– Почему бы не попробовать договориться с этим словацким подполковником о переходе его с полком на нашу сторону? – сказал товарищ Демьян.
– Но как?
– Написать письмо.
– Письмо написать можно. А как его передать? ‑ рассуждал Руднев. – Если оно попадет к немцам, погубим человека. Допустим, письмо попадет подполковнику, тогда кто же принесет ответ?
Осуществить этот замысел можно было лишь послав своего человека. Этот человек должен лично встретиться с подполковником и передать ему письмо.
– Петро, ты отвечаешь за разведку, тебе и карты в руки. Маракуй, – сказал Ковпак Вершигоре.
Трудная задача. Требовался надежный, смелый, решительный, сообразительный и выдержанный человек. Перебрав в памяти всех разведчиков, Петр Петрович остановил свой выбор на Александре Карповне.
Двадцатидевятилетняя учительница Александра Карповна Демидчик в отряд пришла в Мухоедах, оставив свою единственную дочь на попечение бабушки. Муж ее был на фронте.
– Хочу быть полезной Родине, принимайте в отряд, – сказала она Вершигоре требовательным тоном.
Черные сросшиеся брови, суровый взгляд черных глаз, плотно сжатые губы свидетельствовали о твердом и сильном характере женщины. Высокая, угловатая и по‑мужски крепкая фигура говорила о том, что учительница не чуждалась физического труда.
– А где вы хотите партизанить? – спросил Вершигора, рассматривая Александру Карповну.
Женщина ничего не ответила, только удивленно и в то же время вопросительно подняла брови.
– На кухне или в санитарной части? – уточнил свой вопрос Петр Петрович.
– Только в разведке, – отрезала Александра Карповна.
– Вас, наверное, разведчики сагитировали? – спросил Вершигора, намекая на то, что у нее в доме располагалось отделение Осипчука.
– Нет, немцы, – без улыбки ответила Демидчик.
– А вы понимаете что‑либо в разведке?
– Научите, я понятливая… Для начала могу сходить, например, в Овруч. Там стоит словацкий гарнизон…
Нас интересовал этот гарнизон, поэтому Вершигора согласился. Это было первое задание новой разведчице, которое она с честью выполнила.
Не прошло и месяца с того дня, как Александра Карповна была зачислена в разведку, а ее авторитет среди партизан сильно вырос. Перед ее строгим взглядом и тихой иронической улыбкой робели даже такие ретивые разведчики, как Митя Черемушкин и Федя Мычко. С чьей‑то легкой руки разведчики стали называть ее Карповной. Вскоре во всем соединении новую разведчицу знали как Карповну.
– Как новенькая? – спросил я однажды Володю Зеболова.
Тот махнул култышкой правой руки, крутнул патлатой головой, посмотрел вокруг – не подслушивает ли кто – и доверительно сказал:
– Ох, и женщина! Посмотрит своими глазищами – словно кинжал вонзит, а если еще покачает головой, то хоть сквозь землю проваливайся.
– Грубая?
– Что вы? – спохватился Володя. – Душевный человек. Но в ней есть что‑то такое, что заставляет уважать ее и побаиваться. Большой воли женщина… Дисциплину любит.
Не удивительно, что именно Карповне решил Вершигора поручить выполнение этого ответственного задания.
Посыльный Миша Семенистый застал Карповну у костра, где она готовила обед для разведчиков. Надо сказать, что она зарекомендовала себя искусной поварихой.
– Вас вызывают в штаб, – сказал Миша, глядя на учительницу влюбленными глазами.
– Что там, Мишутка? – ласково спросила Карповна паренька. Так, наверное, она обращалась со своими воспитанниками.
– Не знаю. Подполковник Вершигора вызывает.
Карповна не спеша вымыла руки, вытерла их полотенцем, поправила волосы и по‑деревенски повязала платок на голове, завязав его концы под подбородком.
– Пойдем, – сказала она и направилась вслед за Мишей.
Через несколько минут Александра Карповна уже беседовала с Вершигорой.
– Предстоит очень ответственное и трудное задание, – сказал Петр Петрович.
– Какое? – насторожилась Карповна.
Вершигора заговорил тихим спокойным голосом, не спеша, казалось старался дать возможность разведчице осознать всю сложность выполнения предстоящей задачи. Карповна слушала с большим вниманием, терпеливо, ни разу не переспросила. Не проронила ни одного слова даже тогда, когда Петр Петрович закончил. Продолжала сосредоточенно думать. Взгляд ее стал жестким. Лоб перерезала глубокая упрямая складка.
– Сможете выполнить это задание? – спросил Вершигора, с надеждой глядя на Карповну.
– Подумать можно? – проговорила она спокойно.
– Пожалуйста.
Карповна поднялась и пошла в лес, в сторону от партизанского лагеря.
Трудно сказать, что у нее было на сердце. Одно было ясно – жизнь приходилось ставить на карту. Это кое‑что значит для человека! Тут и подумать не грех. А Карповна относилась к типу людей, которые не бросали слова на ветер. Если сказать «да», то задание надо выполнить любой ценой, даже ценой собственной жизни.
– Что? – спросил Вершигору начальник штаба Базыма, указывая глазами в сторону леса, где скрылась Карповна.
– Думает…
Григорий Яковлевич покачал одобрительно головой, щелкнул языком, поправил очки и направился к штабной палатке. Он любил тех, кто, прежде чем взяться за дело, обдумает его основательно.
Минут через десять подошла Карповна. Она была спокойна и даже веселее обычного. По всему было видно, что она решилась.
– Я согласна, – твердо сказала она.
– Вот и хорошо.
– Только одно условие…
– Какое? – насторожился Вершигора.
– Достаньте мне приличное платье…
Это требование законное, но в партизанских условиях выполнить его не так‑то просто. Подняли на ноги всю хозчасть.
– Да я тебя, Карповна, одену как барыню. Этот самый пан Гусар с первого взгляда влюбится, – шутил Павловский и не давал покоя своим помощникам до тех пор, пока нужное платье не было найдено. Правда, оно оказалось не таким уж шикарным, как обещал помпохоз, но все же в нем не стыдно было появиться перед командиром полка.
Тем временем помощник начальника штаба Вася Войцехович на чистом лоскуте парашютного шелка напечатал текст письма, составленного Ковпаком и Рудневым.
Карповна прочитала письмо и спрятала.
– Надо его зашить, – посоветовал Вершигора.
Карповну сопровождало отделение разведчиков во главе с Кашицким. Они должны были ждать ее возвращения в лесу в нескольких километрах от Хойников.
26 апреля во второй половине дня разведчики покинули лагерь.
Трое суток прошли в нетерпеливом ожидании. Карповна возвратилась лишь на четвертые сутки. Пока она в штабе докладывала результаты своих переговоров, мы сгорали от любопытства. Хотелось узнать подробности. Однако на этот раз наше любопытство не было удовлетворено. Александра Карповна отшучивалась, но ничего не говорила по существу. Лишь много времени спустя, когда мы возвратились из Карпат и однажды сидели возле костра, я попросил Карповну рассказать о встрече с командиром словацкого полка.
– Да ничего особенного не было в этой встрече, – сказала Александра Карповна. – Но если вы уж так интересуетесь…
Разведчики оживленно заговорили, рассаживаясь поудобнее вокруг костра, готовились слушать.
Карповна сидела в мадьярском кителе с накладными карманами. Голова повязана косынкой, из‑под которой выбивались пряди непослушных волос.
– В город вошла утром 28 апреля, – начала Александра Карповна, как только притихли партизаны. – Утро выдалось тихое, солнечное. Иду по улице и кажется мне, что все люди знают, кто я. Так и хочется оглянуться. Стараюсь идти не торопясь, посматриваю по сторонам, чтобы не пропустить штаба словацкого полка. Мне еще перед уходом из отряда растолковали, как его найти. Навстречу прошли три солдата, судя по форме – словаки. На меня не обратили внимания. Значит, во мне нет ничего подозрительного, подумала я. Это придало уверенности. Почувствовала облегчение.
Перед самым штабом меня окликнул вооруженный патруль. Теперь‑то я была уверена, что встречусь именно с командованием словацкого полка, а не с немцами. Собрала все свое мужество и, прежде чем солдаты успели открыть рот, спросила: «Пан подполковник у себя?» Получив утвердительный ответ, я прошла мимо растерявшихся солдат. При входе в помещение стоял часовой. На его окрик вышел молодой стройный офицер и провел меня в комнату, оказавшуюся приемной командира полка…
– По какому вопросу? – спросил он.
– Мне надо видеть пана Иозефа, – говорю ему.
– Я его адъютант.
– Я имею личное поручение к пану подполковнику от его знакомого, – сказала я и назвала фамилию одного словацкого офицера, часть которого стояла в Овруче. Этот офицер однажды со своим подразделением останавливался в нашем селе. Так я еще тогда запомнила его фамилию, – думаю, пригодится. И не ошиблась.
Адъютант попросил подождать, а сам прошел во вторую комнату. Ждать пришлось недолго. Офицер пригласил меня в кабинет командира полка. Подполковник любезно поздоровался, предложил кресло и спросил:
– С каким вы поручением от моего старого друга?
– Принесла привет, – говорю, – и еще…
Тут я сделала паузу и недоверчиво посмотрела на адъютанта, как бы не решаясь выдать тайну при постороннем человеке. Гусар Иозеф понял мой намек и попросил молодого человека оставить нас одних. Обстоятельства складывались как нельзя лучше.
– Наш разговор никто не слышит? – спрашиваю.
– Будьте вполне откровенны, нас никто не услышит, – заверил меня командир полка.
– Да, буду откровенной, – говорю ему, а у самой коленки дрожат. – Я к вам по поручению командования соединения Красной Армии, действующего в тылу врага.
Видели бы вы какое впечатление на подполковника произвели мои слова. Он вскочил, как ужаленный, побледнел и уставился на меня немигающими глазами. Казалось, речи лишился: стоит и молчит. Состояние близкое к обморочному. Испугалась даже, думаю кондрашка его стукнет, тогда капут. Наконец пан Иозеф овладел собой, прошелся по кабинету, остановился передо мной и говорит:
– А знаете ли, дорогая, что я вас передам немецкому командованию?
Хотя я к этому была готова, но, откровенно говоря, по спине прошел мороз. Стараюсь не выказать своего волнения. Припоминаю заранее приготовленный ответ.
– Да, я знала, на что иду, – отвечаю. – Знала и то, что среди вас есть люди, готовые на любую подлость… Но думаю, что вы к ним не относитесь. Мы имеем сведения, что солдаты вас любят, а это во многом характеризует человека…
– Так и сказали? – удивился Лучинский смелости Карповны.
– А что мне оставалось делать?
– По самолюбию пана Иозефа удар нанесли, – сказал Журов.
– Что же он? – поинтересовался Юра Корольков.
– Он удивленно посмотрел на меня, – продолжала Карповна, – а потом и говорит:
– Вот вы какая!
– Да, такая, потому что речь идет о защите Родины.
– Я никогда вас не передам немцам, – сказал подполковник, немного подумав. – Вы еще молоды и должны жить. Такие люди нужны родине…
– Господин подполковник, я принесла вам письмо от нашего командования, – заговорила я, когда гроза миновала.
– Давайте, – протянул он руку.
– Оно у меня спрятано. Прошу вас, отвернитесь на минутку…
Подполковник отвернулся, я достала письмо и отдала ему. Он повертел, повертел его в руках и говорит:
– Но я по‑русски читать не умею.
Пришлось мне самой читать.
В письме говорилось, что у советского и чехословацкого народов один враг – фашизм. Наши народы всегда жили в дружбе. И сейчас настало время объединить наши усилия против гитлеризма. Приводился пример о переходе на сторону Красной Армии полковника Свободы с дивизией, которая сейчас сражается за независимость своей Родины. В заключение письма предлагалось подполковнику Гусару Иозефу начать переговоры с целью перехода его с полком на нашу сторону.
Подполковник внимательно слушал письмо и мои объяснения. Когда же было закончено чтение, он сказал:
– На парламентские переговоры я не пойду, перейти на сторону Красной Армии не могу, потому что за это нашу родину немцы сожгут, а семьи солдат и офицеров уничтожат.
– Но ваши все же переходят к партизанам, – сказала я.
– Это одиночки. Немцы и так нам не доверяют и, если начнется массовый переход, нас отсюда снимут, а на наше место фашисты пришлют надежные войска… Мы вам не мешаем. Бейте немцев. Мы их тоже ненавидим. Когда вы наступали на Брагин, наш полк послали на помощь немецкому гарнизону, но мы не спешили. Больше того, когда партизаны обстреляли полк, то мы не оказали никакого сопротивления, оставили все орудия с боеприпасами и отошли. Если мне память не изменяет, наши орудия помогли вам расправиться с немцами в Брагине. Большего пока мы сделать не можем… Могу вас заверить, что если придется нам участвовать в бою против партизан, то будем стрелять поверх голов. Делайте и вы так. Еще передайте своим командирам, чтобы не засиживались в этом «мокром мешке» между Припятью и Днепром. Лучше бы вам перебраться на правый берег Припяти, там меньше гарнизонов. А здесь, в Речице, Калинковичах и Мозыре, сосредоточиваются немецкие части с танками и бронемашинами, – подполковник помолчал, а затем сказал: – Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили. Будьте счастливы…
На этом наш разговор закончился. Он проводил меня до двери и на прощание пожелал счастливого пути…
Так спустя много месяцев мы узнали о мужественном поступке учительницы. За мужество, проявленное при выполнении этого задания Александре Карповне Демидчик командованием соединения была объявлена благодарность, а впоследствии она была награждена орденом.
Однако при выполнении задания не обошлось без неприятностей.
Отделение разведчиков, которое сопровождало Карповну, на ночлег расположилось в лесу недалеко от села Борисовичи. На день разведчики остались на прежнем месте. Кашицкий проявил беспечность, выставив всего один пост. Остальных отвел в лес и разрешил отдыхать. Были нарушены основные принципы разведки: не оставаться длительное время на одном месте и для охраны выделять не менее трети состава разведки.
Тихое весеннее утро, ласковые лучи солнца, дурманящий запах молодой травы и щебет птиц действовали убаюкивающе. Вскоре все отделение уснуло.
Уснул и Гриша Пархоменко, стоявший на посту. Эта оплошность явилась роковой для отделения. Случилось так, что разведчиков заметил борисовичский полицай и донес об этом немцам. Немцы выслали роту для уничтожения партизанской группы. Гришу Пархоменко скрутили сонным, не дав ему произнести звука. Затем рота развернулась в цепь и начала окружать отделение. Проснувшийся Романович первым заметил противника, когда цепь была метрах в пятидесяти от отделения. Он открыл огонь из автомата. Проснулись все разведчики и, отстреливаясь, начали отходить. На месте остался убитый Устенко.
За проявленную беспечность Кашицкий был отстранен от командования отделением, а Старов, Катыди и Романович из разведки переведены в другие роты.
Это был тяжелый удар по престижу разведки. Как могло случиться, что разведчик живым попал в руки врага? Среди партизан такое случалось весьма редко, а среди разведчиков это был единичный случай.
Гришу Пархоменко я знал как дисциплинированного, исполнительного и серьезного разведчика. С первых дней войны он принимал участие в боях. Был пулеметчиком в прославленной дивизии Бахарева. Это о них фашисты говорили: «Бахаревцев живых в плен не брать». Но получилось так, чта Гриша в 1941 году раненым попал в плен. Довелось ему испытать и лагерной похлебки, и гитлеровских палок.
Оправившись от ранения, Гриша с несколькими товарищами ненастной зимней ночью, разгребая снег руками, пролез под проволочным заграждением и бежал из немецкой неволи. Спасаясь от преследования фашистов, бывшие пленные разбежались в разные стороны. Снежный буран заносил их следы. Это и помогло Грише уйти от немецких овчарок. Голодный и истощенный, он шел на восток, избегая населенных пунктов. Дошел до Сумской области, и тут голод и холод привели его в село. Опухшего от голода, обмороженного, чуть живого утром его подобрала у крыльца одна женщина. Втащила в дом, растерла снегом и привела в чувство.
Долго провалялся Пархоменко, прежде чем оправился от истощения. Обмороженные руки и ноги плохо заживали. Наконец болезнь отступила. Гриша как только поправился, сразу же пошел на поиски партизан. Встретился с ковпаковцами и был зачислен в отряд. Первое время был ездовым, а потом по старой привычке стал пулеметчиком.
Высокий, красивый, с приятной мягкой улыбкой и казачьим чубом, он обладал ровным, спокойным характером. В бою действовал не спеша, по‑деловому. Не торопясь заляжет с пулеметом, осмотрится, прицелится и даст очередь, и снова осмотрится. Старался каждую пулю послать в цель. Среди разведчиков не выделялся особой храбростью, но и трусом не был. В походе его «дегтярь» всегда был наготове. Пулемет Гриша носил на плече прикладом назад, держась за дульную часть ствола, казалось собирался своим оружием драться, как дубиной. Таким он и запомнился мне на всю жизнь.
Не хотелось верить, что этот милый сердцу разведчиков товарищ вторично попал в руки фашистов, откуда ему уже не суждено было выбраться.
Нас интересовала судьба Гриши Пархоменко.
– Надо немедленно послать кого‑нибудь в Хойники, – сказал Ковпак.
– Но кого? – озабоченно отозвался Вершигора. – Можно было бы послать Карповну, но ее может выдать тот же Гусар Иозеф.
– Карповна не подойдет. Поищите другого…
В Хойники мог пойти человек, которого там никто не знал. И тут‑то Вершигора вспомнил о девушке Вале. Она к нам пришла во время рейда от Князь‑озера по областям Белоруссии и Украины. Из Харьковской области она была немцами насильно увезена в Германию. Работала там на заводе. Здоровье ее было подорвано. Девушка решила во что бы то ни стало бежать с каторги. Это ей удалось. Пробираясь на восток, она встретилась с польскими патриотами из польской рабочей партии, которые снабдили ее документами. В документах указывалось, что она по состоянию здоровья отпущена на родину. Худая, как щепка, бледная, с коротко остриженными волосами, она походила на долговязого подростка.
За полтора‑два месяца пребывания в отряде Валя поправилась, приобрела человеческий вид, даже на щеках сквозь бледность пробился легкий румянец. Девушка уже несколько раз обращалась к Вершигоре с просьбой поручить ей какое‑либо задание. На все ее просьбы Вершигора неизменно отвечал:
– Да куда тебе! Ты еще ходить не в состоянии.
Теперь Вершигора сам предложил Вале сходить в Хойники. Девушка дала согласие. Пошла, а через несколько дней возвратилась и рассказала о героической гибели Гриши.
1 мая на улицах города было людно. Полицейские шныряли по домам и под угрозами заставляли народ выходить на улицу. Видно, немцы что‑то замышляли. Ведь в прошлом году в этот день на улицах запрещалось собираться вместе больше двух человек. Недоуменные старики и женщины толкались возле домов, не отпуская от себя детей. Среди них затерялась и наша Валя.
Вдруг по толпе легким ветерком прокатился шорох: «Ведут, ведут»… Стало тихо‑тихо. Люди поднимались на носочки и вытягивали шеи, всматриваясь в ту сторону, откуда доносился ритм шагов марширующих солдат.
– Какой молоденький, сердешный, – скорбно проговорила старушка, которая стояла в первых рядах, и кончиком платка смахнула набежавшую слезу.
Почуяв недоброе, Валя осторожно протиснулась вперед.
Вдоль улицы с обеих сторон впереди жителей стояли полицейские. На проезжей части улицы образовался коридор, по которому вели Гришу Пархоменко. Впереди шел гитлеровский офицер с двумя солдатами, за ним Гриша со связанными за спиной руками. Процессию замыкал взвод солдат словаков.
Видимо, гитлеровцы согнали людей, чтобы на их глазах расстрелять партизана, показать этим самым, что и тех, кто помогает партизанам, ждет такая же участь. Но события обернулись не в их пользу.
Пархоменко понимал, что это его последняя встреча с советскими людьми. Он шел бодрый, даже нашел в себе силы воли, чтобы улыбаться.
Гриша вдруг остановился и закричал звонким голосом:
– Товарищи! Не вешайте головы! Скоро фашистам капут. Беритесь за оружие, помогайте Красной Армии и партизанам…
Подбежавшие гитлеровцы не давали ему говорить. Они толкали пленного прикладами, стараясь побыстрее провести к месту казни. Офицер нервничал, что‑то кричал и вертел пистолетом перед самым носом разведчика.
Пархоменко не обращал внимания ни на солдат, ни на офицера. Он бросал в народ короткие фразы, призывая их к борьбе с врагом.
– Мне показалось, что Гриша меня заметил, когда закричал: «Передайте товарищам, что я до конца был верен присяге, честно выполнил свой долг перед Родиной!» – рассказывала сквозь слезы Валя. ‑ Я чуть не крикнула, что передам, но в это время услыхала строгий голос: «Спокойно, дочка». Рядом со мною стоял старик и крепко сжимал мой локоть…
Немецкий офицер что‑то закричал, и полицейские, как псы, кинулись прикладами разгонять людей, которые внимательно слушали партизана. Получилась неразбериха. Толпа хлынула в разные стороны. Часть жителей, а с ними и Валя, оказались на кладбище. То, что увидела там девушка, потрясло ее до глубины души.
Гитлеровский офицер, видимо, понимал, что его затея запугать народ провалилась. Он спешил покончить с пленным.
Пархоменко остановили возле ямы. Тут же выстроился взвод словаков. Наспех прочитали приказ о расстреле. Послышалась команда, солдаты вскинули винтовки.
– Товарищи, прощайте! – во весь голос выкрикнул Пархоменко.
Раздался залп. По толпе пронесся стон. Но… Гриша стоял у ямы невредимый.
Немецкий офицер кинулся к словацким солдатам, угрожая пистолетом.
– Бей фашистов, бей швабов! – крикнул Пархоменко и устремился к офицеру.
Гитлеровец выстрелил раз, второй, и Гриша упал. Тогда озверевший фашист подскочил к мертвому партизану и в упор расстрелял целую обойму… Словаки стояли безучастные.
„МОКРЫЙ МЕШОК"
В первых числах мая от разведки начали поступать тревожные сигналы. Лейтенант Гапоненко с Костей Стрелюком, Сашей Гольцовым, Юрой Корольковым, Сережей Рябченковым и Сашей Решетниковым побывал в Василевичах и под Речицей. Из‑под Мозыря возвратилось отделение Землянки. Они доложили о концентрации гитлеровских войск на линии железной дороги Калинковичи‑Речица и в Мозыре и Хойниках. Полностью подтверждались данные, которые сообщил командир словацкого полка Карповне. К этому времени отправка раненых и подготовка соединения к новому рейду были, в основном, закончены. Распрощались мы и с Володей Зеболовым. Его отозвало разведывательное управление. Больше он к нам в отряд не возвратился. Но еще много раз ему приходилось пересекать линию фронта, выполняя задания командования фронта. Много лет спустя генерал‑майор Маслов, бывший помощник начальника разведки Брянского фронта, вспоминал: «Ранней осенью 1943 года наши войска вышли на линию реки Сож. Из вражеского тыла вышла группа разведчиков, среди которых был молодой парень с двумя култышками рук. Я лично с ним беседовал и пришлось по его неотразимой просьбе вновь принять решение о выброске его в тыл врага. Неустрашимый разведчик страстно и до конца хотел бороться против врагов». Это был Володя Зеболов.
…Обстановка требовала немедленного нашего ухода с насиженного места. Мы и так задержались, ожидая возвращения разведывательных групп от Днепра.
– Не ко времени разослали разведчиков, – хмурился Руднев. – И уходить без них нельзя, могут отстать.
Мне особенно не хотелось потерять опытных разведчиков. По всему чувствовалось, что товарищ Коротченко уже поставил задачу нашему соединению. По тому, сколько внимания уделяли разведке Ковпак и Руднев, легко было догадаться, что в выполнении предстоящей задачи ей отводится видная роль. Иначе чем же объяснить тот факт, что главразведка за последнее время была усилена лучшими партизанами из второй и третьей рот.
Как ни держали командир и комиссар в секрете полученную задачу, но в соединении пополз слушок, что пойдем на юг, в Карпаты. Проговорился ли кто из начальства, или же партизаны просто догадывались, только слушок оказался пророческим. Мы все свои мысли обращали к югу. Однако, когда возвратились все разведывательные группы, отряды двинулись на север.
Замысел этого маневра заключался в том, чтобы незамеченными ускользнуть из вражеского кольца, форсировать железную дорогу Речица‑Калинковичи и, продолжая движение на северо‑запад, оторваться от противника, затеряться в лесах среди многих партизанских отрядов, сбить с толку немцев, а затем резко изменить направление и, прикрываясь лесами, неожиданно выйти на Ровенщину. В случае удачи такого маневра вражеская группировка, стянутая против нас, уводилась на север. Южное направление оставалось бы на некоторое время открытым.
Задолго до начала движения главных сил две разведывательные группы, возглавляемые Черемушкиным и Гапоненко, ушли на шоссейную и железную дороги Речица‑Калинковичи. Они должны были установить круглосуточное наблюдение за передвижением войск противника и своевременно предупредить о возможных засадах на пути следования соединения.
Тихой облачной ночью партизаны бесшумно покидали обжитый лес. Впереди и по сторонам двигалось усиленное охранение. Приняты меры по сохранению тайны: категорически запрещалось заходить в дома, расспрашивать дорогу, шуметь, курить на марше и выходить из строя. Партизаны шли, готовые в любую минуту к схватке с врагом. Проходили в непосредственной близости от вражеских гарнизонов.
Разведка двигалась впереди и систематически докладывала о всех переброска войск противника, как прожектором, освещая путь отрядам. Иногда приходилось останавливаться и ждать, пока пройдут немецкие колонны, курсировавшие между Хойниками, Мозырем и Калинковичами.
На дневки останавливались в лесу, дороги перекрывали заставами. Разведение костров, пение, громкий разговор запрещались.
Так, со всеми мерами предосторожности, через три перехода нам удалось без боя проскользнуть под самым носом у немцев и сосредоточиться перед шоссейной дорогой Речица‑Калинковичи между Глинной Слободой и Малыми Автюками. Готовились к решительному прыжку через шоссейную и железную дороги.
От железной дороги одна за другой возвращались разведгруппы. Сведения поступали неутешительные. На всех лесных дорогах, тропах и просеках немцы устроили завалы, с обеих сторон железной дороги на сто‑двести метров вырублены все деревья и кустарники. Дорога тщательно охранялась. Особое внимание гитлеровцы уделяли охране переездов, где были оборудованы дзоты и окопы, окруженные тремя рядами колючей проволоки. Здесь имелась постоянная усиленная охрана с пулеметами и минометами.
На участке станций Нахов‑Голевицы, облюбованном для перехода, железнодорожное полотно проходило по высокой насыпи. Для форсирования дороги надо было захватить переезд.
С наступлением ночи подразделения выступили на марш, благополучно пересекли шоссейку и к одиннадцати часам ночи подошли к железной дороге. Вправо и влево ушли роты, выделенные в заслон. Еще с марша высланы диверсионные группы для минирования железной дороги и уничтожения связи.
В темноте маячила железнодорожная будка у переезда. Туда должны наступать третья рота и конный взвод первого батальона и роты третьего батальона. Разведрота нацеливалась правее третьей в обход переезда.
Послышался грохот приближающегося эшелона. Пользуясь этим, я развернул роту и вывел ее на исходное положение для атаки. То же проделал и командир третьей роты Федя Карпенко. Залегли и ждали сигнала общей атаки. Но здесь произошло непредвиденное.
Пробираясь среди срубленных деревьев, Юдин зацепился ногой за корягу и, падая, случайно выстрелил из автомата. Этого было достаточно, чтобы всполошились немцы. Полетели в воздух ракеты и осветили местность. Я успел осмотреться. Впереди возвышалась железнодорожная насыпь. От нас ее отделяла двухсотметровая полоса, загроможденная срубленными деревьями и пнями. Со стороны переезда застрочили два пулемета, расположенные в дзотах.
– Что ты наделал? Расстрелять тебя мало! – на бросился я на Юдина, обнаружившего наше присутствие. Он виновато отмалчивался.
В этих случаях промедление смерти подобно. Не ожидая сигнала, я подал команду:
– Встать, в атаку, вперед!
Не обращая внимания на автоматный и пулеметный огонь противника, третья и разведывательная роты, преодолевая лесные завалы и стреляя на ходу, бросились к железной дороге. Видимо, немцы заранее пристреляли каждый кустик. Пули, как светлячки, летели навстречу наступающим. Кто‑то вскрикнул и повис на сучьях сваленного дерева, послышались стоны раненых.
– Не останавливаться, только вперед! – торопил я разведчиков.
Наступать было очень трудно. Сваленные деревья преграждали путь, их ветки царапали лицо, на сухих сучьях оставались лоскуты одежды. Но партизаны настойчиво продвигались к насыпи.
Бой разгорелся на всем участке дороги от станции Нахова до станции Голевиц. Роты, выделенные для заслона, тоже встретили сопротивление врага.
Перемахнув через насыпь, мы оказались вне зоны обстрела. Начали продвигаться вдоль железной дороги к переезду, чтобы нанести удар немцам с тыла.
– Поезд! – предупредил Карпенко.
Не успел я подать команду, как мимо, пыхтя и громыхая, промчался паровоз с потушенными фарами, замелькали вагоны.
Более ста автоматов и полтора десятка пулеметов третьей и разведывательной рот свинцовым дождем хлестнули по вагонам. Эшелон остановился, закрыв от нас своим телом дзоты и будку у переезда. В открытые двери товарных вагонов, переполненных немцами, полетели партизанские гранаты. Попытки гитлеровцев оказать сопротивление подавлялись огнем нашего оружия. Не прошло и десяти минут, как с вражеским подкреплением было покончено. Партизаны продвигались вдоль израненного эшелона к переезду, где противник продолжал отчаянно сопротивляться.