Для русских прошлое превратилось в некое мистическое понятие: кажется, что с ним связаны все проблемы настоящего, что настоящее перенасыщено традициями. Самый расхожий образ русского человека — традиционалист. Понятие "традиция" наделяется в основном негативными смыслами — как то, что препятствует нормальному развитию. Поэтому в русском сознании сложилась жесткая оппозиция: "традиция" — "современность". На таком смысловом фоне странным кажется утверждение Б. Дубина: «Истории как совместной биографии самодеятельных субъектов, рамки их коллективного смыслового соотнесения, как обобщенной символической конструкции опыта, а потому и как "реальности" самостоятельно прожитой жизни — своей ли, других людей или иных поколений — в наших условиях, собственно говоря, нет». Хотя на самом деле мысль известного исследователя не так уж и странна; более того, он во многом прав.
Здесь, действительно, передаются "социобиологические рефлексы защиты от мира" — и очень мало осмысленного, критически "проработанного" прошлого; памяти как законного достояния самостоятельных, активных групп; институционализированного опыта, обеспечивающего устойчивость и преемственность формально-процессуальной стороны жизни. Поэтому прошлое ощущается как груз, от которого хотят избавиться; не желают хранить, боясь обнаружить в нем постоянно возвращающиеся, неразрешимые проблемы.
Особенности русского "традиционализма" фиксируются и проблематизируются в рамках политической культуры. Здесь мало значимы "осознанные воспоминания" "и историзированное прошлое", но чрезвычайно велика роль проектного начала, "социальной инженерии". У нас развитие происходит не через спор ("полемику") с традицией, что предполагает ее знание, сохранение, осознание исторического наследия как ценности, а путем "разборки с традицией, ее дематериализации.
Искусственным замещением (и возмещением) становятся образы прошлого, вызванные настоящим, служащие адаптации, пассивному приспособлению к нему. В наших условиях "работа памяти" не связана с сохранением наследия, пониманием своей ответственности за собственную историю, принадлежности к ней. Она ориентирует на безответственные отношения с прошлым опытом, утверждает такие отношения в качестве господствующих.
В современной политической культуре образы прошлого выступают компонентами ориентаций, самообоснования и самоистолкования. Масскоммуникативные образы суть продукты модернизирующегося или модернизированного общества с публичной политикой, современными коммуникативными средствами, определенным "средним" уровнем массы (образовательным, доходным и проч.). При слабости институционального начала, политико-правовой, формализованной преемственности, в России именно образы прошлого играют социально-творческую, креативную роль. Они избыточно образны; в функциональном отношении "внеисторичны", т.е. "ценностностно" или идеологически ориентированы. Их отличает повышенная инструментальность, политизированность. Наша современность ориентирована не на ограничение, а на потребительское изобилие — в том числе и в области прошлого. Информационные технологии создают новые возможности продвижения образов прошлого, их навязывания "массе", не просто не защищенной от такого воздействия, но тяготеющей к нему.
Посредством образов прошлого "снимаются" (то есть "вытесняются" из сферы осознаваемого) реальные проблемы (и прошлого, и настоящего), как бы замещается (тем самым и изменяется) действительность. Сейчас за счет образов прошлого утверждается во времени постсоветская социальность, конструируя преемственность с советским и дореволюционным прошлым.
Политическая культура, в рамках которой не происходит "историзации" прошлого (его критического осмысления, рационализации, "преодоления"), не имеет того внутреннего напряжения, той определенности, которые необходимы для развития. "Работа памяти" по-русски предполагает не самопознание, а эксплуатацию любого наследия позволяющую подтвердить устойчивый идеальный "образ себя". Это отвечает органике нашей политической культуры. В одной из работ 90-х годов академик Ю.С. Пивоваров высказал осторожное предположение: русская система (так им назван традиционный социально-властный порядок) способна выдержать лишь определенный, весьма невысокий уровень материального богатства. Иными словами, для нормальной жизнедеятельности русской системы необходим некий объем материальной субстанции. И при его избытке, и при недостатке она сбивается с ходу, ее мотор барахлит. В свою очередь русской системе необходим определенный объем памяти, традиций. Видимо, есть некое соответствие типа социально-властного устройства востребованному знанию о прошлом. Дозировка происходит посредством образов прошлого.
Господствующий у нас тип "работы памяти" не вписывается в параметры современности. Поэтому его изменение, "критическая проработка" прошлого есть одно из условий обновления русской политической культуры. Импульсы к такому обновлению появляются в моменты "переходов", связанные с либерализацией политики, эмансипацией личности.