Абель не только не «вербовал» и не «пытался завербовать» Роудса, но даже в глаза его не видел. Обвинение базировалось на показаниях Хейханнена о том, что Абель якобы поручал ему разыскать Роудса, но и эта тоненькая ниточка обрывалась, так как тот же Хейханнен показал, что найти Роудса ему не уда­лось.

Зато обвинительный акт во всех подробностях и де­талях описывал технику «шпионской» деятельности Абеля. Перечислялся порядок использования коротко­волнового радиоприемника, захваченного у Абеля, тай­ники для хранения материалов и другие вещественные доказательства.

Уже после того, как Абель был арестован и увезен из отеля «Латам», сотрудники ФБР вернулись в его номер и обнаружили там дополнительно ряд предметов, которые теперь фигурировали в обвинительном акте. Неко­торые вещественные доказательства были изъяты в квар­тире-студии Абеля на верхнем этаже дома № 252 по Фултон-стрит во время обыска, произведенного также в отсутствие Абеля и без понятых.

Кто поручится, что весь этот «шпионский реквизит» не был подброшен Абелю сотрудниками ФБР? И, тем не менее, прокурор, а затем и суд принимают все это в ка­честве «судебных доказательств».

Резолютивная часть акта, построенная на столь со­мнительных доказательствах и беспочвенных утвержде­ниях, состояла из трех пунктов. Абелю вменялось в вину:

 

Заговор с целью передачи Советской России атом­ной и военной информации.

Заговор с целью сбора такой информации.

Заговор с целью пребывания на территории Соеди­ненных Штатов Америки в качестве агента иностран­ной державы без регистрации в государственном депар­таменте.

 

Пункт первый грозил Абелю вынесением смертного приговора, второй предусматривал максимальное нака­зание в десять лет и третий — пять лет тюремного за­ключения. И, хотя по пунктам первому и второму ника­ких конкретных доказательств не было, обвинение все же было предъявлено.

Суд назначил Абелю адвоката. Это был Джеймс Бритт Донован, сорокалетний преуспевающий бизнес­мен, совладелец адвокатской фирмы, связанной с круп­ными страховыми компаниями. Во время второй мировой войны, еще совсем молодым, Джеймс Донован являлся главным юрисконсультом Управления стратегических служб — первой в истории США крупной центральной разведывательной организации, предшественницы ны­нешнего Центрального разведывательного управления (ЦРУ). А на Нюрнбергском процессе над немецкими военными преступниками Донован выступал в качестве помощника главного обвинителя от США.

Первые впечатления об Абеле, записанные Донованом в своем дневнике, звучали довольно сухо. Они сво­дились к тому, что это заурядного вида человек, похожий на школьного учителя. Однако уже тогда он обратил внимание на «безукоризненный английский язык с­ акцентом, характерным для англичанина из высших клас­сов, прожившего несколько лет в Бруклине». Но чем больше Донован знакомился с Абелем, тем большим уважением проникался к своему подзащитному.

И вскоре в дневнике появляются новые записи:

«Он свободно говорил по-английски и прекрасно ори­ентировался в американских идиоматических выраже­ниях... Знал еще пять языков, имел специальность инженера-электроника, был знаком с химией и ядерной физи­кой, был музыкантом и художником, математиком и криптографом».

И далее: «Рудольф — интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В обществе друг друга мы чувствовали себя все лучше, и я находил его интересной личностью. Как человека его просто нельзя было не любить».

Абель знал о прошлой работе Донована в Управле­нии стратегических служб, и это определило их отно­шения. С одной стороны, для успеха защиты от Абеля требовалась искренность со своим адвокатом, но нельзя было забывать и об осторожности, чтобы как-нибудь не повредить интересам Родины. «Искренность в соедине­нии с осторожностью была необходима, — пишет Доно­ван,— и мы оба были и искренни и вместе с тем осто­рожны».

- Скажите, Рудольф, какая ваша настоящая фами­лия?— однажды, как бы между прочим, спросил Доно­ван.

- Это вам необходимо знать для защиты? — поды­мав, сказал Абель-.

- Нет.

- Тогда давайте поговорим о чем-либо имеющем большее отношение к делу.

В другой раз. Донован спросил Абеля о его прош­лом и о его национальности.

- Настоящий грузин, — посмеиваясь, ответил Абель. И с явным удовольствием добавил, что евреи часто при­нимают его за еврея, немцы — за немца, а поляки — за поляка.

«Не было нужды упоминать о том, что в Бруклине его считали бруклинцем», — заметил Донован.

Абель все время был на страже (привычка, вырабо­танная за тридцать лет работы в разведке). Донован понимал это и не обижался, если получал щелчок за не­скромные вопросы.

Критически осмотрев внешний вид Абеля, Донован решил, что ему нужна новая одежда. Он записал раз­меры и спросил:

- Какой костюм вы хотели бы?

- Предоставляю это на ваше усмотрение, — ответил Абель и затем, улыбаясь, добавил:

- Может быть, мне следует выглядеть, словно я юрист с Уолл-стрит? Пожалуй, купите мне серый фла­нелевый костюм с жилетом.

Донован удивился. Он и в самом деле полагал, что костюм должен быть примерно таким. Но затем Доно­ван передумал и приобрел для Абеля темно-серый ко­стюм и строгий галстук в полоску. Теперь Абель выгля­дел банковским чиновником «из отдела мелких ссуд».

Познакомившись со своим подзащитным и обсудив с ним, пока, конечно, в общих чертах, линию поведения защиты, Донован и его помощники, молодые юристы Арнольд Фреймен и Томас Дебевойс, засели за изучение обвинительного акта и материалов предварительного расследования. Они пришли к выводу, что арест Абеля и всех его вещей в отеле «Латам», безусловно, произве­ден в нарушение конституции США. А если это так, то никакие вещественные доказательства, изъятые там или в студии Абеля на Фултон-стрит, не могут фигурировать в уголовном процессе. Обвинение против Абеля, пост­роенное на «опороченных доказательствах», должно было, по их мнению, рухнуть.

Была нарушена Четвертая поправка к конституции США, провозглашавшая охрану личности, жилища, бу­маг и имущества граждан от необоснованных обысков и арестов, а смысл ее нарушения сводился к тому, что Абель был арестован без ордера на арест, оформленного в предусмотренном законом порядке, ордера же на обыск и изъятие имущества вообще не было. Эти факты, как пишет Донован, «служат классическим примером того положения, с которым должна была покончить Четвертая поправка к нашей конституции».

Правда, Абелю был предъявлен ордер на арест, вы­писанный службой иммиграции, но такой ордер, относя­щийся только к делам о нарушении правил въезда и проживания в стране иностранцев, является внутренним, ведомственным административным документом; на лип, обвиняемых в других уголовных преступлениях, он не распространяется и для уголовного суда не действите­лен.

Вот на этом нарушении закона защита и решила по­строить свою тактику.

 

ПОДГОТОВКА ПРОЦЕССА

 

Большое жюри* подтвердило обвинительный акт, и теперь дело Абеля перешло в «надежные» руки судьи Байерса, восьмидесятилетнего, высокого и не по годам проворного старика. Того самого старого мракобеса Байерса, который в свое время «прославился» предло­жением ставить клеймо на руку всем иностранцам, по­стоянно проживающим в США и отказавшимся принять американское гражданство.

 

 

* Большое жюри — судебная коллегия, решающая вопрос о пре­дании суду.

 

 

Байерс считал, что эта мера облегчит властям наблюдение за иностранцами и не по­требует больших затрат. По свидетельству Донована, Байерс вообще был известен как человек «ультраконсер­вативных взглядов». Секретарь суда сказал о нем: «Этот без колебаний подпишет смертный приговор».

Те, от кого это зависело, знали, кого назначить судьей по делу «Правительство США против Абеля».

16 сентября 1957 г. суд рассматривал вопрос о дате слушания дела. Защита ходатайствовала о предоставле­нии ей месячного срока для подготовки к процессу.

— Адвокаты всегда просят дополнительное время,— резко ответил Байерс, — и назначил слушание дела че­рез десять дней, на 26 сентября. Такая спешка, как вы­яснилось впоследствии, объяснялась тем, что основной свидетель обвинения Хейханнен сильно пил и пытался отказаться от своего обещания давать показания против Абеля. А без его показаний обвинению было бы совсем трудно (если не невозможно) доказать состав преступ­лений, инкриминируемых Абелю.

Для поведения Абеля во время подготовки к процессу характерен следующий эпизод.

В заключительной части документа об обстоятельст­вах обыска и ареста, подготовленного защитой, говори­лось: «Если свободный мир не будет верен собственному моральному кодексу, не останется такого общества, ко­торого стали бы жаждать другие люди».

По этому поводу между Абелем и Донованом про­изошел спор.

- Это звучит слишком эмоционально, — сказал Абель. И добавил:

- Мне кажется, столь эмоциональный призыв не мо­жет иметь существенного значения в юридическом деле подобного рода.

- Рудольф, — возразил Донован, — вам повезло: вы не занимаетесь юридической практикой в Соединенных Штатах. Если вы думаете, что, исходя из таких идей, можно эффективно вести дело в суде, вам никогда не удастся заработать и доллара.

«Ему это показалось весьма забавным», — замечает Донован.

Но Донован просто не понял того, что Абель намере­вался снять этот абзац из политических соображений, так как не хотел, чтобы его дело служило поводом для пропагандистских лозунгов о так называемом «свобод­ном мире». Помня, что он имеет дело с буржуазным адвокатом, Абель не мог говорить с ним об этом прямо, а попытался применить юридическую аргументацию.

Между прочим, дальнейший ход дела показал, что Донован лучше Абеля оценивал значение «эмоциональ­ных» факторов в американском судопроизводстве. При­сяжные, как мы увидим, вынесли свой вердикт скорее на основании чисто эмоциональных впечатлений, чем на основе юридических доказательств. Абель же в этом споре был, несомненно, прав в том отношении, что аме­риканским судьям, как оказалось, было решительно на­плевать и на «свободный мир», и на «собственный мо­ральный кодекс», когда дело шло о расправе с совет­ским разведчиком, попавшим в их руки.

В тот же день прокурор Томпкинс сказал Доновану, что в министерстве юстиции существует «расхождение во взглядах» на меру наказания Абелю, которую должно потребовать обвинение. «Одни считают, что интересы правительства больше выиграют, если Абель будет при­говорен к пожизненному тюремному заключению: в этом случае остается надежда на то, что в один прекрасный день он заговорит. Другие глубоко убеждены, что обвинение должно просить смертной казни — не только в устрашение других советских разведчиков, но также в расчете на то, что Абель может не устоять, испытывая сильное нервное напряжение, поскольку перед глазами у него будет электрический стул, и начнет говорить».

Разговор с Томпкинсом обеспокоил Донована. Не то, чтобы ему стало очень жаль Абеля, хотя, судя по его отзывам о нем, вероятно, было и это, но казнь Абеля, по мнению Донована, не соответствовала интересам США и означала полный провал защиты. А это уже непосредственно затрагивало и интересы самого Донована, его престиж выдающегося юриста и адвоката.

Донован посоветовал Томпкинсу, чтобы министерство юстиции, прежде чем решать вопрос о том, какую меру наказания рекомендовать суду, проконсультировалось с государственным департаментом и Центральным раз­ведывательным управлением.

Во время подготовки к процессу и в ходе его Абель содержался в федеральной тюрьме на Уэст-стрит.

Своим мужеством он быстро завоевал расположение заключенных. Несмотря на то, что он содержался в оди­ночке, ему все же удалось получать от них советы юри­дического характера. Заключенные передали Абелю точные выдержки из дел, которые могли бы послужить прецедентом по его делу, и изъявили готовность бес­платно обеспечить ему консультацию «тюремного юриста».

Между тем подготовка процесса шла полным ходом.

20 сентября защита получила список свидетелей об­винения. Из 69 человек, значащихся в списке, 32 были сотрудниками федерального бюро расследований.

Конечно, за шесть дней, оставшихся до начала про­цесса, было невозможно подробно ознакомиться со всеми свидетелями, но разрешения на встречу и пред­варительную беседу с Хейханненом защита все же до­билась. Однако ничего существенного эта встреча не дала. В комнате, где адвокаты встретились с Хейханне­ном, было полно сотрудников ФБР, не сводивших с него глаз. Ответы были заранее тщательно отрепетированы. Испуганно поглядывая на окружавших его сотрудников ФБР, Хейханнен на все вопросы адвокатов отвечал как заученный урок: «До суда я с вами разговаривать не буду» или «Почему бы вам не задать этот вопрос Марку*. Он знает обо мне все». У Хейханнена тряслись руки, и весь вид его был крайне жалок.

 

 

* Под этим именем Хейханнен знал Абеля.

 

 

Глядя на него, Донован вспоминал предателей, ко­торых ему приходилось видеть, работая в разведке во время войны. Пьянство, душевное расстройство и само­убийства были частыми явлениями среди них. Видимо, я Хейханнен познавал сейчас, что жизнь предателя ста­новится адом.

Несмотря на первоначальное решение судьи, начало процесса, с согласия прокурора, было перенесено на 3 октября.

Зал суда был переполнен. К дверям тянулась длин­ная очередь любопытных. Не в меру усердные охран­ники обыскивали посетителей, словно ожидали, что здесь будет не суд, а сражение.

Суд начал свою работу с рассмотрения ходатайства защиты о приобщении к делу материалов встречного иска Абеля об изъятии из дела всех вещественных дока­зательств из принадлежащего ему имущества, на кото­рое был наложен арест.

Поскольку арест на имущество был наложен в Манхэттене, то и иск первоначально был предъявлен также в суде Южного округа Нью-Йорка (напомним, что уго­ловное дело Абеля находилось в производстве суда Во­сточного округа).

Это был гражданский иск, который, по замыслу за­щиты, должен был рассматриваться независимо от уголовного дела. В основе иска лежал все тот же вопрос нарушении установленных законом правил обыска и ареста. Доказать такое нарушение, казалось бы, не со­ставляло труда, и защита надеялась, выиграв этот иск, избежать и уголовного процесса над Абелем.

Однако, как и следовало ожидать, этот скорее наив­ный, чем хитрый, «ход» провалился. Американская юсти­ция вовсе не собиралась выпускать Абеля из своих лап. Суд Южного округа (судья Сильвестр Дж. Райен) при­знал правильным ходатайство защиты о том, чтобы вопрос о наложении ареста на имущество Абеля рассмат­ривался в порядке гражданского иска, отдельно от уго­ловного дела. Но, «принимая во внимание все обстоя­тельства», Райен отклонил ходатайство о рассмотрении этого иска в Южном округе, разрешив возбудить его вновь в суде Восточного округа. Но времени на это уже не было. И защите теперь ничего не оставалось, как просить судью Байерса приобщить к уголовному делу все документы по этому иску.

Доказывая незаконность ареста и обыска у Абеля, защита указывала, что Федеральному бюро расследова­ний с самого начала было известно, кто такой Абель, и что служба иммиграции своими действиями просто прикрывала ФБР. Абель содержался в иммиграционном лагере все то время, пока ФБР пыталось склонить его к «сотрудничеству» с американской контрразведкой. Если бы эта попытка удалась, то не было бы и никакого про­цесса.

Донован не видел в этом никакого нарушения зако­на и считал, что такие действия вполне соответствовали «национальным интересам США» и входили в компе­тенцию контрразведки. Но поскольку вербовка сорва­лась, то и завершать дело следовало административным путем (например, выдворить Абеля из США как неже­лательного иностранца), а не оформлять задним числом в уголовном порядке.

— Перед министерством юстиции, — говорил Доно­ван,—21 июня стояла альтернатива: арестовать ли Абеля как уголовного преступника и предать суду или как иностранца, нарушившего правила въезда и про­живания в США. Избрав последний вариант, оно ли­шило себя права на привлечение его к уголовной ответ­ственности, ибо доказательства, изъятые при обыске, не были оформлены в законном порядке.

Суд посвятил рассмотрению этого вопроса три дня.

«Наша величайшая трудность, — пишет Донован, — бесспорно, состояла в том, что речь шла не об обычном гражданине, арестованном у себя дома. Дело касалось полковника Рудольфа Ивановича Абеля. И все же пра­вовой вопрос был абсолютно одинаковым — по консти­туции Абель обладал точно такими же правами, что и я».

Но судья Байерс наглядно доказал, что рассуждения Донована о равенстве всех перед законом — в условиях США просто анахронизм или святая наивность. Он оха­рактеризовал весь спор об аресте и обыске как «мало­существенный» и сказал, что может «разделаться с ним очень быстро». И разделался. Несмотря на то, что допрошенные судом свидетели — сотрудники ФБР и служ­бы иммиграции полностью подтвердили обстоятельства ареста и обыска, Байерс отклонил ходатайство защиты, мотивируя свое решение тем, что министерство ЮСТИЦИИ «обязано соблюдать прежде всего интересы Соединен­ных Штатов» и что он не видит серьезных причин, по­чему два государственных учреждения Соединенных Штатов не могли бы сотрудничать в подобном деле.

Вынося такое решение, Байер<