НЕИЗВЕСТНЫЙ ИВАН ГРОЗНЫЙ
Часть 2. От Опричнины – к Смуте
Диакон Владимир Василик
Каток террора
Создавая опричнину, царь имел в виду карать прежде всего лихих бояр и миловать и защищать простой народ, однако получилось с точностью до наоборот. Достаточно посмотреть Синодик опальных, и мы увидим, что большинство жертв опричных репрессий – как раз простой народ. В Синодике проходит вся Россия: тут игумены и иноки, протопопы, серебряники, пушкари, огородники, рыбаки, повара, а большая часть упомянутых лишь числом, по-видимому, просто крестьяне (о многих сказано: «отделано в селах») или посадские люди. Вероятно, Грозный рассчитывал решить вопрос с мятежным и изменным боярством малой кровью – казнить не более полусотни человек. А в результате погибло около 4000. Много это или мало? Можно сказать, что это немного по сравнению с Англией XVI века, где только за бродяжничество было повешено около 90 000 человек. 4000 человек – это одна Варфоломеевская ночь.
В Опричнину погибло около 4000. Для сравнения: в Англии XVI века только за бродяжничество повешено около 90 000
Однако и 4000 человек для 12-миллионной Московской Руси конца ХVI века[1]– немалое число: это население небольшого города; условно переводя на наши реалии, это почти 50 000 человек.
Еще отметим: расширение круга жертв – неизбежное следствие любого террора. Сталин в 1936–1937 годах рассчитывал ограничиться несколькими тысячами расстрелянных (преимущественно из «ленинской гвардии»), а было расстреляно 681 000 человек. Немалую роль в этом сыграли карьеризм чинов НКВД, интриги троцкистской оппозиции, энтузиазм масс, а часто и элементарная зависть, служебные счеты и квартирный вопрос. В Варфоломеевскую ночь первоначально планировалось убить адмирала Колиньи и 20–30 человек из его ближайшего окружения, но католический энтузиазм парижских буржуа, займы парижских дворян у протестантов и раздражение народа против протестантской знати довели число убитых до 4000 человек. Корысть рядовых опричников, их стремление выслужиться и, наконец, элементарное сведение счетов также способствовали увеличению числа жертв террора.
Грозный стремился через опричнину укрепить обороноспособность и воинскую силу Московского царства, однако этого вовсе не произошло; напротив, по мнению ряда исследователей, Опричнина привела к катастрофе 1571 года – прорыву хана Девлет-Гирея к Москве и сожжению русской столицы[2]. Опричное войско оказалось по большому счету непригодным к войне с внешним врагом, а земские воеводы в обстановке страха, террора и подозрительности действовали неуверенно, недружно и нерешительно, боясь обвинения в измене. Неслучайно через год после московской катастрофы и славной победы над крымцами под Молодями в 1572 году Грозный отменил опричнину, и не потому, что вся измена была выведена с корнем (казни продолжались и после), а за бесполезность и даже вредность этого начинания с государственной и военной точек зрения. В результате репрессий погиб целый ряд видных военачальников: Даниил Адашев, герой Казани Александр Горбатый, победитель в битве при Молодях Михаил Воротынский. Небезосновательно многие ученые связывают поражение в Ливонской войне с репрессиями, ослабившими московское войско, особенно его командный состав.
Упоение вседозволенностью
Учреждая опричнину, царь имел в виду карать неправду, наказывать обидчиков, грабителей и мздоимцев и побороть коррупцию в Московском царстве. Но вышло иначе. Опричники вовсю пользовались своим привилегированным положением и фактической безнаказанностью. Злые языки приписывали царю обращение к судьям: «Решайте дела по правде, наши бы виноваты не были бы». Но и без него опричники знали, что в их суде с земцем они всегда будут правы. И поэтому худшие из них грабили и убивали с упоением и самозабвением, как не разбойничал до них никто из бояр. Вот как хвастался иностранец Шлихтинг своими успехами: «При начале похода на Новгород у меня была одна лошадь. При возвращении – 45 возов». Некоторые хвастливые отчеты о его зверствах невозможно читать без омерзения. Так, описывая штурм усадьбы одного боярина, он замечает: «Старая княгиня бросилась было от меня бежать, испугавшись моего грозного вида, но я всадил ей в спину топор… Затем я переступил через ее труп и познакомился с ее девичьей»[3].
Разумеется, в памфлете Шлихтинга много натяжек, преувеличений и откровенной лжи. Когда известный географ и публицист Гваньини воспроизвел в своем «Описании Московии» рассказы Шлихтинга, хотя и в весьма смягченном виде, он все-таки подвергся резкой критике своего соотечественника, итальянского купца Тедальди: «О тех фактах, что написал против московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видел и не слышал, что им своевременно и было поставлено на вид названному писателю»[4]. Однако в данном конкретном эпизоде все же есть смысл хотя бы отчасти поверить этому свидетельству: в слишком поганом виде выставляет самого себя автор, если, конечно, это не изощренный пропагандистский прием, что не очень вероятно.