– Ты врун, – сказал я Жоффруа.
– Ну‑ка повтори, что ты сказал, – потребовал Жоффруа.
– Ты врун, – повторил я ему.
– Ах так? – спросил он.
– Да, так, – ответил я, и в это время прозвенел звонок с перемены.
– Хорошо, – сказал Жоффруа, когда мы строились, – на следующей перемене будем драться.
– Согласен, – сказал я ему, потому что лично мне такие вещи дважды повторять не надо, вот так, я серьёзно говорю.
– Тишина! – крикнул наш воспитатель Бульон, а с ним шутки плохи.
Потом у нас был урок географии. Альцест, который сидит вместе со мной, сказал, что на перемене подержит мою куртку, пока я буду драться с Жоффруа, и посоветовал бить в подбородок, как делают боксёры по телевизору.
– Нет, – возразил Эд, который сидит за нами, – надо бить в нос. Бац! – стукнул раз – и победил.
– Ты болтаешь неизвестно что, – сказал Руфюс, который сидит рядом с Эдом, – на Жоффруа лучше всего действуют оплеухи.
– Ты, дурак, много видел боксёров, которые дают друг другу оплеухи? – спросил Мексан, который сидит недалеко от нас и который послал записку Жоакиму, который тоже хотел знать, что у нас происходит, но со своего места ему не было слышно.
Неприятно только, что записка попала к Аньяну. Он поднял руку и сказал:
– Мадемуазель, я получил записку!
Учительница сделала большие глаза и велела Аньяну принести записку ей, и Аньян отправился к её столу, ужасно гордый собой. Учительница прочитала записку и сказала:
– Здесь написано, что двое из вас собираются на перемене подраться. Не знаю, о ком идёт речь, и знать не хочу. Но предупреждаю, что после этой перемены я обо всём расспрошу вашего воспитателя мсье Дюбона и виновные будут строго наказаны. Альцест, к доске.
Альцест пошёл к доске рассказывать о реках, но вышло у него не очень хорошо, потому что он знал только про две – про Сену, у которой много излучин, и про Нив, потому что туда он прошлым летом ездил на каникулы.
Все ребята с нетерпением ждали перемены и обсуждали, что будет. Учительнице даже пришлось постучать линейкой по столу, а Клотер, который в это время спал, решил, что это стучат ему, и сразу пошёл в угол.
Я расстроился, потому что, если учительница оставит меня после уроков, дома могут быть неприятности и шоколадного крема сегодня вечером мне не видать. И потом, кто знает? Может, учительнице захочется выгнать меня из школы, и это будет вообще ужасно: мама начнёт переживать, папа скажет, что в моём возрасте он всегда служил примером своим маленьким товарищам, что он, видимо, напрасно из кожи вон лезет, чтобы дать мне приличное образование, что ничего хорошего в будущем меня не ждёт и что в кино я теперь попаду очень нескоро. В горле у меня стоял огромный ком, и в это время прозвенел звонок на перемену. Я посмотрел на Жоффруа и увидел, что он тоже, кажется, не слишком торопится бежать во двор.
Но внизу нас ждали все ребята, и Мексан сказал:
– Пошли подальше в глубь двора, там нам будет спокойнее.
Мы с Жоффруа двинулись вслед за остальными, а потом Клотер сказал Аньяну:
– Ну нет! Обойдёмся без тебя! Это ты настучал!
– А я хочу посмотреть! – захныкал Аньян и ещё добавил, что, если ему не дадут посмотреть, он сейчас же пойдёт и предупредит Бульона, и тогда уж никто не сможет подраться, и так нам и надо.
– Плевать! – махнул рукой Руфюс. – Пускай смотрит. Николя и Жоффруа всё равно накажут, а настучит Аньян учительнице до или после, это дела не меняет.
– Накажут, накажут, – проворчал Жоффруа. – Накажут, если мы подерёмся. В последний раз тебя спрашиваю, Николя: берёшь свои слова назад?
– Ещё чего, ничего он не берёт! – крикнул Альцест.
– Вот‑вот! – поддакнул Мексан.
– Ладно, давайте уже, – сказал Эд. – Я буду судьёй.
– Судьёй? – удивился Руфюс. – Смешно тебя слушать! С какой стати ты, а не кто‑нибудь другой?
– Поторопитесь, – сказал Жоаким, – пока мы тут ругаемся, перемена кончится.
– Извини, – произнёс Жоффруа, – судья – это очень важно; лично я не буду драться, если у меня не будет хорошего судьи.
– Вот именно, – поддержал я, – Жоффруа совершенно прав.
– Ладно, ладно, – сказал Руфюс, – я буду судьёй.
Но Эду это не понравилось, и он сказал Руфюсу, что тот ничего не понимает в боксе, раз он думает, что боксёры дают друг другу оплеухи.
– Когда я даю кому‑то оплеуху, это ничем не хуже, чем когда ты даёшь кому‑то в нос, – выпалил Руфюс и – бац! – как даст Эду по физиономии.
Эд ужасно разозлился, я таким его просто никогда не видел. Они начали драться с Руфюсом, Эд хотел попасть ему кулаком по носу, но Руфюс всё увёртывался, и от этого Эд злился ещё больше, а потом он крикнул, что Руфюс плохой товарищ.
– Прекратите! Прекратите! – орал Альцест. – Перемена скоро кончится!
– А ты, толстяк, уже всех достал! – сказал Мексан.
Тогда Альцест попросил меня подержать его круассан и начал драться с Мексаном. Я очень удивился, потому что обычно Альцест не любит драться, особенно когда ест круассаны. Но дело в том, что его мама недавно начала давать ему лекарство, чтобы он похудел, и с тех пор ему не нравится, когда его называют толстяком. Я был так занят наблюдением за Альцестом и Мексаном, что не увидел, почему Жоаким двинул ногой Клотера, но, кажется, это из‑за того, что Клотер выиграл вчера у Жоакима кучу шариков.
В общем, все ребята здорово дрались, и это было классно. Я начал откусывать от круассана Альцеста и дал кусочек Жоффруа. Потом прибежал Бульон, всех разнял и сказал, что это позор и что он нам всем ещё покажет, и пошёл давать звонок.
– Ну вот, – расстроился Альцест, – что я вам говорил? Проваляли дурака, и Жоффруа с Николя не хватило времени подраться.
Когда Бульон рассказал учительнице, что произошло, она ужасно рассердилась и оставила после уроков весь класс, кроме Аньяна, Жоффруа и меня, и ещё она сказала, что все остальные, которых не назовёшь иначе как маленькими дикарями, должны брать с нас пример.
– Тебе повезло, что дали звонок, – сказал Жоффруа, – потому что мне очень хотелось врезать тебе как следует.
– Не смеши меня, грязный врун, – ответил я ему.
– Повтори, что ты сказал!
– Грязный врун!
– Так, – сказал Жоффруа, – на следующей перемене мы дерёмся.
– Согласен, – ответил я.
Потому что, знаете ли, мне такие вещи дважды повторять не надо. Вот так, я серьёзно говорю!
Кинг
Вместе с Альцестом, Эдом, Руфюсом, Клотером и другими ребятами мы решили пойти на рыбалку.
В одном сквере, куда мы часто ходим играть, есть замечательный пруд. А в этом пруду водятся головастики. Головастики – это такие маленькие зверушки, которые потом вырастают и становятся лягушками, нам в школе об этом рассказывали. Только Клотер этого не знал, потому что он в классе часто не слушает, но мы всё ему объяснили.
Дома я взял пустую банку из‑под варенья и пошёл в сквер, стараясь не попадаться на глаза сторожу. У сторожа в сквере огромные усы, тросточка и свисток – такой же, как у папы Руфюса, который служит в полиции, и этот сторож нас часто ругает, потому что в сквере слишком много вещей запрещается делать: нельзя ходить по траве, влезать на деревья, рвать цветы, кататься на велосипеде, играть в футбол, бросать на землю бумажки и драться. Но нам там всё‑таки бывает здорово весело!
Эд, Руфюс и Клотер уже были на берегу пруда со своими банками. Альцест появился последним; он нам объяснил, что не нашёл пустой банки, поэтому ему пришлось опустошить одну полную. Всё лицо у него было в варенье, и выглядел он ужасно довольным.
Сторожа нигде не было видно, поэтому мы тут же начали рыбалку.
Ловить головастиков очень трудно! Надо лечь плашмя на живот на берегу пруда, опустить банку в воду и попытаться поймать головастиков, которые всё время двигаются и ужасно не хотят попадаться. Первым поймать головастика получилось у Клотера, и он был страшно горд собой, потому что не привык быть первым ни в чём. Но в конце концов мы все поймали по головастику. Хотя нет, Альцест ничего не поймал, зато в банке у Руфюса, который у нас классный рыбак, их оказалось целых два, и он отдал Альцесту того, что поменьше.
– А что мы будем делать с нашими головастиками? – спросил Клотер.
– Ну, – сказал Руфюс, – отнесём их домой, подождём, пока они вырастут и станут лягушками, и устроим им скачки. Вот будет здорово!
– И вообще, – добавил Эд, – лягушки – это очень удобно, они влезают на лесенку и говорят вам, какая на скачках будет погода![5]
– А ещё, – сказал Альцест, – лягушачьи лапки с чесноком – это очень, очень вкусно!
И Альцест посмотрел на своего головастика и облизнулся.
А потом мы убежали, потому что пришёл сторож. Пока мы шли, я всё смотрел на своего головастика в банке. Он был замечательный, всё время двигался, и я был уверен, что из него вырастет классная лягушка, которая выиграет все скачки. Я решил, что назову его Кингом; так звали белого коня, которого я видел в прошлый четверг в фильме про ковбоев. Этот конь был очень быстрым: стоило хозяину свистнуть, как он тут же скакал к нему. А своего головастика я научу делать всякие фокусы, и, когда он станет лягушкой, он будет скакать ко мне, как только я свистну.
Когда я пришёл домой и мама меня увидела, она стала кричать:
– Посмотри, в каком виде ты явился! Весь в грязи и мокрый как мышь! Где ты так вывозился?
Правда, я был не очень чистый, но это в основном из‑за того, что я забыл закатать рукава рубашки, когда опускал руки в пруд.
– А что это за банка? – спросила мама. – Что у тебя в банке?
– Это Кинг, – объяснил я маме и показал головастика. – Он станет лягушкой, будет скакать ко мне, когда я свистну, будет предсказывать нам погоду и выиграет все скачки!
Но мама сморщила нос.
– Какой ужас! – закричала она. – Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не таскал в дом всякую гадость!
– Это не гадость, – ответил я, – он совершенно чистый, он всё время сидит в воде, и я научу его делать всякие фокусы!
– А, вот идёт твой отец, посмотрим, что он на это скажет!
Когда папа увидел банку, он сказал: «Смотри‑ка! Это головастик!» – и сел в кресло почитать газету.
Мама ужасно рассердилась:
– Это всё, что ты можешь сказать? Я не желаю, чтобы твой сын таскал в дом всяких грязных животных!
– Да ладно! – успокоил её папа. – Головастик – это не так страшно…
– Ах так? Прекрасно, – воскликнула мама, – прекрасно! Раз моё мнение не в счёт, я больше не скажу ни слова. Но я вас предупреждаю: или головастик – или я!
И мама ушла на кухню.
Папа тяжело вздохнул и сложил свою газету.
– Мне кажется, у нас нет выбора, Николя, – сказал он мне. – Придётся избавиться от этой зверушки.
Я заплакал и сказал, что не хочу, чтобы Кингу причиняли зло и что мы с ним уже подружились. Папа обнял меня:
– Послушай, малыш. Ты же знаешь, что у этого маленького головастика есть мама‑лягушка. И маме‑лягушке, должно быть, ужасно грустно, что она потеряла своего сына. Твоя мама тоже не обрадовалась бы, если бы тебя унесли куда‑нибудь в банке. И у лягушек всё точно так же. Знаешь, что мы сделаем? Мы сейчас пойдём и отнесём головастика туда, где ты его взял, а потом по воскресеньям ты сможешь его навещать. А по дороге домой я тебе куплю шоколадку.
Я немного подумал и сказал, что ладно, я согласен.
Тогда мы с папой пошли на кухню, и папа засмеялся и сказал маме, что мы решили оставить её и унести головастика.
Мама тоже засмеялась, поцеловала меня и пообещала вечером испечь сладкий пирог. И я успокоился.
Когда мы пришли в сквер, я отвёл папу, который нёс банку, к берегу пруда.
– Это здесь, – сказал я.
Потом я попрощался с Кингом, и папа вылил в пруд всё, что было в банке.
Когда мы повернулись, чтобы идти обратно домой, то увидели сторожа сквера, который вышел из‑за дерева. Глаза у него были совершенно круглые.
– Не знаю, это вы все ненормальные или я сам схожу с ума, – сказал сторож папе, – но вы уже седьмой, включая даже одного полицейского, кто приходит сегодня выливать что‑то из банки в пруд именно в этом месте.
Фотоаппарат
Я как раз собирался уходить в школу, когда почтальон принёс для меня посылку. Это был подарок от бабули – фотоаппарат! Моя бабуля – самая замечательная в мире!
– Странные идеи бывают у твоей матери, – сказал папа маме. – Такие подарки не делают ребёнку.
Мама рассердилась и сказала, что папе не нравится всё, что делает её мама (то есть моя бабуля), и что это не слишком разумно – говорить подобные вещи в присутствии ребёнка, и что это замечательный подарок, а я спросил, можно ли мне взять фотоаппарат с собой в школу, и мама сказала, что да, но надо вести себя хорошо, чтобы его не отобрали.
Папа пожал плечами, а потом мы с ним вместе прочитали инструкцию, и он мне объяснил, как и что делать. Это оказалось совсем легко.
В классе я показал свой фотоаппарат Альцесту и предложил на перемене сделать кучу фотографий. Тогда Альцест обернулся и рассказал обо всём Эду и Руфюсу, которые сидят позади нас. Они предупредили Жоффруа, который послал записку Мексану, который передал её Жоакиму, который разбудил Клотера, и тогда учительница произнесла:
– Николя, повторите‑ка, что я сейчас сказала.
Я встал и заплакал: я не знал, что сказала учительница, потому что, пока она говорила, я смотрел на Альцеста через маленькое окошечко в фотоаппарате.
– Что это вы там прячете под партой? – спросила учительница.
Когда учительница говорит нам «вы», это значит, что она недовольна. Я продолжал плакать, учительница подошла ко мне, увидела фотоаппарат, забрала его и сказала, что поставит мне ноль.
– Ну вот, готово дело, – сказал Альцест, и учительница ему тоже поставила ноль и велела прекратить есть в классе, а мне стало смешно, потому что это правда, что Альцест всё время ест.
– Я могу повторить, что вы сейчас сказали, мадемуазель, – предложил Аньян, и урок продолжился.
Когда прозвенел звонок на перемену и все вышли из класса, учительница задержала меня и сказала:
– Знаешь, Николя, я не хочу тебя огорчать, я ведь понимаю, что это замечательный подарок. Если ты пообещаешь вести себя прилично, больше не играть с фотоаппаратом в классе и хорошо работать, я его тебе верну и зачеркну ноль, который ты получил.
Я честно‑честно пообещал, и она отдала мне фотоаппарат и сказала, чтобы я бежал к своим друзьям во двор. Знаете, у нас всё‑таки классная учительница, просто классная!
Когда я спустился во двор, меня окружили ребята.
– Мы уже и не надеялись тебя увидеть, – сказал Альцест, который как раз жевал булочку с маслом.
– И к тому же она тебе вернула фотоаппарат! – обрадовался Жоаким.
– Да, – кивнул я, – сейчас будем фотографироваться, встаньте‑ка все вместе!
И все ребята собрались, даже Аньян пришёл.
Проблема была одна: в инструкции написано, что мне надо отойти от них на четыре шага, а у меня пока ещё слишком короткие ноги. Поэтому шаги вместо меня отмерял Мексан, у которого ноги очень длинные и с огромными грязными коленками, а потом он пошёл и встал рядом со всеми остальными. Я посмотрел в маленькое окошко, чтобы проверить, все ли помещаются, но голову Эда я не увидел, потому что он слишком большого роста, а половинка от Аньяна выступала за правый край, да ещё у Альцеста половину лица закрывал бутерброд, но он всё равно никак не хотел его отложить. Все они улыбнулись, и тогда я – щёлк! – их сфотографировал. Классный получится снимок!
– Неплохой у тебя аппарат, – сказал Эд.
– Да ну! – скорчил гримасу Жоффруа. – У меня дома есть гораздо лучше, мне папа купил, со вспышкой!
Тут все засмеялись, потому что действительно, Жоффруа вечно болтает что попало.
– И что же это такое – вспышка? – спросил я.
– Ну, это такая лампа, которая делает «пуф!», как во время салюта, и тогда можно снимать ночью, – объяснил Жоффруа.
– Ты просто врун, вот ты кто! – сказал я Жоффруа.
– Если хочешь, Николя, – предложил Альцест, – я могу подержать фотоаппарат.
И я отдал ему фотоаппарат, но попросил быть поосторожней: у него все пальцы были в масле, и я боялся, что он у него выскользнет. Мы начали драться, и тогда прибежал Бульон, наш воспитатель, и нас разнял.
– Что тут у вас ещё случилось? – недовольно спросил он.
– Николя, – объяснил ему Альцест, – дерётся с Жоффруа, потому что его фотоаппаратом ночью нельзя делать салют.
– Не говори с набитым ртом, – сказал Бульон. – Что это ещё за истории с фотоаппаратом?
Тогда Альцест отдал ему фотоаппарат, а Бульон заявил, что очень хотел бы его конфисковать.
– О! Нет, мсье, о нет! – закричал я.
– Хорошо, – строго сказал Бульон, – я его оставлю, но – посмотри мне в глаза! – ты должен вести себя хорошо и больше не драться, ясно?
Я сказал, что всё понял, а потом спросил, можно ли его сфотографировать.
Бульон, кажется, ужасно удивился.
– Ты хочешь меня сфотографировать? – спросил он.
– Да, да, мсье! – ответил я.
Тогда Бульон улыбнулся, а когда он улыбается, он очень симпатичный.
– Ну‑ну, – сказал он, – ну‑ну, хорошо, только побыстрее, потому что мне уже пора давать звонок с перемены.
Потом Бульон застыл посреди двора, одну руку положил в карман, а вторую себе на живот, выставил вперёд одну ногу и стал смотреть прямо перед собой. Мексан отсчитал мне четыре шага, и я посмотрел на Бульона в маленькое окошко: он был ужасно смешной. Щёлк! Я и его сфотографировал, и он пошёл давать звонок.
Вечером, дома, когда папа вернулся с работы, я ему сказал, что хочу сфотографировать его вместе с мамой.
– Послушай, Николя, – сказал мне папа, – я устал, убери свой аппарат и дай мне почитать газету.
– Это нехорошо с твоей стороны, – рассердилась на него мама. – Почему ты отказываешь малышу? Для него эти фотографии станут замечательным воспоминанием.
Папа тяжело вздохнул, встал рядом с мамой, и я отщёлкал шесть последних кадров на плёнке. Мама меня поцеловала и сказала, что я её личный маленький фотограф.
На следующий день папа взял с собой мою плёнку, он сказал, что её надо проявить. Пришлось ждать несколько дней, чтобы увидеть готовые фотографии, и я никак не мог дождаться. И вот вчера вечером папа принёс их домой.
– Неплохо получилось, – одобрил папа, – особенно те, на которых твои школьные приятели и этот усатый… А те, что ты снимал дома, немножко темноваты, зато они самые смешные!
Мама тоже пришла посмотреть, папа показал ей фотографии и засмеялся:
– Надо же, по‑моему, сынок тебя не балует!
Мама покраснела, быстро забрала фотографии и сказала, что пора садиться за стол.
Не понимаю только, почему мама совершенно изменила своё мнение. Она сказала, что папа был прав, что фотоаппарат – это не игрушка, и маленьким мальчикам не следует делать такие подарки.
И убрала мой фотоаппарат на шкаф, на самый верх.
Футбол
Мы с ребятами – Эдом, Жоффруа, Альцестом, Аньяном, Руфюсом, Клотером, Мексаном и Жоакимом – были на пустыре. Не знаю, рассказывал ли я вам уже о своих друзьях, но я точно помню, что о пустыре я уже говорил. Классное место: там есть консервные банки, камни, кошки, всякие деревяшки и машина. Это машина без колёс, но мы здорово проводим в ней время: можно делать «врум‑врум‑врум» и играть в автобус и в самолёт. Короче, отличная вещь!
Но на этот раз мы собрались не для того, чтобы играть в машине. Мы пришли играть в футбол. У Альцеста есть мяч, и он всегда его приносит, но при условии, что сам будет вратарём, потому что не любит бегать. Жоффруа, у которого очень богатый папа, разоделся как настоящий футболист: сине‑бело‑красная футболка, белые трусы с красной полоской, толстые носки, наколенники и обалденные бутсы с шипами. Но вообще‑то его наколенники гораздо больше пригодились бы другим, потому что Жоффруа, как говорит тот мсье по радио, – жёсткий игрок. Особенно с такими бутсами.
Мы быстро составили команду. Альцеста назначили вратарём, а защитниками – Эда и Аньяна. Мимо Эда просто никто не проскочит, потому что он очень сильный и его все боятся; он тоже ужасно жёсткий игрок! А Аньяна мы туда поставили, чтобы он не мешал, а ещё потому, что его нельзя ни толкать, ни бить: он носит очки и вообще плакса. В полузащите были Руфюс, Клотер и Жоаким. Они должны подавать мячи нам, нападающим. А нападающих было всего трое, потому что у нас недостаточно народу, зато все мы классные игроки: это Мексан, у которого очень большие ноги с громадными грязными коленками и который очень быстро бегает, я (у меня потрясающий удар – бац! – и готово!) и ещё Жоффруа со своими бутсами.
Мы все ужасно радовались, что так здорово организовали команду.
– Ну что, начнём? Начнём? – крикнул Мексан.
– Пас! Пас! – заорал Жоаким.
Всем было весело, а потом Жоффруа сказал:
– Эй, парни! А против кого мы играем? Нам же нужна команда‑противник.
Действительно, Жоффруа был прав: бесполезно пасовать, если нет ворот, в которые надо забить мяч, и так играть совершенно не интересно. Я предложил разделиться на две команды, но Клотер сказал:
– Разбить команду? Ни за что!
И потом оказалось, что никто не хочет быть противником – когда мы играем в ковбоев, тоже всегда так бывает.
Тут появились те типы из другой школы. Мы их не любим, они все тупицы. Но они часто приходят на пустырь, и тогда мы дерёмся, потому что считаем, что это наш пустырь, а они говорят, что их, вот и выходят проблемы. Правда, на этот раз мы были почти рады их видеть.
– Эй, парни, – спросил я, – хотите сыграть с нами в футбол? У нас есть мяч.
– Играть с вами? Ну, вы нас и насмешили! – захохотал один тощий с красными волосами, такими же, как у тёти Клариссы, но у неё они стали красными месяц назад, и мама мне объяснила, что это такая специальная краска, которой тётю красят в парикмахерской.
– Что это тебя так развеселило, придурок? – спросил Руфюс.
– Да та оплеуха, которую ты сейчас у меня получишь, – ответил красноволосый.
– И вообще, – сказал другой, долговязый и зубастый, – валите отсюда, это наш пустырь!
Аньян хотел уйти, но мы все были против.
– Нет уж, мсье, – заявил Клотер, – это наш пустырь, а вы просто боитесь играть с нами в футбол. Потому что у нас классная команда!
– Убогая у вас команда! – бросил длинный зубастый, и они захохотали, и я тоже, потому что у него смешно получилось, и тут Эд стукнул по носу самого мелкого из них, который вообще молчал и ничего не говорил. Но из‑за того, что коротышка оказался братом долговязого с зубами, началась ссора.
– Только попробуй ещё раз, – пригрозил зубастый Эду.
– Ты что, совсем рехнулся? – завопил коротышка, держась за нос, и в это время Жоффруа лягнул тощего, у которого волосы как у тёти Клариссы.
Мы все начали драться, кроме Аньяна, который плакал и кричал:
– Мои очки! У меня очки!
Это было здорово, но потом появился мой папа.
– От самого дома слышно, как вы тут орёте, банда юных дикарей! – воскликнул он. – Николя, ты вообще‑то представляешь, который сейчас час?
И после этого папа схватил за шиворот того толстого гада, с которым дрался я.
– Отпустите меня! – закричал толстый. – А не то я позову своего папу, он фининспектор, и он вам назначит кучу налогов!
Папа его отпустил и сказал:
– Прекратите, довольно! Уже поздно, ваши родители, должно быть, беспокоятся. И вообще, с чего это вы устроили драку? Вы что, не можете играть нормально?
– Мы дерёмся, – объяснил я, – потому что они боятся играть с нами в футбол!
– Мы боимся?! Мы боимся?! Мы боимся?! – кричал зубастый.
– Так, – сказал папа, – если вы не боитесь, так чего же не играете?
– Потому что они ничтожества, вот почему, – ответил толстый.
– Ничтожества? – повторил я. – Это ты про команду с такими нападающими, как мы – Мексан, я и Жоффруа? Смешно слушать!
– Жоффруа? – сказал папа. – Мне кажется, было бы лучше поставить его в защиту, не уверен, что он достаточно быстро бегает.
– Минуту, – вмешался Жоффруа, – у меня бутсы и самый лучший костюм…
– А кто вратарь? – спросил папа.
Тут мы ему объяснили, как мы составили команду, и папа сказал, что, в общем, всё неплохо, но нам надо бы потренироваться, и в этом он может нам помочь, потому что чуть было не вошёл в Международную лигу, когда играл полусредним нападающим в команде прихода Шантеклер. И вошёл бы, если бы не женился.
Этого я про него ещё не знал; с ума сойти, какой у меня папа.
– Ну что, – сказал папа тем, из другой школы, – вы согласны сыграть против моей команды в будущее воскресенье? Судьёй буду я.
– Куда им, они не согласны, потому что струсили! – крикнул Мексан.
– Нет, мсье, мы не струсили, – ответил тот, у которого были красные волосы, – и мы согласны насчёт воскресенья. В три часа… И тогда уж мы вам покажем!
И они ушли. Папа остался с нами и начал нас тренировать. Он взял мяч и забил гол Альцесту. Потом он встал в ворота на место Альцеста, и тогда Альцест забил гол ему. Потом папа показал нам, как надо пасовать. Он ударил по мячу и крикнул:
– Пас тебе, Клотер!
Но мяч попал в Аньяна, который уронил свои очки и разревелся. Потом пришла мама.
– В чём дело? – спросила она папу. – Что ты тут делаешь? Я тебя послала за ребёнком, ты куда‑то пропал, а ужин стынет!
Тут папа весь покраснел, взял меня за руку и сказал:
– Ладно, Николя, пошли!
А все ребята закричали:
– До воскресенья! Ура папе Николя!
За столом мама всё время смеялась, а когда попросила папу передать соль, сказала:
– Пас, Копа![6]
Мамы ничего не понимают в спорте, но это не важно: в следующее воскресенье всё пройдёт здорово!
Первый тайм
1. Вчера вечером на поле пустыря состоялся товарищеский матч по футболу между командой другой школы и командой под руководством папы Николя. Последняя выступила в следующем составе: голкипер – Альцест; защитники – Эд и Клотер; полузащитники – Жоаким, Руфюс, Аньян; правый полусредний нападающий – Николя; центральный нападающий – Жоффруа; левый крайний нападающий – Мексан. Судья – папа Николя.
2. Отсутствовали правый крайний и левый полусредний нападающие. Малочисленность команды заставила папу Николя предложить тактику (разработанную на заключительной тренировке), которая состояла в игре на контратаке. Николя, чей наступательный темперамент можно сравнить с манерой игры Фонтена, и Мексан, чья утончённость и тактический талант позволяют сравнить его с Пиантони, передавали мяч Жоффруа, чьи достоинства не поддаются никаким сравнениям, но который отличается чрезвычайно существенным для любого центрального нападающего преимуществом, а именно – обладает полным футбольным снаряжением.
3. Матч начался примерно в 15 часов 40 минут. На первой минуте в результате потасовки перед воротами левый крайний сделал столь мощный удар по мячу, что Альцест был вынужден пойти на горизонтальный бросок, чтобы уклониться от этого мяча, летевшего прямо в него. Однако гол не был засчитан, так как судья вспомнил, что капитаны перед началом игры не обменялись рукопожатием.
4. На пятой минуте, когда игра шла в центре поля, собака проглотила полдник Альцеста, и это несмотря на то, что тот был завёрнут в три слоя бумаги и трижды обвязан верёвочкой (не Альцест, а полдник). Это происшествие сильно подорвало боевой дух вратаря (а каждому известно, как важен боевой дух для вратаря), в результате чего на седьмой минуте он пропустил первый гол…
5. …а второй – на восьмой минуте… На девятой минуте капитан команды Эд посоветовал Альцесту перейти на левый край, уступив своё место в воротах Мексану. (На наш взгляд, решение ошибочное, так как по своему темпераменту Альцест является скорее полузащитником, чем нападающим.)
6. На четырнадцатой минуте начался сильный дождь, и большинство игроков бросились в укрытие. На поле остался только Николя, продолжавший сражаться с одним из игроков команды противника. При этом изменений в счёте не произошло.
7. На двадцатой минуте Жоффруа, занимавший позицию правого среднего или левого полусреднего (это не имеет значения), нанёс сокрушительный удар по мячу.
8. На той же двадцатой минуте мимо поля проезжал мсье Шапо, направлявшийся с визитом к своей бабушке, заболевшей гриппом.
9. Удар лишил его равновесия, в результате чего он въехал на территорию участка, принадлежащего семье Шадфо, с которой семья Шапо была в ссоре в течение последних двадцати лет.
10. Мсье Шапо вновь проник на футбольное поле по тропинке, известной, вероятно, ему одному, и завладел мячом именно в тот момент, когда должно было быть произведено вбрасывание.
11. Замешательство продолжалось пять минут, после чего на двадцать пятой минуте игра возобновилась и матч продолжился. Вместо мяча была использована консервная банка. На двадцать шестой, двадцать седьмой и двадцать восьмой минутах мяч вёл Альцест и последовательно забил три гола (отнять у Альцеста консервную банку из‑под зелёного горошка высшего качества, даже пустую, практически невозможно). Команда Николя вышла вперёд, ведя со счётом 3: 2.
12. На тридцатой минуте мсье Шапо принёс мяч обратно. (Его бабушка чувствовала себя лучше, поэтому он был в прекрасном настроении.) Консервная банка была отброшена за ненадобностью.
13. На тридцать первой минуте Николя прорвал оборону противника и передал мяч Руфюсу, занимавшему позицию левого полусреднего (однако, ввиду того что левого полусреднего не было, его позицию можно также назвать и позицией центрального нападающего). Руфюс в свою очередь передал мяч Клотеру, который ударом левой поставил в невыгодное положение всех присутствующих, включая судью, которому мяч попал прямо под дых. Несколько приглушённым голосом судья разъяснил капитанам команд, что в связи с ухудшением погоды, угрозой ливня и некоторым похолоданием он вынужден предложить перенести второй тайм на следующую неделю.
Второй тайм
1. Всю следующую неделю обмен телефонными звонками между папой Николя и другими отцами привёл к тому, что состав команды существенно изменился. Эд перешёл на позицию левого полусреднего, а Жоффруа – в защиту. Результатом совещания, проведённого отцами, стала разработка новой тактической линии. Основа изменений состояла в том, чтобы забить гол на первых минутах, далее играть в обороне, после чего воспользоваться контратакой и провести в ворота соперника второй мяч. Если бы дети буквально следовали данным инструкциям, они бы выиграли со счётом 5: 2, так как после первого тайма вели 3: 2. Отцы (Николя, его друзей и тех, из другой школы) присутствовали в полном составе, когда в 16 часов 03 минуты в атмосфере накала страстей игра наконец началась.
2. На поле раздавались только голоса отцов. Игроков это нервировало. В течение первых минут игры не произошло ничего существенного, если не считать удара, нанесённого Руфюсом по спине отца Мексана, и оплеухи, полученной Клотером от своего отца в связи с пропущенным им мячом. Жоаким, являвшийся в этот момент капитаном команды (было решено, что все игроки будут капитанами по очереди, по пять минут каждый), обратился к судье с требованием освободить поле от посторонних. Клотер добавил к этому, что полученная оплеуха настолько потрясла его, что продолжать игру он не в состоянии. Его отец заявил, что готов занять место сына. Игроки команды‑противника выразили протест и заявили, что в таком случае также выведут на поле своих отцов.
3. Трепет удовольствия охватил ряды отцов, скинувших свои пальто, пиджаки, шарфы и шляпы. Они устремились на поле, попросив детей быть поосторожней и не подходить слишком близко и пообещав показать им, как следует обращаться с мячом.
4. С первых минут матча, в котором сошлись в борьбе отцы друзей Николя и их соперников из другой школы, сыновья полностью осознали, каким образом следует обращаться с мячом, и…
5. …единодушно приняли решение всем отправиться к Клотеру смотреть по телевизору воскресную спортивную передачу.
6. Матч продолжался. Он может быть охарактеризован общим стремлением игроков наносить по мячу мощные удары, способные привести к изменению счёта, если бы не встречный ветер, дувший во всех направлениях, который препятствовал осуществлению этого намерения. На шестнадцатой минуте отец из другой школы мощным ударом направил мяч отцу, представлявшему, как он надеялся, также другую школу, но который на самом деле оказался отцом Жоффруа. Последний нанёс по мячу ещё более мощный удар. Мяч приземлился посреди нескольких ящиков, консервных банок и прочего металлолома, после чего послышался звук, напоминающий свист воздушного шара, из которого выходит воздух. Однако мяч продолжал подпрыгивать благодаря наличию прошившей его насквозь пружины. После дискуссии, продлившейся не более трёх секунд, было решено продолжить игру, заменив мяч – почему бы и нет? – на консервную банку.
7. На тридцать шестой минуте отец Руфюса, игравший в защите, поймал консервную банку, которая, вращаясь, подлетела к его верхней губе. Поскольку он поймал её рукой, судья (это был брат одного из отцов из другой школы, так как отец Николя занял место полусреднего) назначил пенальти. Несмотря на протесты некоторых игроков, среди которых был отец Николя и отцы всех его друзей, штрафной был пробит, и отец Клотера, игравший за вратаря, не смог остановить летевшую в него банку, несмотря на отчаянные усилия. Таким образом, отцы из другой школы сравняли счёт – 3: 3.
&n