* * *
На следующее утро мы выехали в Милан и ровно через двое суток прибыли на место. Ехать было скверно. Мы долго стояли на запасном пути, не доезжая Местре, и ребятишки подходили и заглядывали в окна. Я уговорил одного мальчика сходить за бутылкой коньяку, но он вернулся и сказал, что есть только граппа. Я велел ему взять граппу, и когда он принес бутылку, я сказал, чтобы сдачу он оставил себе, и мой сосед и я напились пьяными и проспали до самой Виченцы, где я проснулся, и меня вырвало прямо на пол. Это не имело значения, потому что моего соседа несколько раз вырвало на пол еще раньше. Потом я думал, что умру от жажды, и на остановке в Вероне я окликнул солдата, который прохаживался взад и вперед у поезда, и он принес мне воды. Я разбудил Жоржетти, соседа, который напился вместе со мной, и предложил ему воды. Он сказал, чтобы я ее вылил ему на голову, и снова заснул. Солдат не хотел брать монету, которую я предложил ему за труды, и принес мне мясистый апельсин. Я сосал и выплевывал кожицу и смотрел, как солдат ходит взад и вперед у товарного вагона на соседнем пути, и немного погодя поезд дернул и тронулся.
КНИГА ВТОРАЯ
Глава тринадцатая
Мы приехали в Милан рано утром, и нас выгрузили на товарной станции. Санитарный автомобиль повез меня в американский госпиталь. Лежа в автомобиле на носилках я не мог определить, какими улицами мы едем, но когда носилки вытащили, я увидел рыночную площадь и распахнутую дверь закусочной, откуда девушка выметала сор. Улицу поливали, и пахло ранним утром. Санитары поставили носилки на землю и вошли в дом. Потом они вернулись вместе со швейцаром. Швейцар был седоусый, в фуражке с галунами, но без ливреи. Носилки не умещались в кабине лифта, и они заспорили, что лучше: снять ли меня с носилок и поднять на лифте или нести на носилках по лестнице. Я слушал их спор. Они порешили – на лифте. Меня стали поднимать с носилок.
|
|
– Легче, легче, – сказал я. – Осторожнее.
В кабине было тесно, и когда мои ноги согнулись, мне стало очень больно.
– Выпрямите мои ноги, – сказал я.
– Нельзя, signor tenente. He хватает места.
Человек, сказавший это, поддерживал меня одной рукой, а я его обхватил за шею. Его дыхание обдало меня металлическим запахом чеснока и красного вина.
– Ты потише, – сказал другой санитар.
– А что я, не тихо, что ли?
– Потише, говорят тебе, – повторил другой, тот, что держал мои ноги.
Я увидел, как затворились двери кабины, захлопнулась решетка, и швейцар надавил кнопку четвертого этажа. У швейцара был озабоченный вид. Лифт медленно пошел вверх.
– Тяжело? – спросил я человека, от которого пахло чесноком.
– Ничего, – сказал он. На лице у него выступил пот, и он кряхтел. Лифт поднимался все выше и наконец остановился. Человек, который держал мои ноги, отворил дверь и вышел. Мы очутились на площадке. На площадку выходило несколько дверей с медными ручками. Человек, который держал мои ноги, нажал кнопку. Мы услышали, как за дверью затрещал звонок. Никто не отозвался. Потом по лестнице поднялся швейцар.
– Где они все? – спросили санитары.
– Не знаю, – сказал швейцар. – Они спят внизу.
– Позовите кого‑нибудь.
Швейцар позвонил, потом постучался, потом отворил дверь и вошел. Когда он вернулся, за ним шла пожилая женщина в очках. Волосы ее были растрепаны, и прическа разваливалась, она была в форме сестры милосердия.
|
|
– Я не понимаю, – сказала она. – Я не понимаю по‑итальянски.
– Я говорю по‑английски, – сказал я. – Нужно устроить меня куда‑нибудь.
– Ни одна палата не готова. Мы еще никого не ждали.
Она старалась подобрать волосы и близоруко щурилась на меня.
– Покажите, куда меня положить.
– Не знаю, – сказала она. – Мы никого не ждали. Я не могу положить вас куда попало.
– Все равно куда, – сказал я. – Затем швейцару по‑итальянски: – Найдите свободную комнату.
– Они все свободны, – сказал швейцар. – Вы здесь первый раненый. – Он держал фуражку в руке и смотрел на пожилую сестру.
– Да положите вы меня куда‑нибудь, ради бога! – боль в согнутых ногах все усиливалась, и я чувствовал, как она насквозь пронизывает кость. Швейцар скрылся за дверью вместе с седой сестрой и быстро вернулся.
– Идите за мной, – сказал он. Меня понесли длинным коридором и внесли в комнату со спущенными шторами. В ней пахло новой мебелью. У стены стояла кровать, в углу – большой зеркальный шкаф. Меня положили на кровать.
– Я не могу дать простынь, – сказала женщина, – простыни все заперты.
Я не стал разговаривать с ней.
– У меня в кармане деньги, – сказал я швейцару. – В том, который застегнут на пуговицу.
Швейцар достал деньги. Оба санитара стояли у постели с шапками в руках.
– Дайте им обоим по пять лир и пять лир возьмите себе. Мои бумаги в другом кармане. Можете отдать их сестре.
Санитары взяли под козырек и сказали спасибо.
– До свидания, – сказал я. – Вам тоже большое спасибо.
|
|
Они еще раз взяли под козырек и вышли.
– Вот, – сказал я сестре, – это моя карточка и история болезни.
Женщина взяла бумаги и посмотрела на них сквозь очки. Бумаг было три, и они были сложены.
– Я не знаю, что делать, – сказала она. – Я не умею читать по‑итальянски. Я ничего не могу сделать без распоряжения врача. – Она расплакалась и сунула бумаги в карман передника. – Вы американец? – спросила она сквозь слезы.
– Да. Положите, пожалуйста, бумаги на столик у кровати.
В комнате было полутемно и прохладно. С кровати мне было видно большое зеркало в шкафу, но не было видно, что в нем отражалось. Швейцар стоял в ногах кровати. У него было славное лицо, и он казался мне добрым.
– Вы можете идти, – сказал я ему. – И вы тоже, – сказал я сестре. – Как вас зовут?
– Миссис Уокер.
– Идите, миссис Уокер. Я попытаюсь уснуть.
Я остался один в комнате. В ней было прохладно и не пахло больницей. Матрац был тугой и удобный, и я лежал не двигаясь, почти не дыша, радуясь, что боль утихает. Немного погодя мне захотелось пить, и я нашел у изголовья грушу звонка и позвонил, но никто не явился. Я заснул.
Проснувшись, я огляделся по сторонам. Сквозь ставни проникал солнечный свет. Я увидел большой гардероб, голые стены и два стула. Мои ноги в грязных бинтах, как палки, торчали на кровати. Я старался не шевелить ими. Мне хотелось пить, и я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как отворилась дверь, и оглянулся, и увидел сестру, не вчерашнюю, а другую. Она показалась мне молодой и хорошенькой.
– Доброе утро, – сказал я.
– Доброе утро, – сказала она и подошла к кровати. – Нам не удалось вызвать доктора. Он уехал на Комо. Мы не знали, что сегодня привезут кого‑нибудь. А что у вас?
– Я ранен. Оба колена и ступни, и голова тоже задета.
– Как вас зовут?
– Генри, Фредерик Генри.
– Я сейчас вас умою. Но повязок мы не можем трогать до прихода доктора.
– Скажите, мисс Баркли здесь?
– Нет. У нас такой нет.
– Что это за женщина, которая плакала, когда меня привезли?
Сестра рассмеялась.
– Это миссис Уокер. Она дежурила ночью и заснула. Она не думала, что кого‑нибудь привезут.
Разговаривая, она раздевала меня, и когда сняла все, кроме повязок, то стала меня умывать, очень легко и ловко. Умывание меня очень освежило. Голова моя была забинтована, но она обмыла везде вокруг бинта.
– Где вы получили ранение?
– На Изонцо, к северу от Плавы.
– Где это?
– К северу от Гориции.
Я видел, что все эти названия ничего не говорят ей.
– Вам очень больно?
Она вложила мне градусник в рот.
– Итальянцы ставят под мышку, – сказал я.
– Не разговаривайте.
Вынув градусник, она посмотрела температуру и сейчас же стряхнула.
– Какая температура?
– Вам не полагается знать.
– Скажите какая.
– Почти нормальная.
– У меня никогда не поднимается температура. А ведь мои ноги набиты старым железом.
– То есть как это?
– Там и осколки мины, и старые гвозди, и пружины от матраца, и всякий хлам.
Она покачала головой и улыбнулась.
– Если б у вас было в ноге хоть одно постороннее тело, оно дало бы воспаление и у вас поднялась бы температура.
– А вот посмотрим, – сказал я, – увидим, что извлекут при операции.
Она вышла из комнаты и возвратилась вместе с пожилой сестрой, которая дежурила ночью. Вдвоем они постелили мне простыни, не поднимая меня. Это было ново для меня и очень ловко проделано.
– Кто заведует госпиталем?
– Мисс Ван‑Кампен.
– Сколько тут сестер?
– Только мы две.
– А больше не будет?
– Должны приехать еще.
– А когда?
– Не знаю. Нельзя больному быть таким любопытным.
– Я не больной, – сказал я. – Я раненый.
Они покончили с постелью, и я лежал теперь на свежей, чистой простыне, укрытый другой такой же. Миссис Уокер вышла и возвратилась с пижамой в руках. Они натянули ее на меня, и я почувствовал себя одетым и очень чистым.
– Вы страшно любезны, – сказал я. Сестра, которую звали мисс Гэйдж, усмехнулась. – Я хотел бы попросить стакан воды.
– Пожалуйста. А потом можно и позавтракать.
– Я не хочу завтракать. Если можно, я попросил бы открыть ставни.
В комнате был полумрак, и когда ставни раскрыли, ее наполнил яркий солнечный свет, и я увидел балкон и за ним черепицы крыш и дымовые трубы. Я посмотрел поверх черепичных крыш и увидел белые облака и очень синее небо.
– Вы не знаете, когда должны приехать остальные сестры?
– А что? Разве вы недовольны нашим уходом?
– Вы очень любезны.
– Может быть, вам нужен подсов?
– Пожалуй.
Они приподняли меня и поддержали, но это оказалось бесполезным. Потом я лежал и глядел в открытую дверь на балкон.
– Когда доктор должен прийти?
– Как только вернется. Мы звонили по телефону на Комо, чтобы он приехал.
– Разве нет других врачей?
– Он наш госпитальный врач.
Мисс Гэйдж принесла графин с водой и стакан. Я выпил три стакана, и потом они обе ушли, и я еще некоторое время смотрел в окно и потом снова заснул. Второй завтрак я съел, а после завтрака ко мне зашла заведующая, мисс Ван‑Кампен. Я ей не понравился, и она не понравилась мне. Она была маленького роста, мелочно подозрительная и надутая высокомерием. Она задала мне множество вопросов и, по‑видимому, считала почти позором службу в итальянской армии.
– Можно мне получить вина к обеду? – спросил я.
– Только по предписанию врача.
– А до его прихода нельзя?
– Ни в коем случае.
– Вы полагаете, что он все‑таки явится?
– Ему звонили по телефону.
Она ушла, и в комнату вернулась мисс Гэйдж.
– Зачем вы нагрубили мисс Ван‑Кампен? – спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.
– Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.
– Она сказала, что вы требовательны и грубы.
– Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?
– Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.
– А что он там делает? Купается в озере?
– Нет. У него там клиника.
– Почему же не возьмут другого врача?
– Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет.
Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по‑итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь‑моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.
– Мисс Ван‑Кампен велела подлить сюда немного хересу, – сказала она. – Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями – большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.
– Она замечательная женщина, – сказал я, – поблагодарите ее от меня.
– Я сейчас принесу вам поужинать.
– Не стоит, – сказал я. – Я не голоден.
Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул.
Глава четырнадцатая
Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто‑то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.
– Доброе утро, – сказала она. – Ну, как спали?
– Хорошо, благодарю вас, – сказал я. – Нельзя ли позвать ко мне парикмахера?
– Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. – Она открыла шкаф и показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. – Я и другую бутылку из‑под кровати тоже поставила туда, – сказала она. – Почему вы не попросили у меня стакан?
– Я боялся, что вы не позволите мне пить.
– Я бы и сама выпила с вами.
– Вот это вы молодец.
– Вам вредно пить одному, – сказала она. – Никогда этого не делайте.
– Больше не буду.
– Ваша мисс Баркли приехала, – сказала она.
– Правда?
– Да. Она мне не нравится.
– Потом понравится. Она очень славная.
Она покачала головой.
– Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. – Она умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. – Приподнимите руку, – сказала она. – Вот так, хорошо.
– Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?
– Сейчас скажу швейцару. – Она вышла и скоро вернулась. – Швейцар пошел за ним, – сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.
Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и воздерживался от разговора.
– Что же вы молчите? Рассказывайте новости, – сказал я.
– Какие новости?
– Все равно какие. Что слышно в городе?
– Теперь война, – сказал он. – У неприятеля повсюду уши. – Я оглянулся на него. – Пожалуйста, не вертите головой, – сказал он и продолжал брить. – Я ничего не скажу.
– Да что с вами такое? – спросил я.
– Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его. – Берегитесь, – сказал он. – Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол‑лиры на чай. Он вернул мне деньги.
– Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
– Убирайтесь к черту!
– С вашего разрешения, – сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.
– Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
– Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.
– Что, этот парикмахер сумасшедший?
– Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.
– О, господи, – сказал я.
– Xa‑xa‑xa, – захохотал швейцар. – Вот потеха! «Только пошевелись он, говорит, и я бы ему…» – Швейцар провел пальцем по шее. – Xa‑xa‑xa! – он никак не мог удержаться от смеха. – А когда я сказал ему, что вы не австриец! Xa‑xa‑xa!
– Xa‑xa‑xa, – сказал я сердито. – Вот была бы потеха, если б он перерезал мне глотку. Xa‑xa‑xa.
– Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца. Xa‑xa‑xa!
– Xa‑xa‑xa, – сказал я. – Убирайтесь вон. Он вышел, и мне было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи‑то шаги в коридоре. Я оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.
Она вошла в комнату и подошла к постели.
– Здравствуйте, милый! – сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.
– Здравствуйте! – сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.
– Милая моя, – сказал я. – Как хорошо, что вы приехали.
– Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.
– Вы должны остаться, – сказал я. – Вы прелесть. – Я был как сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.
* * *
– Не надо, – сказала она. – Вы еще нездоровы.
– Я здоров. Иди ко мне.
– Нет. Вы еще слабы.
– Да. Ничего я не слаб. Иди.
– Вы меня любите?
– Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.
– Слышите, как сердце бьется?
– Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.
– Вы меня правда любите?
– Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.
– Ну, хорошо, но только на минутку.
– Хорошо, – сказал я. – Закрой дверь.
– Нельзя. Сейчас нельзя.
– Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.
* * *
Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.
Она спросила:
– Теперь ты веришь, что я тебя люблю?
– Ты моя дорогая, – сказал я. – Ты останешься здесь. Тебя никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.
– Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так нельзя.
– Ночью можно.
– Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при посторонних.
– Я буду осторожен.
– Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?
– Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.
– Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый, правда.
– Возвращайся сейчас же.
– Я вернусь, как только можно будет.
– До свидания.
– До свидания, хороший мой.
Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.
– Доктор приезжает, – сказала она. – Он звонил с Комо.
– Когда он будет здесь?
– Он приедет вечером.
Глава пятнадцатая
До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он применил местную анестезию, или, как он говорил, «замораживание», от которого ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.
Рентгеновский кабинет был при Ospedale Maggiore, [главный госпиталь (итал.)] и доктор, который делал просвечивание, был шумный, ловкий и веселый. Пациента поддерживали за плечи, так что он сам мог видеть на экране самые крупные из инородных тел. Снимки должны были прислать потом. Доктор попросил меня написать в его записной книжке мое имя, полк и что‑нибудь на память. Он объявил, что все инородное – безобразие, мерзость, гадость. Австрийцы просто сукины дети. Скольких я убил? Я не убивал ни одного, но мне очень хотелось сказать ему приятное, и я сказал, что убил тьму австрийцев. Со мной была мисс Гэйдж, и доктор обнял ее за талию и сказал, что она прекраснее Клеопатры. Понятно ей? Клеопатра – бывшая египетская царица. Да, как бог свят, она прекраснее. Санитарная машина отвезла нас обратно, в наш госпиталь, и через некоторое время, после многих перекладываний с носилок на носилки, я наконец очутился наверху, в своей постели. После обеда прибыли снимки; доктор пообещал, что, как бог свят, они будут готовы после обеда, и сдержал обещание. Кэтрин Баркли показала мне снимки. Они были в красных конвертах, и она вынула их из конвертов, и мы вместе рассматривали их на свет.
– Это правая нога, – сказала она и вложила снимок опять в конверт. – А это левая.
– Положи их куда‑нибудь, – сказал я, – а сама иди ко мне.
– Нельзя, – сказала она. – Я пришла только на минуточку, показать тебе снимки.
Она ушла, и я остался один. День был жаркий, и мне очень надоело лежать в постели. Я попросил швейцара пойти купить мне газеты, все газеты, какие только можно достать.
Пока я его дожидался, в комнату вошли три врача. Я давно заметил, что врачи, которым не хватает опыта, склонны прибегать друг к другу за помощью и советом. Врач, который не в состоянии как следует вырезать вам аппендикс, пошлет вас к другому, который не сумеет толком удалить вам гланды. Эти три врача были тоже из таких.
– Вот наш молодой человек, – сказал госпитальный врач, тот, у которого были деликатные движения.
– Здравствуйте, – сказал высокий, худой врач с бородой. Третий врач, державший в руках рентгеновские снимки в красных конвертах, ничего не сказал.
– Снимем повязки? – вопросительно произнес врач с бородой.
– Безусловно. Снимите, пожалуйста, повязки, сестра, – сказал госпитальный врач мисс Гэйдж.
Мисс Гэйдж сняла повязки. Я посмотрел на свои ноги. Когда я лежал в полевом госпитале, они были похожи на заветревший мясной фарш. Теперь их покрывала корка, и колено распухло и побелело, а икра обмякла, но гноя не было.
– Очень чисто, – сказал госпитальный врач. Очень чисто и хорошо.
– Гм, – сказал врач с бородой. Третий врач заглянул через плечо госпитального врача.
– Согните, пожалуйста, колено, – сказал бородатый врач.
– Не могу.
– Проверим функционирование сустава? – вопросительно произнес бородатый врач. У него на рукаве, кроме трех звездочек, была еще полоска. Это означало, что он состоит в чине капитана медицинской службы.
– Безусловно, – сказал госпитальный врач. Вдвоем они осторожно взялись за мою правую ногу и стали сгибать ее.
– Больно, – сказал я.
– Так, так. Еще немножко, доктор.
– Довольно. Дальше не идет, – сказал я.
– Функционирование неполное, – сказал бородатый врач. Он выпрямился. – Разрешите еще раз взглянуть на снимки, доктор. – Третий врач подал ему один из снимков. – Нет. Левую ногу, пожалуйста.
– Это левая нога, доктор.
– Да, верно. Я смотрел не с той стороны. – Он вернул снимок. Другой снимок он разглядывал несколько минут. – Видите, доктор? – он указал на одно из инородных тел, ясно и отчетливо видное на свет. Они рассматривали снимок еще несколько минут.
– Я могу сказать только одно, – сказал бородатый врач в чине капитана. – Это вопрос времени. Месяца три, а возможно, и полгода.
– Безусловно, ведь должна накопиться вновь синовиальная жидкость.
– Безусловно. Это вопрос времени. Я не взял бы на себя вскрыть такой коленный сустав, прежде чем вокруг осколка образуется капсула.
– Вполне разделяю ваше мнение, доктор.
– Для чего полгода? – спросил я.
– Полгода, чтобы вокруг осколка образовалась капсула и можно было без риска вскрыть коленный сустав.
– Я этому не верю, – сказал я.
– Вы хотите сохранить ногу, молодой человек?
– Нет, – сказал я.
– Что?
– Я хочу, чтобы ее отрезали, – сказал я, – так, чтобы можно было приделать к ней крючок.
– Что вы хотите сказать? Крючок?
– Он шутит, – сказал госпитальный врач и очень деликатно потрепал меня по плечу. – Он хочет сохранить ногу. Это очень мужественный молодой человек. Он представлен к серебряной медали за храбрость.
– От души поздравляю, – сказал врач в чине капитана. Он пожал мне руку. – Я могу только сказать, что во избежание риска необходимо выждать, по крайней мере, полгода, прежде чем вскрывать такое колено. Разумеется, вы вольны придерживаться другого мнения.
– Благодарю вас, – сказал я. – Ваше мнение для меня очень ценно.
Врач в чине капитана взглянул на часы.
– Нам пора идти, – сказал он. – Желаю вам всего хорошего.
– Вам также всего хорошего и большое спасибо, – сказал я.
Я пожал руку третьему врачу: «Capitano Varini – tenente Enry» – и все трое вышли из комнаты.
– Мисс Гэйдж, – позвал я. Она вошла. – Пожалуйста, попросите госпитального врача еще на минутку ко мне.
Он пришел, держа кепи в руке, и стал у кровати.
– Вы хотели меня видеть?
– Да. Я не могу ждать операции полгода. Господи, доктор, приходилось вам когда‑нибудь полгода лежать в постели?
– Вы не будете все время лежать. Сначала вам нужно будет погреть раны на солнце. Потом вы начнете ходить на костылях.
– Полгода, а потом операция?
– Это наименее рискованный путь. Нужно выждать, когда вокруг инородных тел образуется капсула и снова накопится синовиальная жидкость. Тогда можно без риска вскрыть коленный сустав.
– А вы сами уверены, что мне нужно так долго ждать?
– Это наименее рискованный путь.
– Кто этот врач в чине капитана?
– Это очень хороший миланский хирург.
– Ведь он в чине капитана, правда?
– Да, но он очень хороший хирург.
– Я не желаю, чтобы в моей ноге копался какой‑то капитан. Если бы он чего‑нибудь стоил, он был бы майором. Я знаю, что такое капитан, доктор.
– Он очень хороший хирург, и я с его мнением считаюсь больше, чем с чьим бы то ни было.
– Можно показать мою ногу другому хирургу?
– Безусловно, если вы захотите. Но я лично последовал бы совету доктора Варелла.
– Вы можете пригласить ко мне другого хирурга?
– Я приглашу Валентини.
– Кто он такой?
– Хирург из Ospedale Maggiore.
– Идет. Я вам буду очень признателен. Поймите, доктор, не могу я полгода лежать в постели.
– Вы не будете лежать в постели. Сначала вы будете принимать солнечные ванны. Потом можно перейти к легким упражнениям. Потом, когда образуется капсула, мы сделаем операцию.
– Но я не могу ждать полгода.
Доктор деликатным движением погладил кепи, которое он держал в руке, и улыбнулся.
– Вам так не терпится возвратиться на фронт?
– А почему бы и нет?
– Как это прекрасно! – сказал он. – Благородный молодой человек. – Он наклонился и очень деликатно поцеловал меня в лоб. – Я пошлю за Валентини. Не волнуйтесь и не нервничайте. Будьте умницей.
– Стакан вина, доктор? – предложил я.
– Нет, благодарю. Я не пью.
– Ну, один стаканчик. – Я позвонил, чтобы швейцар принес стаканы.
– Нет, нет, благодарю вас, меня ждут.
– До свидания, – сказал я.
– До свидания.
* * *
Спустя два часа в комнату вошел доктор Валентини. Он очень торопился, и кончики его усов торчали кверху. Он был в чине майора, у него было загорелое лицо, и он все время смеялся.
– Как это вас угораздило? – сказал он. – Ну‑ка, покажите снимки. Так. Так. Вот оно что. Да вы, я вижу, здоровы, как бык. А кто эта хорошенькая девушка? Ваша возлюбленная? Так я и думал. Уж эта мне чертова война! Здесь болит? Вы молодец. Починим, будете как новенький. Тут больно? Еще бы не больно. Как они любят делать больно, эти доктора. А чем вас до сих пор лечили? Эта девушка говорит по‑итальянски? Надо ее выучить. Очаровательная девушка. Я бы взялся давать ей уроки. Я сам лягу в этот госпиталь. Нет, лучше я буду бесплатно принимать у нее все роды. Она понимает, что я говорю? Она вам принесет хорошего мальчишку. Блондина, как она сама. Так, хорошо. Так, отлично. Очаровательная девушка. Спросите ее, не согласится ли она со мной поужинать. Нет, я не хочу ее у вас отбивать. Спасибо. Большое вам спасибо, мисс. Вот и все. Вот и все, что я хотел знать. – Он похлопал меня по плечу. – Повязку накладывать не надо.