– Ну, ты даешь, Миякэ. Ты у нас просто посланник рока.
– Что вы имеете в виду?
– Взгляни на экран! В Уэно не случалось ничего подобного, пока ты не начал там работать.
Обмахиваясь бейсболкой, смотрю на экран. Камера с увеличением показывает кабинет Аоямы снаружи, снимая, как я думаю, из отеля «Терминус». Жалюзи закрыты. «Вокзал Уэно в осаде».
– Не может быть и речи о том,– убеждает полицейский толпу журналистов,– чтобы в настоящий момент проводить захват с применением силы.
– Внушают ему ложное чувство безопасности,– говорит Бунтаро.– Что за тип этот Аояма? Он что, совсем с катушек слетел? Или любитель работать на публику?
– Не знаю… Он просто несчастен.
А я плюнул ему в чайник. Устало поднимаюсь по лестнице.
– Ты не будешь смотреть?
– Нет.
– О, кстати. Насчет этой твоей кошки.
– Я выглядываю вниз:
– Вы нашли ее хозяина?
Одним глазом Бунтаро продолжает смотреть телевизор:
– Нет, дружище, но, похоже, она отправилась к правителям. Если только у нее не было близнеца. Сходство разительное. Утром еду я на своем скутере и что, как ты думаешь, вижу у сточной канавы напротив «Лоусонз»?[46]Дохлую кошку, а над ней жужжат мухи. Черная, белые лапы и хвост, клетчатый ошейник с серебряной пряжкой, в точности как ты описал. Когда я приехал сюда, то исполнил свой гражданский долг и позвонил в муниципалитет, но кто-то уже сообщил о ней. Нельзя, чтобы подобные вещи валялись на улице в такую жару.
Это мой самый плохой день.
– Извини, что принес дурные вести, и вообще…
– То есть второй самый плохой.
– Это всего лишь кошка,– бормочу я.
Захожу в свою капсулу, сажусь и понимаю, что не хочу ничего, кроме как докурить пачку «Данхилла». Телевизор смотреть не хочется. По пути я купил лапшу в стаканчике и упаковку мятой клубники, но аппетита нет. Слушаю, как улицу заполняет вечер.
***
Когда на следующее утро паром везет нас обратно, Якусима никак не может обрести свою полную величину. День сияет солнечным светом, но впечатление, что этот бесконечный остров – всего лишь ее уменьшенная копия, только усиливается. Я высматриваю Андзю на волноломе – и, когда не нахожу, признаюсь себе, что мое приподнятое Настроение подпорчено. Андзю – мастер дуться, но тридцать шесть часов – это слишком, даже для моей сестры.
Расстегиваю молнию спортивной сумки – приз лучшему игроку матча вспыхивает на солнце. Ищу взглядом храм бога грома – и на этот раз нахожу. Пассажиры потоком устремляются вниз по деревянным сходням, и мои товарищи по команде исчезают в приехавших за ними автомобилях. Я машу им рукой. Господин Икэда хлопает меня по плечу и, как это ни удивительно, улыбается.
– Хочешь, подвезу?
– Нет, спасибо, меня будет встречать сестра.
– Хорошо. Завтра первым делом тренировка. И скажу еще раз, ты хорошо поработал, Миякэ. Повернул всю игру. Три – ноль! Три – ноль! – Икэда сияет при мысли об одержанной победе.– Тренер-то их, кретин, жирная рожа, перестал ухмыляться! Он был в отчаянии, я поймал это в камеру!
Направляясь из порта вверх по центральной улице, через старый мост, всю дорогу до горла лощины я пинаю камешек. Камешек повинуется любому моему желанию, В рисовых полях отражается солнце. Показались первые стрекозы. Это начало долгого пути, в конце которого Кубок мира. Заброшенный дом глядит на меня пустыми глазницами окон. Я прохожу мимо ворот-тори, и у меня возникает желание сейчас же побежать наверх и поблагодарить бога грома – но сначала я хочу увидеться с Андзю. Висячий мост вздрагивает под моими шагами. В воде виден косяк крошечных рыбок. Андзю наверняка дома, помогает бабушке готовить обед. Беспокоиться не о чем. Я открываю входную дверь:
– Я вернулся!
Топот Андзю…
Нет никакого топота. По обуви у стены вижу, что бабушки тоже нет. Должно быть, они отправились навестить дядю Асфальта, и мы случайно разминулись у нового здания порта, пока господин Икэда со мной разговаривал. Я залпом выпиваю стакан молока и ныряю на диван.
Закрывая глаза, на внутренней стороне своих век вижу, как футбольный мяч выписывает правильную параболу, выгибающуюся над вулканом и прогибающуюся под перекладиной стоящих вдалеке ворот.
***
– Миякэ!
Бунтаро, кто же еще.
Я слишком резко поднимаю голову, и шею сводит. Громкий стук в дверь моей капсулы.
– Иди быстрее сюда! Быстрее!
Кубарем скатываюсь вниз. Вокруг телевизора Бунтаро сгрудились посетители. «Прямой репортаж из центра событий, связанных с захватом заложника на вокзале Уэно». Снимают камерой ночного видения: освещенные детали оранжевые, а темные – коричневые. Мне не нужно спрашивать, что происходит, потому что об этом рассказывает комментатор:
– Жалюзи подняты! Окно открывается, и… какая-то фигура… господин Аояма… да, это он, я могу утверждать, что фигура, вылезающая из окна, это господин Аояма… он на карнизе… свет падает на него сзади… подождите… я получаю…– Трещат помехи.– Советник… не пострадал! Полиция захватила кабинет! Или выбили дверь, или… итак, Аояма, по всей видимости, сдержал свое обещание не… но теперь вопрос в том… О, он, конечно же, не спрыгнет… Лицо в окне, я могу утверждать, что это один из полицейских, он пытается отговорить Аояму от… сейчас он имеет дело с крайне возбужденным человеком… он будет говорить, что…
Аояма прыгает с карниза.
Аояма уже не жив, но еще не умер.
Тело переворачивается в воздухе и падает, долго-долго.
***
Меня будят шаги в коридоре. Открываю глаза. Приз сверкает на столе – доказательство, что весь этот замечательный вчерашний день мне не приснился. В обитую ветхими деревянными панелями комнату, где мои дядюшки и мама провели детство, льется вечерний свет. Передо мной – бабушка и господин Кирин, один из четырех полицейских Якусимы.
– Я вернулся,– говорю я встревоженно.– Мы выиграли.
Бабушка не обращает внимания на мои слова.
– Андзю не говорила, что собирается куда-нибудь пойти?
– Нет. Где она?
– Если ты врешь, я, я, я…
Господин Кирин осторожно усаживает бабушку на диван и обращается ко мне:
– Эйдзи…
Мне становится нехорошо.
– Что с Андзю?
– Похоже, Андзю сбежала…
– Он недоговаривает.
– Не может быть, она бы мне сказала. Не может быть.
– Бабушкин голос надломлен:
– Так что же она тебе сказала? Вчера вечером она говорила мне, что собирается к дяде Асфальту. А сегодня в обед он позвонил узнать, почему она передумала. Если это игра, которую вы вдвоем затеяли, мало вам не покажется!
Господин Кирин садится на другой конец дивана.
– Подумай, Эйдзи. У вас есть какое-нибудь тайное место, где она могла бы спрятаться?
В первую очередь я думаю о деревьях. Потом с тошнотворной уверенностью вспоминаю про камень-кит. Чтобы сравняться со мной. Ее купальник… Бегу наверх. Выдвигаю ящик. Я прав – его нет. Вспоминаю свое обещание богу грома. Все, что я в силах дать тебе, ты можешь взять. Возьми. Господин Кирин возникает в дверях спальни.
– В чем дело, Эйдзи-кан?
– Ищите в море,– вырвалось у меня.
– И мир рухнул.
***
«Фудзифильм» извещает, что почти пять. Встаю, иду отлить. Из зеркала в туалетной кабинке на меня с легким удивлением смотрит трутень. Хочется курить. Пачка «Данхилла» пуста, но одна сигарета все же осталась – закатилась под гладильную доску. Прикуриваю от газовой плитки и выхожу на балкон. Рассвет чертит контуры и заполняет их красками. Токио шумит, как прибой, звук накатывает издалека и разбивается совсем близко. Итак, конец господину Аояме. Его время истекло, вот он и прыгнул. Отмываю чашку от плесени и готовлю себе растворимый кофе. Выношу фотографию Андзю на балкон и пью кофе в ее компании. Думаю о письме, что прислала мама, и расклад становится ясным. Сегодня обязательно нужно вымыть посуду. Кидаю взгляд на тараканий мотель – и снова смотрю на него. Таракан сбежал. Остались оторванная лапка и микроскопическая кучка тараканьего дерьма. Я достаю белье для стирки и складываю в аккуратную стопку. Настраиваю гитару и прохожусь по аккордам босановы, но эти знойные переборы не подходят к моему настроению. Отлично, мама. Ты – мой план «Б». Проси чего хочешь, скажи только, как найти нашего отца. Почти шесть. Рано, конечно, но в больницах рано встают. Я набираю номер, пока не передумал.
– Доброе утро. Горная клиника Миядзаки слушает.
– Здравствуйте. Пожалуйста, соедините меня с комнатой Марико Миякэ.
– Боюсь, это невозможно.
– Еще рано?
– Уже поздно. Госпожа Миякэ выписалась вчера вечером.
О, нет.
– Вы уверены?
– Вполне. И даже прихватила в качестве сувенира наши полотенца.
– Это ее сын. Мне нужно связаться с ней. Срочно.
– Я уверена, что так оно и есть, но если наши гости принимают решение нас покинуть, они уже не бродят поблизости.
– Она оставила адрес, по которому с ней можно было бы связаться?
Она даже не дает себе труда притвориться, что проверяет.
– Нет.
– Как она себя чувствовала?
– Поговорите с ее лечащим врачом.
– Во сколько он начинает работу?
– Она. Но доктор Судзуки не станет обсуждать свою пациентку с кем бы то ни было. Даже с ее сыном.
Если бы только я позвонил вчера, если бы, если бы.
– Вы с ней знакомы?
– С госпожой Миякэ? Конечно. Я штатная медсестра.
– Скажите, она была… в порядке?
– Это зависит от того, что вы имеете в виду под «в порядке».
– Что ж, вы мне очень помогли. Огромное спасибо.
– Она парирует, не отвечая на мою иронию:
– Пожалуйста.
Щелк, треньк, щелк, ууууууууу План «Б» накрылся. Подводные лодки пустились в плавание, я полностью проснулся, но ехать на работу все равно еще слишком рано. Вот так ночка. Я чувствую себя так, словно меня пропустили через мясорубку. В час затишья, между одиннадцатью и двенадцатью, Бунтаро позвал меня вниз выкурить по сигарете. Мы немного поговорили. Я почти забыл о том, что он – мой домовладелец-кровопийца. Я вставляю в «Дискмен» «Plastic Ono Band»[47]и укладываюсь на футон, всего на минутку. Рев бездны и барабанный бой.
«Plastic Ono Band» давно закончился, когда в мои сны проникает мягкий шлепающий звук. Сначала мне кажется, что это капает кран, но тут я чувствую, как она устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Открываю глаза.
– Эй, ты же вроде умерла.
Она зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал. Просто рассматривает меня своими глазами Клеопатры, в которых пляшут бронзовые искорки.
***
Древесные волокна в шее бога грома рвутся с визгом и скрежетом. Я крепко обхватил ее ногами – не думал, что перепилю ее так быстро. Шея переламывается, ножовка с лязгом падает, я теряю равновесие и лечу вниз между спиной бога и стеной храма. Мне кажется, что я лечу бесконечно Долго. От удара об пол перехватывает дыхание. Позвоночник цел, но через час я буду просто ходячий синяк. Голова моего врага катится прочь, деревянная по деревянному полу, потом останавливается и смотрит прямо на меня. Ненависть, мстительность, зависть, гнев – все туго скручено в одну гримасу. На одной ноздре капля моей крови. В лесу чересчур тихо. Ни взрослых, ни полицейской машины, ни бабушки. Черный дрозд замолчал. Лишь грохот океанских пушечных залпов у скал, далеко внизу. Все боги связаны узами родства, и с этого дня они ополчатся против меня. В моей жизни не будет ни капли счастья. Ну и пусть. Я встаю на ноги. Поднимаю отпиленную голову, положив ее на руку, как младенца, и выношу из храма на край скалы. Волны перекатываются через горб камня-кита, мелкие брызги разлетаются во все стороны. Раз, два, три – я смотрю на отпиленную голову бога грома, пока она не исчезает в белой пене. Теперь я тоже должен исчезнуть.
Видеоигры
Краем глаза успеваю увидеть, как моего отца запихивают в фургон без номерных знаков, припаркованный на другой стороне бейсбольной площадки. Я бы узнал его где угодно. Он барабанит по заднему стеклу, но фургон уже выехал за ворота и исчезает в клубах токийской гари. Я вспрыгиваю на наш патрульный стратоцикл, снимаю бейсболку и пристраиваю ее на панель управления. Сверкает мятная улыбка Зиззи, и мы срываемся с места, постепенно превращаясь в точку. Мимо скользят лавандово-синие облака. Я навожу пистолет на какого-то вертлявого школьника, но на этот раз все обстоит именно так, как кажется. Верх черного, как ночь, «кадиллака» поднимается, и оттуда высовывается лобстер-гангстер Бах! Панцирь и клешни разлетаются во все стороны. Я поливаю пулями заднее стекло, и автомобиль взрывается, вспыхивая разноцветным пламенем. Фургон сворачивает на дорогу, ведущую в аэропорт. В тоннеле нас подрезает машина «скорой помощи» – размахивающий скальпелем медик прыгает к нам на капот с глазами, выпученными от ярости Бах! По яйцам! Бах! Блевотина на капоте Бах! Мутант шатается, но не умирает Бах! Подброшенный силой выстрела, он пробивает рекламный щит. Перезагрузка.
– Ты мой лучший стрелок,– проникновенно шепчет Зиззи.
Мы добираемся до аэропорта как раз вовремя, чтобы Увидеть, как моего отца втаскивают в ванильный самолетик «Сессна»[48]. Я не решаюсь стрелять в его похитителей с такого расстояния, боясь промахнуться. Мощный чокмакоптер заслоняет солнце, и оттуда по веревкам на землю гроздьями скатываются зомби. Еще в воздухе я десятками превращаю их в месиво, но эта армия смерти пополняется слишком быстро.
– Зэке, милый! – говорит Зиззи.– Мегаоружие в «Макдональдсе»!
Я стреляю по золотым аркам и выбираю скорострельную базуку двадцать третьего века. Когда я кошу врагов, она издает урчание; вскоре вся взлетно-посадочная полоса усеяна подергивающимися конечностями. Я палю по чокмакоптеру, пока тот не пикирует на цистерны с топливом. Мир озаряется ярко-розовыми октановыми взрывами.
– Нам туда, Зэке! Мы настигнем похитителей твоего отца в их лаборатории!
Взмываем вверх и преследуем «Сессну»; нажимаю на кнопку джойстика, чтобы пропустить вступление. Мы входим в преисподнюю. В клоаках стоит тишина. Мертвая тишина. И тут появляется гигагидра, девять ее голов источают зеленую слизь, покачиваясь на девяти извивающихся, как лассо, шеях Бах! В капусту. Перезагрузка. Но из одного обрубка вырастают две новые головы.
– Зажарь урода! – визжит Зиззи.
Я целюсь в туловище многоголовой твари и привожу в действие огнемет. Ввв-у-у-у-рррш! Тварь, скукожившись, улетает прочь, подхваченная струей малинового пламени. Белокожая Лилит – Бах! – только ее и видели. Рой киберос – бахбахбах – перезагрузка. Я собственными руками приближаю свою смерть. Туннель сужается и заходит в тупик. Невидимая глазу железная дверь со скрипом открывается – на пороге силуэт ученого.
– Сынок! Ты нашел меня! Наконец-то!
Расслабившись, опускаю свою руку-оружие.
– Ты как раз вовремя,– он срывает накладную бороду, его портфель трансформируется в гранатомет,– чтобы умереть!
Из шершавого сумрака вылетают тучи самонаводящихся на тепло моего тела ракет. Бахбахбах! Большая часть ракет остается невредимой, и мне не удается даже прицелиться в самозванца. На экран брызжут алые пиксели горячей крови.
– Зэке,– умоляет моя сестра,– не покидай меня здесь – вставь монетку, давай еще. Милый, не уходи.
***
– Милый,– передразнивает голос за спиной,– не уходи!
Меняю оружие и оборачиваюсь посмотреть на этого зрителя с его тупоумными овациями. Первая мысль – слишком он классно выглядит, чтобы шляться по игровым центрам. Старше меня, гладко зализанный конский хвост, серьга в ухе. Так может выглядеть известная поп-звезда.
– Впервые в преисподней, да? – Его голос выдает уроженца Токио.
Я киваю. Мир реальный постепенно обретает свои очертания.
– Со мной было то же самое, когда я спустился туда в первый раз.
Звуки лазерных выстрелов, вой вампиров, дребезжание монет, непрерывная музыка видеоигр.
– О!
– Ты увидел своего отца и потерял бдительность. Грязный трюк! В следующий раз пристрели яйцеголового на месте. Чтобы убить его, нужно примерно девять выстрелов.
– Что ж. Извини, что умер и испортил тебе удовольствие.
Невозможно пожать плечами более небрежно.
Ты приговорен с первой монеты. Ты платишь, чтобы отсрочить свой конец, но видеоигра всегда выигрывает рано или поздно.
Вторая половина моей сигареты скончалась в пепельнице.
– Глубокая мысль.
– На самом деле я ждал свою подружку в бильярдной наверху. Похоже, она играет в игру типа «опоздай-держи-его-на-крючке». Вот я и пошел вниз – убедиться, что она не перепутала и не ждет меня снаружи. А тут ты – с головой ушел в «Зэкса Омегу и луну красной чумы»: я не удержался, остановился посмотреть. Ты знаешь, что высовываешь язык, когда напряженно думаешь?
– Нет.
– На самом деле это игра для двоих. У меня целая неделя ушла, чтобы разобраться с ней.
– Наверное, ты потратил целое состояние.
– Нет. Дистрибьютор работает на человека, который работает на моего отца.
На это нечего ответить.
– Что ж, надеюсь, твоя подружка скоро появится.
– Лучше бы пришла, стерва. Иначе я с нее шкуру спущу.
Субботний вечер в Сибуя[49]бурлит оживлением. Спустя неделю после той бессонной ночи я решил пойти осмотреться. Квартал удовольствий пышет таким жаром, что, кажется, вспыхнет, стоит кому-то разок чиркнуть спичкой. В прошлом году дядя Банк водил меня в свой бар в Кагосиме, но это ничто по сравнению с местом, где я нахожусь сейчас. Цены тоже не сравнить. В барах – полчища трутней, галстуки оттянуты, воротнички расстегнуты. Трутни женского пола сбросили офисную униформу и запихали в наплечные сумки. Не слишком ли строго я сужу трутней, учитывая, что теперь я – один из них? Но я только притворяюсь, что я один из них. Возможно, нас всех ждет один конец. Такой же, как господина Аояму. Парочки – У них свидания. Американцы с красивыми женщинами в лунных очках. Держу пари, что у той официантки с прекрасной шеей телефонная книжка забита приятелями, похожими на того, что наблюдал за мной в игровом центре. Огромная реклама «ПЕЙТЕ КОКА-КОЛУ» – пурпур адского пламени и лилейная белизна небес. Иду дальше, посасывая бомбочку с шампанским. Хостессы прощально машут престарелым президентам компаний, усаживая их в такси. Вот залитый янтарным светом ресторан, где все друг с другом знакомы. Мимо на скутере проезжает гигантского роста монгольский воин, справа и слева от него едут девушки, наряженные кроликами, и раздают листовки с рекламой какого-то торгового комплекса. Девушки в целлофановых жилетках, трусиках и колготках сидят в стеклянных кабинках перед клубами, предлагая легкую беседу и купоны на десятипроцентную скидку. Я представляю, как кошу эти толпы своим мегаоружием двадцать третьего века. Иллюминация и лучи лазерных прожекторов окрашивают облака в цвета яркие, как карамель. У входа в «Пенный мир Афродиты» зазывала сжато расписывает достоинства девушек, чьи фото висят на стенде:
– Номер один – русская, классная, покладистая. Два – филиппинка, обходительная, превосходно вышколена. Француженка – этим все сказано. Бразилианка – темный шоколад, есть за что укусить. Номер пять – англичанка – белый шоколад. Шесть – немка, блаженство в уютных объятиях. На этих милашках из Кореи – ни унции лишнего жира, сплошные мускулы. Номер восемь – наши экзотические черные близнецы, и номер девять – а, номер девять слишком хороша, чтобы ее лапал простой смертный…
Заметив, как я с глупым видом таращусь на все это, он кудахчет:
– Приходи лет через десять, сынок, когда поднакопишь деньжат!
Я иду мимо магазина электроники и на экране телевизора вижу кого-то очень знакомого – он тоже идет мимо магазина электроники. Он останавливается и с изумлением изучает экран, немного обеспокоенный тем, как выглядит в глазах окружающих. Покупаю новую пачку «Мальборо». Проходя мимо красных фонариков какой-то лавки, где продают лапшу, и вдохнув кухонные пары, вдруг вспоминаю, что голоден. Пытаюсь рассмотреть, что там, за витриной,– лавка кажется достаточно грязной, чтобы быть даже мне по карману. Раздвигаю дверь и вхожу внутрь сквозь висящие в проеме унизанные бусинами нити. Душная дыра, наполненная кухонным гамом. Заказываю поджаренную лапшу-тофу[50]с зеленым репчатым луком и усаживаюсь у окна, наблюдая, как мимо текут толпы прохожих. Приносят лапшу. Я угощаю себя стаканом воды со льдом. С двадцатилетием, Эйдзи Миякэ. Сегодня Бунтаро вручил мне богатый урожай поздравительных открыток – по одной от каждой из моих четырех теток. Пятый конверт оказался еще одним посланием из министерства нежеланных писем, продолжающего кампанию под лозунгом «Достать Миякэ». Я закуриваю «Мальборо» и вынимаю это письмо, чтобы снова перечитать его, пытаясь вычислить, шаг ли это вперед, назад или в сторону.
Токио
8 сентября
Эйдзи Миякэ,
я жена твоего отца. Его первая, настоящая, единственная жена. Итак. Мой информатор в «Осуги и Босуги» сообщил мне, что ты пытаешься связаться с моим мужем. Да как ты смеешь? Неужели ты воспитан столь примитивно, что тебе неведомо слово стыд? Но так или иначе, я подозревала, что такой день придет. Итак, ты узнал о том, что твой отец занимает влиятельный пост, и рассчитываешь на легкую поживу. Шантаж – это скверное слово, придуманное скверными людьми. Но для шантажа необходимы смелость и податливые жертвы. У тебя нет ни того, ни другого. По-видимому, ты считаешь себя умником, но в Токио ты – всего лишь алчный деревенский мальчишка, и единственное, в чем ты хоть что-нибудь смыслишь,– это навоз. Я твердо намерена защитить своих дочерей и своего мужа. Мы уже заплатили достаточно, более чем достаточно, за то, что сделала твоя мать. Возможно, это ее совет? Она – пиявка. Ты – нарыв. Я хочу, чтобы ты понял элементарную вещь: если ты посмеешь попытаться причинить беспокойство моему мужу, показаться на глаза кому-нибудь из нашей семьи или попросить хоть иену, тогда, как и положено нарыву, ты будешь вскрыт.
Я поедаю свою лапшу. Дракон вертится вокруг земли, пытаясь поймать собственный хвост. Итак. В день своего совершеннолетия я получил подарочек в образе страдающей паранойей мачехи, которая любит подчеркивать, и по меньшей мере двух сводных сестер. К несчастью, само по себе это письмо не поможет мне найти отца – на нем нет ни подписи, ни адреса, оно отправлено из северного округа Токио, что сужает круг поиска примерно до трех миллионов человек, при условии, что было написано там. Моя мачеха не дура. Ее ненависть ко мне – это еще одно препятствие. С другой стороны, чтобы оттолкнуть меня, До меня нужно дотронуться. К тому же это письмо написал не отец – так что, в худшем случае, он все еще не уверен, стоит ли встречаться со мной. В лучшем же – это означает, что ему до сих пор неизвестно, что я пытаюсь его найти. И в эту самую секунду я понимаю, что на мне нет бейсболки. Это – наихудший из всех возможных подарков. Бейсболку мне подарила Андзю. Начинаю вспоминать – в игровом центре она была еще у меня. Выхожу на улицу и прокладываю дорогу обратно сквозь потоки искателей развлечений.
«Зэке Омега и луна красной чумы» не нашли нового клиента, но бейсболка исчезла. Я обыскиваю взглядом ряды студентов, тузящих потомство «Уличного бойца», толпу детворы вокруг «2084»; кабинки с девчонками, цифрующими свои фото под лица знаменитостей; аллеи служащих, играющих в маджонг с видеостриптизершами. Странно. Эти люди, подобно моей матери, платят психоаналитикам и лежат в клиниках, чтобы вернуться к реальности,– и эти же люди, подобно мне, платят «Сони» и «Сега», чтобы вернуться в виртуальный мир. В типе с отвисшим подбородком, по тому, как он барабанит по клавишам, я узнаю смотрителя. Приходится кричать ему в ухо. Оно пахнет серой.
– Вам не отдавали кепку?
– Че?
– Я оставил здесь бейсболку, полчаса назад.
– Зачем?
– Забыл!
«Пожалуйста, подождите – совершается транзакция».
– Забыл, зачем оставил?
– Ладно, неважно.
Я вспоминаю о своем зрителе. «Наверху, в бильярдном зале» – так он сказал. Отыскиваю заднюю лестницу и поднимаюсь. Наверху – подводная тишина и подводный же полумрак. Три ряда столов, покрытых сукном цвета морской волны, по шесть в каждом ряду. Я вижу его в дальнем углу, он играет в одиночку, и на голове у него моя бейсболка. Его хвост продет в отверстие над ремешком застежки. Он загоняет шар в лузу, поднимает глаза и жестом приглашает меня подойти.
– Я знал, что ты вернешься. Поэтому и не стал тебя догонять. Хочешь отыграть?
– Я предпочел бы, чтобы ты просто снял ее и отдал.
– И в чем же здесь интерес?
– Никакого интереса. Но это моя кепка.
Оценивающий взгляд.
– Верно.– Он с поклоном преподносит ее мне.– Без обид. Сегодня я сам не свой.
– Ничего. Спасибо, что спас мою кепку.
– Он улыбается честной улыбкой:
– Пожалуйста.
– Мой шаг:
– Итак, э-э, насколько она теперь опаздывает?
– А когда «опоздать» переходит в «кинуть»?
– Не знаю. Часа через полтора?
– Тогда эта стерва меня форменным образом кинула. А мне пришлось заплатить за этот стол до десяти.– Он тычет кием.– Разыграем несколько рамок, если ты не занят.
– Я не занят. Но у меня нет ни гроша, чтобы поставить на кон.
– Сигарету за партию ты можешь себе позволить?
Я в какой-то мере польщен, что он принимает меня настолько всерьез, что предлагает сыграть с ним в пул. Все, чем я располагал по части компании, с тех пор как приехал в Токио, были Кошка, Таракан и Суга.
– Конечно.
Юдзу Даймон – студент последнего курса юридического факультета, уроженец Токио и лучший игрок в пул, какого я когда-либо встречал. Он в самом деле великолепен. На прошлой неделе я посмотрел «Игрока в бильярд»[51]. Даймон мог бы разделать героя Пола Ньюмена под орех. Из вежливости он позволяет мне выиграть пару партии, но к десяти часам выигрывает семь следующих подчистую, отточенным стилем, с разворотами на 1800 и ударами с наскока. Мы сдаем кии и садимся выкурить свои трофеи. Моя пластмассовая зажигалка сдохла: огонек пламени со щелчком вылетает из-под большого пальца Даймона. Красивая вещь.
– Платина,– говорит Даймон.
– Должно быть, стоит целое состояние.
– Мне ее подарили на двадцать лет. Тебе надо больше тренироваться.– Даймон кивает в сторону стола.– У тебя меткий глаз.
– Ты говоришь, как мой школьный учитель физкультуры.
– Брось. Послушай, Миякэ, я решил, что суббота обязана компенсировать мне этот облом. Что скажешь, если мы пойдем в бар и снимем девчонок?
– Э-э, спасибо. Я лучше пойду.
– Твоя подружка никогда не узнает об этом. Токио слишком велик.
– Да нет, дело совсем не в…
– Значит, женщина тебя сейчас не ждет?
– Не то чтобы на самом деле, нет, но…
– Не хочешь же ты сказать, что ты – голубой?
– Насколько я знаю, нет, но…
– Тогда ты дал обет воздержания? Ты член какой-нибудь религиозной секты?
Я показываю ему содержимое своего бумажника.
– Ну и что? Я предлагаю оплатить все расходы.
– Я не могу принимать от тебя подачки. Ты и так уже заплатил за стол.
– Ты не будешь принимать от меня подачки. Я же говорил тебе, что собираюсь стать адвокатом. Адвокаты никогда не тратят собственных денег. У моего отца есть счет на представительские расходы, на котором лежит четверть миллиона иен, которые нужно истратить, или бюджет его департамента будет подвергнут пересмотру. Так что, видишь, отказываясь, ты ставишь нашу семью в трудное положение.
Крупная сумма.
– И так каждый год?
Даймон видит, что я говорю серьезно, и разражается смехом:
– Каждый месяц, дурень!
– Принимать подачки от твоего отца еще хуже, чем от тебя.
– Слушай, Миякэ, я всего лишь предлагаю выпить пару кружек пива. Самое большее, пять. Я не пытаюсь купить твою душу. Брось. Когда у тебя день рожденья?
– Через месяц,– вру я.
– Тогда считай, что я заранее делаю тебе подарок.
Санта-Клаус работает за барной стойкой, красноносый Олененок Рудольф появляется из туалета с метлой в руках, а эльфы в колпаках обслуживают столики. Я наблюдаю, как под потолком танцуют снежинки, и покуриваю «Мальборо», зажженную Девой Марией. Юдзу Даймон барабанит пальцами по столу в такт психоделическим рождественским песнопениям.
– Это место называется «Бар веселого Рождества».
– Но сегодня девятое сентября.
– Здесь каждый вечер двадцать пятое декабря. Это то, что мы называем детской забавой.
– Возможно, я наивен, но ведь твою девушку могло просто что-нибудь задержать.
– Ты более чем наивен. В каком веке застряла эта твоя Якусима? Стерва кинула меня. Я знаю. Мы с ней договорились. Если бы она хотела прийти, она пришла бы. А теперь я одинок, как новорожденный младенец, и на нее мне наплевать. Наплевать. Но – только не оборачивайся сразу – кажется, прибыл наш утешительный приз. Вон там, в уголке между камином и елкой. Одна в кофейной коже, другая в вишневом бархате.
– Они выглядят как модели.
– Модели для чего?
– Такие на меня дважды не посмотрят. И разу не посмотрят.
– Я обещал оплатить твою выпивку, но не ублажать твое эго.
– Я это и имею в виду.
– Чушь.
– Посмотри, как я одет.
– Мы скажем, что ты роуди[52]какой-нибудь группы.