Галлюцинаторная деятельность

Итак, чувство принадлежности себе и чувство Я независимы друг от друга, поскольку можно, сохраняя чувство обладания, утратить чувство деятельности. Это также показали наши ОВТ-эксперименты: деятельность не является необходимым условием возникновения самого простого чувства Я13. Но может ли человек галлюцинировать и саму деятельность? Ответ — да, хотя, как ни странно, многие философы долго игнорировали это явление. Вы можете обладать надежным, сознательным опытом того, что действие преднамаренное, даже если это не так. Прямой стимуляцией мозга можно вызвать не только движения тела, но и осознаваемое побуждение к их исполнению. Мы можем экспериментально вызвать сознательный опыт волевого акта.

Рассмотрим один пример: Стефан Кремер с коллегами из университетской клиники Страсбурга стимулировали определенный участок мозга (передний край поясной извилины) для определения эпилептогенных зон перед операцией у пациентки, страдающей эпилепсией, которой не помогало медикаментозное лечение. Стимуляция вызвала быстрые движения глаз, охватывающие обе стороны поля зрения. Пациентка принялась искать ближайший предмет в пределах досягаемости, а рука, противоположная стимулируемой стороне — левая, — потянулась вправо. Она сообщила о сильном, неконтролируемом желании «что-нибудь схватить». Как только она увидела потенциально доступный объект, ее левая рука тут же его взяла. На уровне сознательного опыта неудержимое желание хватать началось и закончилось одновременно со стимуляцией мозга. Итак, ясно: сознательный опыт волевого акта, чем бы он ни был, можно включать и выключать слабым электрическим током от электрода в мозг14.

Однако существуют более изящные способы вызвать чувство деятельности чисто психологическими средствами. В девяностых годах двадцатого века психологи Дэниел М. Вегнер и Талиа Уитли из университета Виргинии изучали необходимые и достаточные условия для «сознательного опыта воли» с помощью хитроумного эксперимента. В опыте под названием «Я — шпион» они создавали у испытуемых каузальную связь между мыслью и действием, сумев вызвать у участников чувство, что они совершают волевое действие, которое на самом деле выполнял кто-то другой15.

Каждого подопытного ставили в пару с подставным лицом, которого представляли как обыкновенного участника эксперимента. Они садились за стол друг против друга, и обоих просили опустить кончик пальца на квадратную дощечку, прикрепленную к компьютерной мыши, так что они могли вместе двигать мышью, как блюдцем при спиритическом сеансе. Обоим был виден экран компьютера, на котором показывали около пятидесяти рисунков из детских книжек: пластмассовые динозавры, машинки, лебеди и тому подобное.

Настоящий и подставной подопытные надевали наушники, причем им объясняли, что цель эксперимента — «изучить чувства, которые сопутствуют намерению действовать, то, как они возникают и пропадают». Участников просили около тридцати секунд водить мышкой по экрану, одновременно слушая аудиодорожку из случайного набора слов — некоторые из которых относились к объектам на экране, — с десятисекундными музыкальными вставками. Слова в каждой дорожке якобы различались, а время музыкальных вставок совпадало. Услышав музыку, участники должны были остановить мышку на том или ином объекте и при этом оценить «каждую остановку на уровень личной преднамеренности». Однако испытуемый не знал, что его подставной напарник не слышал ни слов, ни музыки, а получал инструкции, какое движение совершить. В четырех из двадцати или тридцати попыток ему приказывали остановить мышку на определенном объекте (каждый раз на разном); эти предписанные остановки происходили во время музыкальной вставки, после того как испытуемый слышал в наушниках соответствующее слово (например, «лебедь»)16.

Рис. 16. Галлюцинаторная деятельность. Как заставить участников эксперимента поверить в то, что они начали движение, которое на самом деле не намеревались выполнять. Рисунок любезно предоставлен Дэниелом Вегнером.

У испытуемых проявилась тенденция оценивать такие вынужденные остановки как преднамеренные. Выше всего оценка оказывалась, когда соответствующее слово звучало в интервале от одной до пяти секунд до остановки. Основываясь на этих данных, Вегнер и Уитли предположили, что феноменальное переживание волевого акта или чувства, что вы были причиной действия, управляется тремя принципами. Принцип исключительности требует, чтобы мысль субъекта была единственно возможной и интроспективно доступной причиной действия; принцип последовательности требует, чтобы субъективное намерение по содержанию совпало с действием; а принцип предшествования требует, чтобы сознательная мысль «своевременно» предшествовала действию17.

Свой вклад в ощущение себя действующим лицом вносит также социальный контекст и долговременный опыт деятельности. Можно заподозрить, что чувство контроля над действием лишь субъективно, что это быстрая реконструкция после действия, однако современные нейронаучные исследования доказали, что вся сознательная сила воли является предварительной конструкцией 18. Восприятие действия как волевого акта, по большей части, связано с тем, что можно как бы интроспективно взглянуть на маленькую часть длинной цепи обработки информации в мозге. Эта цепь ведет от определенных подготовительных процессов — их можно описать как «сборка моторной команды» — к сигналу обратной связи, который сообщает о происходящем действии. Патрик Хаггард из Университетского колледжа Лондона — вероятно, ведущий исследователь увлекательной и несколько пугающей области науки о деятельности и самосознании — показал, что наше осознанное восприятие движения не порождается исполнением моторной команды: нет, оно формируется подготовительными процессами в премоторной системе мозга.

Различные эксперименты показывают, что осознание наших намерений тесно связано с определением того, какие движения мы желаем произвести. Когда мозг предоставляет различные возможности — скажем, дотянуться до конкретного объекта — сознательный опыт намерения, судя по всему, прямо связан с выбором одного из движений. То есть осознание движения связано не столько с конкретным исполнением, сколько с более ранней стадией обработки в мозге: когда движение подготавливается путем сборки различных его частей в единое целое — собственно в моторный гештальт.

Хаггард подчеркивает, что осознание намерения и осознание движения являются двумя разными понятиями, но предполагает, что они возникают из одной стадии обработки моторных команд. Похоже на то, что наш доступ к происходящим в мозгу расчетам движений очень ограничен: осознание сводится к очень узкому окну премоторной активности, промежуточной стадии более длительного процесса. Если Хаггард не ошибается, то чувство деятельности — сознательный опыт «я есть тот, кто действует» возникает тогда, когда связывается осознание намерения и представление о действительном движении. Тогда можно предположить, для чего служит осознание намерения: с его помощью можно распознавать неоптимальную реакцию на события, происходящие в мире вне мозга.

Подробности еще предстоит установить, но мы уже сейчас видим, что такое сознательный опыт деятельности и какова его функция в эволюции. Осознание волевого акта и действия позволяет организму присвоить субличностные процессы в мозгу, ответственные за выбор цели деятельности, за конструирование конкретного порядка движений и за контроль ответных телесных реакций. Когда у человека развилось чувство деятельности, некоторые стадии невероятно сложной каузальной сети в мозгу стали глобально доступными. Теперь мы можем направлять на них внимание, обдумывать их и, возможно, даже прерывать. Мы впервые осознали себя существами, имеющими цели, и смогли использовать внутренний образ этих целей для управления нашими телами. Мы впервые сумели сформировать внутренний образ себя как существ, способных удовлетворять определенные потребности, выбирая оптимальный путь решения задачи. Более того, осознав себя автономными действующими лицами, мы смогли обнаружить, что и другие существа в нашем окружении, возможно — тоже действующие лица с собственными целями. Но анализ этого, социального аспекта эго мне пока придется отложить, чтобы вернуться к классической проблеме философии: к свободе воли.

Насколько мы свободны?

Как уже отмечено, в философии существует широкий спектр мнений относительно свободы воли — от полного отрицания до утверждения, что все физические события целенаправленны и вызваны божественным действием, что ничто не происходит случайно, что причина всему в конечном счете воля. Мне кажется прекрасной мысль, что свобода может мирно сосуществовать с детерминизмом: если наш мозг каузально предопределен правильным образом, если таким образом моральные соображения и разумные аргументы становятся доступными для нас, то это и делает нас свободными. Детерминизм и свобода воли совместимы. Однако я здесь не буду высказывать своей позиции о свободе воли, поскольку меня интересуют два других вопроса. Они важны для этико-антропологической дискуссии, которой мы коснемся в конце. Первый простой вопрос: что скажут нам об этом вековом противоречии современные научные исследования физической подоплеки действий и осознаваемой воли?

Вероятно, большинство философов, работающих в этой области, скажут, что с данным телом, с данным состоянием мозга и в данной среде вы не могли бы действовать иначе, чем действуете, — что ваши действия предопределены. Представьте, что создан ваш идеальный двойник, функционально идентичная копия с точным подобием вашего молекулярного строения. Если поместить этого двойника в ту же ситуацию, в которой сейчас находитесь вы, где на него будут действовать те же сенсорные стимулы, то этот двойник, по определению, не сможет действовать иначе, чем действуете сейчас вы. Этот взгляд широко распространен: попросту говоря, это взгляд естественных наук на мир. Текущее состояние физической вселенной всегда определяет ее состояние в следующий момент, а ваш мозг является частью этой Вселенной19.

Феноменальное эго, переживающее содержание я-модели человека, несовместимо с этим научным взглядом, так же как и с распространенным мнением, что ваш функционально идентичный двойник не мог бы действовать иначе. Если принимать нашу феноменологию серьезно, мы явно воспринимаем себя как существ, способных инициировать новую причинную цепь, — как существ, которые могли бы действовать иначе в тех же самых обстоятельствах. Вызывающая опасение особенность современной философии сознания и когнитивной нейронауки воли проявляется уже сейчас, на ранней стадии их развития: она состоит в том, что окончательная теория может противоречить тому, как мы тысячелетиями субъективно воспринимали себя. Вероятно, возникнет фундаментальный конфликт между научным взглядом на действующее Я и феноменальным повествованием, субъективной историей, которую рассказывает наш мозг о том, как мы принимаем решения.

На данном этапе у нас есть теория, объясняющая, каким образом субличностные события в мозге (те, например, которые определяют конкретные цели и осуществляют подбор соответствующих моторных команд) становятся содержанием осознаваемого Я. Когда определенные этапы обработки поднимаются на уровень сознательного опыта и включаются в я-модель, активную в вашем мозге, они становятся доступными всем вашим психическим способностям. Вы теперь воспринимаете их как собственные мысли, решения, побуждения к действию — как свойства, принадлежащие вам, личности как целому. Понятно и то, почему эти события возникают в вашем осознаваемом Я как бы спонтанно и беспричинно. Они — первое звено цепи, протянувшейся через границу между бессознательными и осознаваемыми мозговыми процессами: у вас создается впечатление, что они возникают в сознании «ни с того ни с сего». Предварительная стадия скрыта в бессознательном, а вот звено существует. (Недавно это было продемонстрировано для явления сознательного вето, то есть когда вы в последний момент прерываете преднамеренное действие)20. В действительности же сознательный опыт намерения есть лишь малая доля сложных мозговых процессов. И, поскольку этот факт для нас невидим, у нас создается яркое впечатление, что мы способны спонтанно инициировать причинную цепь от психического к физическому. Так возникает образ агента (действующего лица). (Теперь мы глубже понимаем, что означают слова о транспарентности я-модели. Мозг часто слеп по отношению к собственной работе.)

Сейчас наука о сознании начинает настойчиво внедрять эти скрытые факты в тоннель эго. Создается конфликт между биологическим тоннелем реальности у нас в голове и нейронаучным образом человека, и многие чувствуют, что этот образ угрожает их психическому здоровью. Можно ли поверить, что способность поступать иначе просто не существует для собственных психических действий, то есть для рационального мышления и преднамеренного контроля своего внимания? Чтобы мы приняли это за правду, наша я-модель должна коренным образом измениться. Я думаю, что раздражение и глубокое недовольство, вызванное публичными дебатами о свободе воли, имеют мало общего с современными теоретическими позициями по данному вопросу. Скорее, эти реакции относятся к (вполне оправданному) интуитивному ощущению того, что определенные ответы не только нарушат наше спокойствие, но и окажутся совершенно непригодными для внедрения в нашу осознаваемую я-модель. Это по первому вопросу21.

Одно замечание по поводу феноменологии воли: она не настолько определенна, как вы, возможно, думаете, — например, ощущение цвета гораздо отчетливее. Вы когда-нибудь пытались интроспективно отследить, что происходит, когда вы решаете поднять руку, после чего рука поднимается? Какова глубинная, точная структура причины и следствия? Можете ли вы на самом деле пронаблюдать, как психическое событие вызывает физическое? Присмотритесь! Я предсказываю, что, чем пристальнее вы будете вглядываться, чем подробнее станете рассматривать процесс принятия решения, тем быстрее поймете, что сознательные намерения практически неуловимы. Чем внимательнее вы смотрите, тем сильнее они отступают на задний план. Более того, мы склонны говорить о свободе воли так, как будто существует ее субъективный опыт, который всеми нами переживается одинаково. Это не совсем так: описание подобных ощущений сильно зависит от культуры и традиции. Может быть, они формируют и саму феноменологию, поскольку я-модель часто является окном, соединяющим нашу внутреннюю жизнь с социальной. Свобода воли — не только философское понятие, она не существует лишь в нашем разуме, это еще и социальный институт. Наше общество основано на том, что существует свобода воли и действия. Мы общаемся друг с другом как с самостоятельными действующими лицами — на этой концепции держится наша правовая система и общественные законы, которые опираются на понятия обязанностей, ответственности и вины. Эти законы отражены в глубинной структуре феноменальной я-модели. Такое непрерывное отражение законов, проекция гипотез высшего порядка о нас самих на нашу собственную индивидуальную нейронную динамику и оттуда в пространство межличностных отношений и было тем, что создало нашу сложную социальную сеть. Если когда-нибудь нам придется принять другой взгляд на человеческую волю или ее отсутствие, это непредсказуемым образом повлияет на общество. Например, если преднамеренности и ответственности не существует, бессмысленно наказывать людей (и имеет смысл их реабилитировать) за поступок, который они неизбежно должны были совершить. Воздаяние станет доисторическим понятием, наследством животных предков. Когда современная нейронаука обнаружит достаточные нейронные корреляты воли, желания, намерения и исполнения действий, мы сможем вызывать, усиливать, гасить или настраивать сознательный опыт воли, воздействуя на эти корреляты. Станет ясно, что действительные причины наших действий, желаний и намерений часто имеют мало общего с тем, что говорит наше осознаваемое Я. С научной точки зрения — с точки зрения третьего лица — наше яркое внутреннее ощущение собственной автономии может все больше представляться тем, чем оно было с самого начала: феноменальным, субъективным явлением. В то же время мы научимся восхищаться тем, как изящно и прочно природа встроила в тоннель реальности лишь то, что организму необходимо знать, не отягощая его потоком информации о работе собственного мозга. Мы научимся смотреть на субъективный опыт свободы воли как на гениальный нейровычислительный инструмент. Он не только создает внутренний пользовательский интерфейс, позволяющий организму управлять своим поведением соответственно обстановке, но и является необходимым условием социального взаимодействия и культурной эволюции.

Как важно это соединение между феноменальным сознанием и социальным измерением, покажет следующий мысленный эксперимент. Представьте, что мы создали общество роботов. У них не будет свободы воли в обычном понимании, поскольку они — причинно обусловленные автоматы. Но у них будет осознаваемая модель себя и других автоматов вокруг них, и эти модели позволят им взаимодействовать между собой и управлять своим поведением. Теперь вообразите, что мы добавили к их внутренним моделям себя еще две особенности: во-первых, ошибочное убеждение, будто они (и все остальные) ответственны за свои действия; и во-вторых, «идеального наблюдателя», представляющего интересы группы, такие как требования честности в обоюдных альтруистических взаимодействиях. Что от этого изменится? Возникнут ли у наших роботов новые каузальные характеристики просто от ложного убеждения в свободе своей воли? Ответ — да; станет возможной моральная агрессия, поскольку возникнет совершенно новый уровень конкуренции — конкуренции за наилучшее следование интересам группы, за моральные заслуги и тому подобное. Теперь можно будет повышать свой социальный статус, обвиняя других в аморальности или действуя лицемерно. Возникнет совершенно новый уровень оптимизации деятельности. При правильно заданных граничных условиях вдруг возрастет сложность созданной общественной системы, хотя ее внутренняя целостность останется прежней. Социальная эволюция сможет развиваться на новом уровне. Обычай приписывать моральную ответственность — даже и основанную на иллюзоной феноменальной я-модели — создаст решающую и вполне реальную функциональную характеристику: на поведении каждого робота будут более эффективно сказываться интересы группы. Плата за эгоизм возрастет. Что же случится с экспериментальным обществом роботов, если после этого мы сведем я-модели его членов к предыдущей версии, — например, дав им возможность познать свою истинную природу?

В последние годы в Германии шла жаркая общественная дискуссия о свободе воли — на мой взгляд, неудачная, поскольку она принесла больше недоумения, чем ясности. Вот первый из глупейших аргументов в пользу свободы воли: «Я знаю, что я свободен, потому что я чувствую себя свободным!» Да, а еще вы воспринимаете мир, наполненный цветными предметами, хотя вам известно, что перед вашими глазами лишь мешанина волн различной длины. То, что вы осознанно переживаете некое состояние определенным образом, вовсе ничего не доказывает. Второй аргумент таков: «Но подобный тезис ведет к ужасным последствиям! Следовательно, он не может быть правдой». Я определенно разделяю это беспокойство (вспомните общество роботов в нашем эксперименте, и как научное самопознание может на них сказаться). Многие представители гуманитарных наук часто не знают, что экспериментальные исследования уже доказали: уменьшение веры в свободу воли может приводить к заметному снижению готовности помогать другим, к возрастанию желания жульничать, к снижению самоконтроля, к ослабленной реакции на свои ошибки, к взрывам агрессии. Экспериментально доказаны даже объективные изменения в нейронных коррелятах неосознаваемых предварительных стадий волевого акта22. Теория я-модели объясняет, почему это происходит: осознаваемая, когнитивная я-модель прочно сцеплена с нашим бессознательным образом себя, и потому сдвиг в я-модели может — как при психосоматических заболеваниях — направлять и поддерживать причинные изменения во внутреннем состоянии тела и во внешнем поведении. Итак, если в обществе распространится неуверенность вульгарного материализма в свободе воли, то она действительно может привести к антисоциальным тенденциям, более импульсивному и бесцеремонному поведению, которое будет все больше игнорировать негативные последствия собственных действий. Несомненно, психосоциальная опасность существует, но истинность утверждения должна рассматриваться независимо от его психологических или политических последствий. Это вопрос простой логики и интеллектуальной честности. Однако и нейробиологи внесли в сумятицу свой вклад. Любопытно заметить, что они это сделали именно тем, что часто недооценивают радикальность своей позиции. Вот моя вторая мысль по этому поводу.

Нейроученые часто говорят о «цели действия», о «процессе моторного отбора» и об «определении движений» в мозге. При всем уважении к ним я, как философ, должен сказать, что с концептуальной точки зрения это абсурд. Если серьезно отнестись к научному взгляду на мир, то никакой «цели» не существует и некому выбирать или определять действие. Нет никакого процесса «выбора»: в реальности происходит лишь динамическая самоорганизация. Это процесс без цели и Я. Более того, обработка информации, которая идет в мозге, даже не подчиняется правилам. Мышление отлично от вычисления, не следует оно и правилам логики. Оно в меньшей мере соответствует нашим традиционным представлениям о «здравомыслии», чем мы думали в прошлом. Обработка информации в мозге больше связана с обработкой похожих информационных структур или постоянным соревнованием между внутренними изображениями. Имеется мало таких ситуаций, в которых обработка информации симулирует логическое умозаключение в «пространстве причин». В конечном счете ею правят физические законы. Мозг лучше всего описать как сложную систему, непрерывно стремящуюся к стабильному состоянию, производя порядок из хаоса.

Согласно чисто физическим положениям естественных наук, ничто в мире не обладает ценностью или целью: существуют лишь физические объекты и процессы. Кажется, в этом и есть суть строго редукционистского подхода — и именно в это никак не заставишь поверить существ с я-моделью. Конечно, в мозге биологического организма могут быть представления о цели, но в конечном счете — если нейробиология серьезно воспринимает свою основополагающую гипотезу — они ни к чему не относятся. Выживание, приспособленность, благосостояние и безопасность как таковые — не ценности и не цели в истинном смысле этого слова: очевидно, выживали только те организмы, которые внутренне представляли их целями, а также таковыми ощущали. Но привычка говорить о «целях» организма или мозга заставляет нейробиологов забыть, насколько сильны их собственные (не как ученых, а как существ с я-моделью) предрасположенности в действительности. Мы видим, что даже рассудительные сторонники естественных наук иногда недооценивают радикализм сочетания нейронауки с теорией эволюции. Оно превращает нас в существ, увеличивающих свою приспособленность путем галлюцинации целей.

Я не стану утверждать, что это истина, полная и окончательная. Я только указываю, что вытекает из открытий нейронауки, и как эти открытия противоречат осознаваемой нами я-модели. Субличностная самоорганизация мозга просто не имеет ничего общего с нашим понятием «выбора». Конечно, сложное и гибкое поведение, вызванное внутренним образом «цели», все же существует. И никто не мешает нам назвать такое поведение «деятельностью». Но, даже если вписать понятую таким образом деятельность в картину, мы с философской точки зрения можем прийти к выводу, что действующего лица в картине нет — нет сущности, осуществляющей деятельность23.

Опыты с фантомными конечностями помогли нам понять, что части тела могут изображаться в феноменальной я-модели, даже если не существуют или никогда не существовали. Опыт выхода из тела и иллюзия всего тела показывают, как возникает минимальное чувство Я и переживание «глобального обладания». Краткий взгляд на феномен чужой руки и нейронную подоплеку воли дает представление о том, что в сознающем мозге неизбежно должен возникнуть образ действующего лица, и что этот факт внес свой вклад в построение сложного общества. Далее, исследуя тоннель эго в состоянии сновидения, мы глубже разберем условия, при которых возникает истинный субъект переживаний. Как тоннель сновидения становится тоннелем эго?

5. Философская психонавтика. Чему учат нас осознанные сновидения?

Ночью 6 мая 1986 года я осознанно ощутил, что сплю и в то же время по спирали поднимаюсь из физического тела — типичным образом, описанным швейцарским биохимиком Эрнстом Ваелти (см. главу 3). Вот описание моего «опыта».

Встав у кровати, я тотчас осознал, что впервые за два года снова вошел в состояние ОВТ. Ясность и некая энергическая легкость в теле-двойнике вселили в меня возбуждение и острое ощущение счастья. Я сразу начал экспериментировать. Я двинулся к закрытой стеклянной двери балкона второго этажа в доме родителей. Коснулся ее и мягко нажимал, пока не проник сквозь стекло и не выскользнул на балкон. Слетев в сад, я приземлился на лужайку и прошел по ней в тусклом лунном свете, оглядываясь по сторонам. И снова все переживалось с кристальной ясностью.

Испугавшись, что не смогу долго удержаться в этом состоянии, я полетел обратно, как-то вернулся в физическое тело и проснулся с чувством гордости, смешанной с радостью. Мне не удалось сделать никаких проверяемых наблюдений, однако у меня опять повторился ОВТ, который можно было охарактеризовать как яркое сознательное ощущение, вполне контролируемое и без выпадения сознания. Я сел, собираясь сделать записи, пока воспоминания еще свежи, но не сумел найти карандаш.

Вскочив с постели, я подошел к сестре (которая спала в той же комнате) и с огромным волнением рассказал ей, что мне это удалось, и что я только что был в саду, всего минуту назад. Сестра, взглянув на будильник, ответила: «Слушай, сейчас без четверти три. Зачем ты меня разбудил? Нельзя было подождать до завтрака? Выключи свет и оставь меня в покое!» Она перевернулась на другой бок и заснула. Я был несколько огорчен ее равнодушием.

Еще я заметил, что, трогая будильник, она его нечаянно включила. Будильник зазвенел, и я обеспокоился, как бы он не разбудил еще кого-то. Поздно! Я услышал чьи-то шаги.

В этот момент я проснулся. Я был не в спальне на втором этаже родительского дома, а в своей подвальной комнатке в доме, который мы снимали с четырьмя друзьями в тридцати пяти километрах от родителей. Было не три часа ночи — светило солнце и я, очевидно, задремал днем. Больше пяти минут я сидел на кровати, застыв и не смея двинуться. Я не понимал, насколько реальна эта ситуация. Я не понимал, что со мной сейчас было. Я не решался пошевелиться потому, что боялся снова проснуться, уже в другой сверхреалистичной обстановке.

Исследователям сна хорошо известен этот феномен, называемый «ложным пробуждением». Действительно ли я пережил ОВТ или просто видел осознанное сновидение об опыте выхода из тела? Возможно ли соскользнуть из ОВТ в обычный сон посредством ложного пробуждения? Не являются ли все случаи ОВТ видами осознанного сновидения? Проснувшись два раза подряд, начинаешь сомневаться во многих догадках о природе сознания — например в том, что живость, связность и четкость сознательного опыта действительно свидетельствует о соприкосновении с реальностью. По-видимому, то, что мы называем «пробуждением», может произойти в любой момент феноменологического времени. Для философской эпистемологии это весьма существенный факт. Помните, в главе 2 шла речь об эволюции человеческого сознания и о том, как в воспринимаемой нами реальности возникло четкое различие между вещами, которые нам только являются, и объективными фактами? Теперь мы видим, что различие между являющимся и реальным существует только на уровне являющегося: ложные пробуждения показывают, что сознание — это всегда лишь явление мира нам. Вы ни в чем не можете быть уверенными, даже в такой общей категории сознательного опыта, как свое состояние. Откуда вам знать, что вы действительно проснулись утром? Возможно ли, что весь ваш прошлый опыт — всего лишь сон?1

Сны осознаваемы, поскольку в них нам является мир, но, как отмечалось в главе 2, они есть состояния офлайн, то есть такие глобальные состояния сознательного опыта, во время которых эго отключено от поступления сенсорной информации и поэтому не способно порождать внешнюю моторную деятельность. Тоннель сновидения не только содержит явление мира, но и (во многих случаях) создает вполне телесное, занимающее положение в пространстве Я, движущееся в обладающей пространственными измерениями среде. Родившееся таким образом виртуальное Я представляет собой исключительно внутренний феномен даже в большей степени, чем я-бодрствующее. Оно погружено в плотную сеть причинных связей, но место всех этих связей находится в мозге. В сновидении человек обладает самосознанием, но с функциональной точки зрения он находится вне (внешнего, внемозгового) контекста. Сновидения представляют собой субъективные состояния, в которых наличествует феноменальное Я; а вот точка зрения, с которой это сознающее Я видит мир, совсем иная — и гораздо менее постоянная, чем в бодрствовании.

Вы замечали, что во сне не можете сосредоточить внимание? В общем, там отсутствует внимание высшего уровня, контролируемое человеческой волей. Соответственно, эго, зарождающееся в тоннеле, когда вы видите сон, не обладает феноменальным качеством, которое я в прошлой главе назвал «деятельностью внимания» — сознательным опытом того, что вы контролируете луч своего внутреннего прожектора, избирая предметом внимания те или иные объекты. А ведь деятельность внимания способна не только «дать приближение» или направить ваше сознание на конкретные особенности вашей модели мира: она включает и чувство обладания процессом выбора, предшествующего переключению внимания. Во сне нет ни первого, ни второго — вы чем-то напоминаете младенца или человека в сильном опьянении. Сонное эго гораздо слабее бодрствующего.

Если углубиться дальше в особенности феноменологии, порождаемой сонным эго, вы обнаружите значительное ослабление воли и существенную деформацию процесса мышления. В обычном сновидении вы не всегда воспринимаете себя как действующее лицо. Например, вам трудно принять решение и выполнить его. И даже если это удается, вы обычно не способны приписать себе способность контролировать свои действия. Мысли сонного Я в смятении, спящий путается в местах, временах и лицах. Кратковременная память сильно нарушена и ненадежна. Сонное Я, к тому же, очень редко подвержено таким сенсорным ощущениям, как боль, температура, запах или вкус. Еще интереснее то, что взгляд от первого лица непостоянен: внимание, мысли и воля чрезвычайно неустойчивы, проявляются с перерывами, однако сонное эго этим, как правило, не смущается и редко даже замечает это. Сонное эго похоже на пациента с анозогнозией, не замечающего собственного состояния из-за повреждения мозга.

В то же время сонное Я создает острые эмоциональные переживания — некоторые аспекты Я в тоннеле сна, несомненно, выражены сильнее, чем в тоннеле бодрствования. Всякий, кому снились кошмары, знает, каким острым становится во сне ощущение паники. В состоянии сновидения эмоциональная я-модель характеризуется необычной интенсивностью эмоций, хотя и не всех: например страх, восторг и гнев преобладают над грустью, стыдом или чувством вины2. Иногда тоннель сна позволяет эго получать информацию о себе, недоступную в состоянии бодрствования. Кратковременная память обычно нарушена, зато долговременная может значительно улучшаться. Например, во сне можно живо воспроизвести эпизоды из детства — воспоминания, недоступные наяву. Потом мы склонны их забывать, потому что большинство людей плохо запоминают сны. Но, пока сновидение длится, у нас есть доступ к специфическим для этого состояния видам самопознания.

Бывает, что слепые во сне видят. Элен Келлер, утратившая зрение и слух в возрасте девятнадцати месяцев, подчеркивала важность этих редких зрительных впечатлений. «Лишившись сновидений, слепой лишится одного из главных утешений: ведь в сновидениях он обретает веру в зрячий ум и надежду на свет за пределами пустой тесной ночи»3. В одном научном эксперименте слепые от рождения люди рисовали картины о содержании своих снов. Специалисты не могли отличить их от картин зрячих, и ЭЭГ слепых и зрячих в это время были весьма схожи, что наводит на мысль, что в сновидениях они видели — но так ли это?4 Любопытно также, что тоннель сна у Келлер включал в себя феноменальные качества, связанные с запахом и вкусом, — которые большинство людей редко ощущают в сновидениях. Кажется, ее тоннель сна был богаче, потому что тоннель бодрствования утратил некоторые качественные измерения.

Тоннель сна показывает, в какой степени сознательный опыт представляет собой виртуальную реальность. Сон внутренне симулирует пространство деятельности — пространство возможностей, в котором вы можете действовать. Он создает правдоподобные чувственные впечатления. В главе 3 я обсуждал, что именно к этому стремятся современные разработчики виртуальной реальности (не зря один из лучших журналов по технологии виртуальной реальности назван «Присутствие»). Именно этого ощущения присутствия и полной погруженности давным-давно достигли наши биологические предки. Однако возникшее у них эго создало еще более прочное ощущение присутствия, как в сновидениях, так и наяву. Не будь это так, мы бы сейчас не создавали виртуальной реальности и не исследовали бы способности человеческого мозга творить эти чудеса в самом себе.