Нас вдохновляет великий Сталин

 

Проводник объявил:— Станция Лосево! Кому на Тракторострой, выходите!

Я снимаю с полки небольшой кованый сундучок, в который заботливой материнской рукой уложен весь мой скромный багаж, и выхожу из вагона.

Мне семнадцать лет. У меня, так же как и у мно­гих товарищей по эшелону, с которыми я успел сдружиться в дороге, нет никакой специальности. Но это не смущает нас. Каждый найдет свое место на такой огромной стройке.

На перроне нас встречает представитель «Индустроя».

— Откуда? — спрашивает он.

— Орловские!

— Полтавские!

— Сумские!

В Харьков, на строительство тракторного, станкостроительного, турбинного заводов — первенцев сталинской пятилетки — едут со всех концов нашей страны.

Я вспоминаю, как два года назад в наше село Рябушки, Сумской области, прибыл первый трактор. Это был подлинный праздник. Тысячная толпа встречала трактор на вокзале и провожала его до

села. Целыми деревнями выходили в степь крестьяне и крестьянки посмотреть, как обрабатывают трактором поля. А скоро на необъят­ных просторах нашей Родины появятся сотни тысяч тракторов.

Утром мы выходим на работу. Яркими пятнами на черноземе выделяются каркасы цехов, обнесенные свежим тесом рештовки, шта­беля красного и белого кирпича. Работают мощные экскаваторы. Одновременно с цехами завода возвышаются многоэтажные жи­лые дома, школы, детские ясли. Вся степь, наполненная грохотом моторов, гудками паровозов, людскими голосами, представляет собой огромную строительную площадку: прокладывают дороги, водопро­вод, асфальтируют тротуары, высаживают тысячи деревьев.

Меня назначают руководителем бригады подсобных рабочих. На нашей обязанности — гашение извести.

— Работа немудреная, — говорит производитель работ, — но от­ветственная: каменщики и штукатуры не должны испытывать недо­статка в хорошем растворе.

Наше участие в строительстве не ограничивается работой у га­сильных ям. Каждый выходной день, а зачастую сразу после рабо­ты бригада отправляется на промышленную площадку и все свобод­ное время отдает стройке.

* * *

Вспоминаю, с каким волнением я переступил порог только что выстроенного механического цеха станкостроительного завода и как зачарованный смотрел на станки. Вид токаря в синем комбинезоне с чертежом в руках и складным металлическим метром в нагрудном кармане вызвал у меня желание самому стать к станку. Вот кончит­ся строительство, и я обязательно буду токарем!

Мое желание сбывается. В 1933 году профессиональная органи­зация командирует лучших ударников стройки на учебу в школу фабрично-заводского ученичества. В их числе нахожусь и я.

Весенним солнечным светом залиты классы, в которых мы слу­шаем лекции инженеров.

Каждая лекция расширяет мой кругозор, вызывает десятки са­мых разнообразных вопросов. Педагоги порой надолго задерживаются после лекций. Но разве можно объяснить все, что интересует нас? На помощь приходят книги. К нашим услугам огромная техни­ческая библиотека завода. Теоретические занятия в классе череду­ются с практической работой на станке. Инструктор внимательно сле­дит за каждым моим движением. Однажды он дольше обычного задержался у моего станка, молча наблюдая, как я креплю деталь, включаю скорость, подвожу резец.

— Да тебе пора в цех переходить, — говорит он, — на самостоя­тельную работу.

— Я сам думал об этом.

— Так в чем же дело?

— Срок учебы не закончен еще.

— А ты досрочно, — говорит он, — люди очень нужны в цехе.

Вечером того же дня я пишу заявление на имя директора

школы:

«Зная, что завод нуждается в токарях, и учитывая, что я могу самостоятельно работать на станке, прошу, не отчисляя меня из шко­лы, дать возможность работать на производстве».

Квалификационная комиссия присваивает мне звание токаря четвертого разряда. А через несколько дней дирекция завода перево­дит меня в цех.

— Вот это твой станок, — говорит мастер.

Рядом со мной в цехе работают опытные токари. Я обрабаты­ваю ту же деталь, что и они. Меня хвалят, даже ставят в пример другим молодым рабочим. Но мне этого мало. Я едва выполняю норму на 70 процентов. Начинаю упорно думать над тем, как поднять выработку.

Мне кажется, что если увеличить скорость резания, то я дого­ню старых, опытных токарей.

И вот однажды я включил мотор на большую скорость. Горя­чие стружки металла, вырываясь из-под резца, до боли впива­ются в лицо, руки, но это длится меньше минуты: резец выбыл из строя.

— Запорол?

Оглядываюсь.

Мастер стоит у меня за спиной. К своему удивлению я вижу, что он не сердится.

— И куда ты торопишься? — по-отечески говорит мастер. — Ты еще станок как следует не знаешь, да и он тебя не знает. Овладей станком, ну и спрашивай тогда с него. И учись у старших.

Мастер стал подробно рассказывать, как лучше затачивать ре­зец, крепить детали.

В 1934 году я сдал государственный экзамен и получил звание токаря 5-го разряда. На вечере выпускников мне вручили похваль­ную грамоту и премию — два тома «Справочника металлиста». К этому времени я уже выполнял норму и шел в ногу с опытными то­карями.

* * *

Коллектив нашего завода, освоивший в 1934 году производство сложных станков, которые ввозились до этого из-за границы, полу­чил ответственный заказ — изготовить партию станков для экс­порта.

Среди рабочих, выполнявших этот заказ, был и я, бывший кре­стьянский паренек, строивший этот завод, ставший квалифицирован­ным металлистом.

Мне была поручена обработка одной из самых ответственных деталей.

— У меня, — сказал я как-то начальнику цеха, — как и у мно­гих токарей, самый короткий рабочий день: из восьми часов в сред­нем работаем шесть. Остальное время уходит на получение и сдачу инструмента.

Начальник цеха внимательно выслушал меня.

— Чего же ты хочешь? — спросил он.

— Помогите мне обзавестись своим инструментом. Ведь это в ко­нечном итоге решает успех работы. Кое-что я уже изготовил сам: отвертку, шабер. Мне нужны сверла, резцы, патрон. Я должен иметь под руками все, что потребуется в течение рабочего дня. Если сейчас я выполняю норму за шесть с половиной часов работы, то на сколь­ко же процентов подниму свою производительность труда, когда бу­ду работать все 480 минут!..

Мне выдали необходимый для работы инструмент.

Уплотнив рабочий день, я вместо восьми деталей проточил две­надцать, выполнив сменную норму на 150 процентов. Моему примеру последовали и другие токари.

С тех пор каждый раз, когда мне приходится начинать работу на новом месте, я заранее приготовляю полный комплект необходи­мого инструмента, а затем тщательно слежу за его исправностью.

* * *

Успехи донецкого шахтера Алексея Стаханова, добившегося не­бывалой производительности труда, размах стахановского движения, охватившего миллионы трудящихся нашей страны, глубоко всколых­нули коллектив нашего завода.

Я все чаще стал задумываться над тем, как добиться более вы­сокой производительности труда. Как правило, я сразу после рабо­ты получал задание на следующий день, знакомился с технологией, готовил инструмент, который может понадобиться в течение рабочего дня. Это давало мне возможность в отличие от других токарей, у ко­торых подготовка всегда занимала тридцать — сорок минут рабочего времени, начинать работу ровно в восемь часов, сразу после гудка. Я так располагал инструмент и детали, что мне не приходилось делать ни одного лишнего движения.

Огромное значение в моей жизни и всей дальнейшей работе име­ло выступление Иосифа Виссарионовича Сталина на первом Всесо­юзном совещании стахановцев в Кремле.

Под впечатлением исторической речи вождя я поставил перед собой задачу быть таким, как учит товарищ Сталин.

Одной из серьезных помех на пути к внедрению стахановских методов труда среди токарей была устаревшая технология обработ­ки деталей.

В этом я убедился на личном примере. Расскажу об одном слу­чае, особенно запомнившемся мне.

По существовавшей технологии втулка для станка протачивалась по наружному диаметру. Для этого каждая втулка одевалась в цен­тровую оправку. Подготовительные работы (одевание втулки, крепление, подвод резца и т. д.) занимали у нас, токарей, столько же вре­мени, сколько требовалось для самого точения.

У меня возникла смелая мысль: вопреки существующей техно­логии обрабатывать с одной установки резца не одну, а десять вту­лок.

Этой идеей я поделился с технологами цеха. Они попросили подробно рассказать о моем замысле.

Я взял карандаш, лист бумаги и начал чертить схему предла­гаемого мной технологического процесса.

— На изготовленную оправку я нанизываю одну за другой де­сять втулок; для придания жесткости концы оправки закрепляю спе­циальным зажимом. Когда оправка с деталями готова, закрепляю ее в станок. Обработку веду с одной установки резца.

Мне все ясно и понятно, но я вижу, что мои объяснения не про­изводят на собеседников должного впечатления. Технология обра­ботки втулок существует десятки лет, она принята всеми заводами, ею пользуются все токари.

— Ты уверен, — говорит один из них, и в голосе его я слышу нотки недоверия,— ты уверен, что это твоя технология повысит произ­водительность труда и не отразится на качестве продукции?

— Да, я уверен.

— Если ты докажешь, что твой метод эффективен, мы поставим перед главным технологом вопрос о замене старого технологическо­го процесса новым.

Через день опять встречаюсь с технологом:

— Ну, как дела с втулкой?

— Плохо, — говорю я.

— Сколько сделал?

— Две нормы...

Он искренне радуется моему успеху.

— А говоришь — плохо.

— Смотря как считать! — отвечаю я. — Две нормы больше, чем одна. Но разве эго предел?

Накануне октябрьских праздников в заводской газете появилась фотография с небольшой подписью: стахановец-токарь Иван Подвезько, применив новую технологию обработки втулок, выполнил нор­му на 200 процентов.

Я не случайно вспоминаю этот эпизод сейчас, спустя пятнадцать лет. Он наложил отпечаток на всю мою дальнейшую работу. После этого каждый раз, как только получаю новую деталь, я прежде всего тщательно изучаю технологию ее обработки.

Поиски новых, более совершенных методов, как правило, зани­мают много драгоценного времени и как будто отражаются на выпол­нении норм. «Стоит ломать голову! — рассуждают некоторые тока­ри. — Дали деталь, технологическую каргу — и гони!»

Но именно эти поиски создают условия для высокой производи­тельности труда, приносят много радости.

Слова товарища Сталина о том, что необходимо выжать из техники все, что она может дать, заставили меня, теперь уже опытного токаря, еще раз вернуться к мысли увеличить скорость резания, к мысли, которая возникла у меня впервые в те памятные дни, когда я начал работать на станке.

Каждый раз, как только заходил разговор на эту тему, находи­лись люди, которые считали, что мы не можем увеличить скорость резания, и всегда при этом ссылались на существующую проектную мощность станка.

В совершенстве изучив свой станок «ДИП-200», я убедился в том, что мощность станка значительно больше той, которая числи­лась по паспорту. Если бы использовать всю мощность станка, мы могли бы в два раза больше давать продукции. Однако не мощность станка, а режущий инструмент был преградой на пути стахановской работы. Стоило мне увеличить скорость оборотов, как резец, кото­рый при обычных скоростях работал сорок—пятьдесят минут, мо­ментально выходил из строя. Даже резцы с победитовой напайкой не выдерживали большой скорости.

Успокаивало лишь одно: над проблемой изготовления прочных режущих инструментов, открывающих путь к скоростному резанию, работали научно-исследовательские институты. Не сегодня — завтра они дадут такие сплавы, которые позволят нам повысить производи­тельность труда.

* * *

Война, начатая гитлеровскими ордами, вскормленными англо- американскими империалистами, явилась для нашего народа огром­ным испытанием.

Мы верили в победу, потому что во главе народа стоит испытан­ная в боях и труде славная Коммунистическая партия, гениальный вождь и учитель товарищ Сталин. Но советские люди знают, что победа сама не придет, победу нужно завоевать.

На заводе царили образцовый порядок и дисциплина. Ушедших на фронт заменили их жены, сыновья и дочери. Небывалый трудовой подъем охватил весь коллектив. С каждым днем все больше и боль­ше выпускали мы продукции.

И только когда над городом нависла прямая угроза немецкой оккупации, наш завод был переведен на восток.

Цех, в котором мне предстояло теперь работать, был хорошо оборудован. Но я попросил установить мой станок, который прибыл на завод вместе с нашим эшелоном.

Не ожидая, когда пришлют строительных рабочих, я сам выко­пал котлован, приготовил раствор и забетонировал фундамент.

— Ты как на передовой, — шутили товарищи, — укрепляешь по­зицию.

— Так ведь у нас тоже передовая, — отвечаю я.

В годы войны мне впервые пришлось встретиться с новым ви­дом продукции, которую мы не выпускали раньше. Детали, обраба­тываемые на станке, были сделаны из сталей высоких марок, режу­щий инструмент быстро выходил из строя.

Чтобы избежать непроизводительных простоев станка и увели­чить выпуск продукции, я решил тщательно изучить причины быст­рой деформации резца.

Как правило, все токари, и я в том числе, при заточке делали угол резца положительным, а для того чтобы вилась стружка, де­лали специальную канавку.

Впервые в своей практике я решил сделать нулевой угол заточки и не делать канавки. Геометрия резца была не так красива, как прежде, грубее, но я считал, что он будет устойчивее.

Опыт оправдал мои надежды. Жизнь резца была продлена. Мысль продолжала работать — а что если при этом резце увеличить скорость резания?

С волнением приступил я к новому опыту.

Осторожно перевел скорость сперва на 40, а затем на 60 и 80 мет­ров в минуту. При скорости в 60 метров резец работал отлично. Эта скорость резания в три раза больше той, которой мы пользовались.

Я выключил станок и, пытаясь разобраться во всем происшед­шем, внимательно осмотрел резец. Вид у него был такой же, как будто я только что его заточил. Обработанная поверхность детали была даже лучше поверхности тех деталей, которые я обрабатывал при обыкновенных скоростях, обыкновенным резцом.

Так вот в чем дело!

Мы долгие годы искали твердые сплавы для резцов, не подо­зревая, что не только они, но и сама геометрия резца играет огром­ную роль.

Мои опыты скоро стали достоянием всех токарей. Пользуясь новой геометрией заточки, каждый токарь стал работать за троих. Мы высвободили из бригады трех токарей, которые перешли на дру­гую работу. Оставшись вдвоем со своим сменщиком-токарем ком­мунистом Василием Киселевым, мы дали продукции столько же, сколько год тому назад давала вся бригада из пяти токарей.

Так мы трудились для нашей героической Советской Армии, а армия наша в то время уже добивала фашистов в их собственном логове.

Мы, харьковчане, прибывшие на новое место в грозную годину и все эти годы ковавшие победу над врагом, с окончанием войны вер­нулись на наш завод, который тогда особенно нуждался в своих кад­ровых рабочих.

* * *

Чтобы попасть на завод, нужно пересечь весь город. Медленно иду по улице Свердлова, пересекаю площадь Розы Люксембург. Вот улица Тевелева, площадь Восстания. Чувство радости, знакомое че­ловеку, возвращающемуся после пяти лет разлуки с родным городом, сменяется гневом.

Все, что было выстроено нашими руками в годы сталинских пя­тилеток: первоклассные заводы, дома, клубы, театры — все лежит в развалинах. Сколько потребуется труда, чтобы залечить раны, нане­сенные гитлеровскими бандитами! Каким был бы сейчас мой город, город новейшего машиностроения, город вузов и научно-исследова­тельских институтов, город ученых и рабочих, если бы не было войны!

На большом сером доме, уцелевшем среди развалин, написано «Ми вiдбудуэмо тебе, наш рiдний Харкiв!» А через несколько до­мов — огромный плакат: юноша на лесах новостройки в упор смот­рит на прохожих: «Что ты сделал для восстановления родного го­рода?»

Харьковчане делают все, чтобы город быстро поднялся из руин и стал еще красивее, чем был раньше. Десятки тысяч рабочих, до­машних хозяек, студентов и служащих по призыву городской и об­ластной партийной организации вышли на улицы города, на завод­ские площадки. Весь город представляет собой огромную строитель­ную площадку. Каждый день труда приносит радостную весть: восстановлены мосты, электростанция дала ток, в дома подается вода, на месте развалин заложен парк, высажены десятки тысяч де­ревьев. Еще более радостные известия идут с заводов. В восстанов­ленных цехах начат выпуск тракторов, электромоторов, сложных мо­лотилок, тепловозов и велосипедов.

Но вот и завод! При виде развалин сердце сжимается до боли.

Механический цех, в котором я начал работать, разрушен. Стан­ки стоят в кузнице. Около них незнакомые мне люди. Многие кадро­вые рабочие в первый день войны ушли на фронт. Некоторые из них пали смертью храбрых, защищая свободу, честь и независимость на­шей Родины, другие остались работать на заводах Урала.

Возвращение на завод каждого кадрового рабочего — радостное событие.

— Ждем, ждем давно, Иван Федорович!.. Куда думаешь итти? — спрашивает меня директор завода.

— В механический.

— Молодец! Прямо как будто угадал. Там у нас самое боль­ное место.

Прежде чем приступить к работе, я осматриваю станок, изготов­ляю необходимый для работы инструмент, присматриваюсь к тому, как сейчас работают передовики цеха, что нового в их методах. Токари сейчас изготовляют деталь шахтоподъемника. Среди них старый, опытный токарь Твердохлеб. За смену он обрабатывает 10 деталей. Молодежь тянется за ним, но дает пока меньше.

На обработке этой трудной детали я решаю применить скорост­ные методы резания.

В первый день за смену я изготовил 28 деталей, 280 процентоа нормы. Отдел технического контроля принял все детали с отличной оценкой.

Это был мой первый вклад в дело восстановления завода.

Известие о моем трудовом успехе облетело весь коллектив за­вода.

— Не может быть,— говорит один из лучших токарей, Твердохлеб. — Больше 10 деталей за смену дать нельзя.

Но факт остается фактом.

Коммунисты цеха внимательно изучают мой опыт работы. Ни­чего сложного. Каждый рабочий, применив мой резец, увеличив ско­рость резания, может добиться такой производительности труда. На для молодых токарей я новый человек. Они все еще оглядываются на Твердохлеба.

На следующий день меня и Твердохлеба поставили на обработку одинаковых деталей — подшипников. Для Твердохлеба они не новы.

Он уже давно их обрабатывает и в лучшие дни за смену давал 10 деталей.

За нашей работой наблюдает коллектив цеха. В конце ра­бочего дня подводят итоги: Твердохлеб — 15 деталей, Подвезько — 40 деталей.

В этот день токари дольше обычного задержались в цехе после работы.

— Хотите знать, как я добился сегодняшних результатов? По­жалуйста!

Я вынул еще теплый резец и показал им. Резец пошел по ру­кам. Слушали меня очень внимательно, и я был уверен, что после­дователи найдутся быстро. Так оно и вышло.

Наблюдая затем за работой молодых токарей, я видел, как одни из них открыто, другие смущаясь, не веря, получится ли что-нибудь из этого, пробуют работать новым резцом, на новых, более высоких скоростях резания.

Я же продолжал свои поиски. Не снижая скоростей резания, я осторожно увеличил сечение стружки. Резец теперь брал 10 милли­метров металла вместо пяти. Через несколько дней я осторожно уве­личил подачу до 0,5 миллиметра вместо 0,2. Станок, получивший в два раза большую нагрузку, чем это было предусмотрено техниче­скими нормами, работал безотказно.

Теперь я стал обрабатывать деталь в четыре раза быстрее.

Используя мощность станка, совершенствуя технологию, я изо дня в день добивался все более высоких показателей.

За 10 месяцев 1946 года я выполнил четыре годовые нормы, в 1947 году — пять, в 1948 году — шесть.

К тридцатилетию Украинской Советской Социалистической Республики на моем счету было пятнадцать годовых норм.

В нашем цехе появились десятки скоростников. Лучшим из них— моим последователям и ученикам по скоростному резанию: Павлу Чепеленко, Николаю Шмакину, Виктору Мировичу, Анатолию Ко­зырю — присвоено почетное звание «Лучший токарь-скоростник Ми­нистерства станкостроения». Меня правительство наградило орденом «Знак почета».

* * *

Социалистическое соревнование, развернувшееся среди коллек­тива завода за досрочное выполнение плана послевоенной сталинской пятилетки, и та огромная работа, которую вели коммунисты нашего завода, увлекая за собой рабочих, инженерно-технических работ­ников, еще больше сблизили меня с партийной организацией за­вода.

Вместе с коммунистами цеха я боролся за внедрение передовой технологии — скоростных режимов резания, за отличное качество продукции. Вместе с ними учился в партийной школе, выступал на собраниях, читал лекции о методах своей работы.

Вопрос о моем вступлении в партию не раз вставал передо мной и раньше: в беседе с парторгом цеха, секретарем партийного коми­тета завода. Но каждый раз у меня возникал вопрос: что же я сде­лал для того, чтобы заслужить право принадлежать к великой пар­тии Ленина—Сталина?

И я старался работать изо всех сил, отдавал производству весь свой опыт, все свои знания. Вступление в партию для меня стало ор­ганической необходимостью.

«Нельзя, — думал я, — будучи передовым рабочим, находиться вне рядов великой Коммунистической партии».

С трепетом переступил я порог партийного комитета завода.

— Можно?

— Да, да, конечно, — секретарь парткома завода подымается навстречу. — Как дела, успехи?

— Дела, как обычно, идут хорошо, — говорю я.— Но речь идет сейчас не об этом, и цель моего прихода другая...

Он внимательно слушает меня.

— В партию меня рекомендуют механик цеха Баркар, технолог Степанов...

— Третью рекомендацию дам я, — говорит секретарь парткома.

Я выхожу из парткома с каким-то особенным чувством — чув­ством человека, в жизни которого происходит большое событие...

* * *

Ленинградцы — инициаторы социалистического соревнования за досрочное выполнение плана послевоенной сталинской пятилетки — выдвинули из своей среды тысячи мастеров высокой производитель­ности труда. Одним из них был токарь Борткевич.

Сообщение о том, что он на токарном станке обрабатывает де­таль со скоростью 700 метров в минуту, наполнило нас еще большей

гордостью за свою профессию: теперь среди нас, металлистов, по­явятся тысячи мастеров высокой производительности труда.

Но кое-кто у нас считал проектную мощность станка предельной.

— Нужно посмотреть, — говорили они,— насколько долговечной будет жизнь станка при таких скоростях.

Для меня этого вопроса не существовало.

Если мотору станка суждено за свою проектную жизнь сделать миллион оборотов, так пусть он сделает этот миллион оборотов в десять раз быстрее. Ведь для нас самое дорогое — время.

Я внимательно рассматриваю резец Борткевича, изготовленный инструментальщиками завода. Как же я не мог додуматься до этого?

Внешне он отличается от моего резца углом заточки. Вместо положительного угла, которым на протяжении десятилетий пользо­вались токари, и нулевого угла, примененного мною, Борткевич предложил новый угол — отрицательный.

Но секрет успеха Борткевича не только в геометрии резца. Мой резец имел всего лишь победитовую напайку, резец же Борт­кевича был сделан из прочнейших сплавов. Метод скоростной обра­ботки металла, предложенный ленинградцем, вносит много нового в теорию резания. Трение, образующееся между резцом, сделанным из новых сплавов, и стальной деталью, при высоких скоростях по­вышает температуру металла, делает его мягче, более податливым.

Освоение метода ленинградского токаря партийная организация завода поручает мне.

С чувством огромной ответственности берусь я за новую работу. Я знаю: стоит мне сегодня успешно освоить эти методы — завтра они будут подхвачены десятками токарей, моих последователей.

На следующий день технолог цеха вручает мне новый резец. Возле моего станка собираются руководители завода, инженеры, технологи.

В этот день я обрабатывал деталь «0527». Сначала включил ско­рость 250 метров в минуту, наполовину меньше той скорости, кото­рую применяет Борткевич. Не проходит и минуты, как резец выбы­вает из строя. Сам затачиваю резец, опять включаю станок — ре­зультат тот же.

Мне кажется, что резец быстро выходит из строя только пото­му, что он неплотно прилегает к резцедержательной головке. На сле­дующий день я получаю новый резец с прошлифованной поверх­ностью. Опять не получается. Очевидно, причина быстрого выхода резца из строя — вибрация. До тех пор пока станки будут на времен­ных фундаментах, нам не освоить высоких скоростей. Но вот станки перенесены в новый цех, установлены на жесткие постоянные фун­даменты, хорошо закреплены, а результаты получаются такие же. Вместо сорока пяти—шестидесяти минут резец у меня работал всего пять—десять минут.

Значит дело в вибрации самой детали. При обычных скоростях она была незначительна. Но как только я увеличивал скорость до 250—300 метров в минуту, вибрация детали усиливалась.

Все мои мысли были заняты одним — найти новые, более надеж­ные методы крепления. В этих поисках родились простые методы, которые затем легли в основу новой технологии. Для крепления де­тали я изготовил упорное кольцо, которое прокладывалось между кулачками патрона и деталью для создания жесткости. А для усиле­ния крепления изготовил специальную оправку.

Новая технология обработки этой детали, разработанная сов­местно с технологом цеха, оправдала труд, затраченный на ее по­иски.

В первый день работы по новой технологии я выполнил норму на 420 процентов, затрачивая на обработку детали только десять минут вместо запроектированных сорока двух минут. Скорость реза­ния была увеличена с 64 до 300 метров в минуту, а резец работал шестьдесят—семьдесят минут.

Я не сомневаюсь в том, что каждая деталь может обрабатывать­ся скоростными методами. И если сегодня та или иная деталь не поддается высоким скоростям обработки, нужно настойчиво искать причину, смело и решительно совершенствовать технологию обра­ботки.

Освоение методов Борткевича вызвало среди скоростников на­шего завода новую волну социалистического соревнования за высо­кую производительность труда и качество продукции.

Скорость резания, которой достигли тысячи токарей (только в нашем цехе сейчас работает девяносто скоростников) не являет­ся пределом.

Борьба с непроизводительными простоями оборудования, связан­ными с такими операциями, как замеры, крепления, подвод и отвод резца, — прямая задача каждого токаря-скоростника. Над этими вопросами и работает наш коллектив токарей и технологов.

* * *

Всю свою сознательную жизнь, начиная от рядового рабочего стройки, ученика ФЗУ, токаря, я стремился честным и самоотвер­женным трудом оплатить свой долг перед Родиной, окружившей нас, простых людей, своей материнской заботой и любовью. Это чувство, долга, знакомое всем советским труженикам, вдохновляло меня, за­ставляло работать с утроенной силой.

Как много должен я сделать сейчас для нашей Родины, чтобы оправдать высокое звание лауреата Сталинской премии!

ИВАН ФИЛИППОВИЧ ПОДВЕЗЬКО

К. КОРОЛЕВА,

поездной диспетчер Московского отделения Московско-Рязанской железной дороги, лауреат Сталинской премии

ПО ЗЕЛЕНОЙ УЛИЦЕ

 

В нынешнем году мне довелось встретиться с мо­лодыми железнодорожниками Московского узла. В перерыве между официальной частью и концертом мы вышли в фойе, и меня окружили молодые девушки в железнодорожной форме. Одна из них, очень живая, черноволосая, смуглолицая, смотрела на меня боль­шими карими глазами. Эта девушка спросила меня: «Как вы додумались до своего метода, кто подсказал вам его?»

Не нашлось у меня сразу нужных для ответа слов. Просто до этого я по-настоящему не продумала события напряженного прошед­шего года.

Действительно, как это произошло, что я, простая женщина, не имеющая высшего образования (этот пробел я стараюсь заполнить, как можно быстрее), оказалась автором метода, который не только стал основой социалистического соревнования пятисотников, но прин­ципы которого органически вошли в летний график движения поез­дов всей сети железных дорог на 1950 год.

* * *

Двенадцать лет назад мне довелось сесть за диспетчерский пульт, и до сих пор, когда я прихожу в диспетчерскую и по селекто­ру сообщаю станциям о том, что приняла дежурство, настроение у меня всегда бывает приподнятое. Всегда в эти минуты волнуюсь так, словно все это происходит со мною впервые.

Да и как можно иначе относиться к нашему замечательному де­лу! Наш участок тянется на сотню километров, и все, что движет­ся на этих путях, проложенных вдоль живописных подмосковных ле­сов и долин, мимо городов, поселков, сел, деревень и заводов, все, что отправляется со станций, — подчиняется диспетчеру. Его воля на­правляет одновременное движение многих поездов, которые находят­ся в разных пунктах. Искусство диспетчера состоит в том, чтобы су­меть провести эти поезда строго по тем линиям графика, каждый миллиметр которых означает определенное количество минут и даже секунд движения поезда.

А ведь не все поезда идут одинаково быстро и не все машини­сты умеют одинаково точно выдерживать расписание. Да мало ли что может случиться в пути! Вот загорелись буксы у вагона — оста­новка. Идет пассажирский. Если пропустить вперед товарный, то пассажиры не во-время попадут на станцию. А зимой, в метель, ког­да не видно ни зги, когда машинисту трудно разглядеть даже мелькающий зеленый огонек светофора, — приходится уменьшать ско­рость, чтобы не проехать запрещающий сигнал.

Вот все эти особенности и должен учитывать в своей работе дис­петчер. Так разве можно быть равнодушным, спокойным, разве мож­но не любить профессию, в которой все находится в движении?

Наша профессия трудная, но замечательная!

И еще одна характерная черта отличает диспетчера. В нашем деле нет постоянных вершин. Если диспетчер перестанет работать над повышением своей квалификации, не будет чувствовать того нового, что каждый день рождается в нашем творческом труде, он сразу же отстанет от жизни. Короче говоря, диспетчер не имеет права почи­вать на лаврах.

Таково мое твердое убеждение относительно особенностей нашей профессии, и в этом мне не раз приходилось убеждаться. Вот, напри­мер, после возвращения из отпуска проходит несколько недель, прежде чем сама почувствуешь, что ты снова держишь в руках все нити управления участком. Ведь ни разноцветные карандаши, при помощи которых наносятся линии на большой лист исполняемого графика, ни отметки о составе поездов, — ничто не может помочь диспетчеру, ес­ли он плохо знает линию, людей и прежде всего машинистов, кото­рые ведут поезда и фактически выполняют график.

Диспетчер за время своего дежурства осуществляет план поезд­ной работы. В этот план входит не только продвижение прямых транзитных поездов, но и работа по погрузке, выгрузке и развозу по станциям вагонов, прибывших или отправляющихся в рейс. Диспет­чер — это человек, организующий работу целого участка дороги и не­сущий прямую ответственность не только за исполнение расписания, ’^то и за судьбу сменного плана.

Организовать движение поездов — значит, прежде всего, целе­устремленно направить действие отдельных машинистов. А как дол­жен был поступить диспетчер, когда в начале прошлого года на всей железной дороге по инициативе машинистов депо Россошь Юго-Вос­точной дороги распространилось замечательное движение пятисотников? Как быть диспетчеру, когда машинисты ставят перед ним но­вую, необычную задачу, разрешение которой коренным образом ме­няет представление о графике, о том, что называется диспетчерской регулировкой?

Пятисотник — это машинист, который добивается систематиче­ского увеличения среднесуточного пробега своей машины вдвое по сравнению с нормой. Он работает по уплотненному графику, не до­пускает брака и экономит топливо.

До движения пятисотников паровозы стояли в депо в ожи­дании, пока их подадут под поезд. Потом на станции ждали, когда подготовят поезд и отправят его в путь. Затем в пути подолгу стояли на промежуточных станциях в ожидании пропуска пассажирских и внеочередных поездов. И, наконец, десятками часов в оборотном пункте ожидали, когда их отправят в обратный рейс. В пути вместе с паровозами все время простаивали зря и вагоны с грузами.

Четвертый год послевоенной сталинской пятилетки был особенно знаменателен развертыванием борьбы за сокращение времени оборо­

та вагонов. Это решающий резерв увеличения погрузки и выгруз­ки, которого требовали от железнодорожников наша большевистская партия и советское правительство.

Значение оборота вагонов можно объяснить одним примером. Стоит ускорить, например, продвижение каждого вагона на один час — и мы высвободим для дополнительной погрузки свыше 20 ты­сяч вагонов в месяц. А сделать это можно лишь в том случае, если мы станем быстрее продвигать наши поезда, если они будут меньше стоять. Поэтому движение машинистов за пятисоткилометровые сред­несуточные пробеги паровозов не только вело к улучшению их ис­пользования, но прямым образом влияло на ускорение оборота ваго­нов, давало возможность непрерывно увеличивать погрузку, поднять работу транспорта на уровень задач послевоенной пятилетки. Таким образом, социалистическое соревнование за увеличение пробега па­ровозов имеет громадное государственное значение, помогает поднять работу транспорта на высшую ступень.

Как же практически разрешили машинисты поставленную зада­чу? Они стали водить поезда на повышенных по сравнению с дейст­вующим графиком скоростях, стали сокращать число стоянок в пути для набора воды и других технических надобностей за счет лучшего ухода за паровозом и применения передовых методов отопления и теплотехнического режима.

Многие из нас помнят, что соревнование за повышение скоростей развернулось на транспорте еще пятнадцать лет назад по инициативе известного донецкого машиниста Петра Федоровича Кривоноса. А в годы Отечественной войны сибирский машинист Николай Александ­рович Лунин доказал, что нельзя добиться устойчивых высоких ско­ростей, если бригада по-настоящему не заботится о том, чтобы ее ма­шина была исправна, чтобы не приходилось ставить паровоз на вне­очередной, так называемый межпоездной ремонт. Новое в движении пятисотников и состоит главным образом в том, что они водят поез­да на кривоносовских скоростях и применяют лунинский уход за па­ровозом.

Но и этого теперь уже мало. Пятисотник может добиться успеха лишь в том случае, если он сокращает время простоя своего паро-

воза в основном и оборотном депо. А для этой цели нужны уплот­ненные графики оборота паровоза. В этом деле на помощь машини­стам и пришли диспетчеры. Первые такие графики мы разработали совместно с машинистами еще четыре года назад, на участке Воскресенск—Орехово. Смысл этих графиков в том, что мы добились уменьшения времени на экипировку паровозов, стали быстрее гото­вить для них составы.