Родился в 1954. Из семьи немцев-меннонитов. В православие обратился в 1977 году. Выпускник Томского университета, где затем трудился научным сотрудником кафедры теоретической физики. В сан диакона рукоположен в 1980 году, во пресвитера — в 1982. Кандидат богословских наук Московской Духовной Академии. Благочинный церквей Енисейского округа Красноярской епархии. Имеет пятерых детей.
И.Л.: О том, что Путь, который ведёт в Царство Небесное, он узкий, и немногие его находят. И вот сегодня нас интересует, всех верующих, и многие неверующие спрашивают, как это в наше такое время, называется атомный, неспокойный век, при таком обилии информации, когда всё уже известно, нигде Бога не нашли, и вот Вы лично мне говорили, что впервые встретили верующего человека.
Когда я свидетельствую о Боге, то иной раз и называю лично Вас, что у нас есть такой человек, преподаватель университета, и, несмотря на это, человек верующий, и сейчас он, по милости Божией, трудится на ниве Божией как пастырь Церкви Христовой. Мне бы хотелось оставить для памяти Ваше свидетельство, как Вы познали Господа, нашли этот узкий путь, и как Вы решились всё-таки ступить на него, и знаете ли, что теперь в Вашем звании какие беды Вас ждут? И вторично, как Вы решились, не побоялись на него ступить, зная, что горе тем, которые будут беременны и питаться сосцами, то есть быть проповедником, воспитывающим пришедшие души? (Лук.21:23, 26, 27. Расскажите о себе, пожалуйста.
Г.Ф.: Я родился в 1954 году в благочестивой меннонитской семье. Родители мои меннониты – дети, прадеды и прапрадеды на 400 лет тому назад. Такое же воспитание получал я и в своей семье, то есть ещё я был во чреве матери, когда она уже молилась о том, чтобы я был посвящён Богу и чтобы вся моя жизнь была только во славу Божию. Уже с этого времени она не молилась о том, чтобы я был здоровый, сильный или ещё что, а чтобы родился для Бога и для Его Царствия. Так же начались первые дни моей жизни, когда родился, колыбельными песнями были песни о Христе, меннонитские естественно, с этого времени приучали уже руки складывать для молитвы. Слово Божие всегда было в нашем доме и всегда читалось – каждый день. Не было ни одного дня, чтобы не было домашнего богослужения. Оно проходило так: вечером собирается вся семья, читается Священное Писание и совершается общая молитва. Нас, конечно, учили детским таким молитвам, всё это было на немецком языке, и этими молитвами мы в детстве молились. Каждое воскресенье у нас дома в семье была воскресная школа домашняя, учителем была мама, учениками были мы, два брата. Где-то уже до начала школы фактически мы уже прошли, может быть, всё Священное Писание – от начала до конца.
Был такой момент в первом классе: я целый год лежал в больнице. Я этого даже и не помню, об этом рассказывает мама, что, когда я вернулся из больницы, лежал там привязанный к кровати – костная болезнь была, то больница на меня подействовала. И когда я вернулся, я был чёрств – чёрств ко всему духовному. Когда она пыталась мне о чём-то говорить, то я, первоклассник, говорил, что если б это было в наше время, и сильно расхваливал тогдашнего правителя страны почему-то Хрущёва, что вот если бы с ним поговорили, он бы вас убедил, всё показал бы как надо. Она начала мне рассказывать Историю Священную от начала сотворения мира.
И говорит, что я был совершенно невосприимчив. Я этого не помню, это с её слов. Слушал её совершенно безучастно, пока она дошла до истории Иосифа. И эта история по сей день для меня очень трогательна и сильно действует. Когда она начала рассказывать о том, как Иосиф был продан родными братьями и попал в плен, то я заплакал и попросил её: «Теперь давай, мама, всё с начала». И она опять начала с Творение мира. И теперь я уже совершенно иными глазами смотрел на неё и иными ушами воспринимал то, что она говорит. Был такой момент, когда яд неверия уже проник в детское сердце и довольно крепко его осквернил. И история с Иосифом разбила это.
Ну, дальше, водила нас на собрания, там меннонитского собрания не было, водили на баптистские русские собрания, а дома всё было по-немецки. Любовь к Богу, вера в Него, конечно, была всегда. Для меня всегда было ясно, что есть верующие, и есть мир. Этот мир был где-то для меня даже довольно далёк, он был ужасным, противным, страшным, это вложено было с детства: там грех, там безбожие, там пьянство и всё прочее. Мы жили как бы на каком-то островке, который нам создали родители. Это было в городе Усть-Каменогорске.
Верующих в то время было очень мало, это было начало 60-х годов, когда было сильное гонение на верующих, рассыпалась и местная община баптистская. И тогда приехала к нам двоюродная сестра из Караганды. А в Караганде в это время собрания шли очень сильно, было очень много молодёжи, проповедей и такая живая активная жизнь духовная и деятельная в меннонитской и баптистской среде Караганды. Когда эта сестра Тоня приехала к нам, она много рассказывала, и её рассказы на меня сильно действовали. И как-то мы сидели, и она меня спрашивает: «А не хотели ли бы вы обратиться?»
В меннонитстве, как и в баптизме, учение такое, о том, что каждый человек, даже если он родился в христианской семье, с детства молится, с детства верует, то это ещё не то и даже это ещё ничего, ему надобно родиться свыше, переродиться и стать новым человеком.
Вот это я знал, что такое возродиться, это для меня было совершенно непонятно, но я знал, что что-то со мной ещё должно совершиться, и оно ещё не совершилось, и что я ещё вне ограды до тех пор, пока оно совершится. А что это «оно», какая-то вот эта тайна, этого я совершенно не понимал. Когда она спросила, а мне было десять лет, хочешь ли ты зих беккерен, то есть обратиться, я аж загорелся: «Хочу!»
Но я совершенно не понимал, что это такое. Не было у меня понятия ещё, что надо осознать греховность, покаяться, что-то… Этого не было понятия, но было понятие, что что-то надо сделать, а что так я совершенно негож и непригож для Царства Божия, вот это я сознавал и понимал. Когда она уехала, этот вопрос она даже нам сказала, углубила, но до дела не довела. Но важно было то, что в сердце появилось сильное желание. И ещё: с её приездом было связано одно из самых сильных воспоминаний детства: она привезла маленькое Евангелие и я его за несколько дней прочитал, – все Евангелия. Это впервые, когда не мама рассказывала, а когда я сам читал его. И это действие поныне сохранилось и, может быть, с того времени и поныне Священное Писание играет исключительную роль и в моей духовной жизни. Она уехала. И тут обратилась её младшая сестра, пришло письмо, что вот сестрёнка её обратилась. А это всё на меня, как камни: я слышу там кто-то обратился, там обратился, а я ещё не обращён. А я всё равно ещё не понимаю, что это такое.
Однажды вечером я маме и говорю: «Мама, я хочу обратиться». Тогда она сказала: «Ну давай, будем молиться». Я ничего не помню, о чём мы молились. Я помню: было вечером, перед кроватью мы молились. После молитвы я лёг на кровать и первая мысль, которая во мне возникла: «А обратился ли я? Возродился ли я?» То есть результатом этого было что? Это было 28 августа 65-го года, мне десять лет. Результатом было то, что до того я знал, что не возрождён, а теперь я не знал, возрождён я или нет. Вот такое состояние. И оно меня мучило.
И.Л.: Вот в самый момент, когда Вы поняли, в чём это Ваше чувство выражалось? В какой момент?
Г.Ф.: Как только мы встали с молитвы, я спросил маму: «А я теперь возрождён?» Первый вопрос, с которым я к ней обратился.
И.Л.: Так! А до этого сам, своими словами уже молился?
Г.Ф.: До этого не молился, а с этого момента я стал молиться своими словами.
И.Л.: И до сих пор ты считал, что молишься, ты подумал, не это ли самое, о чём говорят?
Г.Ф.: Да, то ли это или не то. До того я знал, что у меня ничего нет, а теперь я не знал, есть или нет. Утром меня папа, видно, мама ему ночью сказала, поздравляет. Мне даже это было немножко странно как-то, тем более что внутри меня сердце, никто меня не поздравлял. И вот это внешнее поздравление мне не было и в радость. Потому что внутри с того дня - я и день этот помню, и вечер помню - во мне сомнения. Вскоре, через месяц, через два месяца, мы переехали в Караганду. Тоже очень важный момент, может, назидательный для других. Почему мы уехали? В Усть-Каменогорске – родной брат отца, квартира, отец пошёл на пенсию, получил пенсию, вроде всё складывается хорошо, и никакой нужды уезжать не было абсолютно. А дело было вот в чём. Там не было духовного общения. И поэтому, если бы мы выросли там, то есть логически рассуждая, я думаю, что сегодня я был бы, наверное, где-то преподавателем кафедры, может быть, уже и кандидатом, но я уверен точно, что верующим бы я не был.