ОТ АВТОРА
Из цикла повестей "Зов полярных широт" редакция "Роман-газеты" выбраладля публикации заключительную - "За тех, кто в дрейфе!". Сознавая правомерность такого выбора, автор в то же бремя оказываетсяперед необходимостью дать читателю некоторые пояснения. Три повести цикла - "В ловушке", "Трудно отпускает Антарктида" и "Затех, кто в дрейфе!" (изд-во "Советский писатель", М., 1978) связаны междусобой общими действующими лицами и логически продолжают одна другую:действие первых двух повестей развертывается в Антарктиде, действиезаключительной - в Арктике, на дрейфующей станции "Северный полюс": ковремени дрейфа на Льдине многое меняется в судьбе моих персонажей.Следовательно, немало событий и нюансов, важных для понимания их характеров,остается вне поля зрения читателя "Роман-газеты. Отсюда и необходимость авторского предисловия. Однако, прежде чем коротко рассказать о содержании первых двух повестейцикла, воспользуюсь случаем и поделюсь некоторыми соображениями о людях,осваивающих полярные широты, о людях, которых почти никто не знает, кромедрузей и товарищей по работе. Вот Василий Сидоров, начальник станции Восток и многих зимовок, в томчисле дрейфующих станций "Северный полюс". Не счесть, сколько раз рисковалон своей жизнью, сколько испытал. Именно с ним и его товарищами произошелслучай, который лег в основу повести " В ловушке". Или Владислав Гербович, начальник антарктических экспедиций, человекогромного мужества и несгибаемой воли. Повесть "Трудно отпускает Антарктида"- о нем. Или Алексей Федорович Трешников, "доктор наук в унтах и полушубке", какмы его называли, вся жизнь которого - цепь подвигов. Сколько раз он рисковалжизнью, сколько раз выручал друзей! А несколько лет назад Трешников, нынечлен-корреспондент Академии наук СССР, блестяще осуществил операцию поспасению из ледового плена дизель-электрохода "Обь". Или другой мой товарищ, Владимир Панов, бывший начальник дрейфующейстанции "Северный полюс-15". Года через два после дрейфа, когда я уходил вАнтарктиду, Панов пришел на причал проводить меня и друзей, и я увидел, чтов свои сорок лет он почти совершенно поседел. И вот почему. Из-заобледенения погибает много рыболовных судов происходит так называемый"оверкиль" - судно неожиданно опрокидывается вверх килем и неизбежно гибнетвместе с экипажем. Так вот, Панов решил заняться проблемой, обледенения ивместе с товарищами - Николаем Буяновым, Александром Тюриным, АлександромШараповым и другими научными работниками на небольшом суденышке вышел в море- на обледенение, чтобы понять, где она, критическая точка, за которойнеизбежен оверкиль. Представьте себе ту картину, и вы поймете, что это -подвиг разведчика, подвиг летчика-испытателя. Ведь в любой момент судномогло опрокинуться! Кстати говоря, был момент, когда судно легло на борт и"задумалось" - быть или не быть? Не только один Панов поседел в минуту,когда судну грозил оверкиль. Но зато выводы и рекомендации экспедиции,может, окажутся бесценными для рыбаков, ведущих промысел в холодных морях. А полярники Илья Романов, Юрий Константинов, Николай Корнилов, ИванПетров, Николай Тябин, полярные летчики Виктор Перов, Михаил Завьялов,Михаил Каминский, Матвей Козлов и многие другие? Илья Романов, начальник дрейфующих станций. "Северный полюс", много летбыл руководителем группы "прыгунов" - людей, совершавших первичные посадкина дрейфующие льды Арктики. Садится самолет на лед, а какой этот лед толщиныи крепости - неизвестно, и в каждой такой посадке - огромный риск, и нужноособое мужество и мастерство, чтобы выпрыгнуть из скользящего по льдусамолета, в считанные секунды определить, достаточно ли крепка ледянаякорка, и если нет - на ходу вскочить в самолет обратно. Таких прыжков ИльяРоманов и его ребята совершили многие сотни. В наш век растущей изнеженности человека, его любви к комфорту иоседлой жизни, они, эти люди, как и их славные предшественники эпохи великихгеографических открытий, по-прежнему борются один на один с самой суровой напланете природой, иной раз погибая в этой неравной борьбе, но чаще -побеждая, потому что покорители полярных широт - железные люди. Их жизнь иработа как-то остаются в тени, на первом плане нынче более престижныепрофессии, но лучшей своей наградой эти люди считают признание товарищей ирезультаты своего нелегкого труда, позволяющего шаг за шагом завоевыватьполярные широты. Уверен, многое из того, что я говорю о полярниках, можно было бысказать о рыбаках, геологах и других представителях великого племени"бродяг", но у них есть свои бытописатели. Я же пристрастен к полярникам -не только потому, что знаю их лучше, чем людей других профессий, но ипотому, что считаю их труд героическим и исполненным высокой романтики. Действие повести "В ловушке" происходит на станции Восток. Полюс холода, геомагнитный полюс Земли... Бесценная для науки точка!Самолеты летают туда лишь в короткое антарктическое лето, летом же идет наВосток из Мирного санно-гусеничный поезд с топливом, чтобы дать станциитепло, без которого она в восьмидесятиградусные морозы не продержится иодного часа. Случилось так, что на один год станция Восток была законсервирована. НоВосток - наиболее важная для науки станция шестого материка, и на следующийгод было принято решение вновь ввести ее в строй. Трудная и почетная миссиярасконсервации станции была поручена коллективу, возглавляемому известнымполярником Семеновым. Для расконсервации станции Семенов отобрал самых надежных: своегоближайшего друга метролога Гаранина, врача Бармина, механиков Дугина иФилатова. Но все предусмотреть невозможно, когда имеешь дело с Антарктидой, ипервая пятерка оказывается в исключительно опасном положении: дизеливосстановить не удается, и на людей, оставшихся без всякой связи с внешниммиром, обрушивается лютый холод и кислородное голодание - они не успелиакклиматизироваться. В этой крайней ситуации, когда запустить хотя бы одиндизель совершенно необходимо, а работать нет сил, выявляются главные чертыхарактеров людей: железная воля Семенова, чистота и принципиальностьГаранина, веселое мужество богатыря доктора Бармина, внешняя преданностьначальнику Дугина и искренняя горячность Филатова. По вине Дугина, случайно уронившего аккумулятор, дизель не срабатывает,и гибель пяти людей кажется неизбежной: запускать его вручную сил нет. И всеже, находясь между жизнью и смертью, люди ценой неимоверных усилий запускаютдизель вручную, спасая себя и вводя в строй станцию Восток. Так заканчивается первая повесть цикла - "В ловушке". История, которая легла в основу второй повести, "Трудно отпускаетАнтарктида", также имела место в одной из антарктических экспедиций. Семенов, Гаранин, Бармин, Дугин, Филатов и их товарищи, закончивзимовку на внутриконтинентальной станции Новолазаревская и сдав ее вновьприбывшей смене, совершили переход к морю и в ожидании подходадизель-электрохода "Обь" расположились в неблагоустроенном помещении бывшейстанции Лазарев. Позади - год тяжелой зимовки, впереди - долгожданное возвращение домой,на родину. Все разговоры - об этом самом главном в жизни полярника событии,ибо, как сказал Фритьоф Нансен, "главная прелесть всякого путешествия - ввозвращении". "Обь" приближается к Лазареву, полярники готовятся к встрече, но -корабль не может пробиться через мощный десятибалльный лед. Между "Обью" истанцией Лазарев - сто пятьдесят километров сплошного непроходимого льда... Обмен радиограммами приводит к такому решению: "Обь", на борту которойнаходятся летчики, возвращается к станции Молодежная, где законсервировансамолет ЛИ-2, и отзимовавшая смена будет эвакуирована с Лазарева по воздуху. Томительное ожидание... Все одиннадцать полярников понимают, что надвозвращением домой нависла серьезная угроза, отнюдь не исключен вариант, прикотором придется остаться зимовать на второй год. Мысль об этом невыносимадля всех. Но коллектив отчетливо распадается на две группы. Первая группа - костяк старой смены, волевые и мужественные люди. Онимечтают о доме не меньше других, но, бывалые полярники, привыкли в своейжизни считаться с обстоятельствами... Во второй группе тоже не новички и не трусы - таких в Антарктиде нетвообще, но они заметно пали духом. Между двумя группами начинает появлятьсяедва видимая трещина. Она становится ощутимой, когда Гаранин призываетотказаться от эвакуации по воздуху на ЛИ-2, так как перелет от Молодежной кЛазареву на одном самолете может оказаться чрезвычайно опасным: случисьнепредвиденное, вынужденная посадка - и никто не поможет... Большинством голосов предложение Гаранина было принято. Удручающая перспектива второй зимовки... Одиннадцать человек остаютсясо скудными запасами продовольствия и, главное, без научного оборудования.Они обречены на бездействие - нет ничего более тягостного для этихэнергичных людей. К тому же тяжело заболел Гаранин, совершенно упал духомаэролог Пухов, отгородился стеной от товарищей магнитолог Груздев... Ипроисходит еще более резкая поляризация обеих групп... Очередной переход от отчаянья к надежде: "Обь" пытается пробить ледяноеполе или хотя бы найти взлетно-посадочную полосу для двух самолетов АН-2,которые везет в ремонт... Люди на берегу замерли в ожидании, решается их судьба. Однако у "Оби" исчерпаны запасы топлива, его остается лишь столько,сколько необходимо для перехода к ближайшему порту. Почти месяц морякиштурмовали лед, чтобы выручить из беды товарищей. Но теперь выхода нет -нужно уходить, иначе, кончится топливо и "Обь" станет беспомощной в этихширотах, где в полярную ночь ее может погубить первый же ураган, первый жебродяга-айсберг... "Обь" уходит, оставляя людей Семенова на вторую зимовку. Но -неожиданная удача! Капитан Самойлов находит айсберг, который по своимразмерам и столообразной поверхности - идеальная взлетно-посадочная полоса.На айсберг выгружаются "Аннушки", летчики Белов и Крутилин вылетают настанцию Лазарев! Но - трудно отпускает Антарктида... Выясняется, что "Аннушка",пилотируемая Крутилиным, не исправна, она еле дотянула до Лазарева. Сделатьремонт на станции невозможно, нет нужных деталей, и едва не поседевший завремя перелета Крутилин отказывается на своей машине возвращаться на"Обь"... И все ж, вопреки всему, Антарктиде и на этот раз пришлось отпуститьсвоих пленников. С большинством персонажей первых двух частей цикла читатель"Роман-газеты" и встретится в предлагаемой ему повести. Мне остается лишьдобавить, что ситуации, в ней происходящие, имели место в Арктике, и янавсегда сохранил глубокое уважение и симпатию к людям, которые без всякойпоказной бравады, скромно и в высшей степени мужественно делали свое далеконе простое и не безопасное дело. И если читатель проникнется к этим людям такими же чувствами, я будусчитать свою задачу выполненной. Первопроходцу, одному из славной папанинской четверки, проложившейлюдям путь в приполюсные широты, Герою Советского Союза академику ЕвгениюКонстантиновичу Федорову.ВЫБОР ЛЬДИНЫ
Кто сказал, что Северный Ледовитый океан однообразен и угрюм? Развеможет быть таким залитый весенним солнцем кусок земного шара? Протри глаза,и ты увидишь дикую, необузданную красоту страны вечных дрейфующих льдов.Какая же она однообразная, чудак ты этакий, если весной у нее полно красок!А вымытые желтые, лучи солнца, извлекающие изо льда разноцветные снопы искр?А просторы, необъятные и нескончаемые, каких больше нет на свете? Сколько ни летал Семенов над океаном, столько не уставал им любоваться.Не то чтобы любил его, нельзя любить поле боя; просто любовался - и все.Знал ведь, что эта красота обманчива, что на спокойном и улыбчивом лицеокеана может вдруг возникнуть - нет, обязательно возникнет! - грозный оскал.Но все равно любовался. Появлялось на душе какое-то умиротворение, даже неумиротворение, а скорее ожидание чего-то необычного, возвышенного, и за этонебудничное чувство Семенов был всегда благодарен океану. Обласканный щедрым солнцем океан с высоты казался приветливым игостеприимным: спаянные одна с другой льдины с грядами игрушечных торосов пошвам, покрытые нежно-голубым льдом недавние разводья, забавно разбегающиесяв разные стороны темные полоски - будто гигантская декоративная плитка, покоторой озорник-мальчишка стукнул молотком. Так казалось до тех пор, пока самолет не стал снижаться. С каждойсекундой океан преображался, словно ему надоело притворство и захотелосьбыть самим собою: гряды торосов щетинились на глазах, темные полоскиоборачивались трещинами, дымились свежие разводья, а гладкие, как футбольноеполе, заснеженные поверхности сплошь усеивались застругами и ропаками. Декоративная плитка расползалась, обман исчезал. ЛИ-2 делал круги, как ястреб, высматривающий добычу. Сидя на местелетного наблюдателя, Семенов молча смотрел вниз. - Садимся, Кузьмич? - спросил штурман. - Сядешь тут... как без штанов на елку, - проворчал Белов. - Посмотримее еще разок, Серега? Семенов кивнул. С минуту назад промелькнула льдина, которая моглаоказаться подходящей; могла - не более того, ибо взгляд сверху - в данномслучае поверхностный взгляд, он берет вширь, да не вглубь, льдину следуетименно прощупать руками, чтобы понять, на что она годна. На ней целый годбудут жить люди, и поэтому выбирать ее нужно так, как в старину выбиралиместо для городища: чтобы и жить было вольготно и от врага защищатьсясподручно. Это с виду они все одинаковые, на самом деле льды бывают такие жеразные, как земли. Льдина для станции, мечтал Семенов, должна быть два натри километра и овальной формы: такие легче выдерживают сжатие; вся измноголетнего льда, я вокруг льды молодые - при сжатиях будут приниматьпервый удар на себя, вроде корабельных кранцев; из цельного льда - это оченьважно, ибо если льдина образована из смерзшихся обломков, доверия к ней нети не может быть: начнутся подвижки - и расползется, как лоскутное одеяло.Впрочем, припомнил Семенов, и такая идеальная льдина не дает никакихгарантий, все зависит от силы сжатия, течений, ветров и многих другихфакторов, которых человек с его еще малыми знаниями предусмотреть не может.Случается, что и самая замечательная льдина хрустят и лопается, как наморозьв колодце, когда в него опускаешь ведро... - Жилплощадь занята, - поведал Белов. - Нас здесь не пропишут. Не обращая внимания на самолет, по льду шествовал медведь. Когда-тоСеменова удивляло, что медведи зачастую не реагируют на оглушающий гулмоторов, но поток он понял, что Арктика приучила своих обитателей к звукамлопающихся льдов и грохоту вала торосов, так что не стоит обижаться намедведя за его равнодушие к появлению самолета. Между тем льдина Семенову не понравилась: слишком продолговатой формы,да и окружавшие ее торосы не покрыты снегом - верный признак того, что они"новорожденные" и поле недавно ломало. К тому же вокруг не просматриваласьплощадка, куда можно было бы перебазировать лагерь в случае катастрофическихразломов. Галс за галсом ЛИ-2 облетал район поисков. В пилотской кабине было тепло, Белов снял шапку: волосы его, когда-тотемно-каштановые и неподвластные расческе, поредели и поседели, и Семеновс острым сожалением отметил, что время прошлось и по выкованному из сталиКоле Белову - полсотни разменял, а сверх полсотни, как говорят, годы уже неидут и даже не бегут рысцой, а скачут от юбилея к юбилею. Семенов про себя улыбнулся: от своего юбилея Белов удрал. Незваные, потайному сговору со всех сторон съехались, слетелись друзья, а их встречалаНастя и с возмущением показывала мужнино наставление: "Каждому, ктозаявится, - рюмку водки и гони в шею". Коля считал: человек от юбилея малотого, что глупеет, но еще и теряет пять лет жизни. Чуть было не накаркал! Вчера, в первый день поисков, обнаружилипреотличнейшую льдину, глаз радовала - ну, просто красавица по всем статьям.Произвели посадку, лед пробурили полутораметровый, окрестности осмотрели итолько начали строчить на базу победную реляцию, как сначала слева, потомсправа лед захрустел; кинулись расчехлять моторы - и с двух других сторонпошли трещины. Тут бы газануть, пока они не разошлись, а лыжи примерзли! И"микрометром" - здоровенной деревянной кувалдой по ним лупили, и тросикомснег под лыжами пропиливали, и всем кагалом за привязанную к хвосту веревкутянули - самолет ни с места. До седьмого пота били "микрометром", канавкипод лыжами прорыли - целый час самолет дрожал и трясся, как припадочный,пока не сдвинулся с места. Дал Коля газ, проскочил через трещину, поднялмашину в воздух... Взлетели, покружились над треугольником, на которомсидели минуту назад, с рождением друг друга поздравили: разорвало ужетреугольник на мелкие геометрические фигуры... "Понял, почему нам запервичные посадки такие деньги платят?" - смеялся Белов. Первичные посадки на лед Белов любил до самозабвения. Скажи ему:"Кончился, Кузьмич, лимит на первичные, нет больше на них денег", - изругалбы на чем свет стоит бухгалтерию, кликнул добровольцев и полетел бесплатно. - Не тебе за каждую посадку по восемьдесят целковых платить, а с твоейзарплаты удерживать! - посмеивался Крутилин, и вкрадчиво: - Подсказатьначальству, Коля, или сразу поставишь бутылочку? Белов пренебрежительно отмахивался: денег он зарабатывал много, иопределяющей роли в его жизни они не играли, а из начальства всерьезпобаивался одних только врачей, которые с каждым годом все внимательнейизучали его организм. Кто знает, сколько еще осталось сидеть за штурвалом,какие ребята уже отлетались - Черевичный и Мазурук, Перов и Москаленко,Каминский, Козлов и сколько других... Асы, вся полярная авиация на нихдержалась! Таких уже теперь, нет, извозчиком становится полярный летчик, апройдет еще несколько лет, придумают какие-нибудь автоматы, и самолеты нужныбудут разве что на проводке судов - как поводыри у слепых. Был в них, в этих полетах с их отчаянными посадками, тот риск, безкоторого жизнь Белова стала бы пресной и безвкусной. Каждая такая посадка,обострявшая до предела чувства и взвинчивавшая нервы, давала Беловуощущения, которые раньше доводилось испытывать только в воздушном бою.Холодный расчет и смертельный риск, считанные секунды пробега понеизвестному льду, жизнь, спрессованная в несколько мгновений! Ошибся - ледхрустнет, и самолет провалится, повиснет на плоскостях (так уже было), либосразу же угодит "в гости к Нептуну" (пока бог миловал, тьфу-тьфу-тьфу). Неподвела интуиция - и уверенно скользишь по льдине, уже точно зная, что бойвыиграл, и испытывая непередаваемое чувство счастья, будто перехитрил "фоку"и прошил его брюхо длинной очередью. В отсутствие Крутилина вторым пилотом к Белову старались не попадать:"Сливки снимает, под чужой работой подпись ставит!" Действительно, черновуюработу Белов не любил, беззастенчиво сваливал ее на второго и предпочитал вовремя перелета в район поисков либо почесать языком, либо просто поспать.Ворчал и Крутилин: "Тоже мне маэстро, Дюма-отец", - но настоящей обиды унего не было, потому что уж кто-кто, а Крутилин знал: из сегодняшнихлетчиков лучше Белова на лед не сесть никому. Мало того, что знал - летчикинарод самолюбивый, и такое знание часто порождает зависть, - но Крутилин нетолько не завидовал Белову, а смертельно обижался, если его друганезаслуженно забывали и обходили наградой. Случалось, Крутилин леталкомандиром корабля и сам совершал первичные посадки, но честно признавалсясебе, что нет в них ни ювелирной отточенности, ни красивой лихости, ниозарения в риске, и, будучи человеком трезвым, раз навсегда для себя решил:лучше летать с Колей вечным вторым и радоваться его таланту, чем быть первыми мучиться сознанием своей заурядности. В грузовой кабине ступить негде: полкабины - запасные баки с горючим,ящики с продовольствием, палатка свернутая, газовая плита с баллонамипропана, разное оборудование. На спальных мешках, брошенных на баки, лежали,покуривая, двое, а доктор Бармин с механиком Филатовым примостились наящиках у газовой плиты и рубили смерзшиеся в большие комки пельмени. Отударов куски разлетались, и тогда Бармин их поднимал, обдувал и бережноукладывал на чистое полотенце, создавая, как говорил Филатов, "исключительножалкую иллюзию санитарии и гигиены". Из пилотской кабины выглянул второй пилот Крутилин, снял с кастрюликрышку, принюхался и с веселым ужасом произнес: - Вот бы сюда инспектора из министерства!.. Для начала грохнулся бы вобморок, а очнувшись, лишил бы всех поголовно дипломов. У бака с бензином -газовая плита, какие-то разгильдяи курят на баках, на огнетушителе чьи-топортянки просыхают... - Женя, - попросил Бармин, - у меня бензин в зажигалке кончился,зачерпни из бака. - Как же я зачерпну, если он герметический? - Механик Дугин сделалудивленное лицо. - Разве что дырочку просверлить. Гидролог Ковалев вытащил из кармана складной нож. - На, шилом проковыряй. - Редкостные сволочи вы, ребята, - проникновенно сказал Крутилин. -Когда обедать будем? Самолет сделал вираж, и Крутилин скрылся в кабине. Бармин прильнул кокошку. - Попробуем? - закручивая вираж, спросил Белов. - С виду то, что надо. - Как раз посредине ропачок, - предупредил Семенов. - Вижу, пройду левее. - Белов обернулся к штурману. - Шашку! Штурман протянул радисту листок с координатами (раз садимся - на базедолжны знать, где) и распахнул дверь пилотской кабины. - Шашку! Бортмеханик Самохин проткнул в шашке несколько отверстий, сунулфосфорную спичку, поджег ее и выбросил шашку в открытую дверь. - Ветер по полосе, - проследив за столбом оранжевого дыма,констатировал Белов. - Приготовиться к прыжку! Самолет потел на посадку, проскочил гряду торосов и, гася скорость,запрыгал по застругам. - Прыгуны на лед!.. Эй, растяпа! Филатов, глазевший, как Бармин и Ковалев на ходу выпрыгивают назаснеженную поверхность, с проклятиями подхватил с плиты заплясавшуюкастрюлю. Самолет выруливал, не останавливаясь (мало ли что - какой, он,лед), несколько пар глаз впилось в прыгунов, которые с предельной быстротойкрутили рукоятки бура. Выдернув бур и на бегу показывая три пальца, прыгуны стремглавбросились к самолету. Белов выругался: тридцать сантиметров! Подбежали, чутьне сбиваемые струей от винта; Бармин, как мешок с мукой, забросил Ковалева воткрытую дверь и, ухватившись за руку бортмеханика, лихо вскочил сам. Моторывзревели, самолет помчался по неверному льду и взмыл в воздух. - Житуха! - Филатов высунулся из мешка и, зажмурив глаза, наслаждалсягорячим воздухом газового камина. - Женька, дай закурить. - Док, утопленник ожил, - сообщил Дугин. - Разбудишь, когда зимовка кончится! - успел выкрикнуть тот. Час назад произвели очередную посадку, Филатов побежал к торосам понужному делу и вдруг на ровном месте исчез из виду. Бармин и Дугин крутилибур и ничего не видели, а Ковалев даже глаза протер: только что был Веня - инет его. Едва успел Ковалев поднять тревогу, как сначала показалась Венинаголова, потом на лед, как тюлень, выполз и весь Филатов, вскочил, отряхнулсяпо-собачьи и с воем побежал к самолету. Здесь его разули и раздели, даливыпить спирту и сунули в спальный мешок. Пока "утопленник" изо всех сил стучал в мешке зубами, Бармин, подражаяголосу Семенова, строго внушал: - К сведению ослов, случайно попавших в Арктику: современная медицинаподвергает сомнению полезность купания при температуре воды минус один исемь десятых градуса, так как данная водная процедура, не будучи в состояниирасшевелить отсутствующие у осла мозги, вызывает, однако, неприятныеощущения в виде дрожи всего ослиного тела и непроизвольные вопли "И-а!И-а!". - П-пошел к ч-черту! - рычал Филатов. - Лексикон явно не мой, - улыбался Семенов. - Зато осел тот самый! - возражал Бармин. Станцию открыли на третьи сутки. Лучшей льдины Семенов, кажется, еще не заполучал. Два на два споловиной километра, а вокруг, как мечтал, льды молодые, толщиной околометра. На них-то Семенов и оборудовал лучшую посадочную полосу, какуюкогда-либо имел в Арктике: "оборудовал" не то слово, лед здесь был настолькоровным, что и делать ничего не пришлось, разве что прогулялись по нему,самую малость подчистили и разметили полосу. Когда начались регулярные рейсы- завоз людей и грузов, летчики и ту волосу садились с песней: длина -побольше километра, ширина - метров двести пятьдесят. "Как в Шереметьеве! -похваливал Белов. - Умеет же Серега выбирать льдину!" Ну, это Коля скромничал, выбирали вместе. Льдину ли? В тот вечер, когда ее нашли, Семенов и его ребята проводили самолет,разбили на льду палатку, хорошенько подзакусили и улеглись отдыхать. С метрот пола - жара не продохнуть, на полу - минус десять, залезли в спальныемешки. Семенов долго не мог забыться, лежал в спальнике и думал, не совершалли в чем ошибку. Восстановил в уме план льдины, несколько раз мысленно ееобошел, замерил высоту снежного покрова, прошелся по периметру лагеря и,утвердившись в хорошем своем впечатлении, собрался было отключиться, каквдруг до него донеслось чье-то бормотание. Семенов осторожно выглянул из спальника. Притулившись к газовой печке,Филатов отрешенно смотрел перед собой и бормотал одну и ту же фразу; потом,по интонации судя, перекроил ее, опять пробормотал несколько раз и вернулсяк первоначальной, которая, видимо, пришлась ему по вкусу, так как он вытащилзаписную книжку и стал черкать карандашом. Семенов улыбнулся, поудобнееулегся и закрыл глаза. А фразочка та врезалась ему в память, и он не раз вспоминал ее во времядрейфа: "НЕ ЛЬДИНУ ТЫВЫБИРАЕШЬ - СУДЬБУ..."ИЗ ЗАПИСОК БАРМИНА
Сначала, однако, о том, как я здесь оказался. Если бы несколько месяцевназад кто-нибудь поинтересовался, зачем я пошел в этот дрейф, ответить мнебыло бы нелегко. Узнав, что Свешников уже вызвал Николаича в институт идолго с ним беседовал, я затих, притворился мертвым и стал ждать. Веня,который проявил невероятную изворотливость и выменял себе однокомнатнуюквартирку в нашем доме, каждый вечер прибегал за новостями, а их все небыло. Николаич не объявлялся, самому звонить рука не поднималась, но шестоечувство подсказывало, что скоро меня выдернут, как картошку из родной почвы,и повезут мерзнуть за тридевять земель. Откровенно говоря, я ждал и боялся этого момента. Ждал потому, что поночам видел айсберги, карабкался на торосы и с криком проваливался втрещины, - пресловутые "белые сны", над которыми полярники не очень искреннепосмеиваются и после которых в их глазах появляется нечто такое, чтозаставляет жен тревожно задумываться: "Уж не намылился ли мой бродяга?" Абоялся потому, что жилось и работалось мне хорошо, Нина с годами становиласьвсе милее, а по пятницам я забирал из яслей Сашку; минуту, когда он вползалмне на плечи, закрывал ручонками мои глаза и вопил: "Угадай, кто?" - я непроменял бы и на сто профсоюзных собраний. И вот, наконец, в трубке послышался знакомый голос. Николаич неинтересовался, хочу или не хочу я идти в дрейф, он просто сообщил, что сруководством моей клиники вопрос утрясен и мне надлежит, не теряя времени,приступить к комплектованию будущего медпункта. Я собрал семейный совет. Нина прохныкала: "Так я и знала!" - иприложила к глазам платочек. Веня, конечно, побелел от зависти, а Сашокужасно обрадовался и потребовал привезти медведя - с целевым назначениемсъесть тетю Риту, которая "только и знает, что ставить людей в угол". Этосправедливое требование решило дело, я тут же позвонил Николаичу и далсогласие. Ну, а если серьезно - не мог, не имел я права отказать старомудругу. Будь жив Андрей Иваныч - дрейфовать им без меня, это точно (хотя и незнаю, насколько), а раз Николаич остался один... Итак, я позвонил и, зная цену своему согласию, пошел на грубый шантаж:одного, без Вени, меня не отпускают, очень опасаются, что я буду переходитьЛьдину в неположенном месте и забывать чистить зубы. Последовало молчание. Веня, который тщился прочесть на моем лице ответ,нервно закурил. Далее произошел такой разговор: - Он у тебя? - Да, - признался я. - Ты не у нашего великого магнитолога Груздевателепатии обучился? - И после всех своих фокусов он надеется, что я возьму его вэкспедицию? - Кто, Груздев? - О Груздеве потом, я говорю о твоем протеже. - Он не надеется, он уверен. - Николаич засмеялся. - В таком случае прочисть ему хорошенько мозги и пусть несет в кадрызаявление, я уже договорился. Пока Веня изображал из себя молодого шимпанзе и прыгал до потолка, яспросил Николаича, что он хочет сказать о Груздеве. - Ничего, кроме того, что он идет с нами. - Груздев?! - Не ори, побереги мои барабанные перепонки. Да, он принял моепредложение. - Твое... предложение? - У меня язык прилип к гортани. - Может, иПухова ты пригласил? - Угадал, но он, к сожалению, нездоров. Завтра в девять жду, винституте. До встречи. Вот тебе и непреклонный, окаменевший!.. Нет, душаНиколаича неисповедима: пригласить в дрейф Груздева и Пухова, которыепопортили ему столько крови и которых еще на Новолазаревской он поклялсяникогда с собой не брать! Что ж, я только порадовался: во-первых, тому что Николаич, кажется,перестает быть рабом своих категорических оценок, и, во-вторых, тому, что настанции будут Веня и Груздев. Ну, за Веню, положим, я боролся бы допоследний капли крови, а вот Груздев - действительно приятный сюрприз.Наверное, снова будет оспаривать каждое мое слово, ловить на противоречиях ивообще не давать скучать. Для души - Николаич и Веня, для светской беседы -Груздев, а работа сама меня найдет, если не медико-хирургическая, топогрузочно-разгрузочная наверняка. Наша старая зимовочная компания, однако, заметно поредела: никогда мыне увидим незабвенного Андрея Иваныча, затерялся где-то в полтавскомраздолье славный Иван Нетудыхата, растворился в эфире один только раз,единственный раз струсивший радист Скориков, вышел из игры нытик, ворчун ивеликий аэролог Пухов. И все-таки кое-кто из "людей Флинта" на бортубригантины остался: из окна своего домика я вижу радиостанцию, в которойсвященнодействует Костя Томилин, обещает на ужин блинчики с мясом ВаляГоремыкин, а расчищает на тракторе от снега взлетно-посадочную полосу ЖенькаДугин. Когда он узнал, что вновь оказался с Веней в одной упряжке, то сильнопомрачнел, но Николаич заставил их пожать друг другу руки и выкурить "трубкумира" - под угрозой, что не возьмет в дрейф обоих. Впрочем, Дугин над Венейтеперь не начальство: старшим механиком Николаич пригласил Кирюшкина,знаменитого в Арктике "дядю Васю", хранителя полярных традиций ибесчисленных фольклорных историй. А с остальными только знакомлюсь, еще и фунта соли не съедено изположенного пуда: наша Льдина и сотни километров не продрейфовала. Впередицелый год, поживем - увидим. И все-таки кое о чем, наверное, стоит рассказать. Когда мы искали Льдину, произошла такая история. Прыгунами в этот разбыли Николаич и Дугин. Им даже бурить не пришлось: соскочили, увидели, чтоснег от лыж влажный, - и бегом в самолет, от греха подальше. А самолетдвижется, струя от винтов с ног валит, очень неприятная это процедура -догонять. Первым подбежал Женя Дугин, Ковалев втащил его, и оба протянулируки Николаичу. А у двери лежали чехлы для моторов, одна стропа размоталась,повисла и петлей захватила ногу Николаича. Его поволокло за самолетом,Ковалев от неожиданности оцепенел, а Дугин его оттолкнул - он сзади стоял, - прыгнул на лед, вцепился в стропу и на ходу перерезал ее ножом. Ну, адальше ничего интересного, кроме Вениной фразочки, которая долго наспотешала. Когда Николаича потащило, он довольно сильно ободрал о снег лицо,о чем Веня со свойственным ему изяществом слога информировал начальника: "Увас, Сергей Николаич, сильно исцарапана морда... - и тут же спохватился: -морда лица". Отныне "морда лица" пошла в наш лексикон, но это между прочим. Первым-то должен был прыгать на выручку Ковалев! Но он не шелохнулся, иНиколаич это видел. Наверняка видел, голову на отсечение! Дугина, конечно,он не обнимал и не благодарил - такое у нас не принято, - а только кивнул ипрошел в кабину, где я и обработал ему "морду лица". Но мне кажется, что стого дня Женькин кредит у начальника еще больше вырос. И другая история, которая, с одной стороны, доставила нам немалорадости, а с другой - дала пищу для плодотворных размышлений о том, чтотвердокаменный Николаич стал обнаруживать склонность к диалектике. На станцию пришел медведь. Не какой-нибудь там зверюга с повадкамиразбойника, а вполне цивилизованный двухлеток, получивший, видимо,превосходное воспитание: ни на кого не набрасывался, мирно бродил поокрестностям и лишь проявлял живейший интерес к свалке, что неподалеку откамбуза. Но Кореш, Белка и Махно, которые наконец-то получили возможностьотработать свой хлеб, грудью встали на защиту свалки: Кореш и Белканабрасывались на Мишку (Махно лаял громче всех, соблюдая дистанцию), хватали"за штаны" и преследовали врага до самых торосов, возвращаясь затем обратнос самым победоносным видом. Мишка же вел себя как джентльмен: рычал,конечно, угрожающе раскрывал пасть, но даже не пытался отмахнуться от собаклапой, чтобы случайно не нанести им телесных повреждений, он просто ссобаками играл. Мы сообразили, что Мишка еще никем не пуганный, обид отлюдей не имел, от голода не страдает, и понемногу перестали его бояться.Почин сделал Веня - потащил ведро с помоями прямо к Мишке. На всякийслучай, я Веню страховал с карабином, но из двух возможных лакомств Мишкавыбрал помои и отполировал ведро до зеркального блеска. И начались представления! Отныне Мишка оказался в центре внимания: сним фотографировались, кормили его чуть ли не из рук, создали "Клубпохлопавших медведя по спине", тихо воровали на камбузе сгущенку, варенье -словом, избаловали медведя, как болонку. Теперь уже Мишка не уходил ночеватьв торосы, а спокойно храпел на принадлежавшей ему свалке в двух шагах откамбуза, и если в первые дни его все-таки почтительно обходили стороной, топотом запросто шли мимо, чуть ли не наступая ему на лапы. Ну, а Николаич? Все думали, он станет Мишкиным врагом: как-никакначальник отвечает за жизнь подчиненных, а медведь, даже самый воспитанный,в любой момент может услышать зов предков и полакомиться первым же встречнымзевакой, независимо от его ученой степени, получаемой зарплаты и должности.В первые дни Николаич действительно крыл нас за потерю бдительности и понескольку раз в день отгонял Мишку, стреляя в него - вернее, мимо него - изракетницы. Но Мишка быстро усвоил, что ракеты не причиняют ему никакоговреда, воспринял это как новую игру и весело гонялся за ними, стараясьподдеть лапой и полюбоваться фейерверком. Мы смертельно боялись, чтоНиколаич использует свое законное право и пристрелит Мишку, но когда в одинпрекрасный день, явившись на завтрак, Николаич выглянул в окно и спросил:"Почему медведь не кормлен?" - мы поняли, что отныне Мишка может чувствоватьсебя в полной безопасности. Наши собаки бродили растерянные, они ничего не понимали. Что произошлос людьми, какая муха их укусила? Ведь даже неграмотному псу совершенноясно, медведь - враг, его нужно гнать и уничтожать, стирать с лица земли!Собаки перестали к нам ласкаться. Они были унижены, они явно ревновали! Мысмеялись и плакали над выходкой Кореша. Едва прибыв на станцию, он выбралсвоей резиденцией домик Груздева, спал под его дверью, ел из миски, которуюставил Груздев, и чувствовал себя при деле. Но с появлением Мишки именноГруздев стал ближайшим его приятелем-кормильцем, было забавно смотреть, какони подолгу беседовали: Груздев стоял рядом и что-то рассказывал, а Мишкавнимательно слушал и в знак согласия мотал головой. И Кореш не простил такойизмены: взял в зубы миску, демонстративно вынес ее из домика Груздева иперебрался к аэрологам. И вот однажды, отдыхая после разгрузки самолетов, мы услышали хлопокракетницы, за ним громкий вопль и выбежали из домиков. Я никогда раньше невидел раненого медведя и был поражен тем, что стонет он совершенно какчеловек: "Ой-ой-ой!" Просто за сердце хватало, будто ребенок, да он и былдвухлетним ребенком, наш Мишка. А теперь он с ревом убегал, кто-то,наверное, сильно обжег его ракетой. Груздев и Веня бросились следом,обнаружили беднягу далеко за торосами с залитой кровью мордой, но Мишка ихне подпустил: он отныне человеку не верил! Начался розыск: кто стрелял? Подозреваемые наотрез и с негодованиемотказывались, с