«БУТЫЛКА В ФУРАЖКЕ ЛЕНИНА БЫЛА, НО НАХОДИЛАСЬ ТАМ НЕДОЛГО».
Автор настоящей публикации - старожил райцентра М. А. Боронин, должность которого по жизни была одна: рабочий человек. Интересно и увлекательно рассказывает Михаил Алексеевич известное только ему одному о событиях, известных всем. О знаменитых и не очень людях, с которыми ему довелось делать одно дело. На мой взгляд, сегодня перед вами – одна из лучших публикаций «Знай наших». И большое спасибо Михаилу Алексеевичу за неё. По возможности я стремился сохранить все особенности авторского стиля изложения.
Наступил 1977 год. Вся страна готовилась отпраздновать 60-летие Октября. Бюро нашего райкома партии решило к этой дате поставить памятник Ленину на центральной площади. Ещё в 1976 году обозначили место будущего памятника камнем и стали всем районом собирать на субботниках деньги на Ленина. В Москву договариваться со скульптором послали Н.И. Хмеленка, возглавлявшего тогда коммунхоз. (Хмеленок, кстати, вскоре был уволен, без права на работу в районе, за неосторожные слова, высказанные главе района по поводу расхода средств, собираемых трудягами). Николай Иванович договорился с известным скульптором Николаем Андреевичем Щербаковым и привёз с собой метровую модель будущего памятника.
Местом для увеличения модели выбрали МТМ птицефабрики. Из Москвы прилетели увеличители (профессия такая). Разметив модель точками и пронумеровав их, стали варить каркас будущего памятника. Сварщиком был кто-то из рабочих фабрики, а кто именно, не помню. Я тогда работал в коммунхозе. В один прекрасный день вызвал меня вместе с другим рабочим Мигутиным к себе прораб Н. Крылов. Посадил в машину и привёз на птицефабрику. Познакомил с москвичами и сказал: «Вот ваше рабочее место!». И стали мы месить огнеупорную глину и лепить её на каркас памятника. Чтобы глина не проваливалась, изнутри обшили каркас досками. Сколько дней мы лепили, не помню, но памятник из глины получился неплохой. Закончив свою работу и получив расчёт, увеличители уехали. Мы стали ждать Щербакова, дважды в день поливая модель водой, чтобы та не высохла и не потрескалась.
Однажды, когда мы как раз усердно занимались поливом, в МТМ зашёл мужчина в шарфике и беретке.
- Как дела, мужики? И почему пьём воду? (Мигутин как раз пил воду из шланга), - сказал он прямо с порога. – Давай, раскрывай памятник, а ты, - обратился ко мне, протягивая деньги, - сходи в магазин и возьми на все сухого вина.
Так мы познакомились с Николаем Андреевичем Щербаковым. И началась работа. Загнал он меня на леса с лопатой, а сам снизу, отойдя подальше, покрикивает:
- Видишь? Здесь руби (показывает на себе, где именно «здесь») и не стесняйся… А теперь здесь лепи…
Покричит, покомандует, потом сам взберётся на голову, что-то там поправит, слезет и вновь на меня покрикивает. А Мигутин, он мне в отцы годился, поворачивал модель, которая стояла на вращающейся вокруг своей оси платформе. И так дня четыре. До обеда работаем, потом – домой. «Глаза устают, - говорил Щербаков, - голова начинает болеть». После обеда он заходил ко мне домой, и мы с ним шли на речку, а с речку – в баньку, которую он очень любил.
Закончив доработку, Николай Андреевич пригласил фотокорреспондента сфотографировать модель, сравнивал фотографии с малой моделью. А потом сказал фотографу, чтобы все снимки были уничтожены, мол, это рабочие фотографии, нечего их хранить. Районное начальство, прежде всего, первый секретарь райкома А.В. Федякин и председатель райисполкома В.П. Гапон, навещали нас чуть ли не каждый день, следили, как идут дела. А потом собрали художественный совет, всё районное руководство, и порешили: памятнику быть. Метровую модель мы с Николаем Андреевичем увезли ко мне домой, а он сам улетел в Москву за рабочими – форматорами. Мы же с Мигутиным, ожидая их, всё неустанно поливали глиняную модель.
Но вот наконец форматоры: Владимир Петрович Кожухов и Борис Александрович Румянцев приехали и начали снимать с глиняной модели форму по частям. Сначала закрепили её медицинским гипсом. Причём разводили гипс в разрезанном пополам детском мячике, а потом раствор плескали на модель. Ведь много гипса сразу не разведёшь – быстро застывает, а так если что и застынет, мяч вывернул и - мяч чистый. Чтобы разделить модель на части, брали жестяные пластины и вставляли их в модель, смазывая их при этом солидолом, растворённым в соляре, так называемым шамотом. Сняв гипсовую форму, нужно было отлить затем бетонную форму, чтобы по ней чеканить в металле. По технологии модель из гипса надо было отлить во всю высоту памятника. Но времени было мало, и мы отлили отдельно две ленинских головы: одну из гипса, другую – из бетона.
Обедали мы в столовой МТМ, получая талоны по 20 копеек. Готовили повара вкусно, но однообразно, потчуя почти всегда утками. В выходные дни столовая не работала и нам на дом выдавали по две утки. Щербаков, когда был с нами, тоже наравне со всеми получал эту пайку. Только он всегда отдавал уток мне, чтобы я их передал своей супруге с просьбой что-нибудь приготовить. Людмила их, как говорится, и варила, и парила, и в духовке жарила. Но больше всего Щербакову нравился бешбармак.
Когда приехали чеканщики Василий Нечаев и Володя (фамилию, увы, не помню), бетонную модель перевезли на завод, оборудовав мастерскую позади экспериментального цеха. Проблема заключалась в том, что никто не знал марки нержавеющей стали, из которой можно чеканить памятник. Первая партия нержавейки оказалась жёсткой. Её решили отжечь. Таких больших печей на заводе не было, и сталь обожгли на Троицком дизельном заводе. Но листы получились чёрными и их забраковали. Так получилось потому, что наш памятник был всего второй памятник из нержавейки на весь Советский Союз. Первый установлен в Ленинабаде. Мне его, кстати, довелось увидеть несколько позже, когда ездил туда за мраморной плиткой для Бурлей.
Привезли другие листы стали, и они подошли. Володя и Вася объяснили нам с Мигутиным как надо чеканить. Вроде, ничего сложного: берёшь лист, вырезаешь по размеру, накладываешь на бетонную модель, закрепляешь и бей себе молотком. Но вскоре стали болеть кисти рук. Приехали врачи, осмотрели нас с Мигутиным и велели забинтовать кисти эластичным бинтом. Забинтовали, и пошла работа дальше. Завод помогал всем и во всём, оперативно изготавливая по просьбе бригадира все необходимые нам приспособления. Обращались мы, как правило, напрямую к директору завода Медведеву. А сварщиком на аргонной сварке к нам был приставлен Волков Владимир. На первых порах они на пару с бригадиром находили время и на, так сказать, побочный заработок, умело «клепая» из кусков нержавейки плоские фляжки – баклажки, которые быстро расходились.
Наконец все детали памятника были отчеканены. Я привёз из дома модель памятника и мы начали сборку. Это оказалось непросто. Внутри памятника проходят две вертикальные трубы от ног до макушки. К ним и нужно было уголками крепить листы с фрагментами. Работать внутри памятника было неудобно. Листы приходилось крепить не по порядку, а выборочно. Внутри памятника я, Василий Нечаев и Мигутин работали по очереди. Бригадир находился снаружи и команды нам подавал через переговорное устройство. Голову Ильича бригадир отчеканил, но почему-то не сваривал. Приезжали Федякин с Гапоном и всё спрашивали за голову. Бригадир показывал заготовки, но почему-то тянул время до конца сборки фигуры.
Так как нам не удалось хорошо закрепить каркас изнутри, то едва не сели в калошу. Уже почти готовый, но безголовый памятник вдруг перекосило вправо. До открытия памятника оставались считанные дни и мы работали, не уходя домой, дремали по очереди в термичке. Приехал Николай Андреевич и стали мы мозгами шевелить, как исправить положение. Вскоре с помощью верёвочной скрутки памятник удалось выровнять, но под правой ногой и полой пальто получилась гофра (складка). Пробовали выровнять её, да ничего не получилось, и тогда поставили на том месте заплату (её и сейчас видно). Сварщик Волков уволился. С его сменщиком, фамилию которого опять же не помню, довели дело до конца. Зачищать швы после сварки прислали рабочего из АТЭП (фамилию забыл). При зачистке шва разорвался камень наждак и рассёк рабочему щёку, оставив тем самым ему отметку на всю жизнь.
Строили памятники, как вы сами понимаете, не ангелы с крылышками, а обыкновенные работяги. Москвичи все, как один, отметились в нашем вытрезвителе. Не обошёл он и нас, местных. Случилось это 6 ноября. Монтажники завода подготовили памятник к транспортировке памятника на площадь в стоячем положении. Транспортировали его поздней ночью, обвязав верёвками. Милиция выставила оцепление. Выехав с завода, мы с Щербаковым заехали к нему в гостиницу, где понемногу выпили и он дал мне две бутылки водки с собой угостить ребят. Пока памятник монтировали, нас с ребятами в райкоме Федякин тоже угощал водкой и поил горячим чаем. На улице было холодно, и монтажники тоже то и дело забегали в райком погреться и попить чаю. Не успел Федякин нас проводить домой, как возле «Детского мира» взяли меня под белы рученьки и отправили в «трезвяк». Утром 7 ноября, рано подняв, менты вернули мне бутылку и приглашение на трибуну. На площади подхожу к Щербакову с Федякиным, а они спрашивают, почему я в рабочем на праздник заявился. Я и объяснил им почему. Федякин велел Гапону разобраться и чтобы никаких бумаг на производство. Разобрались: лишили тринадцатой зарплаты.
Деньги москвичи и я с Мигутиным получали в коммунхозе. Не знаю, по сколько им выплачивали, а нам – по 130-140 рэ в месяц. Правда, после открытия памятника получили мы с ним ещё по 250 рублей. Форматоры, когда уезжали, скинувшись, дали мне 300 рублей, а один, сняв со своей руки, подарил на память часы. В.П. Гапон обещал по окончании всего ещё по полушубку за наши деньги, но при дележке нам тех полушубков так и не досталось.
Для того, чтобы протереть мраморную плитку на пьедестале, привезли флягу спирта. Так протерли: кто в корыто с раствором угодил, а кто и на машине в свои ворота закрытые заехал. Мы от того спирта были далековато, но и нам немножко перепало. После открытия Федякин подозвал к себе Ефименко, сменившего Хмеленка, показал на нас и распорядился идти с нами, куда только пожелаем. В ресторан мы не захотели, набрали всего и пошли в гостиницу отмечать. После праздника Н.А. Щербаков сказал мне, что могу забрать на память метровую модель Ленина, но, когда попытался вывезти её с завода, остановил Медведев. Мол, здесь делали памятник, здесь пусть модель и останется.
На другой год памятник закрыли на доработку. Нужно было обработать швы кислотой и заварить отверстия на голове, через которые краном поднимали и устанавливали. После произведённых работ заметили трещину на правом плече. Сварку аргонную к тому времени уже разобрали, и тогда развели густо серебрянку, вырезали кусок плотного картона и, обмазав картон краской, подняли меня с ним на кране заделывать трещину. Не знаю, заварили ли ту трещину потом, или, может, по сей день так стоит.
Да, вот ещё о чём нельзя не сказать. Слагали байки по посёлку, будто бы в фуражке у Ленина лежит бутылка. Бутылка водки и впрям там была, но когда мы устанавливали голову, Василий Нечаев достал её: очень она нам тогда требовалась. Так что в ленинской фуражке ничего нет. Связь с Щербаковым я не терял. Ездил к нему неоднократно: и когда был в отпуске, и когда посылали в Москву от завода за крепителем для литейки. Расскажу об одной из таких поездок. Николай Андреевич делал мраморный бюст Брежнева к его 75-летию по заказу Актюбинского обкома партии. (Кстати, по заказу тех же актюбинцев, Щербаков изготовил к 70-летию Кунаева барельеф с профилями Кунаева и Брежнева, обращенными друг к другу). Утром приехал секретарь из Актюбинска посмотреть бюст и остался доволен.
- А это кто? – спросил актюбинец, заметив меня.
Узнав, что я из Кустаная (Щербаков меня почему-то всем представлял как своего племянника), гость сообщил нам о том, что сняли Бородина. Якобы за то, что он отказался сдать в счёт очередного казахстанского миллиарда семенное зерно. Мол, без того область выполнила полтора плана. Затем актюбинец пригласил меня поехать с ним в ЦК дарить подарки. На вопрос, кто меня туда пустит, тот ответил так: «Пойдёшь от трудящихся! Только паспорт с собой захвати». Рассказал он нам и о том, что вместе с бюстом Леониду Ильичу актюбинцы собираются подарить ещё и волчьи унты с золотой пластинкой «Актюбинский обком партии», а то, мол, Брежнев обижался, что все ему только одни бюсты и дарят, могли бы и чем другим порадовать.
- Попал, выходит, Актюбинский обком под каблук, - ляпнул я, не подумав, тут же нарвавшись на строгое предупреждение нигде больше так не говорить.
До ЦК еще оставалось время, и мы с Щербаковым поехали к знаменитому советскому скульптору Александру Павловичу Кибальникову, которого Щербаков по-свойски называл дедом. Познакомились, сели за стол. Я увидел большую фотографию памятника Сталину и спросил, что это. «Всё, что осталось от хрущёвской оттепели», - ответил Кибальников, который, как оказалось, именно за этот снесённый памятник получил в своё время Сталинскую премию. Заговорили о Брежневе, его юбилее.
- Я частенько бываю в Кремле, - заметил Кибальников. – И всё думал, что Брежнев без бумажки слова сказать не может, а однажды он нас целый час стоять заставил, пока говорил.
- А как там, в Кремле? – поинтересовался я у него.
- Миша, вы смотрели «Трёх мушкетеров»? Вот так и в Кремле. Интрижки и борьба за власть.
Мы уже уходили, когда Кибальников остановил меня. И со словами: «Что бы подарить тебе, Миша из Казахстана? – протянул алюминиевый бюст Ленина. – Вот разве его, больше нечего».
На встречу в ЦК из-за пробок на улицах мы опоздали. Актюбинский секретарь потом нам рассказал как было дело. В брежневской приёмной бюст сначала просветили и унесли в одну из дверей. Унты унесли в другую дверь. Через некоторое время вышел человек и сообщил, что унты подошли, и Леонид Ильич сказал спасибо. На этом вся церемония вручения подарков и закончилась. На другой день Щербаков уговаривал меня посетить Большой театр: «Сядешь в директорскую ложу, посмотришь на жён и отпрысков правителей, обвешанных бриллиантами». Я не соглашался, мечтая попасть в Театр эстрады на бенефис Пугачевой. С помощью знакомого Щербакова полковника с Петровки, 38, вроде бы договорились с администратором о контрамарках, но когда пришли в театр, администратора так и не нашли. Наверное, скрылся. Много таких желающих, как мы, наверное, у него было.
Так и не попав ни в Большой театр, ни в театр эстрады, отправился я домой с пятью палками финского сервилата, коробкой доселе невиданных мной конфет и бюстом Ленина, подаренным Кибальниковым. Мой дядя Николай Алексеевич Проскуряков, работавший тогда заведующим райфо, выпросил тот бюст себе в кабинет. Обещал вернуть, уходя на пенсию. Но не вернул. Так видно где-то там в райфо кибальниковский подарок и затерялся, если не сдали на цветмет.
Жалко, конечно, что убрали Ленина с площади. Он был как визитная карточка Комсомольца. Но нет уже Союза, и Комсомольца нет. Всё поменялось, и, может быть, всё так и должно быть…
|
|
|
|
|
|
«Знай наших» 19 апреля 2017 года