Golden Threads
Друзья на Корфу
Доктор Теодор Стефанидес, друг семьи, приехавший погостить с Корфу, как-то спускался с террасы, чтобы обследовать тамошние цветы. Это был в высшей степени прямой человек в буквальном и фигуральном смысле, щеголявший аккуратной рыжеватой бородой. Он обучался у мадам Кюри в Париже и приехал, чтобы рекомендовать госпиталю в Аргостоли использовать рентгеновские аппараты, бывшие настоящим чудом науки того времени. Он был чрезвычайно разносторонним человеком; с мамой он мог вести долгие дискуссии по философии, археологии, литературе и – любимому предмету Теодора – народным средствам из трав.
«Convolvulus... хмм, sabatius, полагаю», – сказал он, теребя свою бороду. «Convolvulare означает корчиться от боли и вместе с тем обвивать, что довольно хорошо описывает эти вьющиеся побеги, ты бы так не сказала?» Несмотря на то, что он в совершенстве говорил на английском, он был греком и привык и с детьми, и со взрослыми разговаривать на равных. Теодор продолжал, как будто разговаривал с коллегой-учёным: «Цветки содержат алкалоиды спорыньи, которые использовались в античные времена для акушерских целей. Я полагаю, что их физиологическое действие характеризуется корчами другого вида».
Я понятия не имела, каковы могли быть эти акушерские цели, но усвоила, что это было что-то важное. Спорынью я представила себе в виде йогурта (созвучие – ergot и yoghurt) и удивлялась, как это возможно. Однажды я сорвала такой цветок и увидела, как выделился белый липкий сок. Он был ужасно горьким, и больше я никогда не пыталась его пробовать. От него мучительно болел язык.
***
Многие из маминых наиболее ранних счастливых воспоминаний относились к Корфу; там жили люди, которых она любила. Она и тётушка Лили были особенно близки. Проживание на Корфу позволяло им видеться регулярно. Многие из маминых друзей были интересными и эксцентричными людьми.
Теодор Стефанидес, его жена Мария и дочь Алексия жили в Корфу Тауне. Миссис Стефанидес была очень высокой стройной английской леди. Она казалась нам похожей на кипарис. Невилл придумал ей странное прозвище «Кипербол»; в её облике не было ничего круглого.
Взрослые, бывало, сидели в большой гостиной и пили чай. Миссис Стефанидес обычно подавала горячие лепёшки со сливками и клубничным джемом из «Хэрродса».
Теодор обычно оставался в своём кабинете, где у него были микроскопы, биологические объекты в различных ёмкостях и библиотека, занимавшая целую стену. Его кабинет выходил в гостиную. Приходившие в гости мужчины часто брали свои лепёшки и присоединялись к Теодору в его кабинете.
Нас, детей, обычно отправляли поиграть в большой сад за домом. Невилл непринуждённо играл с Алексией, которая была его возраста. Она звала его Бобо и говорила ему, что делать. Я по большей части наблюдала, так как по возрасту была между ними и миром взрослых, к которому я ещё не принадлежала.
У Алексии был чудесный деревянный домик Уэнди, в котором они с Невиллом играли. Посередине сада был большой пустой пруд, в который мы прыгали, а потом вылезали из него. Сад был достаточно велик, и я могла исследовать его много часов кряду, пока Невилл и Алексия открывали и закрывали двери и ставни своего воображаемого жилища. В саду росли деревья, на которые можно было взбираться, и был другой пруд с золотыми рыбками. Я зарисовывала некоторых из них.
Плавание с Костасом Аспиотисом
Среди маминых друзей были мистер и миссис Аспиотис, жившие в своём величественном имении, на Вилле Росса, располагавшейся в ухоженном саду. У них было две дочери, Мари и Леа. Константинос Аспиотис, или Костас, как мы его знали, унаследовал от своего отца предприятие по печати литографий. Когда он принял на себя компанию, то приобрёл современные прессы и получил значительные контракты. Греческие почтовые марки в те дни печатались на его предприятии, так же как банкноты и другие ценные бумаги. В 1935 году, как раз перед нашим прибытием на Корфу, он продал свою компанию и ушёл на покой очень состоятельным человеком. Он был неравнодушен к высококачественным автомобилям.
Миссис Аспиотис отменно вела домашнее хозяйство. Она давала много официальных чайных приёмов, в чём ей искусно помогали её дочь Мари и старые слуги. Мари была чрезвычайно красива.
Для этих случаев мссис Аспиотис облачалась в длинные платья. Её плотные седые локоны неизменно покрывал кружевной ночной колпак. Мы с Невиллом находили это очень забавным, так как знали, что ночные колпаки не носят. Наша бабушка его не носила, но мы видели на картинке к сказке о Красной Шапочке, что старая бабушка лежит в постели в ночном колпаке. Мы не думали, что люди могут носить их на чайных вечеринках и находили это довольно очаровательным.
Костас Аспиотис был человеком действия и предпочитал проводить время, плавая на яхте со своей дочерью Леа, смешливой девчонкой-сорванцом. Леа влюбилась в одного из моряков на борту яхты. Костас не дал разрешения на свадьбу. Больше семья Аспиотис Леа не видела. Доходили слухи, что она живёт в отдалённой деревне, где её видели расхаживающей босиком.
По прошествии лет Мари стала ведущей фигурой в корфуанском обществе. Она была писательницей, философом и филантропом. Она так и осталась незамужней, и люди винили в этом Леа. В те дни никакой приличный человек не хотел получить себе в свояки крестьянина. Мари была также очень умной.
Костас скучал по Леа и в её отсутствие стал приглашать друзей плавать с ним. На борт «Аспасии» часто приглашали маму, Невилла и меня. Видимо, на этой яхте было трудно идти под парусом, но это не останавливало Костаса.
На борту яхты у Костаса был старомодный граммофон и несколько пластинок с записями традиционной корфиотской музыки. Когда мы приближались к прибрежной деревне, Костас бросал якорь, доставал свой проигрыватель, заводил его и ставил соответствующую запись, чтобы жители деревни послушали. Он мог вытащить свистульку, чтобы аккомпанировать музыке. Целью этого было просветить деревенских жителей относительно их наследия. Это, по мнению Костаса, сделало бы остров привлекательным для туристов. В те дни Корфу посещало мало туристов, а те, которые приезжали, как правило, знали, как себя вести. Но не всегда.
Теодор Стефанидес как-то рассказал нам забавную историю, которая в то время ходила из уст в уста. Несколько англичан – представителей богемы отправились на уединённый пляж, Там они, чувствуя себя совершенно свободно, разделись и стали загорать.
«Ну, кажется, эти люди читали о том, что в Древней Греции спортом занимались в обнажённом виде... и х-мм... и не понимая, что времена как-то изменились, должно быть, считали, что нагота приличествует Греции» – объяснил Теодор. «Они не заметили, что на близлежащем мысу стоит церковь, из которой можно обозревать весь пляж. На крыльце сидел добродетельный священник, так что вы можете догадаться, что случилось потом. Священник призвал молодых людей из близлежащей деревни, которым было в удовольствие и защитить благопристойность своей деревни, и поглазеть на голых туристов. Они заняли позиции на холмах, окружавших пляж, и забросали купальщиков камнями. Ну, а как вы знаете... х-мм... деревенские юноши обычно не промахиваются».
Теодор Стефанидес погладил свою бороду. Затем добавил: «У греков это навязчивая идея. Мы любим бросать камни. Если мы подходим к обрыву, то бросаем вниз. Когда просто прогуливаемся, то бросаем камни для забавы. Забавно, однако».
Одним из красивейших мест, которые мы посетили на яхте Костаса, была Кулура. В те дни в Кулуре мало что было, кроме полукруглой гавани, укреплённой довольно длинным каменным молом, и большого, крепко построенного, но простого дома. Она расположена далеко к северу от Корфу Тауна.
Кулура принадлежала миссис Геннатос, нашей общей знакомой. Она вдовствовала, поэтому дома всегда носила чёрное. Теодор Стефанидес утверждал, что она говорит по-английски со значительным акцентом, но мы не замечали этого, поскольку там разговаривали всегда по-гречески. Летом ей, бывало, наносил визиты король Греции. Однажды, когда она была в Афинах, она посетила короля, одетая в яркий наряд, который, как ей казалось, более подходил для государственной столицы. Король был поражён. «О, Вы не в чёрном. Я предпочитаю видеть Вас в чёрном». Я подслушала, как она рассказывала эту историю маме.
Однажды, когда мы там были, там были также капитан 3-го ранга Воган-Хьюз и Вана. Вана была племянницей миссис Геннатос, и они были частыми посетителями. Они утверждали, что Кулура – самое красивое место на восточном побережье. Позже семейство Воган-Хьюз унаследовало эту собственность, и эта гавань стала служить для них домом престарелых.
Мама всегда называла капитана адмиралом.
Сценки из жизни богемы
В непосредственной близости от полуострова Кулура, в заливе Калами, стоял белый дом, в котором остановились Лоуренс и Нэнси Даррелл. Мы посещали их довольно много раз. На тот момент они лишь недавно приехали на Корфу, а Лоуренс Даррелл ещё не был хорошо известным писателем.
Устоявшееся британское сообщество не очень располагало к богемному образу жизни Дарреллов. Дарреллы не принадлежали ни к группе профессиональных работников, ни к офицерам. Они совершенно не походили на других британцев на острове того времени. Они были связаны с крестьянами и сельскими жителями таким образом, что это задевало стоявших как выше, так и ниже их по общественному положению. Это происходило не потому, что истеблишмент свысока смотрел на деревенских жителей. Мы искренне любили своих слуг. Жители Хломоса были почти нашей семьёй. Более того, сельские жители обладали истинно греческим чувством гордости и своей значимости, что не допускало никакого чувства неполноценности. Однако они знали своё место. Существовало множество трудноуловимых правил, определяющих какие именно взаимоотношения между различными слоями общества являются подходящими. Дарреллы не понимали этих условностей. Они им не соответствовали.
Поведение Дарреллов распространяло по острову волны неголования. Позже я узнала, что купальщиками, которых забросали камнями священник и деревенская молодёжь, были Лоуренс и Нэнси, хотя Теодор и не сказал нам этого. Видимо, Дарреллы выискивали уединённые пляжи, чтобы избежать расправы, но, тем не менее, их увидели. Хуже того, в свои прогулки и купания нагишом они вовлекали друзей, в том числе путешествующих без сопровождения двух английских леди (это мой весьма вольный перевод предложения; я в нём не уверена). Это было замечено. Маргарет Даррелл, младшая сестра Лоуренса, жившая с матерью и братьями в другой части острова, бывало, принимала солнечные ванны в купальном костюме, состоявшем из коротенького платьица и панталон с оборками. Это было оскорбительно для тамошних деревенских жителей. Поползли разговоры.
Мама считала снобистскую позицию нелепой. Она говорила, что Дарреллы интересные люди, добавляющие жизни красок. Костас Аспиотис также был ими очарован, и для Дарреллов это было хорошим поводом для посещения той части острова.
Но я не была так уверена. У Дарреллов я видела картину Нэнси. На ней изображены Адам и Ева, стоящие в ванне. Ванна была глубокой, но прозрачной, так что Адам и Ева были видны в своей наготе, щеголяя преувеличенной растительностью на лобке, выписанной твёрдыми вызывающими мазками. Фигуры были гротескно непропорциональными. Наша жизнь в Греции была полна изображавших обнажённые тела статуй и картин в городских скверах, на зданиях и в нашей домашней библиотеке. На кофейном столике у нас лежали большие книги, посвящённые европейскому искусству, служащие для нашего домашнего образования. В Риме я видела много подлинных статуй. Я знала, что обнажённые фигуры были идеализированы и красивы: иногда абстрагированные благодаря неподвластному времени качеству белого мрамора, иногда смягчённые под искусной рукой живописца и за счёт мастерского наложения контрастной светотени. Я была шокирована уродством картины Нэнси.
Лоуренс громко разговаривал и слишком много пил. Он хлопал по плечу местного крестьянина-рыбака, приглашал его разделить с семьёй трапезу и угощал виски. Дарреллы казались мне слабо дисциплинированными, с претензиями, но лишёнными чуткости и воспитания, которые позволили бы им отделить древнюю историю Корфу от нынешней, устоявшейся.
Я слышала, как мамины друзья говорили о дегенератах, я не поняла это выражение, но решила, что, должно быть, они имеют в виду людей, подобных Дарреллам. Лоуренс провозглашал, что он привнесёт на остров культуру высокой литературы. Это шокировало меня: нести культуру высокой литературы на родину Гомера. Грекам. Я смотрела на него, готовая спорить, но он не замечал меня.
Много десятилетий спустя в Афинах я посетила спектакль по произведениям Софокла, который шёл на древнегреческом языке. Там присутствовали профессора литературы со словарями, чтобы переводить текст на современный общепринятый греческий язык. Когда началась пьеса, я обнаружила, что Софокл говорил очень похоже на греческих крестьян из Итики и Кефалонии, так что я понимала каждое слово.
Вне наших морских путешествий мы однажды нанесли визит миссис Даррелл и всему остальному её семейству в их доме недалеко от Корфу Тауна. Маме очень хотелось встретиться с миссис Даррелл.
Нас угощали на открытом воздухе. Джеральд, младший брат Лоуренса, был на несколько лет старше меня. Мне он казался очень большим мальчиком. Меня он не замечал. Невилл играл с Алексией, которая там тоже была. Я сидела со взрослыми, которых большей частью не знала. Я смотрела и слушала. Дарреллы всё время говорили одновременно, перекрикиваясь через стол и через кухонную дверь. Мне казалось, что такое поведение более соответствует моим греческим кузенам, но не англичанам.
Вдруг поднялся сильный гам, когда кто-то вылил в сад содержимое кухонной посудины. В ней были головастики Джерри. Много лет спустя в своей книге «Моя семья и другие звери» Джеральд описал эту сцену с невероятными преувеличениями: головастики превратились в змей, вызвавших вопли ужаса. Во взрослом состоянии я наслаждалась этой книгой из-за рассказанных в ней забавных историй, но была обижена насмешливым тоном по отношению к грекам. Греки – безудержный азартный народ, полный энергии и веры в себя. Но они никакие не шуты. На самом деле мне казалось, что шутами были Дарреллы.
***
В первый день нашего пути мы увидели Теодора Стефанидеса, с которым до этого последний раз мы виделись на Корфу. Он ехал в противоположном направлении, к линии фронта, в автомобиле с открытым верхом, с военной маркировкой. Казалось, что ему очень неудобно на заднем сиденье, как будто он сидел на каком-то возвышении. Возможно, он сидел на ящике с научным оборудованием или с медицинскими инструментами. С нашей точки обзора его прямая фигура создавала впечатление, что он тут за главного, хотя он и не вёл машину.
Он не видел нас. К тому времени мы уже шли пешком полдня и слишком устали, чтобы бежать за машиной или даже просто окликнуть его и помахать рукой. «Довольно необычно» – сказал дядя Сидни. «Я полагаю, он направляется объяснить немцам невозможность их военного вечного двигателя ».