Тогда вдруг послышался свист. Когда Крот впервые его услыхал где-то далеко за спиной, свист был пронзительный, но негромкий. Но он все же заставил Крота поспешить. Такой же пронзительный, но негромкий свист, зазвучавший далеко впереди, привел его в замешательство, внушив желание вернуться. Когда он в нерешительности остановился, свист вдруг возник сразу справа и слева, казалось, что кто-то этот свист ловит и передает дальше через весь лес, до самого отдаленного уголочка. Эти, которые передавали свист, были бодры и энергичны и ко всему готовы. А Крот… Крот был один и невооружен, и на помощь звать ему было решительно некого, а ночь уже наступала.
И тогда вдруг послышался топот. Он подумал, что это падают сухие листья, такой легкий и нежный был этот звук сначала. Потом, постепенно нарастая, звук приобрел свой ритм, и его ни за что другое и принять было нельзя, как за топ-топ-топ маленьких ножек, топающих пока что очень далеко. Спереди или сзади он доносился? Сначала казалось, что спереди, потом — сзади, потом — и оттуда и оттуда сразу. Топот рос и умножался, пока он не стал слышен отовсюду, и, казалось, надвигался и окружал его. Когда он встал неподвижно и прислушался, он увидел несущегося прямо через чащу кролика. Он ожидал, что кролик приостановится или, наоборот, кинется от него в сторону. Вместо этого зверек мазнул по нему боком, проскакивая мимо, мордочка искажена, глаза огромные.
— Спасайся, дурак, спасайся! — услышал Крот его бормотание, когда кролик, завернув за ствол дерева, скрылся в норке каких-то своих знакомых.
Топот усилился, зазвучал как внезапный град, ударивший по ковру из сухих листьев. Теперь казалось, будто весь лес куда-то мчался, бежал, догонял, устремляясь к чему-то или к кому-то. Крот тоже в панике побежал, без цели, не зная, куда и зачем. Он на что-то натыкался, во что-то проваливался, под чем-то проскакивал, от чего-то увертывался. Наконец он укрылся в глубокой темной расщелине старого вяза, которая казалась уютной, надежной, может, даже и безопасной, хотя кто мог знать наверное? Так или иначе, он слишком устал, чтобы бежать дальше, у него хватило сил, чтобы свернуться калачиком на сухих, занесенных в расщелину ветром листьях, в надежде, что здесь он в безопасности хоть на время. И пока он так лежал и дрожал, не в силах успокоить дыхание, прислушиваясь к топоту и свисту в лесу, он наконец-то понял, понял до самого донышка то, что называется страхом и с чем сталкиваются жители полей, лесов и разных зарослей, то, что испытывают они в самые темные минуты своей жизни, от чего дядюшка Рэт тщетно пытался его оградить, — Ужас Дремучего Леса!
Тем временем дядюшка Рэт в тепле и уюте дремал возле своего камина. Листочек с неоконченным стихотворением соскользнул с колен, голова откинулась, рот приоткрылся, а сам он уже бродил по зеленым берегам текущих во сне речек. Затем уголек в камине осыпался, дрова затрещали, пыхнули язычком пламени, и он, вздрогнув, проснулся. Вспомнив, чем он занимался, перед тем как задремать, он нагнулся и поднял с пола стихи, попытался вникнуть в них, потом оглянулся, ища глазами Крота, чтобы спросить, не придет ли ему в голову подходящая рифма.
Но Крота не было.
Он прислушался. В доме было очень тихо.
Тогда он позвал:
— Кро-от! Дружочек! — несколько раз и, не получив ответа, вышел в прихожую.
Шапки Крота на вешалке не было. Его галоши, которые обычно стояли возле подставки для зонтов, тоже отсутствовали.
Дядюшка Рэт вышел из дома и тщательно обследовал размокшую поверхность земли, надеясь найти его следы. Следы, конечно, отыскались. Галоши были новые, остренькие пупырышки на подошвах еще не стерлись. Он видел их отпечатки в грязи, ведущие прямо в сторону Дремучего Леса. Минуту-другую дядюшка Рэт постоял в задумчивости. Вид у него был очень мрачный. Потом он вернулся в дом, обвязался ремнем, сунул за него пару пистолетов, взял в руки дубинку, которая стояла в прихожей в углу, и быстрыми шагами двинулся по Кротовым следам.
Уже наступили сумерки, когда он добрался до опушки и без колебаний погрузился в лес, с тревогой глядя по сторонам, высматривая хоть какой-нибудь признак присутствия своего друга. То тут, то там злые рожицы выглядывали из дупел, но тут же исчезали при виде доблестного зверя, его пистолетов, его здоровенной серой дубинки, зажатой в лапах; и свист, и топот, которые он отчетливо слышал, как только вошел в лес, постепенно смолкая, совсем замерли, стало очень тихо. Он мужественно шел через весь лес в самый дальний его конец. Потом он плюнул на тропинки и стал ходить поперек леса, все время громко окликая:
— Кротик! Кротик! Кротик! Где ты? Это я, твой друг, Рэт!
Он терпеливо обыскивал лес уже в течение часа, а может, и больше, когда наконец, к своей радости, услышал тихий отклик. Идя на голос, он пробирался сквозь сгущающуюся темноту к комлю старого вяза с расщелиной, откуда и доносился слабенький голосок:
— Рэтти! Неужели это в самом деле ты? Дядюшка Рэт заполз в расщелину и там обнаружил Крота, совершенно измученного и все еще дрожащего.
— О, Рэт! — закричал он. — Как я перепугался, ты не можешь себе представить!
— Вполне, вполне понимаю, — сказал дядюшка Рэт успокаивающим тоном. —
Тебе не стоило ходить, Крот. Я изо всех сил старался тебя удержать. Мы, те, кто живет у реки, редко ходим сюда поодиночке. Если уж очень понадобится, отправляемся хоть бы вдвоем, так оно бывает лучше. Кроме того, есть тысяча вещей, которые надо знать, мы в них разбираемся, а ты пока что — нет. Я имею в виду всякие там пароли, и знаки, и заговоры, и травы, которые при этом должны быть у тебя в кармане, и присловья, которые ты при этом произносишь, и всякие уловки и хитрости, которые совсем просты, когда ты их знаешь, но их обязательно надо знать, если ты небольшой и несильный или если ты попал в затруднительное положение. Конечно, когда ты Барсук или Выдра, тогда совсем другое дело.
— Уж, наверное, доблестный мистер Тоуд не побоялся бы прийти сюда один, правда? — спросил Крот.
— Старина Тоуд? — переспросил дядюшка Рэт, смеясь от души. — Да он сам носа сюда не покажет, насыпь ты ему полную шапку золотых монет. Кто угодно, только не он!
Крота очень ободрил беззаботный смех друга, так же, как и вид его дубинки и двух сверкающих пистолетов, и он перестал дрожать и почувствовал себя смелее и понемногу стал приходить в нормальное расположение духа.
— Ну вот, — сказал дядюшка Рэт, — теперь нам с тобой надо взять себя в руки и отправиться домой, пока осталась еще хоть капелька света. Не годится тут ночевать, ты сам понимаешь. Слишком холодно, и вообще…
— Милый Рэтти, — сказал несчастный Крот. — Мне очень жаль, но я просто не в силах двинуться от усталости, и с этим ничего не поделаешь. Ты должен дать мне отдохнуть еще чуточку, чтобы ко мне вернулись силы, если они вообще хоть когда-нибудь вернутся.
— Хорошо, хорошо, — сказал добросердечный Рэт. — Валяй отдыхай. Все равно уже ни зги не видно, а попозже, может, покажется молодой месяц.
Таким образом, Крот хорошенечко зарылся в сухие листья, вытянулся и вскоре заснул. Правда, сон его был беспокойным и прерывистым. А дядюшка Рэт тоже, кое-как накрывшись листьями, чтоб было потеплее, прилег и стал терпеливо ждать, держа на всякий случай пистолет наготове.
Когда Крот наконец, отдохнувший и бодрый, проснулся, дядюшка Рэт сказал:
— Ну, я сейчас погляжу, все ли снаружи спокойно, и нам уже в самом деле пора.
Он подошел ко входу в их убежище и высунул голову наружу. Затем Крот услышал, как он спокойно сказал самому себе:
— Ого! Ого! Вот это да!
— Что происходит, Рэтти? — спросил Крот.
— Снег происходит. А вернее, просто идет. Снегопад, вот что.
Крот, присев на корточки рядом с дядюшкой Рэтом, выглянул из укрытия и увидел, что лес совершенно изменился. Еще совсем недавно он казался ему таким страшным! Ямы, дупла, лощины, лужи, рытвины и другие черные угрозы путешествующему быстро исчезали, сияющий волшебный ковер возникал повсюду и казался слишком нежным для грубых шагов. Тонкая белая пыльца наполняла воздух, ласково касаясь щеки крошечными иголочками, а черные стволы деревьев выступали как бы подсвеченные необычным, идущим от земли светом.
— Так, так, ну, ничего не поделаешь, — сказал дядюшка Рэт, немного поразмыслив. — Мне кажется, Крот, нам надо двигаться и не терять присутствия духа. Хуже всего то, что я не знаю точно, где мы находимся. И к тому же этот снег все изменил, и все выглядит совершенно иначе!
Действительно, все кругом изменилось до неузнаваемости. Крот ни за что бы не догадался, что это тот же самый лес. Но делать было нечего, и они отважно двинулись в путь, выбрав направление, которое казалось наиболее обещающим. Они шли, держась за лапы и подбадривая себя тем, что оба притворялись, будто узнают старого друга в каждом следующем дереве, мрачно и молча их приветствовавшем. Или находили полянки, прогалины и тропинки с якобы знакомым изгибом, который перебивал монотонную одинаковость белизны и древесных стволов, упрямо отказывавшихся отличаться друг от друга.
Час или два спустя они совсем утратили ощущение времени. Они остановились, уставшие, потерявшие всякую надежду, решительно не зная, что дальше делать, и сели на поваленный ствол перевести дух и хоть прикинуть, как же им быть. У них все ныло и болело от усталости и ушибов. Они несколько раз проваливались в ямы и вымокли насквозь. Снегу нападало столько, что они едва брели через сугробы, с трудом переставляя свои маленькие лапки, а деревья росли все чаще и чаще и были уж совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому лесу нет конца, и начала у него тоже нет, нет и никакой разницы в любом его месте, и что самое худшее — выхода из него тоже никакого нет.
— Мы не можем тут долго рассиживаться, — сказал дядюшка Рэт. — Надо нам еще раз попытаться выбраться или вообще что-нибудь предпринять. С таким холодом не шутят, а снег скоро сделается глубокий-глубокий, настолько, что нам через него вброд не перейти.
Он огляделся вокруг и сказал:
— Послушай, вот что приходит мне в голову. Видишь, вон там, чуть пониже, лощина, там земля какая-то маленько горбатая, кочковатая какая-то, вроде изрытая. Давай спустимся туда, попробуем поискать какое-нибудь убежище, какую-нибудь пещерку или норку с сухим полом, где можно укрыться от этого пронзительного ветра и снежной завирухи. Там мы хорошенечко отдохнем, а потом снова попробуем выбраться, а то мы с тобой оба до смерти устали. Кроме того, снег может перестать или еще вдруг найдется какой-нибудь выход.
Они снова поднялись и, с трудом пробираясь, пошли в сторону лощины в поисках пещерки или хоть подветренного уголка, который укрыл бы их от ветра и метели. Они как раз осматривали тот кочковатый участок, о котором говорил дядюшка Рэт, когда Крот споткнулся и, взвизгнув, полетел на землю ничком.
— Ой, лапа! Ой, моя бедная лапа!
И он уселся прямо на снег, обхватив заднюю лапу передними.
— Бедняжка! — посочувствовал дядюшка Рэт. — Ну, скажи, как тебе сегодня не везет, а! Ну-ка, покажи лапу. Конечно, — продолжал он, опускаясь на колени, чтобы получше рассмотреть, — лапа порезана, никаких сомнений. Погоди, сейчас я достану платок и перевяжу.
— Я, должно быть, споткнулся о сучок или пень, — сказал Крот печально. — Ой, как болит!
— Уж очень ровный порез, — заметил Рэт, внимательно рассматривая лапу. — Нет, никакой это не сучок и не пень. Это порезано острым краем чего-то металлического. Странно! — Он на минуту задумался и стал исследовать близлежащие рытвины и кочки.
— Какая тебе разница, об чего я порезался? — сказал Крот, от боли забывая, как надо говорить правильно. — Все равно больно, обо что бы я ни порезался.
Но дядюшка Рэт, после того как крепко стянул ранку платком, не обращая внимания на Крота, стал изо всех сил раскапывать снег. Он разгребал его, копал, расшвыривал всеми четырьмя лапами, а Крот взирал на него нетерпеливо, время от времени вставляя:
— Ну, Рэт, ну пошли же!
И вдруг дядюшка Рэт закричал:
— Ура! И потом:
— Уррра! Урра-ра-ра!
И начал из последних сил отплясывать джигу прямо на снегу.
— Что ты нашел, Рэтти? — спросил Крот, все еще держа заднюю лапу обеими передними.
— Иди и посмотри! — сказал дядюшка Рэт в восторге, продолжая плясать.
Крот дохромал до того места и внимательно посмотрел.
— Ну и что, — сказал он с расстановкой, — я вижу достаточно хорошо. Я видел такую штуку тысячу раз и раньше. Знакомый предмет, я бы сказал. Скоба для того, чтобы счищать грязь с обуви. Что из этого? Чего выплясывать вокруг железной скобы?
— Но неужели ты не понимаешь, что это значит для нас? — воскликнул дядюшка Рэт нетерпеливо.
— Я понимаю, что это значит, — ответил Крот. — Это обозначает, что какой-то беззаботный и рассеянный тип швырнул этот предмет посреди Дремучего Леса, где об него обязательно споткнется любой прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал. Когда мы доберемся до дому, я непременно пожалуюсь… кому-нибудь, вот увидишь.
— О господи! О господи! — воскликнул дядюшка Рэт в отчаянии от такой тупости. — Сейчас же перестань разглагольствовать, иди и разгребай снег!
И он сам тут же принялся за работу, и снег летел во все стороны.
Его дальнейшие старания опять увенчались успехом, и на свет появился довольно потертый дверной коврик.
— Видал, что я тебе говорил! — воскликнул он с торжеством.
— Ничего ты мне не говорил, — заметил Крот, что было истинной правдой. — Ну, нашел еще один предмет, ну, домашний предмет, изношенный и выброшенный за ненадобностью, чему, как я вижу, ты безумно радуешься. Лучше давай быстренько спляши джигу вокруг него, если тебе так уж хочется, и, может, мы пойдем дальше и не будем больше тратить время на помойки. Его что, по-твоему, едят, этот коврик? Или, может быть, спят под ним? Или можно на нем по снегу поехать домой, как на санях-самоходах, а? Ты, несносный грызун!
— Ты… хочешь… сказать, — закричал дядюшка Рэт, волнуясь, — что этот коврик тебе ничего не говорит?!
— На самом-то деле, Рэт, — отозвался Крот с раздражением, — хватит уж этих глупостей! Ну скажи, кто и когда слышал, чтобы дверные коврики умели говорить? Они не разговаривают. Они совсем не такие. Они знают свое место.
— Да послушай ты, ты — толстолобый зверь! — ответил дядюшка Рэт, уже по-настоящему сердясь. — Кончай болтать. Молчи и копай. Копай, рой, скреби и ищи. Особенно там, где пригорочки, если ты хочешь спать эту ночь на сухом и в тепле, потому что это наша самая последняя возможность!
И дядюшка Рэт с жаром набросился на соседний сугроб, ощупывая все вокруг своей дубинкой и яростно раскапывая снег.
Крот тоже озабоченно копал, больше для того, чтобы не огорчать друга, чем с какой-либо другой целью, потому что, как он считал, его друг просто понемножечку сходил с ума.
Минут десять усердной работы, и дубинка наткнулась на что-то, что отозвалось пустотой. Рэт копал до тех пор, пока не сумел просунуть лапу и пощупать, потом попросил Крота, чтобы он подошел помочь ему. Оба зверя стали изо всех сил копать и копали до тех пор, пока даже Кроту не стало ясно, зачем они это делали. В том, что казалось на первый взгляд сугробом, обнаружилась крепкого вида дверь, выкрашенная в темно-зеленый цвет. Сбоку висела железная петля звонка, а чуть ниже была укреплена небольшая медная табличка, на которой была красивыми, аккуратными буквами выгравирована надпись, которую они прочли при свете луны:
МИСТЕР БАРСУК
Крот повалился в снег от удивления и восторга.
— Рэтти! — закричал он в раскаянии. — Ты чудо! Настоящее чудо, вот кто ты! Теперь я все понял! Ты все это вычислил шаг за шагом в твоей мудрой голове с того самого момента, как я упал и порезал лапу! Ты увидел порез, и тут же твой проницательный ум сказал тебе: «Не иначе как железная скоба!» Тогда ты взялся копать и отыскал эту самую скобу. Но остановился ли ты на этом? Нет! Кто-нибудь мог бы, но только не ты! Твой интеллект продолжал трудиться. «Найти бы мне теперь дверной коврик, — сказал ты самому себе, — и тогда моя теория подтвердится». И конечно, ты находишь коврик. Ты, Рэт, такой умный, что ты мог бы найти чего бы ты только ни захотел. «Ну, так эта дверь существует, словно я видел ее своими глазами. И ничего другого не остается, как ее обнаружить». Ну конечно, я читал про такие вещи в книгах, но я никогда не встречался с этим в жизни. Тебе бы надо отправиться туда, где тебя по-настоящему оценят. Ты же тут среди нас, простых ребят, пропадаешь. Если бы у меня была такая голова, как у тебя, Рэтти…
— Но поскольку ее у тебя нет, — прервал его дядюшка Рэт довольно сердито, — я думаю, что ты, разглагольствуя, просидишь всю ночь на снегу. Немедленно поднимайся, хватайся за петлю и звони, а я буду стучать.
Пока дядюшка Рэт стучал, накидываясь на дверь со своей дубинкой, Крот набросился на звонок, чуть ли не повис на железной петле и раскачивался на ней, болтая обеими задними лапами в воздухе, и было слышно, что где-то вдали, в глубине отзывается колокольчик.
IV
ДЯДЮШКА БАРСУК
Они терпеливо ждали, перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы вконец не озябнуть, и ждали, как им показалось, довольно долго. Наконец они услышали медленное шарканье, которое приближалось к двери изнутри. Кроту представилось, будто кто-то идет в ковровых шлепанцах, которые ему велики и у которых стоптаны задники. Так оно и было на самом деле.
Послышался звук отодвигаемого засова, дверь приоткрылась всего на несколько дюймов, как раз настолько, чтобы можно было просунуть длинную мордочку и глянуть парой заспанных глазок.
— Так, если это повторится еще раз, — сказал недовольный голос, — я ужасно рассержусь. Кто это смеет беспокоить жителей в это время и в такую ночь? Ну-ка, отвечайте.
— Барсук! — закричал дядюшка Рэт. — Впусти нас, пожалуйста, это я, Рэт, и мой друг. Крот, мы заблудились в снегу.
— Что? Рэтти? Мой милый дружище! — воскликнул дядюшка Барсук уже совсем другим голосом. — Входи же, оба входите, скорее. Боже мой, да вы, должно быть, прямо погибаете! Подумать только! Заблудились в снегу! И не где-нибудь, а в Дремучем Лесу да еще в такую поздноту! Ну давайте входите, входите.
Оба путника чуть ли не перекувырнулись друг через друга, так им хотелось поскорее попасть внутрь, и оба с удовольствием и облегчением услышали, как за ними захлопнулась дверь.
На Барсуке был длинный халат и действительно совершенно стоптанные шлепанцы, он держал в лапе плоский ночник и, скорее всего, направлялся в спальню, когда его застиг их настойчивый стук. Он посмотрел на них и по-доброму каждого потрепал по голове.
— Это вовсе не такая ночь, когда маленьким зверькам можно бродить по лесу, — сказал он отечески. — Боюсь, это все твои проказы, Рэтти. Ну, идемте, идемте на кухню. Там пылает камин, и ужин на столе, и все такое прочее.
Он шел, шаркая, неся перед собой свечу, а они в приятном ожидании следовали за ним, подталкивая друг друга по длинному, мрачному и, по правде говоря, довольно обшарпанному коридору в прихожую, от которой, как им показалось, расходились другие коридоры и переходы, таинственные и на вид бесконечные. Но в прихожую выходили также еще и крепкие, дубовые двери. Одну из них дядюшка Барсук распахнул настежь, и они сразу же очутились в тепле и свете большой, с пылающим камином, кухни. Пол в кухне был из старого, исшарканного кирпича, в огромном устье камина пылали бревна, в углу — уютное место для отдыха, исключавшее самую мысль о сквозняке. Там стояли два кресла с высокими спинками, лицом обращенные друг к другу, приглашая расположенных к беседе гостей посидеть в них. Посередине помещения стоял длинный стол, сколоченный из простых досок, положенных на козлы, вдоль стола по обеим сторонам тянулись две скамьи. В торце стола, возле которого стояло отодвинутое кресло, были видны остатки ужина, простого, но обильного. Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц. Казалось, что в этом месте доблестное воинство вполне могло бы устроить пир после славной победы над врагом, или сборщики урожая, человек сто, могли бы отпраздновать Праздник Урожая с песнями и плясками, или, на худой конец, двое-трое закадычных друзей без больших запросов могли бы удобно усесться за этим столом, посидеть, покурить, поболтать всласть. Рыжеватый кирпичный пол посылал улыбки продымленному потолку, дубовые табуретки, отполированные до блеска частым употреблением, обменивались бодрыми взглядами друг с другом, тарелки в буфете подмигивали кастрюлькам на полках, а веселый отсвет камина играл решительно на всем без всякого разбора.
Добрейший Барсук усадил их у огня на табуретки и посоветовал скинуть мокрую одежду и обувь. Потом он сходил и принес им халаты и шлепанцы, самолично промыл Кроту ранку на ноге теплой водичкой и залепил пластырем, и нога сделалась как и была, а может, даже и еще лучше! Им, приведенным сюда метелью, наконец-то обсохшим и согревшимся в объятиях света и тепла, слышавшим за спиной звон тарелок, теперь, когда они обрели надежное пристанище, казалось, что холодный, бездорожный Дремучий Лес не тут, снаружи, а где-то далеко, за много-много миль, и все, что они там пережили, — это полузабытый страшный сон.
Когда наконец нежданные гости основательно «поджарились», Барсук призвал их к столу, где он сервировал для них трапезу. Они изрядно проголодались и до того, но, когда они увидели ужин, который был накрыт для них, им захотелось съесть все. Вопрос был только в том, на что наброситься сначала, потому что все было так привлекательно! Довольно продолжительное время беседа вообще исключалась, а когда она возобновилась, то приобрела тот достойный сожаления характер, который возникает от разговора с набитым ртом.
Правда, дядюшка Барсук не обращал на это решительно никакого внимания, так же, как и на локти, положенные на стол, или на то, что все говорят разом. Поскольку сам он не любил бывать в обществе, то полагал, что условности не имеют значения. (Мы, конечно, понимаем, что он ошибался и что его взгляд на это был слишком узок; все это имеет значение, а почему — долго объяснять.) Он сидел в своем кресле во главе стола, мрачно кивая головой, пока пришельцы рассказывали о своих злоключениях. Казалось, его не удивляло решительно ничего в их рассказах. Он не приговаривал: «Я вас предупреждал» или: «Я же об этом сто раз говорил», и не поучал их, что, мол, надо было так-то и так-то поступить, и не упрекал их, что, мол, почему они не сделали то-то и то-то. Это необычайно расположило к нему Крота.
Когда с ужином наконец-то покончили и каждый из них почувствовал, что съесть еще хотя бы кусочек небезопасно, потому что шкура может лопнуть, и что теперь ему наплевать на всех и вся, они собрались возле догорающих, затягивающихся пеплом угольков большого камина, и каждый подумал, как это прекрасно сидеть так поздно, и ничего не бояться, и быть таким сытым. После того как они поболтали о том о сем, Барсук спросил с большим интересом:
— Ну, хорошо. А теперь расскажите, какие новости в ваших краях? Как поживает наш приятель Тоуд?
— О, чем дальше, тем хуже, — сказал дядюшка Рэт с сожалением, а Крот, который сидел в кресле, наслаждаясь теплом от камина и задрав ноги выше головы, постарался напустить на себя искренне печальный вид. — Еще одна автомобильная катастрофа на прошлой неделе. И очень сильная, — продолжал дядюшка Рэт. — Понимаешь, он хочет сам сидеть за рулем, а к этому ну просто безнадежно неспособен. Нанял бы он лучше приличного, надежного, хорошо обученного зверя в шоферы, да платил бы ему как следует, да поручил бы ему дела, связанные с автомобилем, все бы и наладилось. Но где уж там! Он считает себя прирожденным шофером и решительно никого не слушает, вот отсюда неприятности и получаются.
— И сколько же у него их было? — спросил Барсук подавленно.
— Машин или катастроф? — спросил Рэт. — Впрочем, что касается нашего приятеля, то это, в конце концов, одно и то же. Это уже седьмая. А что до предыдущих… Ты ведь помнишь его каретный сарай? Он весь забит, ну то есть абсолютно весь, до самой крыши забит обломками его предыдущих автомобилей, и кусочки-то эти размером не больше твоей шляпы. Я думаю, тебе все ясно, не так ли?
— Он уже три раза попадал в больницу, — вставил Крот. — А уж сколько денег он переплатил на штрафы, даже страшно подумать!
— Да и это еще полбеды, — сказал дядюшка Рэт. — Он богатый, конечно, это всем известно, но не миллионер же! Дело в том, что он никуда не годный шофер, не признающий ни правил, ни законов. Одно из двух: либо он разорится, либо погибнет в катастрофе. Барсук, подумай! Ведь мы — его друзья, не должны ли мы что-нибудь предпринять? Барсук глубоко задумался.
— Послушайте! — сказал он через некоторое время довольно сурово. — Вы, надеюсь, понимаете, что я ничего не могу сделать теперь?
Оба его приятеля наклонили головы, вполне понимая, что он имел в виду. Согласно звериному этикету, никого из зверей нельзя заставлять, чтобы он совершил что-либо героическое или требующее приложения всех сил, или даже сравнительно небольшого напряжения, когда речь идет о зиме. В это время все звери сонные, а некоторые по-настоящему спят. Все так или иначе зависят от погоды. И все отдыхают от пламенных летних дней, когда каждый мускул подвергался серьезному испытанию и вся их энергия была пущена в ход.
— Хорошо, — сказал Барсук. — Тогда так и решим. Как только год переломится, ночи станут короче, ну, знаете, когда начинаешь ерзать и хочется вскочить и быть уже вполне бодрым к тому времени, как солнце встанет, а то и раньше, ну, вы сами понимаете…
Оба кивнули с серьезным видом. Они понимали.
— Ладно. Тогда мы, — продолжал Барсук, — то есть ты, и я, и вот еще наш друг Крот, — мы тогда за него серьезно возьмемся. Мы не позволим ему валять дурака. Мы его заставим войти в разум, даже силой, если понадобится. Эй, да ты спишь, Рэт?
— Нет, нет, нет, — сказал дядюшка Рэт, вздрагивая и просыпаясь.
— Он после ужина уже раза два или три засыпал, — засмеялся Крот.
Он-то чувствовал себя вполне бодрым и даже оживленным, сам не зная почему. А причина была, несомненно, в том, что он был и по рождению, и по воспитанию подземный житель, и дом Барсука был такой же, как и его собственный, вот почему он себя тут так хорошо чувствовал. А дядюшка Рэт, чьи окна выходили на прохладную, дышащую ветерком реку, естественно, находил, что воздух тут тяжел и душен.
— Ну, пора нам всем ложиться, — сказал Барсук, вставая и доставая для них плоские подсвечники. — Пошли со мной, я покажу вам ваши апартаменты. И не спешите утром вставать, завтрак в любое время, когда пожелаете.
И он повел своих гостей в комнату, которая служила наполовину спальней, а наполовину — кладовой. Большую часть занимали зимние запасы Барсука, груды яблок, репы и картошки, корзины, полные орехов, и кувшин с медом. Но две небольшие, чисто застланные кровати, стоявшие на незаставленной части пола, так и манили к себе, а белье было хоть и грубоватой ткани, но приятно пахло лавандой, так что дядюшка Рэт и Крот, в тридцать секунд стряхнув с себя всю одежду, нырнули в чистые простыни с великой радостью и удовлетворением.
В точном соответствии с предписанием доброго хозяина оба усталых путника на следующее утро спустились к завтраку очень поздно и обнаружили яркий огонь, пылающий в камине, и двух юных ежиков, сидевших на лавке за столом, евших овсяную кашу из деревянных мисок. Ежики положили ложки, вскочили и вежливо поклонились вошедшим.
— Сидите, сидите, — сказал им дядюшка Рэт приветливо, — доедайте. Вы, юноши, откуда взялись? Наверное, заблудились в снегу, а?
— Да, сэр, — почтительно отозвался старший из ежиков. — Я и вот Билли, мы было пошли в школу, мама нам велела, и мы, конечно, заблудились, сэр, и Билли испугался и начал плакать, потому что он еще маленький и пугается. Мы как раз оказались возле двери мистера Барсука, возле черного хода, и решились постучать, сэр, потому что мистер Барсук, он, как известно, очень добрый…
— Понимаю, понимаю, — сказал дядюшка Рэт, отрезая тонкий кусочек ветчины от большого окорока, а Крот тем временем положил пару яиц в кастрюльку. — А как там погода? И не говори «сэр» через каждые два слова.
— Кошмарная погода, сэр, снегу навалило — ужас! — сказал ежик. — На улицу не выйдешь.
— А где Барсук? — спросил Крот, подогревая кофе.
— Хозяин удалился в кабинет, сэр, и сказал, что будет очень занят все утро, и просил не беспокоить его ни под каким видом.
Эти слова были понятны всем присутствующим. Дело в том, что когда ты живешь изо всех сил целые полгода подряд, то другие полгода ты спишь или дремлешь. И неловко все время повторять, что тебе хочется спать, когда у тебя в доме гости. Неудобно как-то об этом без конца напоминать. Всем было ясно, что Барсук, как следует позавтракав, удалился в свой кабинет, уселся в кресло, задрал ноги на стул, что стоит напротив, положил на мордочку красный платок и занялся тем, чем обычно занимаются в это время года.
Колокольчик на входной двери громко зазвонил, и дядюшка Рэт, лапы которого были перепачканы маслом, потому что он намазывал себе хлеб, послал маленького Билли поглядеть, кто там пришел.
Было слышно, как в прихожей кто-то долго отряхивается, и вскоре Билли вернулся в сопровождении дядюшки Выдры, который с громкими приветствиями кинулся обнимать друзей.
— Ну, хватит, хватит, — пробормотал дядюшка Рэт, прожевывая ветчину.
— Я так и знал, что вы здесь, — бодро заметил дядюшка Выдра. — Там, на берегу реки, все в панике: «Рэт не ночевал дома, и Крота тоже нигде нет, что-нибудь, наверное, ужасное случилось» — и следы ваши, конечно, занесло снегом. Но я так и знал. Когда кто попадет в затруднение, тот отправляется к Барсуку или Барсук сам как-то об этом узнает, и я пошел прямо сюда, в Дремучий Лес, ио снегу. Ух как там сегодня красиво! Солнце встало красное-красное, окрасило розовым снег сквозь черные стволы деревьев. И такая тишина! А время от времени целая шапка снега — шлеп! — срывается с ветки, и ты отскакиваешь и ищешь, где бы укрыться. За ночь прямо ниоткуда воздвиглись снежные дворцы, и снежные пещеры, и снежные мосты, и террасы, и крепостные валы. Играть бы и играть во все это часами. Там кое-где валяются огромные ветки — они рухнули под тяжестью снега, а малиновки по ним скачут с таким важным видом, точно это они все сделали. Пока я шел, гусиный клин пролетел у меня над головой высоко в небе, потом парочка-троечка грачей покружилась над деревьями. Поглядели, полетали и отправились по домам с брезгливым выражением. Ни одного здравого существа не встретилось, чтобы порасспросить о вас. На полпути я встретил кролика — он сидел на пеньке и начищал свою глупую мордочку передними лапами. Ох и испугался же он, когда я подкрался к нему сзади и положил лапу на плечо. Мне пришлось пару раз его стукнуть, чтоб добиться хоть какого-нибудь толку. В конце концов мне удалось вытянуть из него, что какой-то кролик видел в Дремучем Лесу Крота вчера вечером. В кроличьих норах вчера только и разговору было, как Крот, задушевный друг нашего Рэтти, попал в переплет и заблудился. Они все нарочно стали его заманивать и водить по лесу кругами.