Горы приближаются очень медленно и все кажутся какими‑то бесконечно далекими, почти недостижимыми. А потом из синего марева над лесами выплывает изящный круглый силуэт первой нефтяной вышки с дирижабликом ветродвигателя наверху.
Я ищу вокруг силуэты других вышек и забываю на какое‑то время о горах.
Вторая вышка совсем не там, где я ее высматриваю. Она неожиданно появляется слева – уже близкая, отчетливо различимая – и быстро уходит из поля зрения куда‑то назад, под брюхо вертолета. А впереди вырисовываются из синего марева другие ажурные вышки, увенчанные дирижабликами. Вышек все больше, и они разбегаются в стороны.
– Прошли насосную, – говорит Джим Смит. – Через десять минут будем над Нефтью.
А я и не заметил насосную. Эх, раззява!
Снова гляжу на горы – высокие, остроконечные, убеленные снегами на западе и постепенно снижающиеся, без снежных шапок к востоку. В просветах между ближними вершинами видны другие вершины, а между ними, уже в туманной дымке, – все новые и новые пики.
– На западе – до шести тысяч метров, – говорит Вано. – Солидная ширмочка!
Вертолет делает плавный полукруг и садится на зеленую площадку, где стоят другие, такие же полосатые, как наш, вертолеты и небольшие розовые грузовички. Сейчас Вано подгонит один из них, и мы повезем в цех упакованных киберов. А из цеха они выйдут уже на своих ногах.
Нам не так уж и много надо сделать в цехе – только распаковать киберы и проверить все контакты, чтобы машины работали безотказно. И еще надо вложить в них блоки местной памяти. Эти блоки готовят здесь, на месте. Их заполняют постепенно, изо дня в день, во всех геологических и геофизических партиях. Когда вложишь такой блок в кибер, он будет знать все, что делала эта партия с первых дней своего существования. Будет помнить луга, леса и реки, где она прошла, и отлично ориентироваться на местности, где геологи работают сейчас. Даже различать их по голосам.
Блоки готовятся на совесть. Чем больше информации вложат в них геологи и геофизики, тем больше и получат от новых киберов. Никому не хочется долго учить кибера‑новичка. Все ждут готового работника, способного заняться делом в первые же минуты.
Этих вот работников мы и “доводим” теперь в электронном отделении одного из цехов.
Наши киберы невелики и нетяжелы. Их вес не больше веса женщины. Но они несколько ниже – как подростки. Столетиями отрабатывалось устройство этих универсальных роботов, пока не превратились они из громоздких и неуклюжих чудовищ конца двадцатого века в современные машины – легкие, обтекаемые, почти не уступающие в своей подвижности людям. Эти машины взяли на себя всю нудную, однообразную физическую работу человечества. В геологических партиях киберы бьют шурфы и бурят скважины, таскают оборудование и образцы пород, ставят палатки, запасают воду, готовят еду. Каждый универсальный кибер немного сильнее рослого, крепкого мужчины. Конечно, эти нынешние машины уступают в силе первым стальным чудовищам эры роботов. Но универсальному роботу вовсе и не нужна невероятная сила. От универсального робота редко требуются усилия, превышающие возможности среднего человека. Наш старинный домашний робот Топик, который остался на Земле и наверняка уже давным‑давно пошел на слом, Топик, которого еще мама помнит с детства, – чуть ли не втрое мощнее нынешних универсальных киберов. А на что использовалась мощность Топика? Мыл посуду да подавал еду, да включал в комнатах пылесосную систему. За все годы, что я жил дома, Топику ни разу не пришлось работать даже в четверть силы.
...Мы возимся в цехе с киберами неторопливо, но напряженно. И почти молча. У каждого своя машина. И каждый знает, что с ней делать. Лишь в начале работы Джим показал мне шкафчики с блоками местной памяти и коротко объяснил шифры партий. Моя забота только в том, чтобы не перепутать их, не присвоить киберу шифр “чужой” партии.
Часа два работаем без перерыва. А потом Грицько замечает:
– Есть охота. Обойдемся таблетками?
– Надоели! – откликается Вано. – Мы слишком часто обходимся в поездках таблетками. Пошли в столовую!
В столовой почти пусто, как и во всех столовых на Рите. Здесь нет еще четко установленного времени для еды. Каждый ест, когда ему удобно. А столовые построены с размахом, с расчетом на большие потоки людей.
В дальнем конце зала две женщины едят молча и сосредоточенно, словно делают серьезную, важную работу. Они одеты и причесаны обычно, как и все земные женщины на Рите. Но что‑то в них мне кажется необычным. Только никак не могу быстро сообразить, что именно.
Мы проходим к щиту заказов, нажимаем соответствующие кнопки и уходим мыть руки. А когда возвращаемся, возле выбранного нами столика уже стоит тележка с горячими кастрюльками и сковородками.
Пока Вано торжественно разливает суп, я украдкой разглядываю тех двух женщин и пытаюсь понять, что же мне показалось в них необычным.
Обе они очень смуглы. У них по‑мужски большие, сильные руки и развитые плечи. Обе черноволосы, довольно миловидны, большеглазы и удивительно похожи друг на друга. То есть у них просто совершенно одинаковые лица! Наверно, это‑то и показалось мне необычным. Да еще, пожалуй, сосредоточенность... Я никогда еще не видал, чтобы люди ели так сосредоточенно.
Вано замечает мой взгляд, еле заметно усмехается – уголками губ, краешками усиков – и тихо спрашивает:
– Понравились местные красавицы?
– А ты их знаешь? – интересуюсь я. – Они близнецы? Он молча кивает. Уже вполне серьезно, без улыбки.
– Можно подумать, будто они когда‑то голодали.
Вано кивает опять. И опять – вполне серьезно.
– Неужели здесь?
Потерпи, – тихо произносит Вано. – После обеда расскажу.
Пока я доедаю суп, женщины поднимаются и уходят. Я невольно гляжу им вслед. Они одинаково невысоки и как‑то грубовато – изящны.
– Что‑то в них есть, правда? – произносит Джим.
– Это – ритянки, – объясняет Вано.
– Ра? – удивляюсь я и мысленно ставлю рядом с этими, в общем‑то изящными женщинами милую, заботливую, но совсем уж не изящную Ра. Слишком они различны! Во всем. Даже цвет кожи иной.
– Нет! – Вано качает головой. – Они из племени леров. С Восточного материка. Это ужасно романтичная история!
– Расскажешь?
– Не раньше, чем наемся. Удивительные шашлыки! Почти карские! Не иначе – здешнего киберповара собирали на Кавказе! Когда передо мной шашлык – не могу рассказывать длинные истории.
Услышать в этот день “ужасно романтичную историю” мне так и не удается. А Вано не удается доесть все заказанные им шашлыки. Потому что в столовую влетают двое встрепанных парней и, оглядевшись, направляются прямо к нашему столику.
– Вано! Джим! – кричит один из них еще издали. – Как здорово, что мы вас нашли!
Вано и Джим встают, здороваются.
– Ребята, у нас ЧП, – говорит один из парней. – Мы прилетели за вами. Кибермозг на буровой... Вдребезги... Сорвалась обсадная труба и все разнесла... Работы остановлены.
– И вообще – все может полететь к черту! – добавляет другой парень. – С буровой творится что‑то непонятное. Кибермозг выдал только одно слово – “Приготовиться...” И потом его разнесло. К чему приготовиться?.. У вас есть запасное устройство?
Мы немедленно уходим из столовой. Вано с тоской оглядывается на оставленный нами столик. Два длинных шашлыка безнадежно стынут на сковородке.
Так уходят в легенду
Под нами Плато Ветров – холодная, продутая насквозь ветрами каменная пустыня. Где‑то в центре ее – геологическая партия.
И рядом с этой партией – буровая, ослепшая, оглохшая, обезглавленная.
В креслах вертолета двое прилетевших за нами геологов – Сергей и Нурдаль. И тут же два новеньких робота, предназначенных для этой геологической партии. Они включены, их зеленые глазки вопросительно светятся и как бы ждут указаний. В ящике – так и не распакованное киберустройство для буровой. Его надо установить сегодня, сейчас же, не теряя ни минуты. Потому что неизвестно, к чему должны быть готовы геологи. И неизвестно, сколько времени еще им готовиться. Команда погибшего электронного мозга должна быть повторена как можно быстрее. Мы летим со скоростью самолета, но все равно время тянется безобразно медленно. Уныло ползут под ногами почти одинаковые серые, черные и красноватые скалы. Мелькают крошечные зеленые пятнышки чудом живущих тут деревьев. Уходят назад извилистые полоски трещин, провалов, ущелий. И снова – камни, скалы без конца и края.
– Мрачное место, – замечает Грицько. – Даже не хочется, чтоб тут что‑то нашли. Ведь тогда тут придется жить.
– Все равно придется, – откликается голубоглазый крепыш Нурдаль. – Когда‑нибудь будем брать отсюда гранит, базальт. На юге нашего Материка не так‑то много камня.
– Возить отсюда гранит? – удивляюсь я. – Не далеко ли?
– Ближе, чем от Нефти, – объясняет Нурдаль. – И намного быстрее – все время попутный ветер. А правильные каменные карьеры создадут отличные площадки для жилья. Над таким карьером твердую сферу – и строй поселок! Идеальные условия. Только так и можно взять это плато.
– А стоит ли его брать?
Нурдаль улыбается. Снисходительно.
– Ты знаешь, что такое на Земле Урал? – спрашивает он.
– Я уралец.
– Так вот, я убежден, что это плато – здешний Урал. Tyт должно быть все. Это мое личное мнение. Мы изучаем плато на скоками. А надо вгрызаться в него намертво! Мы всё торопимся, всё не успеваем. А оно не отдает своих секретов просто так. Его надо брать измором!
...Мы снижаемся где‑то между буровой и геологическими палатками. Киберы тут же деловито вытаскивают наружу ящик с электронным устройством. Длинноногий Вано, выбравшись из вертолета вслед за киберами, жмурится на солнце, надевает защитные очки и говорит:
– Вы, ребята, пока распаковывайте. А я прогуляюсь – взгляну...
И он решительно направляется к буровой.
– Там опасно! – кричит вслед Нурдаль. – Оттуда все ушли!
– А как же будем монтировать? – Обернувшись, Вано одаряет нас широкой белозубой улыбкой и снова идет к вышке.
И никто уже не задерживает его: через четверть часа всем нам туда идти.
Мы бросаемся к ящику, торопливо растаскиваем в стороны его стенки. Нужно беречь секунды, быстрее подготовить к установке новый электронный мозг.
Минут через пять, когда я поднимаю глаза, Вано уже далеко – почти возле самой буровой.
Фигурка его кажется совсем крошечной. Словно муравей, встав на задние лапки, подбирается к гигантской ажурной башне.
Мы продолжаем работать еще минуты три или четыре, и вдруг Джим Смит резко распрямляется, напряженно прислушиваясь к чему‑то, поворачивается к вышке и громко, изо всей силы кричит:
– Вано! Вано! Назад! Вано!
Он кричит напрасно. Вано не может услышать его – слишком далеко. Да и ветер кругом свистит – неизменный, не прекращающийся ни на минуту. И все же какой‑то древний инстинкт заставляет Джима кричать, забыв о радиофонах и прочей цивилизации.
Я еще не понял, в чем дело. Но раз Джим зовет – значит надо. Торопливо вынимаю из кармана коробочку радиофона и нажимаю на своем “поминальнике” кнопку с номером Вано.
“Поминальник” должен сработать мгновенно. Наверняка радиофон назойливо зуммерит сейчас у Вано в кармане. Но я уже догадываюсь, что Вано не услышит его. Потому что из‑под земли доносится быстро нарастающий гул, и даже кажется, будто камни вздрагивают под ногами.
Должно быть, Джим первый почувствовал этот подземный гул и потому закричал. Там, на буровой, сейчас очень опасно. Но и Вано теперь не может не слышать гула!
Мы напряженно смотрим на буровую, среди ажурных стоек которой исчез наш товарищ.
Все ждем: вот‑вот мелькнет между камнями бегущая фигурка.
Ожидание длится какие‑то секунды. Никак не больше стоим мы неподвижно над раскрытым ящиком с киберустройством. Но эти секунды кажутся невыносимо, бесконечно долгими, тягучими.
И с каждой секундой все нарастает и нарастает подземный гул, и все сильнее вздрагивают камни под ногами, и уже начинает казаться, что опасность – не только возле буровой, но везде – и на нашей открытой площадке, и возле далеких серебристых палаток геологов, и вообще на всем этом громадном проклятом плато.
А потом над буровой, отшвырнув в сторону дирижаблик‑ветряк, взвивается в небо тонкая игла труб, выброшенных из земли страшной силой. Вслед за иглой поднимается черная струя, которая за несколько мгновений толстеет, наливается мощью и, как игрушку, откидывает в сторону громадную буровую вышку.
– Вано! – истошно орет Джим и бросается к буровой.
Но не успевает он пробежать и десятка шагов, как бьющий в небо черный фонтан вспыхивает, становится гигантским, невиданным, ревущим факелом, и нестерпимый жар его мгновенно доносится к нам за сотни метров, ослепляет и обжигает нас, и после этого я долго не слышу, не вижу и не чувствую ничего.
Меня приводят в себя струйки холодной воды, которые падают на лицо и скатываются по пылающим щекам. Ощущать на лице холодные, чудесные струйки – такое блаженство, какого, кажется, я не испытывал еще никогда.
Я открываю рот и ловлю холодные струйки губами, с жадностью глотаю, глотаю их.
Потом мне вкладывают в рот что‑то похожее на соску, и я пью, пью холодный, живительный кисловатый напиток “Волгарь”, которого не пил уже, кажется, сто лет. А впрочем, и на самом деле сто лет.
Сейчас будет очень хорошо, исчезнет боль, появятся силы. Я уже давно знаю, что такое “Волгарь”. Если только у человека целы кости и связки, “Волгарь” за несколько минут ставит его на ноги.
Напившись, открываю глаза.
Надо мной – голубое, с тревожным красноватым отблеском небо, и в небе – круглое, незнакомое женское лицо с темными, узкими глазами, какими‑то удивительно бездонными. Словно сквозь них глядит на меня сама Бесконечность.
Я подтягиваю локти, хочу приподняться, но женщина почти без звука, одними губами говорит:
– Лежи! Лежи пока!
И исчезает.
Теперь, когда она исчезла, я начинаю слышать. Слышу ровный, ни на секунду не умолкающий рев – сильный, напряженный, тревожный. Хочу повернуть голову в сторону этого рева, но резкая боль останавливает – боль не глубокая, не внутренняя, как тогда, когда обезьяньи зубы добрались до моих шейных позвонков, а наружная. Ощущение такое, словно с лица и шеи содрали кожу.
“Ожог! – догадываюсь я. – Это не страшно, вылечат быстро. Хорошо, глаза целы!”
Женщина возвращается, опускается возле меня на колени и так же, почти без звука, одними губами произносит:
– Потерпи. Будет больно, но недолго.
Я уже понимаю, почему она так говорит – почти без звука. Это рев заглушает ее. И просто чудо, что я понимаю. Наверно, она не только говорит, а еще и внушает. Не зря же у нее такие бездонные глаза.
Осторожно, кончиками пальцев женщина опускает мои веки, и тут же на лицо, шею обрушивается что‑то липкое, клейкое, холодное. Оно колет мириадами иголок, и я задыхаюсь от этой мгновенно нахлынувшей боли, и уже готов кричать, но боль начинает ослабевать, отступает, и вот уже остаются только отдельные болезненные уколы. Теперь, сквозь быстро откатывающуюся боль, различаю знакомый с детства и полузабытый уже запах мази “Киевляночка” – острую смесь ароматов ананаса, алоэ, апельсина и еще чего‑то давнего, детского и почему‑то маминых рук, которые покрывали этой мазью мои ожоги.
Кажется, что я лежу под клейкой, липкой маской очень долго. Но, наверно, только так кажется. Когда лежишь, закрыв глаза, и слушаешь дикий рев пылающего нефтяного гейзера, каждая минута растягивается в час. А надо вылежать пятнадцать минут. Потому что за пятнадцать минут мазь “Киевляночка” восстанавливает обожженную кожу почти до нормального состояния.
– Открой глаза! – не столько слышу, сколько чувствую по‑прежнему бесшумные слова.
Открываю глаза и вижу измученную улыбку на лице женщины. Хочу улыбнуться в ответ, но где‑то в середине щек, в краях губ еще сидит резкая, сдерживающая боль.
Зато я сажусь спокойно, без напряжения. “Волгарь” сделал свое дело. Метрах в пяти от меня оглядывается Джим. А с другой стороны пластом лежат двое, и их лица еще покрыты желтоватой массой. Догадываюсь, что это Грицько и Нурдаль.
А вдалеке, там, где была буровая, поднимается в небо громадный огненный столб, и оттуда несется рев – торжествующий, победный рев стихии, которая миллионы лет ждала, чтобы пришел слабый, ничтожный перед нею человек и выпустил ее на волю.
“Вано! – с болью вспоминаю я. – Милый Вано!”
Сумико
Стихию приходится укрощать долго. Вертолеты привозят нам трех киберкротов и гору оборудования, которое кроты утащат с собой под землю. Они пойдут по наклонным тоннелям к стволу буровой и завалят его намертво – так, что нефть никогда больше здесь не пробьется. Потому что нам не нужна эта скважина. Мы не будем добывать нефть на Плато Ветров – трудно и опасно. Буровики перегонят ее подземными руслами к подножию Северных гор, к тем нефтепромыслам, которые уже действуют, и выкачают ее оттуда – покоренную, притихшую.
У землян теперь будет много нефти. Так много, что ничто уже не задержит развитие химии на Материке.
Вот только Вано.
До сих пор не представляю себе, что мы скажем его жене, как поглядим ей в глаза!.. Наверно, нам будет просто стыдно за то, что мы живы.
...Работали мы в эти дни до одурения, до изнеможения, полного, предельного. Когда начинали валиться из рук инструменты, двоиться в глазах клеммы, – шли в серебристую геологическую палатку, и падали на койки, порой даже не успев раздеться, и проваливались в тяжелый, черный сон, чтобы через несколько часов снова подняться.
Мы спали то днем, то ночью. Это уже не имело значения, потому что ночью было почти так же светло, как днем. Горящая нефть давала столько света, что по ночам для работы не нужны были никакие прожекторы.
Мы очень мало разговаривали в эти дни. Трудно было разговаривать. Надо было кричать. И очень мало ели – жара, дикий рев факела и резкий запах нефти отбивали охоту есть. Мы только работали, глотали таблетки и спали.
Порой думалось, что мы сами стали почти киберами.
Джим Смит оказался намного выносливее меня и Грицько. Он дольше работал и меньше спал, чем мы. Но и он иногда не выдерживал. Однажды уснул, сидя верхом на кожухе киберкрота, где насаживал контакты. Сидел, работал и вдруг выронил ключ и стал с закрытыми глазами валиться вперед. Мы с Грицько насилу отволокли его в палатку.
За эти дни мы, по существу, заново перебрали киберкротов, приспособленных к рытью тоннелей в обычной земле. Мы заменили титановые буры и зубья алмазными, перестроили всю систему управления и создали дублирующие системы. Кроты должны быть безотказными – иначе все сорвется. Они должны пробить в камне разные тоннели за одно время. Они вместе должны выйти к стволу буровой и за одну секунду завалить его. Иначе нефть перебьет кротов поодиночке и ворвется в тоннели. Всю эту адскую работу нам пришлось делать потому, что на Рите просто нет нужных машин. Те киберкроты, которые предназначались для камня, работали не бурами, а токами высокой частоты. Они просто прожигали камень. Но здесь, при подходе к нефтяному фонтану, это не годилось. Хватит и того, что гигантский факел вспыхнул наверняка от какой‑то крошечной электрической искры на буровой. А если бы еще забрались под землю высокочастотные киберкроты, – они наверняка зажгли бы нефть и в глубине ствола. И тогда взлетел бы на воздух поселок геологов, образовался бы гигантский пылающий кратер, подступиться к которому было бы невероятно трудно.
Поэтому и пошли в ход киберкроты, предназначенные для мягкой земли, работающие по старинке, без нагрева.
На их основе мы, по существу, создали совсем новые машины.
Они погибнут при взрыве, навсегда останутся в стволе буровой, заваленные обломками, заплеванные нефтью. Точные, умные машины, в которые вложено столько труда и на Земле, и здесь.
Но что киберы, если погиб Вано!
Все время мысль возвращается к нему – и когда засыпаешь, и когда просыпаешься, и когда на минутку отрываешься от работы, чтобы вытереть со лба пот. И почему‑то особенно остро, четко, снова и снова видишь, как, уходя из столовой Нефти, Вано с тоской оглядывался на стынущие на столике шашлыки!
Так и не успел он рассказать “ужасно романтичную историю” о женщинах из племени леров...
...Через пять дней мы на вертолетах растаскиваем наших киберкротов по углам гигантского треугольника и частотными генераторами выжигаем наклонные стартовые площадки для своих машин.
Мой остроносый кибер стоит, уткнувшись в красновато‑бурую оплавленную гранитную стенку, и ждет сигнала. Далеко отсюда, в одной из геологических палаток, оборудовали мы пульт управления. И оттуда Нурдаль даст команду. А когда киберы вгрызутся в гранит и скроются в тоннеле, – спустим вслед тележки со взрывчаткой и с катушками плоских титановых шлангов.
Эти шланги выдержат любой взрыв. Их невозможно разорвать. Заваленные глыбами, забитые изнутри пробками, концы шлангов провисят в жерле буровой до тех пор, пока по ним под громадным давлением не пойдет морская вода.
Она оттеснит от рукавов глыбы, выбьет пробки и станет выдавливать из скважины нефть, загонять ее обратно под землю.
А пустят воду туда лишь после того, как геофизики разведают весь нефтеносный слой и высокочастотные электропушки разрушат под землей преграды на пути нефти из этого слоя в предгорную нефтяную долину. Когда русло подземной нефтяной реки будет проложено, по шлангам начнут накачивать воду и пробурят для воды новые скважины. Постепенно она выдавит нефть к уже готовым вышкам.
Никому пока не придется жить из‑за нефти на Плато Ветров. Здесь будут работать автоматы, качающие воду из моря, и будут ходить киберы, контролирующие работу автоматов.
Геологи, конечно, не оставят в покое Плато. Но теперь им придется быть очень осторожными. По крайней мере, до тех пор, пока не будут точно очерчены границы нефти.
...Резкий, почти до живых ноток отчаянный скрежет обрывает мое ожидание. Это крот впился в стенку. Он грызет ее яростно как своего ненавистного врага, и она отступает перед ним, крошится, рассыпается. И крот, как насытившееся животное, удовлетворенно урчит. И скрежет становится все глуше.
Рядом со мной, съежившись от ветра под электрокурткой, сидит на камне маленькая, худенькая, узкоглазая женщина. Сумико, жена геолога Сергея. Та самая женщина, что привела меня в чувство после ожога, мазала мазью, поила из соски.
Она вовсе не медик в этой экспедиции, а топограф. Больше всех здесь Сумико бродит по Плато и все снимает, снимает его участки на свои планшеты. Даже в эти сумасшедшие последние дни она куда‑то исчезала и теперь говорит, что сняла на планшеты еще три больших участка.
– Ты, наверно, лучше всех знаешь Плато? – спрашиваю я.
– Увы, только снаружи. – Она кивает. – Разве, разглядев лицо человека, можно знать, что он думает, что чувствует?
Мне мерещится второй, скрытый смысл в этих словах. Мне давно мерещится скрытый смысл даже в самых простых фразах, с которыми Сумико обращается ко мне. Но, может, я ошибаюсь?
– Всегда ли нужно знать, что чувствует другой человек? – спрашиваю я.
Сумико улыбается, растягивая маленькие, яркие губы:
– Зачем всегда? Иногда! Очень редко!
– Для чего?
– Хотя бы из эгоизма. Чтоб не причинять себе лишней боли.
Теперь уж и дураку ясно!
Почему‑то неудержимо тянет к этой маленькой, хрупкой женщине с такими по‑матерински нежными руками. До боли хочется погладить ее по голове, обнять, прижать к себе. Неужели это всего лишь благодарность за ее заботу? Почему же тогда нет такого чувства к Ра? Я не меньше благодарен ей, однако мне никогда не хотелось ее приласкать.
Но неужели я смогу? Ведь я не хочу расставаться с Бирутой!
Наверно, я слишком долго один. Как‑то неудачно складываются мои поездки: в первой – ЧП, во второй – ЧП...
Ну а Сумико? Ведь муж где‑то рядом. А ее тоже тянет ко мне. Я замечал это раньше. И сейчас не случайно, конечно, она оказалась рядом с моим киберкротом, на самой далекой от поселка вершине “треугольника”.
Здесь никого нет, кроме нас. И вообще, я вполне мог прилететь сюда один, вместе с двумя моими киберами‑помощниками, которые и будут вкатывать в тоннель тележки и замуровывать вход в него после того, как тележки со взрывчаткой уйдут в глубину.
Но почему‑то в последний момент, когда все уже было погружено в вертолет, подбежала Сумико со своим планшетом и озабоченно сказала:
– Мне надо переснять там один участок! Я тебе не помешаю, Сандро, ладно?
И вскочила в машину.
И теперь Сумико сидит рядом со мной на камне, а планшет ее так и остался в вертолете.
В общем‑то, сегодня мы должны что‑то сказать друг другу. Потом будет поздно – наша бригада улетит.
Но может – не надо? Ведь все равно ничто не изменится!
Значит – убить? Человек давно уже научился убивать только‑только возникающие чувства...
Ничто, оказывается, не может подавить тяги к женщине. Можно скрыть это от женщины. Но от себя‑то не скроешь!
Извивающийся, блестящий киберкрот все глубже и глубже уходит в гранит. Уже почти половина машины скрылась в идеально круглом тоннеле. Середина ее вползает в тоннель спокойно, почти без дрожи – сказывается действие многочисленных антивибрационных перегородок. Мы поставили их втрое больше, чем положено, чтобы перестраховать энергетический “хвост” кибера, предохранить его от преждевременного разрушения.
Просто невероятно обидно, что эти отличные машины никогда уже не вернутся к людям!
– О чем ты сейчас думаешь? – спрашивает Сумико и глядит мне в глаза.
– О том, что нам надо поговорить откровенно.
– Ты хочешь меня обидеть?
– Я хочу тебя обнять.
Сумико сжимает мои пальцы крошечной, почти детской ручкой.
Я не выдерживаю и привлекаю к себе ее худенькое, хрупкое тело и глажу ее черные блестящие волосы, и целую еле заметные морщинки на смуглом лбу.
Она не сопротивляется. Она только не смотрит на меня.
Я поворачиваю к себе ее лицо и хочу заглянуть в глаза, хотя и знаю, что черные узкие глаза ее непроницаемы, как ночь.
Сумико по‑прежнему не сопротивляется, но глаза ее закрыты. А губы... Нет, просто невозможно не поцеловать эти ждущие губы!
Мы сидим на камне и гладим друг друга, как дети. Совсем как дети после первого поцелуя.
Зачем это? Что с нами будет? Ведь все равно нам не быть вместе.
Я резко, остро чувствую, что за ласками – пустота. У них нет будущего.
И от этого становится страшно.
Сумико как‑то угадывает перемену, которая произошла во мне. И отстраняется.
– Я боялась, что это – минута. – Она прикусывает яркую верхнюю губу. – Спасибо, что не солгал!
Мы долго молчим и глядим на медленно втягивающегося в гранит киберкрота. И я знаю, что ничего не надо сейчас говорить, ничего не надо объяснять. Любые слова станут ложью.
Мне снова хочется приласкать Сумико. Но уже не так. Уже по‑другому. Как ласкают обиженную кем‑то младшую сестру. У меня нет сестры. Но мне кажется, что именно сестер ласкают так.
И я снова прижимаю к себе ее голову. И глажу блестящие, отливающие синевой черные волосы, и худенькие плечи, и, как ребенка, мне хочется убаюкать Сумико на своих руках.
– Не понимаю, почему это, – говорит она. – Ничего не понимаю! Это сильнее меня! Если я когда‑нибудь буду нужна тебе – позови. Я приду! Сразу же!
Возвращение
Погашен пылающий нефтяной фонтан, завален громадными глыбами почерневший кратер буровой, и мы наконец возвращаемся в Город.
В Нефть, на монтаж киберов, вылетела другая бригада. Та, в которой Женька. А нам дали отдых. И поэтому мы идем домой прямиком – даже не залетая в Нефть.
Удивительно быстро проносимся мы над Плато Ветров, перемахиваем похожий на женскую туфельку длинный и узкий морской залив, который отделяет Плато от полосы болот, и даже не успеваем толком разглядеть эти болота, опоясавшие нагорье с юга. Лишь над лесами наш полет замедляется. Потому что дующий с Плато ветер уходит здесь в сторону, на юго‑восток.
А мы летим на юг уже спокойно, в полосе, защищенной от северных ветров горами.
Нескончаемые леса тянутся внизу. Удивительный, прекрасный материк выбрали для жизни наши старожилы!
Эта земля кажется специально созданной для того, чтобы люди на ней были счастливы.
Но счастливы ли они?
Разве можно быть счастливым, когда над каждым висит угроза убийства? Когда боишься за близких? Когда все время приходится оглядываться, осторожничать...
Конечно, мы могли бы очень просто обезопасить себя.
Но для этого нам самим надо было бы стать убийцами.
И, значит, обезопасить себя мы не можем.
Как‑то там мама? Как Бирута? Только два раза мы и поговорили с ней по радио – коротко, торопливо. И как я погляжу ей в глаза? Ведь я виноват перед нею.
Конечно, я не ангел с крылышками. Как и все. Жить среди ангелов было бы, наверно, до тошноты противно и скучно. Так же противно и скучно, как и среди ханжей. Конечно, я имею право на ошибки. Как все. Но была ли это ошибка?