Есть торжественное мгновенье в подготовке концерта: это ваш первый контракт с оркестром, который вам незнаком или с которым вы давно не встречались. Перед, вами сейчас не оркестр, а около ста человеческих личностей, со всеми их радостями, горестями и трудностями. Каждый раз, собираясь, согласно обычаю, сказать, как я рад возможности служить музыке вместе с ними, я обращаю свой взгляд к лицам, повернутым в мою сторону. Я пытаюсь прочесть, что написано в этих глазах, обнаружить в них радость или, увы, затаенное горе; я пытаюсь понять, какую роль играет каждый из них в человеческой комедии. Эта краткая молчаливая встреча, когда хочешь познать тайны души, создает атмосферу симпатии, сердечности и доверия. Нельзя разрешить, людям, ненавидящим друг друга, вместе служить музыке.
Я хочу поговорить здесь о судьбах безвестных артистов оркестра, простых, подчас более талантливых, чем многие из знаменитых солистов. Это будет лишь справедливо - воздать дань уважения, ибо что без них дирижер? Ведь в конце-то концов играть будут они, а не он... и не импресарио.
Профессиональные судьбы музыкантов оркестра до сих пор очень плохо организованы в большинстве стран мира. Каждый вынужден рассчитывать только на собственную удачу, изворотливость или умение “делать дело”. Не всегда здесь решает талант, так как люди, формирующие оркестры, больше заботятся о бюджете, чем о нуждах искусства. Если они завербовали несколько хороших музыкантов на первые пульты, им это кажется достаточным и они уже ни о чем не заботятся, только бы как-нибудь заполнить оставшиеся на эстраде стулья. Точно так же, как в старые времена пираты, набиравшие в шайку отъявленных головорезов, дополняли потом экипаж первыми попавшимися матросами.
Как становятся оркестрантами?
Студенты консерваторий в большинстве своем честолюбивы. Они грезят о карьере солиста, карьере, разумеется, международной. Нужно понять это, если вы хотите проникнуть в психологию оркестранта и оценить степень разочарования обладателя первой премии консерватории, получившего в один прекрасный день великолепный диплом, но лишенного возможности выступить. Нужно немало денег, чтобы дать сольный концерт, а импресарио не являются по звонку, дабы предложить вам контракт.
К счастью, в оркестры приводит не только крушение всех надежд, но и некая необходимость. Вкус к этой работе рождается позже; во всяком случае, я на это надеюсь.
Во всех консерваториях старого и нового континентов можно видеть в конце учебного года множество небольших афишек, сообщающих, что тот или иной европейский или американский оркестр объявляет конкурс на замещение вакантного места скрипача, альтиста или гобоиста.
Большая часть консерваторий вынуждена дополнить учебную программу созданием студенческих оркестров, где молодежь обретает необходимое направление мыслей, помогающее влиться в симфонический коллектив. Даже если они все еще продолжают мечтать о карьере солиста, молодые учатся в окружении своих коллег любить музыку так, как ее нужно любить, то есть полностью бескорыстно.
В конце концов они понимают, что в этой профессии есть благородство, и хранят это чувство, даже расставшись с оркестром.
Повседневная жизнь оркестранта, особенно во Франции, связана с такими трудностями, вынести которые можно только из любви к музыке.
В ряде случаев участие скрипача или кларнетиста в еженедельных воскресных концертах напоминает филантропический акт. Я имею в виду некоторые симфонические коллективы. Музыканты объединяются, чтобы дать один или два концерта в неделю. В конце года они делят доходы. Однажды в Париже артисты одного из лучших оркестров получили в конце 1950 года ничтожную сумму в 500 франков на человека за каждое выступление.
При этом каждую неделю у них был концерт или три репетиции. Диспропорция между временем, потраченным на тщательную подготовку программ для услаждения меломанов, и реальной оплатой весьма красноречива.
Такие оркестры все еще существуют, потому что они являются своеобразными “деловыми центрами”. Здесь, во время антракта, во время пятнадцатиминутного перекура, порой удается получить ангажемент в другой коллектив, в финансовом отношении более интересный.
Я, разумеется, знаю, что среди оркестрантов есть и некие привилегированные личности, которые играют в оркестре Оперы или Радио. Они имеют, таким образом, определенный заработок и могут совмещать свою постоянную официальную службу со случайными ангажементами. Они записываются на пластинки, участвуют в озвучивании фильмов, играют в церквах, у меценатов и т.д.
Но все это приводит к почти беспрерывной ежедневной работе по восемнадцать часов.
Время оркестрового музыканта буквально расписано по минутам. И при этом еще называют музыканта человеком “свободной” профессии!
Не хочется верить, что движущей силой этой лихорадочной деятельности служит соблазн больших заработков. Обычные жизненные потребности, пища, квартира, одежда столь же существенны для музыкантов, как и для всех прочих людей. Однако для того, чтобы поспеть всюду, они зачастую вынуждены отказаться от последней свободной минуты.
К тому же обычно не знают, как тяжек труд оркестрового музыканта. Публика не представляет себе, как изматывает, например, исполнителей на духовых инструментах участие в опере Вагнера, что это за напряжение. Даже для струнных изнуряюще трудно играть почти без перерыва пять часов подряд.
Стремление “заработать побольше” стало навязчивой идеей. Мне кажется чудом, что в этих условиях оркестранты сохраняют еще энтузиазм, верность музыке и любовь к своей профессии.
Несколько лет назад я гастролировал по Америке с Национальным оркестром Французского радио, оркестром великолепным, о громадном успехе которого до сих пор говорят. Но вряд ли кто знает, в каких условиях проходила эта наша поездка. Путешествовали на автобусе. После тысячекилометровой дороги то в жаре, то в холоде или в пыли мы, вымотанные, добирались наконец до города, часто с большим опозданием. Нужно было начинать концерт, не дав даже возможности артистам и артисткам (выдержка и отвага которых в течение всего турне были поистине великолепны) переодеться или хотя бы подкрепить свои силы чашкой кофе. Мы никогда не забудем любезности монреальцев, которые, поняв наше беспомощное состояние и подумав о том, что нам хочется есть и пить, тотчас зажарили нам полсотни цыплят! Концерт был хорошим... цыплята - превкусными.
Вряд ли себе представляют, сколько физических усилий требуется от оркестранта; это каторжники на галерах, но их опьяняет ветер морских просторов.
Всегда спешить, всегда работать - вот судьба музыканта. Никогда не быть уверенным в завтрашнем дне, никогда не иметь гарантированного заработка, избавляющего от назойливого беспокойства, вызванного борьбой за хлеб насущный. Существует ли божество, которое требовало бы стольких жертв от своих жрецов?
И еще - как выкроить время для самостоятельных занятий? Репетиции в гуще оркестра, концерты - все это не заменяет необходимых часов упражнений, этих часов одиноких занятий в своей комнате, которые необходимы для того, чтобы остаться “на высоте”.
Как найти время, не менее необходимое, - для “разрядки”, которой требуют нервы, для приведения в порядок мыслей, для успокоения сердца?
Наконец, очень горько признать, что оркестры, которых так немного даже в Париже - их можно пересчитать по пальцам, - не могут вместить всех музыкантов выпускаемых школами и консерваториями. Замечательные таланты остаются неиспользованными.
Одни находят пристанище в провинции, где устраиваются в качестве преподавателей; другие составляют ядро провинциальных оркестров, слишком бедных для того, чтобы отказываться и от любителей, составляющих там большинство; прочие слоняются по Парижу в поисках работы.
Этой весной, прогуливаясь по Большим бульварам, я увидел сборище безработных музыкантов, пытавшихся завербоваться через бюро по найму в маленький оркестрик для документального фильма.
Большинство кончает джазом - и это еще не самые обездоленные.
Многие совсем не у дел или вынуждены отказываться от музыки, которую они любят. Однажды меня вез на концерт в зал Плейеля таксист, который признался, что имел первую премию в Парижской консерватории.
И это во Франции, куда целый мир приезжает искать артистов, чтобы они пополняли крупнейшие международные оркестры, внося в них частицу своей души.
Я дирижировал многими оркестрами во всех концах света. Всюду я встречал французских музыкантов: кларнетисты и гобоисты пользуются особым спросом, подобно великолепным винам из Бургундии или Бордо. Кто может сказать, сколько человеческих сокровищ экспортирует Франция таким образом!
И повсюду меня восхищали интеллект, идеалы больших оркестров. У каждого свой характер, свой колорит, свои специфические качества; здесь музыканты ощущают себя как бы клетками единого организма; их не смущает то, что они целиком зависят друг от друга и отдают весь свой талант служению музыкальному коллективу, частями которого являются. Они дают нам великий урок человеческой солидарности: это честь - дирижировать ими.
Порою концертмейстер группы выходит из общего ряда, чтобы выступить как солист; его товарищи готовы поддержать его и аплодируют без какой- либо скрытой зависти. Но настоящие оркестровые музыканты не мечтают о карьере солиста; их музыкальные интересы обращаются чаще всего к камерной музыке, к трио, квартету или квинтету. Я знаю много коллективов такого рода, всемирно известных, члены которых были артистами одного и того же оркестра и периодически возвращаются в эту большую семью, которой они все равно никогда не покинут.
Вглядитесь пристальнее в музыкантов, сидящих на эстраде в ожидании дирижера: вы не сможете назвать имена этих людей. И все же они заслуживают вашего внимания и восхищения не менее, чем виртуозы, предпочитающие индивидуальную изоляцию славы прекрасному анонимату оркестра.
Глава IX
Жизнь дирижера
Когда мое имя впервые появилось в печатной программе, я не задумался ни на секунду о том, какая судьба меня ждет. Если бы не это, я выбрал бы иное произведение, чем “Gesangscenen” Луи Шпора, для начала моей музыкальной карьеры. Мне кажется, я больше ни разу не исполнял этой партитуры, и тем не менее она оказалась началом всех моих радостей, всех моих бед... Она заслуживала большей благодарности с моей стороны. Это она втянула меня в механизм той машины, одновременно и чудовищной и прекрасной, какою является жизнь дирижера.
Я всегда с большим интересом читаю биографии капельмейстеров старых времен. Их судьба на первый взгляд не кажется слишком завидной. Вот Гайдн, слуга Эстергази, который был обязан развлекать его превосходительство с помощью разношерстной компании из двенадцати музыкантов, одаренных скорее старанием, чем талантом; вот Ганс фон Бюлов, терзаемый, мучимый сначала Вагнером, потом Брамсом и столькими другими, отдавший им всю свою душу, никогда не рассчитывая на благодарность.
Да, но какое счастье для Гайдна способствовать расцвету гения Моцарта! Какая слава для Бюлова подарить миру Вагнера, Брамса, Шумана, Мендельсона и большую часть великих немецких романтиков! Ради этого стоит страдать и бороться, сносить неурядицы и несправедливость.
Что знаем мы о великих дирижерах прошлого? Ничего или очень немного: два или три легковесных отзыва современной им критики, вот и все. От большинства знаменитостей минувших дней остались лишь имена, да и то не всегда их хранит наша память.
А между тем какой драгоценностью были бы для нас сведения о том, как Умлауф играл Девятую симфонию, следуя указаниям Бетховена, за что Ганс Рихтер заслужил в Байрейте похвалы Вагнера, что именно восхитило парижан в исполнении Хабенеком симфоний романтиков. По крайней мере, нам стало бы ясно, какие традиции следует уважать; ведь сейчас не проходит недели, чтобы нам, дирижерам, не бросили упрека в измене традициям.
Каким традициям? — спрашиваю я себя. До XVIII века вы не найдете никаких указаний темпа или нюансов в рукописях. Во времена Баха, и то очень редко, проставлены piano или forte, но нигде не отмечены темпы. Альберт Швейцер сказал в шутку: “Несомненно одно: сегодня никто из дирижеров ни за что не согласится с интерпретацией своего коллеги”.
Как угадать темпы и нюансы, которых желал автор? Как точно определить, что есть истина? Как повлияло время на характер произведения? Какое влияние имело оно на эволюцию человеческого восприятия? Вот сколько вопросительных знаков. Пусть этим займутся философы и музыковеды! Оживить, сделать выразительным и полнокровным то, что написано, — вот наша добрая традиция.
Благодаря звукозаписи воля композиторов XX века и идеи дирижеров, исполнявших их сочинения, больше не будут темной загадкой истории.
День дирижера должен быть определен с четкостью контрапункта. Нужна железная дисциплина, чтобы выдержать все нагрузки, связанные с требованиями этой жизни, и устоять. Мой метод, мое расписание не являются нормой для всех, но они помогают мне отдать максимум времени интенсивной работе. Мне порой удается даже выкроить то тут, то там несколько часов для досуга.
Утром, на свежую голову, все кажется более легким и решается быстро. Это лучшее время для репетиций. Нужно устроить так, чтобы время после полудня оставалось свободным. Тогда можно отдать его встречам с начинающими композиторами, которые ищут поддержки их творчества, с солистами, пришедшими посоветоваться; можно составить программы или познакомиться с партитурами. Впрочем, я для этой работы все же предпочитаю тишину ночи, когда обретаешь то, что спортсмены называют вторым дыханием, и музыка быстрее врезается в память, восприятие которой обострено треволнениями дня; а самое главное - есть уверенность, что никто не нарушит твое одиночество, есть мир и покой, столь драгоценные в наши дни.
Подобный режим, разумеется, не способствует отдыху. Но ведь дирижер не имеет права быть не только больным, но даже испытывать недомогание. Представьте, что он, обязанный дирижировать в течение трех часов подряд, страдает болью в желудке или хотя бы простым насморком. Он теряет тогда работоспособность, стремится поскорее окончить работу, чтобы усесться в кресле и принять аспирин или соду.
Мне кажется очень полезной физическая тренировка. Гимнастика помогает обрести свободу движений, раскрепощает, дает гибкость телу, автономность обеих рук. Она также помогает бороться с усталостью и учит экономить силы.
Само собой разумеется, что ни один дирижер, точно так же, как ни один из виртуозов, не станет плотно есть перед концертом. Можно лишь подкрепиться чем-то легким, потому что не надо заставлять организм заниматься пищеварением, когда мозг занят творчеством.
Дирижер, постоянно отвечающий за оркестр, попадает в более трудное, но и более любопытное положение, чем тот маэстро, который в Америке называется Guest Conductor, то есть дирижер-гастролер. Он формирует оркестр; он ответствен за весь сезон, проведенный в контакте с публикой. Guest Coundoctor, в отличие от него, - что-то вроде падающей звезды: он появляется, блещет как может и улетает дальше, теша себя надеждой, что произвел доброе впечатление. Все гастролирующие артисты знакомы с бесчисленными злоключениями, преследующими их на пути. Опоздавший поезд, задержавшийся самолет, корабль, не пришедший в срок из-за бури, - концерт вылетает из вашего календаря. Или вдруг вы оказываетесь в незнакомом вам городе, где наутро нужно предстать перед оркестром, не имея понятий о его привычках, попадая в абсолютно незнакомую атмосферу и не имея возможности к ней примениться. Он осужден вечно сражаться и обязан всегда побеждать.
А публика? Как выражает она любовь к музыке? Ее энтузиазм в Лондоне выражается иначе, чем Буэнос-Айресе. Если вас освистали в Чикаго - это успех, но не принимайте эту манифестацию за успех в Манчестере. Если публика без единого слова встает в Мехико по окончании концерта - это свидетельство наивысшего удовлетворения и приглашение бисировать последнюю пьесу. Наконец, то что вам кажется триумфом в Мадриде, может быть самым банальным успехом, ибо там не скупятся на аплодисменты; но если в Амстердаме вас огорчат скупо отмеренные аплодисменты, то для строгой Голландии это теплый прием. Меняя широты, рискуешь принять за восторг то, что может быть свидетельством неуспеха, и впасть в отчаяние от того, что по зрелом размышлении может оказаться победой.
Нужно обладать твердым рассудком, философски воспринимать испытания, иметь стальные нервы, чтобы выстоять под непрерывным переменчивым - то горячим, то ледяным - душем, льющим на протяжении всех дней и ночей постоянной работы.
Как далеки мы от людей той профессии, которая позволяет позабыть все заботы, заперев двери бюро в шесть часов вечера!
Такое непрерывное напряжение сил было бы невыносимо, если бы не умерялось никаким отдыхом. Чаще всего кончаешь тем, что, поглощенный неотложными заботами, отказываешься от необходимой разрядки. Но было бы большой ошибкой подчиниться этому полностью.
Не следует забывать, что профессия исполнителя требует напряжения, хоть и отличного от того, какое выпадает на долю композитора, но сравнимого с ним. Нужно всегда сохранять свежее восприятие, нужно, чтобы сердце было открыто для новых эстетических идей. И я не верю, что человек может бесконечно тратить, расточать свои нервы и силы душевные без возможности в свою очередь пополнять их, обогащать эти силы и сохранять живительный контакт с остальной частью мира.
Растение, выдернутое из земли, даст еще, может быть, свой последний цветок, но скоро зачахнет, увянет и высохнет. Для того чтобы петь, нужно жить.
Каждый дирижер, каждый артист знает, что дает ему жизненную силу. Когда у меня находится пять минут свободных, я сбегаю к антикварам и, переходя от лавки к лавке, наслаждаюсь возможностью просто смотреть и мечтать.
Увы, эти часы разрядки отсчитаны скупо! Вы переезжаете из города в город, даже не имея времени зайти в музей...
Есть еще чтение. Спится спокойнее после нескольких: минут, проведенных наедине с хорошей книгой - Сименоном, каталогом картин или художественным журналом.
Ничего нет полезнее, чем перемена занятий. Партия в гольф, несколько партий белота[13]- и вы уже другой человек!
Не будем забывать, что публика переменчива, непостоянна, неверна. В этом она права, ибо зачем же ей: заниматься филантропией и поддерживать тех артистов, которые уже ничего ей не дают.
В течение нескольких лет утверждают, что установилась некая всемирная стандартизация вкусов публики. В очень значительной мере происходит унификация склонностей, стремлений, тенденций и эстетических убеждений. Хорошо ли, плохо ли это? Сейчас еще рано об этом судить, я оставляю это на долю музыкальных критиков, которым следовало бы не довольствоваться миссией полисменов, сигнализирующих об опасности на; дорогах и указывающих нам лучший путь, в обход препятствий, а стать “катализатором” в мире музыки. Лично мне ничего от них больше не нужно.
Но это “ничего” очень важно. Как бы они помогли нам, бережно и любовно выявляя нарождающиеся таланты! У дирижера нет времени для знакомства с тысячами партитур, ежегодно появляющимися на пяти континентах. Но хорошая статья обратила бы наше внимание на те сочинения, которые стоит извлечь из кипы, взгромоздившейся перед нами.
Доброе сотрудничество между критиками и артистами могло бы внести очень многое в музыкальную жизнь.
В принципе я отношусь к критике сдержанно. Каждому человеку свойственно ошибаться. Это верно в отношении дирижеров. Столь же верно это и по отношению к критикам.
Не такая уж это беда, если время от времени читаешь, что ты спятил, но если господа журналисты говорят нам, что мы делаем свое дело скверно, то им следовало бы по крайней мере потрудиться объяснить, почему. Это случается крайне редко, и мне часто кажется, что они были бы весьма недовольны, если бы мы потребовали объяснений! Что касается лично меня, то я все еще жив, невзирая на то, что меня много раз “убивали”...
Во всяком случае, я взял за абсолютное правило никогда на критику не отвечать, даже если она искажает очевидную истину. Никакой пользы в этих эпистолярных или газетных схватках, в сущности, нет.
Только публика пишет нашу историю, только ей в конечном счете дано определить подлинные шедевры и их великих исполнителей. Она требовательна. И для того чтобы сохранить ее дружбу, есть только один способ, веский, безошибочный, эффективный: любить музыку больше всего на свете, служить честно и радостно своему прекрасному ремеслу!
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1] Капельмейстер (нем. Kapellmeister; перевод с позднелат. magister capellae) — руководитель хоровой капеллы и/или оркестра.
Слово «капельмейстер» в XIX веке употреблялось по отношению и к хоровому, и к оркестровому дирижёру. Во времена барокко и венской классики придворные капельмейстеры, помимо руководства коллективом музыкантов, должны были также сочинять и аранжировать музыку, приуроченную к различным торжественным случаям (в т.ч. застольную — нем. Tafelmusik). Одной из профессий Иоганна Себастьяна Баха была профессия капельмейстера. Йозеф Гайдн, будучи капельмейстером у князя Эстерхази, большую часть своих сочинений написал для княжеских придворных концертов. В более позднее время обязанности капельмейстера и композитора сливались обыкновенно только в должности балетного капельмейстера (напр. в России — Пуни, Визентини, Дриго)
[2] urbi et orbi (лат. урби эт орби) букв. — городу и миру; всем, всем, всем; ко всеобщему сведению
[3] in folio (лат.) (ин-фолио) букв. - в лист — формат издания в 1/2 долю листа, получаемый фальцовкой в один сгиб. В таком листе 4 страницы. Устаревший термин, в настоящее время мало употребляемый в полиграфии.
[4] presto (итал. прэсто) — быстро
[5] andante (итал. андантэ) — умеренный темп в характере обычного шага, иногда темп медленной части
[6] adagio (итал. ададжо; традиц. произн. адажио) — медленно, спокойно
[7] allegro (итал. аллегро) — 1) быстро, скоро, бодро, радостно; 2) традиц. темп I части сонатного цикла; 3) в 18 в. понималось как веселая, радостная муз. (в наст, время служит лишь для обознач. темпа)
[8] diminuendo (итал. диминуэндо) — постепенно ослабляя силу звука
[9] crescendo (итал. крэшэндо; традиц. произн. крэсчёндо) — постепенно увеличивая силу звука
[10] cantabile (итал. кантабиле) — певучий, певуче, напевный
[11] sostenuto (итал. состэнуто) — сдержанно, выдерживая
[12] Ауфтакт (нем.Auftakt, англ.upbeat) — дирижерский жест (взмах), предшествующий начальной доле звучания, а также начало и характер исполнения каждой из последующих долей такта в хоре или оркестре, соответствующий, и несущий в себе полную информацию о времени вступления, темпе, штрихе, характере и атаке звука, образном содержании музыки и т. д.
[13] Белот - карточная игра. Играют вдвоем, колодой в 32 карты (без шестерок)