(заметки и размышления после прочтения комментариев Шрилы Прапхупады, высказанных им по поводу некоторых идей западных философов, которые были представлены двумя его последователями и учениками)
Я выскажу непосредственные впечатления от знакомства с текстом, который довольно трудно подвести под определения какого-нибудь литературного жанра. Назовем этот текст комментариями, потому что философской беседой, дискуссией или даже монологом его назвать нельзя, он таковым не является. Вопросы, правда, задаются, ответы мы тоже вроде бы слышим, но это не диалог. Это и не монолог, в прямом смысле мы не можем его (текст) назвать философским. При всем этом читается текст с большим интересом, и за простыми, казалось бы, ответами мерцает какая-то глубина, ясно чувствуется искреннее религиозное чувство, хотя сам Шрила Прапхупада и порицает «сентиментализм». Он говорит нам о «знании». Что же это? Что же за знание нам предлагается? Предать себя в руки Бога, -- это ли новость для западного человека, разве все мы не признаем, что «на все воля Божия»?
Хотя западная философия представлена здесь в слишком уж упрощенном виде, из всего многообразия и всех поисков философов выбраны только отдельные положения, касающиеся их религиозных воззрений, некоторые системы (Канта, Гегеля) вообще неузнаваемы, но все же можно сказать, что картина складывается совершенно определенная. Вообще говоря, не так уж важно, насколько точно представлены западные философы и их изощренные системы. Их высказывания предстают как некий экран, на плоскости или, скорее, на фоне которого возникает картина своеобразного, целостного мира; образы этого мира несколько экзотичны для западного человека, но идеи и религиозные установки вполне понятны. Поэтому нет смысла возвращаться к задаваемым учениками вопросам, отметим лишь то, чем, в общем, характеризуются ответы. Порицаются взгляды тех, кто мыслит мир, вынося Бога «за скобки», кто хочет познать мир на основании его внутренних законов, для кого познание мира отделено от познания Бога, если последнее предполагается возможным. Напротив, одобряются взгляды тех, кто провозглашает какие-нибудь идеи, которые можно отождествить с положениями Бхакти, привести их к общему знаменателю. Если бы дело этим и ограничивалось, то не стоило бы тратить время на комментирование комментариев. Однако текст, вопреки не слишком ярким вопросам, интересен и вызывает живое сочувствие, при этом возникает не просто умственная реакция согласия или несогласия. В работу включается более высокая познавательная способность, а именно, интеллектуальная интуиция. Духовная и интеллектуальная интуиция – это непосредственное постижение духовных истин, умственное созерцание. Таким образом, оказывается, что речь идет вовсе не о западной философии в смысле обсуждения ее проблем, ее проблемы не обсуждаются, судьба западной философии как бы уже решена заранее. Религиозная позиция любви к Богу заведомо более возвышенна, чем философские рассуждения. Мало того, эта позиция оказывается еще и более прагматичной, чем самая прагматичная философия.
Однако кто же спорит? Что можно противопоставить любви? Какие логические аргументы? Да никаких! Любовь либо есть, либо ее нет, и заставить себя полюбить невозможно. Но оказывается, что это невозможно, если круг ограничен «только человеческим, слишком человеческим», в присутствии Бога все возможно: «Любящий Бога любит всех» (Бхагавадгита, 9,4). Было бы, пожалуй, излишним педантизмом вдаваться в подробные рассуждения о сходстве и различии в науке «обучения» любви, существующей в разных религиях. Удивительно то, что христиане, для которых «Бог есть любовь», под музыку Равеля на города бросают бомбы, на которых написано: «Мир дому твоему!»; да так действуют все: во имя преданности и любви к Богу, называя этого Бога каждый по-своему, люди воюют между собой и с соседями, ближними и дальними, уничтожают и своих и чужих во имя все того же Бога, одного и того же Бога, ведь Он все во всем. Так что лучшее место в обыденной жизни для девиза «Бог есть любовь» оказывается – полицейская дубинка! Ведь и наводимый ею порядок тоже совершается во имя Бога.
Но, может быть, Восток в этом отношении покажет нам больше милосердия? Как бы не так! Конечно, все битвы священных писаний, в том числе и Бхагавадгиты, Библии, Корана, можно и следует, наверное, толковать символически. Поле Куру, наверное, это жизнь, или мир, или Вселенная, или еще что-нибудь метафизическое. А Пандавы, вероятно, тоже олицетворяют что-то. Возможно, что они олицетворяют земные страсти, а может быть, бредовые идеи. Конечно, лучше не иметь бредовых идей! Тем не менее, всегда есть прямой и даже исторический уровень смысла, и тогда это люди, родственники, и их надо убить! Речь идет о дозволении убийства, а не об его абсолютном запрете. Когда Шрила Прапхупада справедливо говорит о лицемерии заповеди «не убий» в иудаизме и христианстве (ведь убивают и людей и животных, ссылаясь на то, что Бог, якобы, позволяет), он указывает тем самым на самую что ни на есть неразрешимую дилемму: убить иль не убить, вот в чем вопрос. Иль надо проявить всю силу состраданья? То есть в метафизических и весьма возвышенных религиях Любовь (милосердие, преданность, сострадание) легко уживаются с дозволением убийства (вообще насилия, рабства, подавления свободы проявления в мире). А ведь сущность Божественной Любви в том, что она дает существование всему, что может существовать, а не только тому, что достойно -- с нашей точки зрения -- существовать. Тот факт, что в священных писаниях дозволяются (иногда даже предписываются) убийства стóит осмыслить, как представляется, не только с точки зрения символичности содержания соответствующих эпизодов, но просто как факт одобрения убийства, не зависимо от того, символическое оно или реальное. А если речь заходит о кодексах, законах и предписаниях, выводимых из первичного, священного текста (назовем его условно «откровением», хотя это слово не всегда применимо), то здесь встречается одобрение насилия еще чаще. Обычно на это закрывают глаза и как-то стараются хитроумно обойти острые моменты или, наоборот, освящают и насилие. Удивительно, как легко уживаются в душе человека возвышенная любовь к Богу и презрение к конкретному человеку! В столь почитаемых «Законах Ману» нарушителей супружеской верности (то есть тех, кто ведь тоже ищет любовь, не обязательно же развлечения) велят привязывать к раскаленному железному столбу, видимо, чтобы они сполна постигли, что это такое Бог-Любовь! В Коране объявлена война неверным. Иисус Христос принес «не мир, но меч», а в апокрифических и гностических Евангелиях его образ еще более угрожающий. Ветхий Завет сплошь усеян кровопролитиями, Талмуд тоже не шедевр человеколюбия. Иными словами, догмат религии может быть сколь угодно возвышен, духовные практики сколь угодно изощренными, но коль скоро дело доходит до реального повседневного их, этих догм, исполнения, ничего, кроме жестокости, жестокосердия и насилия не получается. При этом насилие оправдывается иногда очень изощренными аргументами, невероятной пользой для человека и социума, или же высшей справедливостью, теми же ссылками на якобы установленный Богом закон. Бог не может закон устанавливать на насилии. Он не тиран. Но ведь реально мы это насилие повсюду встречаем, в чем же здесь тайна? Это извечный вопрос всякой теодицеи[1]: почему, если Бог всеблаг и милосерден, в мире существует насилие, несправедливость и страдание? Удовлетворительного ответа не было дано еще ни одной религией. Говорить страдающему человеку: сам виноват, -- это ведь это не ответ! Конечно, справедливо, что именно в материальном мире мы обнаруживаем все искажения божественного плана и замысла, ведущие к страданию. Но вот утверждение, что принципиально невозможно эти искажения нейтрализовать, ведет к тому, что мы вынуждены предполагать, что либо Бог не хочет эти искажения убрать, либо Он не может этого сделать. Первое отрицает Его добрую волю, второе – всемогущество. Это старая дилемма здесь приведена просто как иллюстрация основного парадокса теодицеи. Бхакти предлагает просто не размышлять об этом, а изменить свое сознание, точку зрения.
Вообще, вопрос о символичности священных писаний очень не простой: если в них все символично, то не следует предлагать для толкования этих символов никаких конкретных картинок. Если же предлагается конкретизация и детализация (например, подобная приведенной выше), то откуда же и почему в духовные и возвышенные писания, коими по определению они должны быть, проникает столь жестокий взгляд на человека и его мир? В западном мире ссылаются на падение, грех и свободную волю, в манихействе, гностицизме[2] – на злую материю, нечто похожее и в учении Бхакти.
Если все в Боге, то и нет никакой злой материи и отпавшей природы. Вся природа насквозь духовна, Бог созерцает ее нашими глазами и познает сотворенный мир способностями нашей души. Наше намерение исправить природу напоминает каракули малого ребенка на совершенном полотне-картине Великого Мастера. Наша цивилизация (ориентированная религиозными доктринами иудаизма, христианства и ислама) выродилась в грубое технологическое отношение к природе. Природа вне человека и сам человек, рассматриваемый как «природное» существо, противопоставленное социальному и культурному началам, рассматриваются только как объект манипуляции, это уже отнюдь не единое пронизанное духовным началом целое (слово «духовное», конечно, уже настолько истерлось, что почти лишено реального значения). Сейчас это технологическое, инструментальное отношение распространяется на весь мир, даже на Вселенную.
*** *** *** ***
Не будем упоминать Золотой Век, Сатья-Югу, хорошее, правильное устройство общества, где все занимают подходящее каждому место; там и речи не шло ни об убийстве, ни о жестокости, ни о принуждении кого бы то ни было. Там все были святыми, и некого было считать человеком низшего сорта. Это было слишком уж давно, не в наших силах этот век восстановить, если бы мы даже захотели это сделать. Речь идет о нашей ситуации, о современном состоянии мира. Шрила Прапхупада приехал в самую, что ни на есть современную, самую западную страну, чтобы там проповедовать древнее и «очень восточное» учение. Преуспел ли он в своем начинании, если да, то насколько, если нет, то почему? В чем вообще смысл интереса западных людей к религиозным учениям Востока? И в чем же, наконец, смысл путешествия восточных Учителей на Запад? Прежде, чем отвечать на столь глобальный вопрос, отметить некоторые явные черты.
Во-первых, бросается в глаза пестрота восточных учений, а также «восточно-подобных» религиозных групп, как в Западном мире, так и у нас, в России. Общая черта многих религий, как традиционных, так и нетрадиционных: их учения или догматы представляют, как правило, возвышенный образ мысли. Но, как уже мною было сказано, когда речь заходит о кодексах, по которым должна строится совместная жизнь людей, то здесь обнаруживается совсем иное умонастроение. Эти кодексы, по своей сути являющиеся нормативными системами конкретного социума, строятся, естественно, на возможности принуждения и насилия. Нормы эти суть ограничения свободы, в особенности, свободы тех групп населения, которые лишены доступа к власти. В «больших» религиях, это, конечно же, прежде всего «чужаки», то есть люди, не включенные в данную социальную структуру, а также женская половина таких социумов. Современный мир пытается решить эту проблему свободы путем утверждения основного принципа распределения власти, называемого демократией. Демократия, то есть власть народа, не может быть осуществлена только от имени одной половины социума. Это была бы коллективная деспотия. Насколько успешно решается этот вопрос зависит от конкретных исторических обстоятельств. Этому принципу, естественно, сопутствует плюрализм, то есть признание законности самых разнообразных убеждений, верований, религиозных и прочих образований. Ограничением этой множественности признается только свобода других членов сообщества, то есть никто не должны посягать на свободу других. Формально, это предполагает максимум свободы. Реально, конечно, бывает по-разному.
Как обстоит дело в традиционном обществе? Во-первых, в мировых религиях, которые мы не очень справедливо называем традиционными, очевидно, доминирует мировосприятие патриархата, отцовской власти. Это религии патриархата. Каждая из них считает истинной исключительно себя. В согласии с внутренней логикой такого убеждения, ни о каком плюрализме или демократии речи нет. Поэтому их противостояние неизбежно. Иначе и быть не может. Во-вторых, все они являются современными, представляют собой синкретические образования, традиционными в прямом смысле слова можно назвать самые древние книги, Веды, да и то, те Веды, которые передавались изустно; то, что было записано, уже рассматривается как исторический документ. В-третьих, в современных мировых религиях их нормативная система, обращенная к социуму, тоже считается священной. Контраст нормативных предписаний и возвышенных идеалов, провозглашаемых учением, объясняют, как правило, испорченной природой человека. В нашем случае, в религиозном движении Бхакти, причина этой порчи видится в том, что вечная душа оказывается воплощенной в материальном мире, где она подвержена влиянию иллюзии, Майи, и, в силу своего воплощения, лишена свободы (связана тремя гунами). Раз душа не свободна, то встает вопрос: возможна ли любовь в материальном мире? Мы получаем вполне определенный ответ: нет, невозможна, ведь вожделение закрывает собою любовь. Душе приходится блуждать между вожделением и невежеством. Этот ответ предопределен предпосылкой, утверждающей, что материальный мир не только отличен (и даже отделен) от духовного, но даже ему противоположен. Эта предпосылка сама имеет свою предпосылку в индуистском учении о татвах, началах, принципах проявления мира, где первым началом называется Пракрити, принцип материальности. Шрила Прапхупада следует букве этого учения, но одновременно, будучи Учителем Бхакти (экстатической, преданной любви к Богу), признает в качестве законного источника высшего знания то, что в религиозной практике называлось откровением. Правда, сегодня в большинстве религиозных доктрин живое откровение не признается законным, в христианстве этим словом называется только записанный в Библии текст (а если и признается «частное» откровение, то оно должно строго соответствовать писанию). Также и в исламе: после Мухаммада, который считается «печатью пророков» (то есть последним, через которого было услышано и записано Слово Бога), не может быть знания-откровения (за исключением суфизма, который тоже культивирует экстатическую любовь к Богу, и в этом отношении близок к Бхакти). Я упоминаю об этом с целью показать, что отношения к материальному миру (точнее было бы сказать к физическому миру) не носит в данном случае характер откровения, а только догмата. Догмат принимается на веру, и всё.
Разберемся с противопоставлением духовного и материального миров. Конечно, и в учении Бхакти утверждается единство, вездесущность и непостижимость Всевышнего, который мыслится как личность. Но в конкретных разъяснениях и указаниях доминирует противопоставление материального и духовного мира. Живая душа, попавшая в плен иллюзий материального мира, стремится высвободиться из его пут, вернуться к Богу. Я специально не называю конкретного имени, потому что во многих моментах религии между собою сходны, но называют Всевышнего каждый своим именем. И в каждой из них призывается вернуться к Богу. Куда вернуться, если Бог все во всем? От него и отойти-то некуда! Как можно вернуться, если нельзя, некуда отойти? Но это так, кстати, à propos. Как уяснить нераздельность и, в то же время, различие материального и духовного? Прибегнем к простому, знакомому и привычному образу.
В момент рождения человека душа воплощается, входит в плоть. Ей тесно и темно. Дитя – а это уже живое существо, -- кричит, это кричит в нем душа от внезапной перемены условий, в которых она оказалась. Она буквально столкнулась с материальным миром. Но духовная половина человека, то есть то, что мусульмане и христиане называют Ангелом, остается в духовном мире. Ангел не отделим от человека, сопровождает его в течение всей жизни. В Древнем Египте его называли двойником. Он неотделим от человека и в то же время отличен от него. Человек не видит его, потому что между ним и его материальной формой, с одной стороны, и его Ангелом, контролирующим весь его духовный состав и события его жизни, стоит преграда. Преграда эта есть не что иное, как наше сознание, которое как зеркало, проницаемое для взгляда с одной стороны. Ангел нас видит, а мы его нет. В это зеркало-сознание мы смотримся и видим самих себя. Мы не видим в нем своей бесконечной и бессмертной природы. Наша работа с сознанием есть работа с нашим отражением, обликом в зеркале. Этот зеркальный образ, «виртуальный человек», как сейчас принято выражаться, принимает вид самостоятельного существа. Ведь он закрывает собою духовный состав самого реального человека, вглядывающегося в свое изображение на поверхности стекла, подобно тому, как нарисованный очаг из «Золотого ключика» закрывал собою вход в страну счастья. Нам кажется, что, делая что-то со своим сознанием, мы это творим с собою и со своею духовной сущностью. На самом деле мы пытаемся разрисовать изображение на стекле зеркала, украсить его или изменить каким-то образом, не меняя самих себя. Свое «я» мы отождествляем в таком случае с этим изображением. Но как нет нашего «я» в физическом теле, так его нет и в этом изображении. Сознание, таким образом, отделяет физическую составляющую нашего существа от его духовной составляющей. И мы были бы таким разъемным составом (как об этом и мыслится во многих учениях о душе и теле), если бы единство этого «состава» не обеспечивалось неким непостижимым для нас образом, что мы и находим в себе как «искру Божию», как «божественное присутствие», как Высший Атман в нас, он же Пуруша, он же Брахман. Материальный мир и духовный, джива и Атман, Пракрити и Пуруша, -- это все об одном и том же. Библейский образ Ангела с огненным мечом, который после изгнания Адама и Евы из Рая, охраняет в него вход, означает как раз это неосязаемое разделение двух миров. Мы видим этот «огненный меч» как Вселенную, звездное небо над нами и мир вокруг нас. В нас самих – это сознание.
Мы сравнили сознание с зеркалом, но только зеркало это не плоское и не кривое, оно точечное, оно как бы точка, не имеющая размеров, ведь оно не пространственная вещь. Суть его – время. Именно время есть «оболочка» материального мира, в котором нет внешнего и внутреннего; пространственным аналогом этой оболочки может быть лента Мёбиуса или, скорее, бутылка Клейна, то есть двусторонняя поверхность, свернутая в одностороннюю, трехмерное тело, вывернутое таким образом, что внешнее и внутренне это тело оказывается одним и тем же. Нет лица и нет изнанки, нет оборотной стороны. Поэтому то, что этой оболочкой как бы отделяется, на самом деле тут же полностью присутствует. Наша модель проясняет (а я привела этот образ ради понимания и наглядности) духовную природу материального мира. Огненный меч (сознание в случае конкретного индивида) означает, что в каждой точке материального мира присутствует мир духовный весь целиком, он не где-то «в другом месте». Материальный мир можно скорее понять как расширение духовного мира, а не его «другое», подобно тому, как центр шара расширяется в каждую точку шара. Или наоборот, весь шар (духовный мир) сконцентрирован в центре, в существовании конкретного индивида. И в том и другом случае центр нигде и повсюду.
Противопоставление материального и духовного миров (абсолютизированное в манихействе, у гностиков, Вл. Соловьевым) с неизбежностью ведет к третированию материального как нечистого, греховного, темного и пр. Целью в таком случае становится освобождение от оков материального мира. Пути и средства такого освобождения предлагаются разные, что не меняет сути. Любовь тоже начинает разделяться на земную и небесную, на плотскую и духовную. На самом же деле любовь есть по самой своей сути единство, в ней оба начала, материя и дух (их можно разъединить только в идее) слиты во едино. Поэтому любовь и есть истинная мудрость, она и путь, и смысл пути, цель его. Борьба с «плотскими страстями» есть продукт социальных и культурных деформаций. Борьба со страстями (с «судорогой души») как раз и есть плодородная для них почва. Для того, чтобы понять единство Любви, можно привести аналогию со светом. Свет настольной лампы, когда мы в комнате, дает нам один горизонт видения; мы вышли на улицу и у нас уже другой обзор; мы летим на самолете и видим огромное пространство, а из космоса или с Луны мы видим Землю и Вселенную (часть ее, конечно) сразу. Так же и любовь. Конкретное ее проявление это тоже свет, но свет настольной лампы. Любовь Великой Душа можно сравнить со светом Солнца, наверное. А Любовь Бога – это свет (энергия) для нас всей нашей Вселенной. Так что можно сказать, что Любовь и есть Бог нашей Вселенной для нас. И оттенков ее бесконечное множество.
Смысл философии как пути к мудрости, любви к ней, не в том, что есть некая цель, то есть мудрость, отдельно от любви, а в том, что любовь и есть ее цель, она же и путь. Акцент надо ставить не на второй части слова, а на первой. Тогда мудрость и состоит в любви. Греческая богиня философии, Афина Паллада, в полном вооружении выходит из головы Зевса, она есть высокая мысль Бога. Интересно, что в античном пантеоне сохранились следы более древней троичности Бога, в ее женском варианте. Здесь Афина, Афродита и Гера предстают тремя ипостасями единой Великой Богини. Афина – это мысль (ее мать, Мудрость, проглотил Зевс, то есть культ верховного бога-отца поглотил культ Великой Матери), Афродита – любовь (Небесная и Земная в одном лице), Гера – богиня Земли (планеты, в Древнем Египте был бог Земли Гер). Эта триада означает, что богом Земли должна быть Мудрость-Любовь, Любовь есть Бог нашей Земли. Вероятно, такая философия Божественной Мудрости-Любви больше удовлетворила бы Учителя Бхакти, чем иссохшая, запеленатая в многочисленные толстые тома библиотек мумия, в которую за прошедшие века обернулась прекрасная и вечно юная дева, в полном вооружении когда-то появившаяся в мире мысли Бога. Шрила Прабхупада видит истинную мудрость в любви к Богу. Но нельзя полюбить Бога, осуждая человека! Правда, надо сказать, что на Западе Учителя Востока пользуются признанием и авторитетом весьма заслуженно по той причине, что в их деятельности нет противоречия между учением и образом жизни, что удивительно, а потому привлекательно оказывается для людей Запада, для которых ложь, коварство и всяческое надувательство часто почитаются как проявление ума. Вторая привлекательная черта состоит в том, что в фигуре традиционного Учителя не разъединены функции обучения и исцеления. Исцеления, конечно, прежде всего, души, а значит и образа жизни и плоти. Обучения знанию не только как передача сведений, но и как передача образца. Таким образом, целитель учит, учитель исцеляет в одном акте общения с учеником. Чему учит? Любви, ведь только в любви возможно богопознание. От чего исцеляет? От незнания, ведь оно и есть, в конечном счете, основное препятствие для здоровья души.
Очевидно, однако, что западная философия (какой мы ее видим в библиотеках, это ее «гетто») уже не помышляет ни о любви, ни о мудрости; она понимает себя только как знание. Любовь сократилась до чувства, а мудрость обернулась обыденным здравым смыслом. На этом уровне частно-случайно-особенного эти два начала нередко выступают как противники (Афина против Афродиты), только умножая тяготы земной жизни.
Возвышенные идеи философии, ее метафизические принципы могут быть понятны всеми, как всеми могут быть поняты и приняты самые возвышенные идеи любой религии. На своих высотах они не слишком расходятся друг с другом. Это не значит, что в действительности много находится людей, готовых понять и принять эти идеи. Святые между собой не спорят, но много ли мы встретим святых? Когда же речь заходит о воплощении этих возвышенных принципов в действительность социальной и исторической жизни, всякое согласие и общность тут же распадаются. Есть пословица: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Не потому, что в том монастыре другой Бог, а потому, что там устоялся свой устав. И обитатели монастыря стоят на своем. И нет возможности свести все уставы к одному. Всеобщий единый устав был бы поистине абсолютным отрицанием здравого смысла. Возможно, что с этим связано и то, что увлечения той или иной формой религии сменяют друг друга в современном мире со значительной скоростью. Это происходит не потому, что они опровергают друг друга, веру нельзя опровергнуть. Увлекаются западные люди не возвышенными идеями, а своеобразием их конкретизации. То, что долгое время считалось своим, привычным, приемлемым, поставлено под сомнением знакомством с огромным числом других культур и верований, и это как бы «свое» вдруг стало слишком уж похоже на музей, даже на экспонат в музее наряду с другими экспонатами. А с другой стороны, пороки современной культуры настоятельно требуют исцеления. Душа об этом знает и не перестает искать Учителя-Целителя. Пороки современной культуры слишком известны, чтобы говорить о них здесь. И ни один из ее «экспонатов» не отвечает на запросы Души.
Не все ищут только разнообразия, только нового как такового, только экзотики. Современного западного человека не может удовлетворить его духовная ситуация. Его не затрагивает лично уже ни одна официальная доктрина, ни религиозная, ни философская. Духовный поиск происходит среди хаоса разрозненных, фрагментарных познаний, а более углубленное знание какой-нибудь доктрины становится лишь достоянием специалистов. Фактически, люди не знают, во что они верят, и им кажется, что они уже ни во что не верят. На деле же, они оказываются добычей любой, сколь угодно дерзкой пропаганды. Еще хуже дело обстоит с философией. Широкой публике она не известна и не нужна. Но это, возможно, и не нужно широкой публике. В этой области специальное образование сводится к осведомленности относительно ряда книг и изложенных в них идей, то есть к эрудиции. Давно в глубинах истории исчезла фигура мудреца, подобная древним античным мудрецам, в чем-то напоминавшим восточных Учителей. Так, Пифагор, который и выдумал слово философия, на самом деле был таким Учителем, соединявшим в себе способности целителя, учителя и Великой Души. По крайне мере, мы можем такое предположить, согласно сведениям и рассказам его современников и учеников. Современные же философы гордятся тем, что они только стремятся к истине, к мудрости, не обладая ни истиной, ни мудростью. Такое фальш-смирение (на самом деле, конечно, тайная гордость) противопоставляется восточной мудрости, которая уверена в обладании истиной. И вся эта гордость незнания истины покоится на буквальном переводе слова «философия», то есть любви к мудрости. Автор этого слова, Пифагор, относил его к ученикам второй ступени (первая ступень обучения соответствовала этике, вторая – философии и математике), философия и математика обучали созерцанию божественного устройства Космоса; все обучение имело уже более высокую цель, открытие в себе Бога: «Главная часть философии Пифагора… состояла в установлении близких отношений к божеству, общении с ним» (Плутарх). Пифагорейцы учили: «Исцелишь душу…вознесешься в эфир, станешь вечным и смерти не знающим богом», «Сначала нужно стремиться стать человеком, потом – богом» (Гиерокл)[3], «Те, кто в нынешнем воплощении ведут добродетельную (то есть философскую) жизнь, в следующем воплощении становятся дайэмонами» (Платон, «Кратил», 398с). То есть видимый мир ими воспринимался как лечебница для души. Не будем вдавиться в тонкости их учения о богах (дайэмонах), но, поскольку это были индивидуализированные «боги», то надо думать, что имелась в виду индивидуальная духовная сущность человека, то, что в индуизме называют дживой, в ее единстве с Атманом. Важно здесь в данном случае только то, что изначальная цель философии была столь же возвышенна и благородна, как изначальная цель любой истинной религии. Современная же философия за самим «стремлением» забыла, к чему же она все-таки стремится.
Так зачем же нам нужен Восток? И зачем нам нужна традиция? Ведь не ради пустого любопытства ищут люди в этом мире современного информационного хаоса ясные и определенные ориентиры! Они нужны им как целительный порядок, в котором душа, успокоившись в надежде и уверенности, обретет себя, обратится к себе, и в себе найдет то искомое неявное измерение, которое скрывается за оболочкой времени. Учителя Востока призывают нас припомнить нашу истинную родину, мир Божественной Вселенной, которая всегда присутствует в нашей душе. Возлюбите Бога в своей душе, и Он откроется вам во всем остальном, -- об этом все религиозные тайны учений Востока. И в этом они тождественны и высотам западных доктрин, религиозных и философских. Тайны эти открываются только в Любви и Любовью. Западный человек, в своем упоении технологическими успехами своих познаний материального мира, отводит, по сути, несущественное место своей религии, своей философии, а, значит, и самому себе как существу духовному. Пребывая в пренебрежении, исполняя, в лучшем случае, факультативную роль, эта важнейшая деятельность человека по нахождению смыла своего существования, превращается в нечто отсеченное от единого источника жизни, от вселенской Любви, энергии Бога. Они превращаются в музейные экспонаты, в мумии. Но человек никак не может согласиться со своей ролью робота, которая ему в таком случае предписывается (у робота нет внутреннего смысла существования, а есть только внешняя функция). Он, естественно ищет эту энергию, он ищет Любви к Богу, к миру, к себе, ему не хватает ее. Без этого мир становится безумным, а общество – шизофреническим. Ведь Любовь это и цельность, и знание, и здоровье, и творческая энергия; но куда бы человек ни обратился (при том состоянии сознания, в котором он пребывает), нигде он не находит и следа ее. Вся его деятельность оказывается насилием над собой, начиная с воспитания и обучения в детстве, получения профессии, затем многолетнего труда, зарабатывания денег, и кончая безрадостной старостью, наполненной болезнями и страхом смерти. Страх смерти просто разрушает всякий смысл, если на протяжении всей жизни не хватило времени этот смысл создать или постичь.
К западному человеку приходят учения Востока, сохранившие, как представляется, в своих принципах и символах, в своих возвышенных и мистических идеях присутствие изначального, традиционного знания. В силу разных причин западный человек сразу же схватывает внешние формы, воспринимает ритуалы, слова, красивые термины и даже отдельные мысли и образы. Иными словами, он театрализует эти учения. Очевидно, что одних, склонных к экзотике, именно красочность и необычность привлекает, а других, придерживающихся привычных стилистических форм, то же самое отталкивает. Так всегда бывает, когда какой-нибудь феномен другой культуры входит в родную культуру в качестве стилизации, а не как органичное и родственное приобретение. И процесс этот не столь безобиден. В деградирующем социуме все включается в программу самоуничтожения человека. Через стилизацию и превращение в театр выветривается «дух» и остается «буква».
Но Восток несет отнюдь не «букву», а дух. А дух традиции во всяком религиозном и истинном философском учении един – это обретение себя, себя в Боге и Бога в себе. Этому же, на самом деле, учит и Бхакти, внешние ритуалы, красочность предлагаемых образцов есть лишь средство для достижения этой цели. Именно об этом, как я понимаю, говорит Шрила Прабхупада, призывая западного человека к такому обретению себя и отрешению от театральности, то есть от иллюзии в квадрате.
[1] Теодицея – этот термин ввел Лейбниц для обозначения доктрины, стремящейся согласовать идею всеблагого и всемогущего Бога с наличием в мире зла и темных сторон существования. Слово «теодицея» значит «оправдание Бога, «тео» -- Бог, «дике» – справедливость.
[2] Манихейство – религиозное учение, основанное в 3-м веке Мани, распространившееся в Персии, Средней Азии, Индии. Оно характеризуется крайним дуализмом, утверждением непримиримой борьбы между добром и злом, духом и материей, светом и тьмой. Гностицизм – от греческого слова «гностикос», то есть знающий. Мистическое и тоже крайне дуалистическое учение 1-5 вв., значительно повлиявшее на развитие философских и религиозных доктрин в Европе.
[3] Симаков М. Пифагорейцы. М., 2004, с.36.