Партизаны стирали и ремонтировали одежду. А в это время разведчики лазали по горам в поисках дорог. С разведки возвратился Коля Гапоненко с отделением и доложил, что в селе Рафаловке располагается около пятидесяти гитлеровцев. Они удерживают мост через Быстрицу и узел дорог, идущих из Рафаловки на северо‑запад, юго‑запад и юго‑восток. В селе имеются склады с боеприпасами и продовольствием.
Для уничтожения противника в Рафаловке было выделено по одной роте от каждого батальона. Общее командование возлагалось на Павловского и Кульбаку. Гарнизон был разгромлен.
Теперь Рафаловка, Пасечная и Зеленая удерживались нашими заставами, которые прикрывали главные силы со стороны шоссейной дороги.
Гитлеровское командование тоже не дремало. Оно использовало время нашей стоянки для сосредоточения войск с целью окружения и уничтожения нашего соединения. Первым, появился 6‑й эсэсовский полк в Надворной. Он начал наступление на наши заставы в Пасечной и Зеленой. Но все атаки были отбиты.
В это время от пастухов нам стало известно, что на полонину приходила гитлеровская разведка со стороны Делятина. Эти данные подтвердили наши разведчики.
– Прибыл новый полк, – докладывал Черемушкин. – Вооружен автоматами, пулеметами, легкой горной артиллерией, минометами. Много вьючных лошадей. Говорят, они специалисты по действиям в горах. Носят нашивки в виде цветка или листа, точно не разобрал.
– Эдельвейс! – удивленно произнес Вершигора.
– Это значит, горно‑стрелковый полк? – спросил Руднев.
– Эдельвейс ‑ эмблема альпийского полка горных стрелков, специально предназначенного для ведения боя в горах, – пояснил Петр Петрович. – Эти волки всесторонне развиты: стрелки, спортсмены, туристы, альпинисты и черт его знает что!
– Да, видно, больно мы пощекотали любимую мозоль Адольфа, если он бросает на нас альпийских стрелков и войска СС. События назревают! – почесал затылок комиссар.
– А шо ж ты думав, Семен Васильевич, они будут благодарить нас за взорванные мосты, пущенные под откос эшелоны, за Скалат, Россульну и нефтепромыслы? Нет, не жди от них пощады, – с гордостью за дела партизан сказал Ковпак. – Мы знали, в какую обитель шли.
– Но прежде чем зайти в эту обитель, мы должны были подумать, как из нее выйти, а мы как раз этого и не продумали до конца. Да еще эта задержка из‑за двуколок, – проговорил с досадой Семен Васильевич.
– Не было думки отсюда уходить, – отозвался Ковпак. – Надеялись, что и соседи прийдут. Но что‑то им заслабило, не слыхать и духа.
– На бога надейся, а сам не плошай, – сказал Семен Васильевич, рассматривая карту. – Надо самим выход искать. Поторопить хозяйственников… Эх, на равнине мы бы помотали эти два полка, а тут не развернешься. Поджимают с севера и востока. Хотят припереть к венгерской границе. Будем пробираться на юго‑восток.
– Надо, капитан, прощупать венгерскую границу, ее охрану, состояние дорог по обе стороны границы, – сказал мне Ковпак.
– Не думаешь ли ты, Сидор Артемович, пуститься в заграничное путешествие? – шутя, спросил комиссар.
– А чем черт не шутит, когда бог спит, – неопределенно ответил командир.
Разведать границу поручили отделению конников Анатолия Филиппова и группе Феди Мычко, в которую входили Журов, Чусовитин, Лучинский и Миша Демин. Гапоненко с хлопцами предстояло разведать Яремчу. Кроме этих трех групп, каждый батальон выслал своих разведчиков.
Через два часа после ухода разведчиков покинули ущелье Зеленицы и главные силы. Взяли направление на юго‑восток. Заставы в Пасечной и Зеленой продолжали оставаться на месте.
В замысел наших командиров входило: оторваться от противника, переправиться через Прут и выйти в район, который позволил бы свободно маневрировать. На первый взгляд казалось, что выполнение этого замысла не представляет особого труда. Однако на деле получилось совсем не так.
Несмотря на мероприятия, которые были проведены по облегчению обоза, пройти за ночь намеченные восемнадцать километров нам не удалось. Плохие дороги, крутые подъемы и спуски изматывали людей и лошадей. Первое восхождение на гору возле Манявы показалось прогулкой по сравнению с теми трудностями, которые нам встретились теперь. Лошади валились от усталости, копыта их ломались о камни, летели подковы. Часто останавливались.
– Поехали, – сказал я Селезневу после короткой передышки.
– Эх, товарищ капитан, ехало не едет и ну не везет, – ответил устало ездовой. – Ни в гору, ни под гору.
Да, дела! Начавшийся с вечера дождь не прекращался всю ночь. Наспех сооруженные двуколки рассыпались. Лошади застревали в вымоинах и расщелинах, падали и ломали ноги. Их пристреливали, чтобы избавить от мучений. Груз перекладывали на уцелевшие двуколки. Легкораненых товарищей пересадили на лошадей, а тяжелораненых вынуждены были нести на носилках, сделанных из плащ‑палаток и жердей. Вымокшие, измученные люди, навьюченные грузом и оружием, еле плелись с носилками в руках.
Тяжелое испытание выпало на долю ковпаковцев.
Наступило утро, а мы продолжали карабкаться на гору. Дождь перестал лить. Над колонной появились три самолета и начали поливать свинцовым дождем. Горы содрогались от взрыва авиабомб. Узкая горная тропа, зажатая между хребтами, представляла выгодную цель для авиации. Взрывами бомб камни дробились на сотни тысяч осколков и поражали все живое вокруг. Каждый тяжелораненый выводил из строя по четыре‑шесть здоровых товарищей. Движение стало невозможным. Рассредоточились в урочище под Поломами и остановились на дневку.
Весь день не оставляли нас бомбардировщики. В дополнение к этому, в середине дня по шоссе из Надворной на Зеленую подошли подразделения 6‑го эсэсовского полка и начали наступление…
Перед вечером возвратились разведчики и принесли нерадостные вести. Группа Гапоненко, не доходя до Яремчи, неожиданно в горах столкнулась с немецкой разведкой. Противник превосходил больше, чем вдвое. Разгорелся неравный бой. Спасли положение Землянко и Стрелюк. Они подползли к фашистам с тыла и забросали гранатами. Четыре человека были убиты, остальные бежали. Согласно документам, убитые принадлежали 32‑му полку СС, ранее не отмечавшемуся в донесениях разведчиков.
– Гитлеровцы почувствовали свою силу, если начали проникать в горы, – сказал Вершигора.
Мычко доложил, что венгерские пограничные войска приведены в боевую готовность и заняли оборону на границе, которая проходит по высокому хребту.
Не вернулись конные разведчики. Мы считали, что они задержались из‑за усталости лошадей. В действительности же все было иначе. Об этом мы узнали на следующий день от лесника, который был невольным свидетелем трагической гибели партизан.
Не доезжая до венгерской границы, конники спешились в долине, которая вела в сторону Поляницы. Лошадей оставили в лесу с Мишей Семенистым, а сами пошли к границе, чтобы проверить, как она охраняется. Однако пограничники заметили разведчиков, еще когда они спускались в долину, и организовали засаду. Подпустив партизан почти вплотную, окружили и хотели взять в плен живыми. Разведчики открыли огонь из автоматов, забросали пограничников гранатами и вырвались из кольца окружения. Однако на пути встала еще одна группа противника. Завязался неравный поединок.
Семенистый услыхал стрельбу, оставил лошадей и побежал на помощь товарищам. Его неожиданное появление с тыла вызвало замешательство среди фашистов. Этим воспользовались партизаны и начали быстро отходить к лесу, где оставили лошадей. Но уйти им не удалось. Слишком неравные силы. Уничтожив больше десятка пограничников, разведчики погибли геройской смертью. Не стало юного храбреца, прекрасного комсомольца, преданного сына нашей родины Миши Семенистого. Он погиб вместе со своими боевыми товарищами, конными разведчиками.
Озверевшие, гитлеровцы надругались на трупами партизан. Когда лесник привел нас к месту их гибели, мы ужаснулись: в ряд уложены обезображенные до неузнаваемости трупы наших товарищей.
– Да разве можно простить такие злодеяния?! ‑ сказал политрук Ковалев, потрясенный увиденным.
Возмездие наступило скоро. Четвертая рота под командованием Пятышкина разгромила пограничную заставу, уничтожив… восемнадцать фашистов. Пограничники решили взять, реванш за потери. Они начали наступление на оборону второго батальона, но потеряли еще двадцать пять человек и откатились за границу…
В нашем соединении, было около десятка мадьяров и русинов. Они добровольно перешли на сторону партизан еще в июле 1942 года при разгроме третьего батальона 47‑го венгерского полка в Старой Гуте на Сумщине. На протяжении года добросовестно выполняли задания командования партизанского соединения. Теперь, когда мы подошли к венгерской границе, Ковпак и Руднев решили отпустить их на родину. Мадьяр вооружили, обеспечили продовольствием, выдали справки о том, что они воевали в партизанском соединении.
Перед тем, как расстаться, комиссар долго беседовал с венгерскими товарищами. Они уходили на родину, чтобы там организовать партизанский отряд и тем самым положить начало народной борьбе за освобождение Венгрии от фашистской диктатуры. Год партизанской борьбы для них не прошел даром. Венгры научились бить врага.
Семен Васильевич советовал им, как приступить к организации отряда, с чего начинать.
– Главное – держать связь с народом, – еще раз напомнил Руднев.
Проводить венгерских товарищей собрались почти все партизаны первого батальона. Рукопожатия. Напутствия. Шутки. Смех. Нашлись ветераны, которые припомнили приход мадьярских солдат в Брянский лес…
– Время в путь, – прервал торжественные проводы Руднев. – Еще раз до свидания. Счастливого пути! Боевых удач!
– Спасибо. Боевых удач и вам!… До свидания, – отвечали наперебой венгры.
Забросив вещевые мешки за спину и взяв винтовки «на ремень», мадьяры окинули прощальным взглядом партизан и лесом направились на юго‑запад, к границе. Партизаны провожали уходящих молчаливым взглядом, пока те не скрылись за горным кряжем.
Вскоре и мы выступили в поход. Наш маршрут уходил на юго‑восток через горное селение Поляницу на Татарув.
БОЙ ЗА ПОЛЯНИЦУ
Непрерывные бои и тяжелые горные переходы изматывали силы партизан. С каждым днем увеличивалось количество раненых. Продовольственные запасы подходили к концу, а пополнить их было негде.
Первое время мы покупали у гуцулов овец. За каждую из них щедро расплачивались немецкими марками и польскими злотыми. За последнее время полонины почти опустели, отары попадались все реже. Партизаны недоумевали: чем это вызвано? Загадка разрешилась скоро.
Выйдя на одну из полонин, мы увидели жуткую картину. Свыше ста овечьих туш усеяли поляну. Стоял тяжелый запах разлагающегося мяса. Гадать о причине гибели животных не приходилось. Об этом красноречиво говорили зияющие повсюду воронки – следы разорвавшихся бомб.
– Похозяйничали! – со злостью сказал Черемушкин.
Мы решили осмотреть полонину, надеясь найти хоть одну свежую тушу. Напрасно. Видимо, зверство совершено несколько дней тому назад. У самой опушки леса натолкнулись на труп гуцула. Пастух погиб вместе с отарой…
– Товарищ капитан, листовка, – сказал Стрелюк, протягивая мне сероватый листок бумаги.
Листовка напечатана на украинском языке. Я прочитал ее. Это был приказ немецкого командования всем жителям немедленно спуститься с отарами в долины. К тем, кто не подчинится приказу, говорилось в листовке, будут применены самые строгие меры по законам военного времени, а отары будут расстреляны… Как видно, не все гуцулы спешили исполнить волю фашистов.
В штабе Руднев внимательно прочитал листовку, а затем разгневанно сказал:
– Полюбуйтесь, Сидор Артемович, что пишут!
Измором хотят взять, сволочи… Здесь придется потруднее, чем в «мокром мешке» на Припяти. Там у нас были свежие силы, боеприпасы и продовольствие, а главное, маневр…
Весть, которую мы принесли, оказалась намного серьезнее, чем показалась нам. С уходом жителей из гор мы лишались не только возможности добывать продовольствие, но и опытных проводников‑пастухов, которые знали каждую тропку, а также источника добывания разведывательных данных. До этого пастухи по нашему заданию ходили в долины и сообщали нам, что делается в селах, местечках и на дорогах. Теперь приходилось самим выполнять и эту задачу.
Разведчикам не давали покоя ни днем, ни ночью. И все же полностью обстановку мы не успевали изучать. На равнине вызволили бы кавалеристы, в горах они были менее подвижны, чем пешие разведчики. Нужны были выносливые, привыкшие к горам лошади, а их как раз и не доставало.
Обстановка с каждым днем, с каждым часом осложнялась. С севера и востока наседали два полка гитлеровцев, с юга к границе подтянута венгерская дивизия. Кроме того, в районе Делятина сосредоточивался вновь прибывший полк. Противник предпринимал все, чтобы уничтожить наше соединение.
Надо было без промедления решать, что делать. Идти на запад, еще больше углубляться в горы, где нет ни дорог, ни населенных пунктов? Бессмыслица. Пойти туда – значит, заранее обречь соединение на гибель. Остается путь на юго‑восток через Поляницу. Правда, разведка доложила, что в Полянице и Татаруве имеются гарнизоны, до батальона в каждом населенном пункте. Решили идти на прорыв.
Поляница расположена в долине реки Гнилицы, почти у самой венгерской границы. С севера и с юга к селу подступают горы с лысыми вершинами. Склоны покрыты лесом и непролазным кустарником. На этих горах и в самом селе закрепилось свыше трехсот гитлеровцев с минометной батареей и несколькими орудиями.
В нескольких километрах восточнее Поляницы, где вдоль Прута проходят шоссейная и железная дороги, расположен Татарув.
По всему видно, что предстоит жаркий бой. План операции заключался в одновременном нанесении ударов по Полянице и Татаруву.
Третий батальон должен был выйти из урочища Буковина, обойти Полянину с севера и, прикрывшись заставой со стороны Делятина, нанести удар по Татаруву с северо‑запада.
Разгром противника в Полянице возлагался на роты первого и четвертого батальонов. При этом две роты четвертого батальона должны были обойти Поляницу с юга и стать там заслоном. А восьмой роте первого батальона предстояло выйти к восточной окраине Поляницы, уничтожить связь с Татарувом и наступать с востока. С занятием Поляницы всем ротам наступать на восток и оказать содействие третьему батальону в овладении Татарувом.
В резерве оставались второй батальон и рота четвертого.
С приближением вечера ударные группировки выступили по своим маршрутам. Горкунов и я с разведывательной и третьей ротами шли в головной походной заставе на Поляницу. Следом за нами Вершигора вел в поводу своего буланого.
– Позволили немцам припереть нас к границе, – бурчал недовольный Борода. – Надо было сразу же после уничтожения нефти, пока противник не пришел в себя, перемахнуть через Прут…
Признаться, я тогда не знал определенно, как правильней было сделать, привык верить своим командирам, которые ни разу не подводили, и я был уверен, что не подведут, поэтому с Вершигорой я не спорил, но и не поддерживал. Мне казалось, что с разгромом немцев в Полянице наше положение поправится. В успехе же я не сомневался.
Пробирались узкой петляющей тропой. Спустились в долину Гнилицы, перешагнули через речушку и пошли вдоль границы строго на восток. Оказались на ровной дороге. Почувствовали облегчение, зашагали бодрее. По сторонам в молчаливом оцепенении застыли темные нагромождения гор. Они то приближались к дороге, замыкая нас в узком ущелье, то отступали, и тогда перед нами открывалась широкая долина, чуть освещенная косяком молодой луны.
Справа время от времени постреливали пограничники. Пули пролетали высоко над головами и не причиняли нам вреда, и лишь многократное эхо от выстрелов клокотало между гор, распространялось по ущельям и пропадало где‑то вдали.
По мере приближения к Полянице настороженность партизан возрастала. Шепот в колонне прекратился. Разведчики тщательно осматривали дорогу и прилегающие к ней кусты. Впереди обозначились контуры селения. Вершигора приказал остановиться.
– Пусть разведчики проверят, а тем временем подтянутся роты, – прошептал он.
Мы напряженно прислушивались, ожидая выстрелов из Поляницы. Но кругом было тихо. Подошли командиры рот. Петр Петрович уточнил задачи.
Из‑за кустов вынырнул Володя Лапин.
– Взвод в Полянице, – доложил он.
– Не нравится мне эта тишина, – сказал Вершигора окружавшим его командирам рот. – Будьте очень внимательными. Наступление начнем без всякого шума. По местам!
Растянувшись цепочкой, осторожно вошли в село. Тишина. В некоторых домах открыты окна. На подоконниках кувшины с молоком и буханки хлеба. Я опасался, чтобы изголодавшиеся разведчики не набросились на еду и строго‑настрого запретил дотрагиваться до продуктов. Черт его знает, чье это дело, – думал я, – возможно немцы специально приказали выставить, чтобы партизаны разошлись по домам. А быть может, жители сами это придумали с хорошими побуждениями. Но все‑таки лучше поостеречься.
Нам так и не удалось узнать, чья это выдумка. Когда уже добрая половина села была в наших руках, в воздух взвилась ракета, и склоны гор, примыкавших к селу с севера и юга, заговорили десятками пулеметов и сотнями автоматов и винтовок. Рявкнули минометы, и серия взрывов закрыла выход из села. С восточной окраины строчили два пулемета, простреливая улицу.
Роты развернулись веером и начали расчищать путь, отвоевывая дом за домом. Пошли в ход гранаты… Вскоре мы поняли, что захват села никакой выгоды нам не давал. Видимо, противник заранее тщательно продумал план обороны. Выставив в Полянице заставы, он главные силы расположил на склонах гор, откуда хорошо простреливалось село и подступы к нему. Оборона противника состояла из трех ярусов. По насыщенности огня чувствовалось, что наши данные о его силе значительно занижены. И, несмотря на это, будь он в селе, мы могли рассчитывать на победу. Сейчас же обстановка складывалась не в нашу пользу.
Пробившись к площади, я развернул роту вправо и повел в наступление на высоту, примыкавшую к селу с юга. Густой кустарник чередовался с нагромождениями камней и затруднял наше продвижение. Карабкались вверх под пулеметным огнем.
– Гранатами уничтожить! – приказал я.
Вперед поползли Маркиданов и Стрелюк. Прогремели взрывы гранат, пулемет замолчал. Мы забрались на выступ. Там лежали два убитых гитлеровца. Пошарив по карманам убитых, Стрелюк сунул мне пачку бумаг, проговорив:
– Документы.
Рассматривать не было времени, я их сунул в полевую сумку, набитую автоматными патронами.
Дальнейшие попытки пробиться вперед были безуспешными. Противник приковал нас к земле пулеметным и автоматным огнем, а затем начал донимать ручными гранатами. Появились раненые. Пришлось отползти и укрыться за домами.
Бой гремел кругом. Трудно было ориентироваться, где свои, где противник. Близился рассвет. Это не сулило нам ничего хорошего. Немцы могли перещелкать нас, как цыплят. Я ждал, что вот‑вот подойдут наши роты, с их помощью удастся оттеснить врага и провести всю колонну через Поляницу. Ни прибежал связной и передал приказание отводить роту. Начали отход.
– Где же остальные роты? – спросил я Вершигору, который встретил нас у ручья на северной окраине села.
– Отрезаны, – ответил подполковник. – Горланову и ротам четвертого батальона не удалось обойти противника. Восьмая рота присоединилась к нам, а четвертый батальон ведет бой юго‑западнее… Раздумывать некогда. Третья рота расчистила путь на север. Пока не наступило утро, будем взбираться на гору…
Пробирались почти по отвесному склону. С большими усилиями к утру прошли около километра и втянулись в лес. Всех удивил буланый Петра Петровича. Он не отставал от партизан. Припадая на коленки, конь шаг за шагом взбирался на гору. Несколько раз из‑под его задних копыт обрушивались камни, но конь вовремя уходил. Когда же мы остановились в лесу на отдых, он свалился, как подкошенный, и долго не притрагивался к траве, которую ему подсовывали партизаны. Весь дрожащий, в кровоточащих ссадинах, конь лежал, уткнувшись мордой в землю…
Наступил день. Бой затих. Только теперь мы по достоинству могли оценить преимущества организованной немцами обороны. Занимая выгодную позицию и укрываясь за камнями, даже один пулеметный расчет мог успешно отражать наступление целой роты. Его оттуда можно было выкурить лишь минометным огнем. Дневной бой принес бы нам огромные потери.
Про документы, которые мне передал Стрелюк, я вспомнил лишь после того, как выставил наблюдателей и выслал разведку для связи с главными силами. Надо было отдать их Петру Петровичу или переводчику.
Вершигору и Тартаковского я застал за разбором кипы документов, захваченных в бою восьмой и третьей ротами. Чуть в стороне под охраной автоматчиков сидели пленные…
Наши наблюдатели подсчитали, что за день в Поляницу прибыло семнадцать автомашин и около ста пятидесяти немцев. Гитлеровцы, видимо, не подозревали о нашем присутствии и открыто передвигались по склонам противоположной горы и селу. Весь день они закапывались в землю, совершенствовали оборону.
Несмотря на то, что ребята устали, никто не спал. Волновало всех положение, в котором мы оказались, а также судьба соединения. Да и голод давал себя чувствовать.
– Напрасно, товарищ капитан, запретили брать продукты в Полянице, – сказал Маркиданов. – Как бы сейчас пригодилась краюха хлеба и ковалок сала, как выражался Илья Краснокутский. Кишки марш играют.
– За последнее время мне все чаще и чаще стала во сне видеться вкусная пища, но как дело дойдет до еды, то со мною не оказывается ложки, – заговорил Лапин.
– А ты, Вовка, когда ложишься спать, рядом с собою клади ложку, – посоветовал Маркиданов.
– Представь, Ванюшка, ложил, но тогда не видел во сне ни борща, ни супа, – ответил серьезно Лапин.
– Не мешало бы сейчас миску борща и кусок мяса, – мечтательно рассуждал Юра Корольков.
– Я не отказался бы от котелка картошки или даже перловой каши, – признался Стрелюк.
– А что до меня, то все это лишнее, – сказал Сережа Рябченков. – Я за последнее время сырого не ем, жареного почему‑то не хочу, вареного терпеть не могу. Не верите?
– Перестаньте болтать! – возмутился Землянко. – Слушать тошно.
Разведчики замолчали и удивленно уставились на обычно молчаливого Антона Петровича. Раз он заговорил, значит допекло.
Однако молчание, видимо, тяготило, и Юра Корольков заговорил на другую тему.
– Слышь, Костя, а здорово они нам ловушку устроили, – сказал он, обращаясь к Стрелюку.
Стрелюк ответил не сразу, помолчал, а потом сказал:
– Это нам, разведчикам, не делает чести.
– Да причем здесь мы, если фрицы подбросили подкрепление? – возразил Юра.
– Наблюдение надо было установить за Поляницей.
– Ну, это другое дело, – нехотя согласился Юра, помедлил и добавил: – Да мы и так могли прорваться.
– Мы‑то прорвались бы, а как колонна?
– Нет, вы скажите, какого черта мы сюда забрались? – вмешался в разговор Карпенко. – Что, других дорог нет? Дались нам эти горы! А по‑моему – взорвали вышки и айда на равнину. Мосты рвать, эшелоны под откос пускать, гарнизоны громить…
– На просторе веселее, – поддержал Антон Петрович.
– Вот именно, – продолжал Карпенко, ободренный поддержкой. – Инициативу держали бы в своих руках. И сейчас еще не поздно выйти на равнину. Борода предлагал разойтись побатальонно, чтобы распылить силы немцев, а потом снова встретиться…
Слушая разговор товарищей, я в который уже раз старался разобраться в обстановке. Почему получилось так, что с каждым днем противник отвоевывал у нас инициативу? Может быть, мы хуже стали драться? Нет! Разве наши командиры утратили способность управлять подразделениями в бою? Наоборот, они не потеряли присутствия духа, стали более опытными, более решительными. Так в чем же причина? В том, что противник сумел сосредоточить против нас крупные силы? Отчасти в этом. Но это не главное!
Так размышляя, я приходил к выводу, что главной причиной постигших нас неудач является то, что мы оказались один на один с противником, который во много раз превосходил нас по силе, вооружению и технике. Мы не знали о действиях мелких партизанских групп в этих районах, не имели с ними связи. Да и могли ли они нам помочь? Вся надежда была на то, что вслед за нами нагрянут в Карпаты и другие крупные рейдирующие соединения украинских партизан. Не верилось, чтобы выполнение такого ответственного и трудного задания штаб руководства партизанским движением возложил лишь на одно соединение.
Вспоминая разговор командира и комиссара, я пришел к убеждению, что и они кого‑то ждут… Однако помощь пока не приходила. Надо было рассчитывать только на свои силы. А противник не терял времени, не жалел ни сил, ни средств для того, чтобы как можно быстрее ликвидировать наше соединение, которое доставило ему немало хлопот…
Возвратились Гапоненко, Демин, Гольцов, Решетников и Остроухов.
– Наших в долине Гнилицы нет, – доложил Гапоненко. – Видимо, возвратились в урочище Буковину.
– Почему ты так считаешь? – спросил я.
– Там все время кружатся самолеты. Слышны взрывы. Бомбят.
– Приметы верные, – согласился Вершигора. – Надо и нам туда подаваться. Отдавайте распоряжение ротам: подготовиться к движению. Командиров рот‑ ко мне.
Собрались командиры рот. Вершигора заговорил тихим голосом:
– Товарищи командиры, в наши руки попали весьма важные сведения о группировке противника. Собрал вас, чтобы ознакомить с обстановкой. Неизвестно, что может случиться через час. Слушайте внимательно, кто останется жив, обязан доложить Ковпаку и Рудневу…
Выждав минуту, Петр Петрович продолжал:
– Начну с главного. Нами заинтересовался сам фюрер. По его личному распоряжению для уничтожения нашего соединения создана группировка в составе 4, 6, 13, 24, 26, 32‑го эсэсовских полков, 273‑го горно‑стрелкового полка и пяти батальонов особого назначения. Кроме того, для их поддержки выделена авиация…
– Это заметно, – не вытерпел командир восьмой роты Горланов.
– Общее руководство осуществляет Гиммлер, – продолжал Вершигора, испытующе глядя на командиров рот. – Вот приказ тридцать второму полку, с которым мы ночью вели бой. Он подписан лично Гиммлером… В этой группировке не значится еще венгерская дивизия, которая подтянута к границе. Батальоны особого назначения, видимо, поставлены на охрану мостов, железных дорог и других объектов.
Насколько серьезное значение придает немецкое командование разгрому нашего соединения, говорит и тот факт, что шестой, двадцать шестой и двести семьдесят третий полки спешно переброшены сюда из Норвегии, Франции и Греции…
– Да, заварили кашу, – почесал затылок Карпенко.
– Чем мы заслужили внимание такого высокого начальства? – спросил я Вершигору.
– Думаю, здесь дело не только в нашем соединении, – сказал Петр Петрович. – Фашисты стали умнее. Они понимают, что стоит нам здесь закрепиться, как из Полесья хлынут сюда другие отряды, как это получилось в прошлом году после рейда из Брянских лесов. А что это значит? Это значит – новый партизанский край. Отсюда пламя партизанской борьбы перемахнет в Чехословакию, Венгрию, Румынию… Я уж не говорю о том, что плакала тогда дрогобычская нефть…
Как видите, товарищи, обстановка намного сложнее, чем мы до сих пор думали. Надо полагать, немецкое командование в борьбе с нами не остановится ни перед чем… Партизаны должны противопоставить немецкой силе тактику маневрирования. Для этого надо прорываться из кольца окружения…
– Забрались в чертову мышеловку, попробуй отсюда выбраться, – вздохнул Миша Тартаковский.
– Время упустили, – сказал задумчиво Горланов.
– Упущенное время самым длинным арканом не поймаешь, – поддержал его Карпенко.
– Вы правы, каждый потерянный нами час – на руку врагу. Поэтому не будем задерживаться, – сказал Вершигора, свертывая трофейную карту. – Как пойдем?
– Только не через гребень, а по скатам, – сказал я.
– Пусть Бережной ведет, – предложил Карпенко.
– Согласен, ему и по долгу службы положено вести, – согласился Вершигора.
С чувством невыполненного долга уходили мы от Поляницы. Уставшие, голодные, изнывающие от жары хлопцы еле волочили ноги. Двух тяжелораненых несли посменно. Шли молча, никто не роптал на трудности, но вместе с тем пропали веселость и шутки. Не вызвало особого оживления и происшествие с немецким самолетом. Обнаружив нас, он долго кружился над горой. Мы не прятались, он принял за своих и сбросил вымпел. Мы извлекли записку, в которой предлагалось занять высоту и не допустить прорыва партизан на восток. Мы еще больше стали тревожиться за судьбу соединения.
Сберегая силы, подъем преодолевали наискосок. Поминутно останавливались, чтобы подтянуть отстающих и передохнуть. Впереди нас манил темно‑зеленый массив леса на перевале. Там, по крайней мере, можно под деревьями укрыться от знойного солнца.
Наконец нам немного повезло. Еще издали на склоне горы мы увидели голубоватое пятно на полонине. Особого значения не придали. Цветы? Подумаешь, невидаль какая! Здесь на каждом шагу их сколько угодно. Однако, когда подошли ближе, наше настроение резко поднялось. То, что мы приняли за цветы, оказалось черникой. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого обилия ягод. Мы набросились на них. Загребали целыми горстями и запихивали в рот. Первое время я даже не ощутил вкуса. Единственное желание, как можно больше захватить пригоршней и утолить голод.