Пробравшись в зрительный зал, Саша и Витюшка размещались на бесплатных местах — сбоку на подоконнике.
— Ты не вздумай опять орать, — предупреждает Саша младшего брата, недовольный, что тот увязался за ним.
Саша помнит, как в прошлом году с Витюшкой в зрительном зале произошел конфуз.
По ходу действия Надежду Самойловну должны были разбойники ранить ножом. Увидев, что мать замертво свалилась на пол, Витюшка заорал во все горло: «Мама!.. Мамка!..» — и, обливаясь слезами, ринулся на сцену. Саша тоже закричал и побежал за ним, позабыв, что все это происходит не взаправду. Быстро собирается народ. Саше и Витюшке с подоконника видно все как на ладони. От духоты лампы, висящие перед сценой, начинают чадить. Огоньки в них бьются, как воробьи в клетке. Саша знает, что в эту минуту происходит на сцене. Там артистам подводят глаза, приклеивают усы и бороды. Люди становятся чудными и незнакомыми.
Вдали, в задних рядах, Саша видит отца, дядю Митю и даже дедушку.
Звенит третий звонок.
Сейчас начнут! — шепчет Витюшка, от нетерпения ерзая на месте.
Словно волна пробегает по зрительному залу. Медленно под стихающий говор людей поднимается занавес — и зал замирает. На сцене растут зеленые кусты, стоят скамейки, а вдали, за крутым берегом, просвечивает голубая лента реки.
И вот вышла Катерина, как теперь зовут мать. Какой скорбью, тоской звучит ее голос, когда она рассказывает про родительский дом, где ей жилось радостно, легко, привольно под крылом ласковой матушки, которая в ней души не чаяла! Как ухаживала она за цветами, которых в доме было много-много…
Оглушительно гремит гром. Саша знает, что это ребята стучат за кулисами в лист кровельного железа. Сгущаются тучи, темнеет на сцене… Наверно, по этой причине и пьеса называется «Гроза».
И вот опять грустно звучит ясный, родной голос Катерины-матери:
— Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу — все равно…
Трепет проходит по зрительному залу, у многих на глазах слезы. Слышно, как люди тяжело дышат. Рядом съежился Витюшка. Слезы ручьем текут у него по щекам. Но он крепится, молчит.
— Катерина утопилась!.. — шепчутся кругом. Порывисто опускается занавес. Дрожит в громе аплодисментов зрительный зал. Но Саша ничего не слышит. Он пробирается сквозь ряды скамеек, бросив на произвол судьбы брата. Наконец врывается за кулисы, находит Катерину-мать, бросается к ней и крепко обхватывает ее колени. Она живая… Она улыбается. Сверкают белке зубы, блестят голубые глаза.
— Мама!.. Мама!.. — задыхаясь, повторяет Саша, не сводя с лица матери восторженных, сияющих глаз. — Ты играла лучше всех… Так все говорят…
Вместе они возвращаются домой, возбужденные, радостные и усталые. Под ногами хрустит молодой снежок. Морозный воздух приятно кружит голову. Позади звучат песни девчат и разливается гармошка. Отец идет с дядей Митей.
Оба о чем-то горячо и громко спорят.
— Нас зимой в пионеры будут принимать… — снова сообщает Саша матери волнующую новость и вздыхает: — Зима что-то долго не ложится…
Навстречу мчатся Громила и Тенор. Они одни оставались дома и теперь радостным визгом встречают хозяев.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В один из декабрьских дней 1934 года все третьеклассники в школе выглядели как-то необычно. Мальчики в белых рубашках старались держаться солидно и независимо.
Саша в новой синей вельветовой курточке и скрипучих ботинках тоже выглядел именинником. У девочек пестрели в волосах новые ленточки. Александра Степановна в темно-синей шерстяной юбке и белой кофточке казалась совсем молодой.
Утомительно долго тянулись два последних урока.
«Скорей бы…» — думал Саша, переглядываясь с ребятами.
— Так и будем до вечера заниматься… — недовольно шептались самые нетерпеливые. — Когда же они придут?..
Кто придет — ребята сами толком еще не знали. Под словом «они» подразумевались представители из райкома комсомола.
— А вдруг отложат? — шептал Саше на ухо недоверчивый Серега.
— Ну… сказал тоже… — Саша не допускал и мысли, что может быть какая-нибудь задержка.
И тут дверь в класс, слегка скрипнув, приоткрылась.
— Пришли… — волной пронеслось по партам. Только Александра Степановна, стоявшая спиной к двери, у доски, ничего не замечала. Спокойно и неторопливо, четко выговаривая каждое слово, продолжала она Диктовать условия задачи про двух путешественников, которые вышли навстречу друг другу и неизвестно, когда встретятся, хотя идут весь день, без отдыха.
Дверь снова скрипнула, ребята затаили дыхание. Даже первоклассники, сидевшие в этой же комнате, кончив писать свои в полтора сантиметра высотой буквы, тоже заинтересовались. Дверь еще шире раскрылась, и в щель протиснулась лобастая собачья морда с длинными ушами.
— Ах-х! Леший!.. — громко взвизгнула на первой парте Зинка, — Шурка, за тобой Громила пришел!
С Громилой такие случаи наблюдались и раньше. В школу, находившуюся рядом с домом, он захаживал запросто, встречая и провожая Сашу.
Выпроводив Громилу, рассерженный Саша вернулся на свое место. В окно он видел, как Громила, опустив уши, уныло поплелся домой. Саше стало жалко его.
Наконец наступила долгожданная минута, когда путешественники в задаче встретились и Александра Степановна продиктовала уроки на дом.
Ребята выстроились в коридоре в два ряда. Юноша в военной гимнастерке, представитель из райкома комсомола, вышел вперед. В наступившей тишине хором зазвучали звонкие, вздрагивающие от волнения ребячьи голоса, повторявшие слова торжественного обещания. Саша мельком увидел, как горели румяные щеки у Зинки и вздрагивали черные ресницы у Тони. Они стояли рядом с ним в первом ряду. Позади тяжело дышал ему в затылок Егорушка. Думал Саша в эту минуту, что наконец-то исполнилась его заветная мечта. Он пионер! Он станет таким же прямым и мужественным, как Павлик Морозов, имя которого назвал представитель из райкома комсомола… «Быть честным, преданным своей Родине!..» Он будет честным и преданным. «Хорошо учиться!..» Он будет хорошо учиться. И теперь он неплохо учится, но будет еще лучше…
Много мыслей переполняло голову Саши в эти минуты. Алело знамя над шеренгой юных ленинцев. Новенькие пионерские галстуки необычайно преобразили знакомые курносые ребячьи лица.
И когда горнист, белокурый Филька Сыч, изо всей силы надувая пухлые щеки, затрубил, Саша легонько толкнул своих соседей в бок: чувствуют они или нет, в какой день живут?
Из школы Саша прибежал сияющий, такой же красный, как новенький пионерский галстук у него на груди.
— Выстроили всех в шеренгу, — рассказывал он дома, — поздравили и от райкома комсомола, и учителя, и комсомольцы… Не все ребята записались в пионеры. Пузан и Костька Козел говорят: «Мы подождем. Торопиться нам некуда». Вот несознательные-то! — Саша удивленно разводил руками.
Когда все домашние поздравили Сашу и он, по-прежнему нарядный и румяный, поблескивая живыми карими глазами, сидел за праздничным столом на самом почетном месте — у окна, мать, лукаво прищурившись, спросила:
— А знаешь, сынок, какие обязанности должен выполнять пионер?
— Знаю. — Саша немного помедлил. — Хорошо учиться… Быть честным… Не лгать… Любить свою Родину…
— Так!.. Правильно!.. — поддакивал отец. — Дружить с товарищами… Помогать старшим…
— Не обижать маленьких… — вставил Витюшка. Обязанностей было много. Витюшка, слушая Сашу, думал — до чего же теперь трудная жизнь будет у брата!
На другой день в память о столь значительном событии отец подарил Саше улей с пчелами.
В подвале, где стояли на зимовке ульи, отец подвел Сашу к крайнему, в котором тихо шевелились пчелы.
Заботливо осматривая ульи, отец поучал Сашу:
— Придет весна — сам выставишь его. Только помни: пчела — умное насекомое, серьезное… Она любит порядок и уход. Тогда она уважает человека и доверяет ему.
А когда вернулись в избу, отец, посмотрев на жену, на сыновей, ласково потрепал Витюшку по голове и пошутил:
— Ну, Витя, остались только мы с тобой беспартийные.
Витюшка молчал. Он мечтал о том времени, когда и сам станет пионером, и уже мысленно видел себя в отряде, и обязательно трубачом
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Раньше, завидев на дороге почтаря, комсомолку Варю, Саша стремглав выскакивал навстречу и обратно торжественно возвращался со свежими газетами. Дома он хозяйственно распределял газеты — кому что полагалось.
Мать получала «Правду», отец — местную районную газету, а Саше и Витюшке Надежда Самойловна выписывала «Пионерскую правду».
— Почитаешь? — спрашивал Витюшка старшего брата, просительно заглядывая ему в глаза.
— Почитаю.
Сначала они быстро просматривали картинки. Потом устраивались поудобнее у окна. Рядом подсаживался отец со своей газетой.
— Посмотрим, что на белом свете делается, — говорил он, углубляясь в чтение.
Теперь Саша уже не вылетал стремглав навстречу Варе, а выходил не спеша, степенно. Так, по его мнению, полагается вести себя пионеру, тем более что Варя вожатая их отряда и очень часто напоминает своим пионерам о дисциплине. Варя русоволосая, лицо у нее простенькое, чуть рябоватое. С ребятами она занимается охотно, и они любят ее за неистощимую доброту, которой так и веет от всей ее маленькой фигурки. Обычно на сбор Варя приходит с газетами.
— Все собрались? — спрашивает она, располагаясь за столом.
— Все, — разноголосо, нестройным хором отвечают ребята. Кто-то из них поправляет фитиль в лампе. Другой поплотнее прикрывает форточку. От натопленной с утра голландки все еще тянет теплом. Пионеры располагаются в кружок. Девочки жмутся поближе к Варе. Мальчики рассаживаются отдельно. Серега с Егорушкой и Саша устроились было рядом с девочками, впереди, но Зинка сразу же возмутилась:
— Убирайтесь в свой ряд! Нам с вами несподручно сидеть…
— Это почему же? — насупившись, спрашивает Серега.
— Потому что вы все хулиганы!
Варя укоризненно смотрит на них, и Саша без спора пересаживается в задний ряд. За ним неохотно отступают его друзья.
— Сегодня я прочту вам про пионера Никиту Сенина, — тихо говорит Варя, развертывая «Пионерскую правду». — Он жил неподалеку от нашего села, в соседнем Козельском районе. Кулаки убили его…
Тишина. Ребята напряженно слушают.
— «Так же, как и на далеком Урале Павлик Морозов, Никита смело разоблачал в своей деревне врагов колхозного строя, писал в районную газету, был активным юнкором», — читает Варя.
Варя читает медленно, четко выговаривая каждое слово. И хотя время уже позднее, а за окнами шумит и завывает ветер, наметая сугробы снега, никто из ребят не торопится домой.
— Будем, ребята, так же любить свою Советскую Подину, как любил ее Никита Сенин… — говорит Варя, кончив читать.
— Будем!.. — звенят в ответ взволнованные голоса.
Варя встает, предлагает почтить память юного героя. Все тоже встают. А когда снова садятся, из угла раздается:
— Можно наш отряд назвать именем Никиты Сенина?
Это предлагает Саша. Лицо у него потемнело, губы крепко сжаты, брови нахмурены. Про себя он думает: был бы он судья, сразу бы приговорил к смертной казни не только убийцу, но и всех, кто ему помогал.
У себя дома после сбора Саша повесил на стене вырезанный из «Пионерской правды» портрет отважного школьника Никиты Сенина.
— Ты знаешь, мама, кто это?.. — спрашивает он Надежду Самойловну и подробно объясняет.
Глядя на портрет, Надежда Самойловна тоже вздыхает: «Такой молоденький… Жить бы еще да радоваться…» Невольно ей вспоминается свое пережитое. Теперь народ в селе уже не тот, что три-четыре года назад. Стало легче жить и работать.
Задумчиво смотрят на портрет и Павел Николаевич и Витюшка. А Саша продолжает взволнованно рассказывать, почти слово в слово о том, что слышал на сборе.
На следующем сборе Варя снова читала первую страницу «Пионерской правды». Газета призывала всех деревенских ребят брать шефство над молодняком: жеребятами, телятами. Помогать выращивать их.
— Вот и у нас бы организовать… — предложила Варя, посматривая на ребят.
Сразу же отозвались Зинка и Лиходей. Они брались шефствовать над телятами, как только отелятся дома коровы.
— Я тоже… — присоединился Саша. Ему обидно, что другие опередили, пока он сидел и раздумывал.
— Вот и хорошо… — говорила Варя, составляя список.
Из коридора в полуоткрытую дверь несмело заглядывали «неорганизованные» ребята.
— Смотри, Пузан появился, — шепнул Саша на ухо Сереге.
У юркого, пронырливого Пузана и его двух приятелей горели глаза от любопытства и, наверное, от зависти. В руках они мяли шапки.
— Заходите, заходите… — приветливо пригласила их Варя, к большому неудовольствию пионеров. Только на днях эти «единоличники» дразнили пионеров, а Пузан даже грозился пооборвать у них красные галстуки.
Дома Саша рассказал о незваных гостях. К его удивлению, мать похвалила вожатую.
— Правильно делает. Обособляться от остальных ребят нельзя.
— Но они же не пионеры, — стоял на своем Саша.
— Значит, тоже хотят быть пионерами. А вы уже загордились!
— А мы еще проверим, достойны ли они быть пионерами. А то побоку, — продолжал упорствовать Саша. И вдруг вспомнил самое главное: — У нас ребята берут на воспитание телят.
— Как это на воспитание? — удивился отец. — В пеленки, что ли, завертывать будут?
Саша укоризненно посмотрел на отца — шутит, что ли? Пришлось рассказать все подробно.
— Вот будет у нас телочка, отдам вам с Витюшкой, шефствуйте, — пообещала мать.
Отец тоже не возражал.
В этот вечер Саша долго обсуждал с Витюшкой план будущего воспитания теленочка. Брат давал ему слово во всем помогать.
Ждать обещанного пришлось недели три.
…Вечером в доме долго не ложились спать.
— Ночь-то студеная, замерзнет, — беспокоился Павел Николаевич, потирая покрасневшие озябшие руки и не снимая полушубка, от которого несло холодом.
— Следить надо, — озабоченно говорила мать, — теперь уж не до сна. — Она тоже оделась потеплее. По очереди они выходили во двор.
Саша тоже дежурил. Только Витюшка безмятежно посапывал во сне. Он не видел, как отец принес в избу голенастого, белой масти, с крупными черными пятнами на бочках теленочка, как суетилась и охала мать, удрученная тем, что теленок появился на свет хилым, явно недоношенным, как возле них вертелся полуодетый Саша, больше мешая, чем помогая.
Утром, как только рассвело, Саша был уже на ногах. Первым делом он заглянул к теленочку, лежавшему на соломе возле печки. Долго гладил его по мягкой, как лен, белой шерстке, а тот, протянув широкую, лобастую, с черным пятном голову, усердно сосал у Саши край рубашки. От теленочка пахло парным молоком, и глаза его — синие, круглые — доверчиво глядели на Сашу.
— Как резать? — возмутился Саша, услышав в сенях разговор отца с матерью. — Ты же мне обещала, помнишь? — Саша подбежал к матери, стал тормошить ее, заливаясь слезами. Витюшка тоже заревел.
Отчаяние братьев было так велико, что матери пришлось согласиться.
— Выхаживайте, — махнула она рукой. — Бычок, а не телочка. Колхозу на племя он не нужен. Бычков не контрактуют. Ну, а там посмотрим…
— Выходим! Выходим! — закричали в один голос Саша и Витюшка и сразу же заспорили, как назвать бычка.
После долгого обсуждения и препирательств братья сошлись на том, что бычка следует назвать Мартиком. Почему? Да потому, что он появился на свет в марте.
В школе Саша немедленно сообщил ребятам, что он уже взял на воспитание теленка.
Зинка насмешливо фыркнула: подумаешь, быка выхаживают! И сразу же попыталась окрестить Сашу обидным прозвищем — «бычатник»!
— А бычок что, не животное? — сердился Саша. — Мы его на племя отдадим…
Восемь пионеров в селе уже шефствовали над молодняком. Каждый из них на сборе отряда должен был отчитаться, как он выполняет взятое обязательство.
Теперь из школы Саша спешил домой крайне озабоченный.
— Ну как?.. — спрашивал он младшего брата, испытующим взором оглядывая теленка.
Витюшка подробно докладывал, как вел себя в отсутствие Саши Мартик.
— Он уже лягается, — с восторгом сообщал Витюшка.
Вместе они ухаживали за Мартиком, меняли подстилку, поили. И Мартик, сперва неуклюже стоявший на тонких, словно палки, негнувшихся ногах, заметно начал расти, наливаться. Шерстка на нем стала лосниться, синеватые, как сливы, глаза глядели озорно.
Завидя Сашу, Мартик хрипло, по-ребячьи вскрикивал и лез, к большому удовольствию Саши, бодаться. У него уже прощупывались тупые бугорки будущих рогов.
— Дай-ка и я с ним пободаюсь, — нетерпеливо говорил Витюшка. — Ты сильный, ему несподручно с тобой бодаться.
Саша уступал брату. Из-за пустяков спорить он не любил.
Недели через две Мартика из избы переселили во двор. Ребята сами отгородили ему загончик, устроили кормушку. Весной, как только зазеленела луговина у дома, они стали выводить Мартика на волю.
В это время у Саши и Витюшки нежданно-негаданно появилась новая забота. В доме поселился очень прожорливый и крикливый жилец.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
От зоркого глаза Александры Степановны не ускользнуло, что школьники чем-то возбуждены. Все по-глядывали в сторону третьего ряда, где у окна сидел Саша. Оттуда доносился какой-то слабый писк.
Александра Степановна подошла ближе.
— Игру, что ли, затеяли? — укоризненно покачала она головой. — Малыши и те лучше себя ведут. — Она одобрительно посмотрела в сторону первоклассников.
В комнате одновременно занимались два класса: первый и третий. Школьники затихли. Головы всех ребят повернулись к Саше. Он густо покраснел, но молчал.
Не успела Александра Степановна отойти от парты, как снова послышался, теперь уже явственно, писк.
Александра Степановна заглянула в парту и извлекла оттуда гнездо из пакли, в котором сидел маленький, совсем еще голый галчонок с широко раскрытым огромным желтым ртом. В руках он запищал еще сильнее.
Саша стоял перед учительницей, опустив голову, и смущенно оправдывался:
— Я принес его из дому… Витюшка где-то подобрал на берегу… Я его выброшу.
— Выбрасывать не нужно, — смягчилась учительница, — снова в гнездо положите.
Она знала — у ребят постоянно в карманах что-нибудь звенело, гремело. С собой в класс они притаскивали все, что попадалось на пути. Как ни запрещала им это Александра Степановна, трудно было уследить за каждым.
Школьный день прошел неспокойно. Галчонок своим писком все время отвлекал внимание ребят. Едва кончились занятия, весь третий класс остался обсуждать, как поступить с галчонком.
— Определить его в какое-нибудь гнездо, — советовали Саше ребята.
— Чужака не примут, — авторитетно возражали девочки.
— Я могу ему и сам гнездо устроить… — говорил Саша.
Александра Степановна, собрав тетради, ушла. Уроки кончились и в других классах. В коридоре хлопали двери, шумно пробегали школьники, а возле Саши все еще толпились ребята.
Привлеченный шумом, в класс зашел Петр Иванович — преподаватель биологии и русского языка.
— Птичьими делами занимаетесь? — осведомился он, взглянув на голого, ощерившего рот галчонка, и легонько погладил птенца по головке: — Ого, какой шустрый!
— А выходить его можно? Саша воспитывать его собирается, — раздались голоса.
Учитель усмехнулся и, поглядев внимательно на Сашу, сказал:
— Заходи вечером ко мне домой. Есть у меня книжка, как разводить птиц.
Дома голодный галчонок так раскричался, что оглушил всех.
— Вот тоже… всякой пакости натаскали, — ворчала Надежда Самойловна, прибирая в избе.
— Что же, выбросить его? — оправдывался Саша. — Смотри, какой он хорошенький!
На самом же деле голый птенец с огромным желтым ртом и длинными, беспомощными лапками выглядел очень уродливо.
Отец тоже хмурился. Зато Витюшка сразу же помчался на огород рыть червей для галчонка. В этот же день из досок и проволоки братья соорудили клетку для нового жильца.
Витюшка устроил для галчонка уютное гнездышко из пакли и куриных перьев. Но Саша выбросил гнездо из клетки, объяснив, что галки вьют гнезда из прутьев и изнеживать их нельзя. Гнездо они устроили из прутиков, с мягкой подстилкой внутри.
С появлением в доме галчонка забот у братьев прибавилось. Рано утром, до начала уроков, они отправлялись на реку рыть червей. Прожорливый галчонок очень любил червей и уничтожал их, сколько бы ему ни приносили.
— Понимаешь? — говорил Саша, когда они еще но росе, ежась от утреннего холодка, шли на реку. — Черви — это мясные существа. Для галчонка они все равно что для нас щи с говядиной. Не будешь же ты его кормить картошкой или хлебом! С хлеба он и ноги протянет.
— Может быть, рыбок ему наловить? — услужливо предлагал Витюшка, вытирая нос рукавом.
— Рано. Рыбки костистые, подавится, — авторитетно возражал Саша.
Нового жильца тоже предстояло как-то назвать. Но на этот раз Саша согласился с Витюшкой, который окрестил галчонка Галей.
Галя росла не по дням, а по часам. У нее появились крылышки с глянцевыми перышками.
— Пора тебя уму-разуму учить, — говорил Саша, ласково поглаживая испачканными в чернилах пальцами свою воспитанницу.
Хозяйство у братьев разрасталось. Помимо Громилы, Тенора и кота Мурзика на попечении ребят теперь находились Мартик и Галя. Каждого необходимо было накормить, напоить, с каждым поговорить…
Наступили теплые дни. Мартика погнали в стадо. И вот здесь-то проявился его буйный, своенравный характер.
Когда рядом, находились ребята, он мирно бродил с другими телятами, щипал траву, и, казалось, ничто больше на свете не интересовало его.
Но стоило Саше увлечься разговором с приятелями, Мартик незаметно, боком, выбирался из стада и бодрой рысцой, весело помахивая хвостом, устремлялся обратно в село. Ребята с криком: «Держи!.. Держи его!..» — бросались вдогонку.
Мартик мчался легко, быстрыми прыжками, высоко вскидывая задние ноги. Догнать и вернуть его в стадо стоило даже для резвого Саши немало труда.
— Не стыдно тебе, Мартик? — корил Саша своего воспитанника, когда оба, тяжело дыша и порядочно измучившись, возвращались к стаду.
Весь вид Мартика — унылый, покорный — выражал полное раскаяние.
Но спустя час-другой Мартик снова пускался а бега.
— Вздуй его как следует, — советовал Серега. Он свою рыжую Зорьку так проучил кнутом, что она пугливо шарахалась в сторону, когда кто-нибудь проходил мимо.
— Образумится, — говорил Саша, не решаясь поднять кнут на Мартика.
Только на третий день Мартик действительно образумился, привыкнув к новой обстановке. Все подшефные телята теперь находились в стаде вместе.
На сборе пионерского отряда ребята докладывали, как выполнили свои обязательства. Дома Саша рассказывал:
— Сбор у нас был. Пионеры отчет держали.
— Какой отчет? — не понимал отец.
— Ну, те… кто над телятами шефствовал. Я тоже выступал. Мартик-то был записан за мной…
— А про Галю тоже будешь отчет давать? — допытывался Витюшка.
— Вот чудак! То общественное дело. Я слово давал. Раз пионер слово дал — выполни. А это мое личное. Что хочу, то и делаю.
Между тем на Галю у Саши уходило несравненно больше времени, чем на Мартика. Воспитанию она поддавалась с трудом.
Галя давно уже покинула клетку в сенях и поселилась в избе, бесцеремонно выбирая любое место для отдыха и ночевки. Она уже никого не боялась, ни своих, ни чужих, смело садилась на плечо или на голову каждому, кто бы ни приходил в избу.
— Здравствуй, Галя, — приветствовал Саша галку, подходя утром к ней.
— Га!., га!., га!.. — откликалась она, сидя на перегородке.
— Ну, живо за стол!.. — торопила Надежда Самойловна сыновей. — Позавтракали — и каждый за дело. Некогда прохлаждаться.
— Бац! — падает с тарелки хлеб, дребезжат стаканы. Это Галя камнем свалилась на стол и поспешно клюет все что ни попало.
Ребята сидят не шелохнувшись. Павел Николаевич посмеивается.
Рассерженная Надежда Самойловна быстро наводит порядок за столом. Схватив галку за хвост, она выбрасывает ее в раскрытое окно, приговаривая:
— Пошла… пошла, паршивая, прочь!.. Долго я буду эту пакость терпеть в избе?
Характер у матери отходчивый. Через минуту галка снова на подоконнике, а потом и на столе. Воровато косясь на Надежду Самойловну белесым зрачком, она потихоньку подвигается к плошке с картошкой.
— Опять… — с отчаянием вздыхает Надежда Самойловна. — Ну что я буду делать с ней? Хоть бы занесли её куда-нибудь!
Впрочем, это она говорит просто так, на самом же деле она любит Галю, как и все в доме.
С Тенором и Громилой у Гали сразу наладились дружеские отношения.
А вот с Мартиком Галя не дружила. Мартик не любил вольностей, особенно когда Галя садилась к нему на спину или еще хуже — на голову. Он заметно нервничал, если Саша подходил к нему вместе с галкой, начинал сердито сопеть, синеватые глаза у него темнели.
— Это потому, что Мартик меня любит, — объяснял Саша Витюшке. — Он сердится.
За лето Мартик вырос, располнел, ростом и дородностью выделялся среди других телят.
Возвращался он из стада домой охотно, зная, что Саша с Витюшкой что-нибудь уже приготовили для него: нарвали корзинку молочая или принесли картофельной ботвы.
— Вот только чем зимой мы будем Мартика кормить? — задумывается Витюша. — Пожалуй, сена он есть не будет.
Глядя на сыновей, отец смеялся.
— Придется клевером кормить. То-то вы старались!
Ребята горделиво переглядывались друг с другом, они помогали сушить и убирать в сарай.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Зима в этом году долго не приходила. Вокруг Песковатского поля стояли жухлые, чернея побуревшими былинками. Ветер гонял по дороге сухую листву, крутил штопором пыль.
— Неурожайный год будет, — тревожно толковали колхозники.
Бабушка, заходя к снохе, вздыхая, говорила:
— Холодно теперь землице. Вымерзает корешок.
— А под снегом разве тепло? — спрашивал Саша.
Бабушка объясняла:
— Землица-то под снегом, словно под перинкой, покоится.
— А если снегу совсем не будет, то как? — допытывался Саша.
— Вот какой дотошный! — усмехнулась мать. — Что да почему. Не по разуму еще знать. А ему выложь да подай.
Недели за три до Нового года сразу навалило столько снега, что трудно было не только проехать, но и пройти. Он придавил к земле пушистыми, необычайно яркой белизны шапками крыши построек. Изукрасил белой кружевной бахромой деревья. Одел пушистым пологом Вырку. Стало кругом бело, нарядно.
— Хорошо? — спрашивал Саша, видя, как Галя, вылетев на улицу, по шею купается в рыхлом, сверкающем на солнце снегу и потом, стремительно взлетев, носится вокруг дома, перепархивая с места на место.
Нагулявшись, Галя подлетала к дому, садилась на краешек рамы и начинала долбить клювом стекло до тех пор, пока кто-нибудь из домашних не выходил на улицу. Галя садилась ему на плечо и так возвращалась домой, оживленно вертя головой, словно проверяя, не произошло ли в избе каких перемен. Усевшись на свое любимое место, на железную спинку кровати, она неторопливо начинала отряхиваться, клювом приводила свои перышки в порядок, переступая с ноги на ногу.
— Вот какая чистоплотная! — с уважением говорила мать. — А вас иной раз руки не заставишь ополоснуть, все лень да недосуг.
— Ну, Галя, уроки мне делать не мешай… — просил Саша, предупредительно расстилая на скатерти газету и раскладывая на столе свои тетради, книги.
— Га-а!.. — отвечала Галя.
Она садилась напротив Саши на стол и делала то же самое, что и он. Он совал ручку в чернильницу — Галя тоже совала свой черный, с двумя дырочками клюв в чернила. Саша раскрывал книгу — Галя тоже стремилась клювом перевернуть страницу.
— Вот что… — потеряв терпение, говорил Саша, выпроваживая галку со стола. — Знай свой угол.
— Пиши как следует, не торопись… — советовал отец, видя, что Саша не очень-то задерживается на одной странице. — Пишешь, словно курица лапой водит, не разберешь.
— Почерк у меня такой, неважнецкий, — оправдывался Саша.
С кухни заглядывал Виткмпка, чем-то озабоченный.
— Галя, принеси спички! — просил он.
Галя начинала оглядываться, искала глазами спички и, найдя, приносила в клюве коробок.
— Молодчина! — хвалил Витюшка.
— Всякое живое существо ласку любит, — рассудительно замечал чернобородый лесник Березкин, частенько заходивший к отцу условиться об охоте. Каждый раз, когда приходил лесник, у Саши появлялась надежда: а что, если возьмут наконец и его на охоту? Он умоляюще смотрел на отца, но Павел Николаевич, невозмутимо затягиваясь крепким махорочным дымком, говорил:
— За своим зверьем лучше ухаживай. И так у нас полный зверинец.
К вечеру один за другим появлялись Сашины и Витюшкины приятели.
В избе становилось шумно, кто-нибудь из ребят вступал в разговор с Галей. Галка прислушивалась, наклонив пепельно-серую, с черным лбом голову и вертя хвостом, потом каркала.
— Переспрашивает! — улыбались ребята, поглядывая друг на друга.
Галя начинала быстро-быстро каркать.
— Возражает, спорит, — догадывались они.
Затем следовали звуки отрывистые, гортанные, но похожие на человеческие, вызывавшие шумный восторг у ребят.