Однажды вечером я лежал растянувшись на тростнике в задней части дома и вспоминал о тех злосчастьях, которые постигли ирландцев (и которые суждены им и впредь), когда в дверь постучался Седой Старик. Вид у него был испуганный, крупная дрожь колотила все тело, язык во рту ослабел, пересох и утратил всю свою смелость. Неизвестно, сел он или упал, но он свалился на пол вблизи меня с ужасающим стуком, отчего зазвенел и затрясся весь дом. Потом он начал вытирать с лица крупные капли пота.
— Добро пожаловать, уважаемый, — сказал я честно и скромно, — и еще тебе здоровья и долгой жизни. Я как раз вспоминал тут о том, что очень тяжело теперешнее положение ирландцев, но теперь ясно, что не у всех оно одинаково; думаю я, что у тебя дела гораздо хуже, чем были они у кого бы то ни было из ирландцев с начала всего ирландского на земле. Я смотрю, ты совсем без сил.
— Да, — сказал он.
— Ты в тревоге?
— О да, — сказал он.
— Неужто, — спросил я, — новые тяготы и свежие злосчастья ниспосланы ирландцам, и новое зло ожидает милую зеленую страну, приходящуюся всем нам родиной?
Седой Старик издал вздох и лицо его приобрело вид печальный и ужасный, давая мне понять, что в этот миг ему припомнилась сама Вечность.
Во рту у него пересохло, и голос его был слабым и безжизненным, когда он ответил мне.
— Внучок, — сказал он, — думается мне, что тот дождь, который придет сегодня ночью, не намочит уже никого и ничего, поскольку конец света наступит раньше, чем эта самая ночь. Предвещающие это знаки в изобилии рассыпаны по небесам. Я видел сегодня первый солнечный луч за все время посетивший Корка Дорха, — этот неземной блеск жег больней огня, он упал на меня с небес и пронзил, как игольным острием, мои глаза. Видел я и порыв ветра, который прошел по траве в поле и стал возвращаться обратно, достигнув той стороны. Я слышал ворону, визжавшую, как свинья, дрозда, ревевшего, как бык, и быка, певшего дроздом. Нечего и говорить, что ничего хорошего все эти вещи не предвещают. Но как ни плохи все они, случилась еще другая вещь, которая поистине вселила ужас в мое сердце.
|
|
— Удивительно то, что сказал ты, уважаемый, — учтиво отозвался я, — и было бы хорошо с твоей стороны подкрепить все эти знаки еще каким-нибудь небольшим свидетельством.
Старик помолчал немножко, и когда он вновь нарушил молчание, он не заговорил, а хрипло прошептал мне на ухо:
— Я шел домой из Финнтра, — сказал он, — и увидел благородного английского господина, нарядного и богато одетого, идущего навстречу мне по дороге. И поскольку я воспитанный ирландец, то я мигом сошел в канаву, чтобы вся дорога была в распоряжении благородного господина и чтобы такие, как я, не портили своей вонью широкий путь перед ним. Но увы, необъяснимые чудеса творятся на этом свете! Когда он подошел ко мне, смиренно стоящему в дерьме и в грязи на дне канавы, он вдруг остановился, ласково посмотрел на меня И ЗАГОВОРИЛ СО МНОЙ!!!
От изумления у меня начисто перехватило дыхание и легкие мои долгое время оставались без воздуха. После этого я еще некоторое время не мог произнести ни слова от потрясения.
— Но, — сказал Старик, кладя дрожащую руку мне на грудь, тоже онемев, но изо всех сил стараясь обрести дар речи, — но... погоди! ОН ЗАГОВОРИЛ СО МНОЙ ПО-ИРЛАНДСКИ!!!
|
|
Когда я услышал это, меня охватило сомнение. Мне подумалось, что Старик или рассказывает сказки, или же бредит в белой горячке. Есть на свете вещи, поверить в которые невозможно.
— Если это правда, — сказал я в конце концов, — то мы не переживем уже ни одной ночи, и нет сомнений, что сегодня конец света.
Но удивительно, как человек умеет выкарабкаться живым из всех опасностей. Та ночь прошла тихо и спокойно, и в конце концов мы уже и опасаться перестали. К тому же по мере того, как дни шли, стало ясно, что Седой Старик сказал правду насчет благородного господина, обратившегося к нему по-ирландски. Теперь на дорогах часто можно было видеть благородных господ, как молодых, так и старых, которые обращались на корявом, малопонятном ирландском к бедным ирландцам и задерживали их, когда те шли в поле. Благородные господа могли легко и совершенно свободно изъясняться на британском английском, однако в присутствии ирландцев они его не употребляли, видно, из страха, что ирландец может подцепить оттуда словечко-другое как защиту от невзгод жизни. Вот как впервые пришли в Корка Дорха эти люди, которых теперь зовут “ирландскоговорящими”. Они странствовали по нашим краям с маленькими черными нёут букс в течение долгого времени, прежде чем люди поняли, что это не полицейские, а благородные господа, пытающиеся выучиться от нас ирландскому языку наших дедов и прадедов. С каждым годом эти люди делались все многочисленнее. Вскоре наши края так и пестрели ими. Со временем люди стали узнавать о том, что пришла весна, не по первой ласточке, а по первому ирландскоговорящему, которого завидят на дороге. Приходя, они несли с собой счастье и деньги, и большое веселье; это были восхитительные и забавные создания, и не думаю, что будут когда-нибудь еще подобные им.
|
|
По прошествии десятка лет или около того мы заметили, что количество их пошло на спад и что те из них, которые раньше были верны нам, направляются теперь в Голуэй и в Райн-на-Ферште и обходят Корка Дорха стороной. Конечно, они по-прежнему уносили с собой немалую толику нашего прекрасного ирландского языка, уходя от нас каждый вечер, но скудными и редкими стали те пенсы, которые они оставляли в качестве платы беднякам, поджидавшим их и сохранявшим для них этот самый ирландский живым в течение тысячи лет. Все это сбивало людей с толку; испокон веков говорилось, что чистоту ирландского (так же как и святость души) люди могут сохранять только тогда, когда они лишены всех мирских благ, и поскольку именно мы отличались крайней бедностью и вечными несчастьями, то мы не понимали, отчего ученые люди тратят свое время на корявый, убогий и ломаный ирландский, который можно было услышать в других областях. Седой Старик приступил с этим вопросом к одному встреченному им благородному ирландскоговорящему.
— Отчего и к чему, — спросил он, — уходят из наших мест люди, изучающие язык? Неужто за последние десять лет они оставили у нас столько денег, что уменьшили нищету в наших местах, и оттого подпортился наш ирландский?
— Mnye kazhetsya, chto u otsa Pedara otsutstvuyet eto slovo — “podportilsya”, — любезно и учтиво отвечал ирландскоговорящий [5].
На это Старик ничего не ответил, но, верно, продолжал тихонько бормотать себе под нос.
— Kak ty skazal — “hitro vyvernulsya, podlyuga”? — переспросил ирландскоговорящий.
— Da net, nichego, nichego, synok, — сказал Старик и ушел с по-прежнему неразрешенным вопросом в голове.
Но в конце концов он сумел разрешить эту загадку. Ему объяснили — не знаю кто, но ясно, что человек этот был не особо силен в ирландском, — чтó именно не в порядке, вверх ногами, с ног на голову и задом наперед в Корка Дорха, отчего и не едут сюда учиться. Вот что оказалось:
1. Бури в наших местах слишком бурные.
2. Вонь слишком вонючая.
3. Крайняя нищета слишком крайняя.
4. Ирландский дух слишком ирландский.
5. Ветхие предания наших дедов слишком ветхие.
Когда Старик узнал, в чем дело, он обдумывал все это в течение недели. Он понял, что ирландскоговорящие и впрямь только что не помирали из-за гнева и вечной отрыжки небес и что укрыться у людей в домах они не могли из страха перед вонью и безраздельным господством свиней. К концу недели ему показалось, что все пойдет на лад, если только мы устроим у себя Ирландский колледж, вроде того, что был в Росанн и в Коннемаре. Он крепко обдумывал этот план в течение еще одной недели, и по прошествии этого времени у него в уме все было готово и ясно: у нас в Корка Дорха состоится большой ирландский праздник, с тем чтобы собрать деньги на устройство колледжа. В тот же вечер он навестил стóящих людей в Леттеркенни, чтобы окончательно утвердить руководство и порядок проведения праздника; и еще прежде, чем наступило утро, он провел ту же работу на острове Бласкет Мор, и между тем уже успел послать важные письма в Дублин. Уж конечно, никто в Ирландии не был никогда так жаден до ирландского языка, как Старик в ту ночь; неудивительно поэтому, что колледж решили в конце концов строить именно на земле Старика, — на земле, которая стоила порядочную сумму в тот день, когда ее у него купили. Что касается самого праздника, то он должен был проходить на его поле, и за тот бесплодный клочок земли, на котором должны были возвести трибуну, он стребовал плату как за два рабочих дня. “Если уж деньги падают с неба, — частенько говаривал он, — так смотри, чтобы они падали в твой карман; ты не впадешь в грех алчности, если все денежки будут в собственности у тебя одного”.
вернуться
Отец Педар О`Лири (1839-1929) — ирландский писатель и просветитель, писавший книги на южном, мюнстерском диалекте ирландского языка; в 1904 г. опубликовал повесть-притчу “Шенна”, которая долгое время считалась образцом художественного языка и по сей день называется в числе классических произведений ирландской литературы. Именно поэтому комичный упрек в том, что употребленное Стариком слово (“подпортился”) не встречается у отца О`Лири, в устах владеющего только книжным языком “ирландскоговорящего” следует воспринимать, по сути, как упрек в утрате подлинной чистоты языка.
Да, мы в Корка Дорха будем вечно помнить этот праздник и как мы бурно тогда повеселились. В ночь накануне великого дня бригада людей изо всех сил трудилась под проливным дождем, возводя дощатую трибуну, а Седой Старик стоял в сухости и тепле на пороге, помогая кипевшей снаружи работе поучением и добрым советом. Не было уж более никакого здоровья ни у кого из тех людей с того самого дня и навеки после грозы и бури, бывших в ту ночь, а того из них, что умер, закопали в землю еще прежде, чем вновь разобрали трибуну, ради которой отдал он свою единственную жизнь из преданности делу ирландского языка. Да будет он здоров ныне в небесах, на райской трибуне.
В то время возраст мой приближался к пятнадцати годам, и был я мрачным, щербатым и нездоровым юнцом, и тянулся вверх со скоростью, делавшей меня слабым и далеким ото всякого здоровья. Не думаю я, чтобы когда-нибудь до этого или после этого в Ирландии собиралось в одном месте такое количество иностранцев и благородных господ. Они толпами прибыли из Дублина и из города Голуэя, и на каждом из них была приличная и красиво пошитая одежда; иные были и вовсе без штанов, а зато в коротких женских юбках. Говорили, что это на них ирландские костюмы [6]; и ежели только это правда, то поистине различен бывает тот внешний облик, который приобретает твоя персона с попаданием тебе в голову слов ирландского языка. Были там люди в простых, неукрашенных платьях — эти, видно, не очень были сильны в ирландском; у других же по благородству, опрятности и великолепию их женских юбок сразу было ясно, что ирландский у них беглый. Мне было очень стыдно, что не нашлось ни одного человека поистине ирландского вида среди наших в Корка Дорха. Было у них и другое достоинство, которого не было у нас с тех самых пор, как утратили мы истинную ирландскость: все они были без имен и без фамилий, а взяли они себе прекрасные прозвища и окрестили себя в честь того и сего, цветов и холмов, камней и полей, небес и чудес. Был там человек тучный, грузный и неповоротливый, с серым дряблым лицом, и вид у него был такой, как будто он умирает одновременно от двух смертельных болезней, и прозвище, которое он себе взял, было Ирландская Маргаритка; другой бедняга, у которого габариты и силенки были как у мыши, назвался Мощным Быком; третий, который был тихим, кротким и безобидным, взял себе прозвище Веселый Козел, несмотря на то что в жизни никого не забодал и ничего веселого в нем не было. Вдобавок к этому я помню, что присутствовали еще следующие господа:
Коннахтский Кот
Коричневая Курочка
Отважный Конь
Грешная Ворона
Бегущий Рыцарь
Роза Холмов
Голл Мак Морна
Пучеглазый Моряк
Низкий Епископ
Сладкоголосый Черный Дрозд
Прялка Мойры
Торфянистая Почва
Ой-люли
Мой Каррик-он-Шэннон
Весло
Всякий Сверчок
Небесный Жаворонок
Малиновка
Палка для Танцев
Изящный Северянин
Стройный Лис
Морской Кот
Ветвистое Дерево
Ветер с Запада
Средний Южанин
Желтая Бутыль
Лиам-Моряк
Коричневое Яйцо
Восемь Человек
Тайг-Кузнец
Пурпурный Петух
Стебель Овса
Дательный Падеж
Светлое Серебро
Пестрый Мальчик
Лучший из Мужей Ирландии
Утро праздника выдалось холодным и суровым, и ночная буря не прекращалась и не ослабевала. Все мы были на ногах с первыми петухами и поели картошки еще до рассвета. Ирландские бедняки собрались за эту ночь в Корка Дорха со всех уголков ирландскоговорящих областей, и, будь я проклят, — до чего же оборванная и голодная была эта толпа, которую мы увидели перед собой, выйдя из дома! В карманах у них была репа и картошка, и они жадно поедали ее на месте, отведенном для праздника, и запивали дождевой водой вместо соуса. К тому времени, когда подъехали благородные господа, было уже позднее утро, так как автомобили задержались из-за плохих дорог. Когда первый автомобиль показался в поле зрения, он нагнал на бедняков сильный страх. Они разбежались с громкими криками и попрятались среди скал, но снова храбро выбрались наружу, когда почувствовали, что в этих больших новомодных устройствах нет никакого подвоха. Седой Старик поприветствовал благородных ирландцев из Дублина и поднес им напиток из сыворотки в знак почета и в качестве оживляющего средства после дальней дороги. Потом они отошли в сторонку, чтобы уладить мелкие административные дела праздника и избрать официальных лиц. Когда они закончили, то объявили всем собравшимся, что Ирландская Маргаритка избран председателем празднества, Опасный Котенок — вице-председателем, Дательный Падеж — администратором, Ветер с Запада — секретарем, а Седой Старик — казначеем. Еще немного поговорив и побеседовав, председатель вместе с другими важными персонами поднялся на возвышение перед народом, и так было положено начало Большому Празднеству в Корка Дорха. Председатель положил перед собой на стол золотые часы, заложил большие пальцы за края жилета и разразился следующей истинно ирландской речью:
— Ирландцы, — сказал он. — Мое ирландское сердце радуется при мысли о том, что я сегодня обращаюсь к вам по-ирландски на этом ирландском празднике в самом центре ирландскоговорящей области. Надо сказать, что сам я ирландец. Я ирландец с макушки до пят, ирландец спереди, сзади, сверху и снизу. Все вы здесь истинные ирландцы, как и я. Все мы до единого потомственные ирландские ирландцы. А тот, кто ирландец, будет ирландцем и впредь. И сам я, так же, как и вы, не сказал ни единого слова кроме как по-ирландски с того дня, как родился, и вот еще что: только и исключительно по-ирландски бывало сказано все, что бы ни говорил я в своей жизни. И раз мы истинные ирландцы, нам следует постоянно обсуждать друг с другом проблему ирландского языка, равно как и проблему ирландскости. Не будет никакой пользы от нашего знания ирландского, если мы станем беседовать на этом языке о неирландских вещах. Тот, кто говорит по-ирландски, но не обсуждает вопрос языка, тот в глубине души не истинный ирландец: такой человек не приносит пользы ирландскому духу, и это все равно, как если бы он насмехался над ирландским языком и оскорблял ирландцев. Нет ни одной вещи на свете, столь же милой и столь же ирландской, как истинные истинно ирландские ирландцы, беседующие на истинно ирландском языке на тему самого что ни на есть ирландского ирландского языка. И сейчас я объявляю этот праздник ирландски-открытым! Слава ирландцам! Пусть живет и процветает наш ирландский язык!
Едва благородный ирландец уселся на свою ирландскую задницу, большой шум и аплодисменты раздались среди собравшихся. Многие местные ирландцы ослабли от долгого стояния на ногах, поскольку ноги под ними подкашивались от вечного недоедания, но никто не произнес ни слова жалобы. После этого вступил Опасный Котенок, — высокий, обширный и почтенный муж с лицом темно-синим от бурного роста бороды и частого бритья. Он произнес еще одну прекрасную речь.
— Ирландцы! — сказал он. — Я от всей души приветствую вас, пришедших сегодня на этот праздник, и желаю крепкого здоровья, долгой жизни, процветания и удачи и всяческого счастья вам, всем вместе и по отдельности, до скончания дней и покуда только будут живы ирландцы в Ирландии. Именно ирландский язык приходится всем нам родным, и потому нам следует быть серьезными в вопросах ирландского языка. Я не считаю, что правительство серьезно подходит к вопросу ирландского языка; я не думаю, чтобы они в глубине своей души были ирландцами. Они насмехаются над ирландским языком и оскорбляют ирландцев. Всем нам следует крепко стоять за ирландский язык. Я считаю, что даже Университет несерьезно подходит к вопросу ирландского языка. Люди, занимающиеся индустрией и торговлей, несерьезно подходят к вопросам ирландского языка. Я сомневаюсь временами, — подходит ли хоть КТО-НИБУДЬ серьезно к вопросу ирландского языка? Нет свободы без единства! Нет языка — нет страны! Пусть живет и процветает наш ирландский язык!
вернуться
Вопреки распространенному мнению, юбка-килт никогда не была деталью традиционного ирландского костюма. Тем не менее, сторонники Гэльского возрождения (в первую очередь — националистически настроенная интеллигенция) считали само собой разумеющимся наличие в национальном костюме ирландской юбки, выводя ее из килтов шотландских горцев. Носившие килт поощрялись националистической прессой и даже заносились в особые почетные списки за помощь в возрождении духа “древних кельтских воинов”. Помимо этого, юбки были частью униформы исполнителей “кельтских” танцев в танцевальных школах больших городов, откуда и приехало на праздник в Корка Дорха большинство “ирландскоговорящих”. Лишь в 1943 г. Макклинток в своем знаменитом исследовании по истории костюма “Old Irish and Highland Dress” положил конец спорам о существовании “ирландских юбок”, доказав, что “шотландский килт появился значительно позже того времени, когда ирландский национальный костюм вышел из употребления. Таким образом, он не мог иметь ничего общего ни с каким “ирландским килтом”, реальным или предполагаемым”. (H.F.McClintock. Old Irish and Highland Dress. Dún Dealgan, 1943, p.101).
— Нет свободы без короля Георга! — сказал Седой Старик мне на ухо. Он всегда очень уважал английского короля.
— Похоже, — сказал я, — что этот благородный господин — ирландец и подлинно серьезно подходит к вопросу ирландского языка.
— По всей видимости, — сказал Старик, — котелок у него варит хорошо.
Не одна еще прекрасная речь к народу прозвучала с этой трибуны, а целых восемь. Многие ирландцы упали в обморок от голода и от напряжения слуха, а один человек умер самым ирландским образом посреди собравшихся. Да, тот день был великим днем речей в Корка Дорха.
Когда с трибуны было произнесено последнее слово по поводу ирландского языка, началось бурное веселье и праздничная суматоха. Председатель обещал серебряную медаль в награду тому, кто окажется наиболее серьезен в вопросе ирландского языка. В этом соревновании участвовало пятеро претендентов, и все они сидели рядышком на изгороди. С раннего утра они начали говорить по-ирландски изо всех сил, без малейшей паузы в потоке речи, и при этом говорили они об одном лишь только ирландском языке. Никогда не слышал я ирландского столь крепкого, изнурительного и безостановочного. В течение трех часов или около того это половодье речей было сладостно и приятно для слуха, и легко было распознать в нем слова.
К вечеру всякая сладость, а также смысл почти вовсе исчезли из этой речи, слышно было только дурацкую болтовню и странные нечленораздельные звуки. С приходом темноты один из них упал в обморок, другой заснул (не прекращая, однако же, говорить), а третьего отнесли домой с воспалением мозга, — воспалением, которое отправило его к праотцам еще прежде, чем наступило утро. После этого только двое оставались слабо блеять какую-то ерунду на изгороди, а ночной дождь густо лил на них сверху. Была уже полночь, когда соревнованию пришел настоящий конец. Один из них вдруг прекратил исходящее от него бессвязное гудение, и серебряную медаль вручили другому, что также сопровождалось прекрасной речью председателя. Но первый из них, тот, что утратил пальму первенства, не сказал больше ни слова с той самой ночи, и, по-видимому, не скажет уже никогда.
— Весь ирландский, что только был у него в голове, — заметил Седой Старик, — он выговорил в эту ночь.
Что же касается того благородного человека, который заслужил медаль, то он поджег свой дом и себя самого вместе с ним по прошествии полного года со дня праздника, и ни одного из них, — ни его самого, ни дома, — со времен того пожара не видели. Да будут здоровы, где бы они ни были, — в Ирландии или на небесах, — те пятеро людей, что пытались заслужить медаль в тот день.
И еще восемь человек погибли в тот день от избытка танцев и недостатка еды. Благородные господа из Дублина сказали, что нет другого танца столь же ирландского, как Долгий Танец, что он ирландский именно оттого, что долгий, и истинно ирландский оттого, что истинно долгий. Какой бы долготы ни был самый долгий Долгий Танец, который когда-либо танцевали, можете быть уверены, что это ерунда по сравнению с тем, что станцевали мы в Корка Дорха в тот день. Продолжался этот танец, пока жизнь не вылетела из танцоров через подошвы ног, и восемь человек из них ушло из этой жизни в ходе празднества. Как усталость от бурного веселья, так и истинно ирландский голод всегда были с нами; и они не получили никакой помощи, когда упали на каменистую землю площадки для танцев, и поистине кратко было их пребывание на этой земле, а почти сразу же они покинули ее, направляясь в вечность.
Хотя смерть и унесла многих из нас, праздник продолжался бурно и мощно, поскольку стыдно нам было не выказать силу ради ирландского языка, когда сам председатель взирал на нас. Повсюду, докуда только хватало глаз, мужчины и женщины плясали, двигались и вертелись отчаянно, так что напоминали море в ветреный вечер.
Маленькое странное происшествие приключилось в сумерках, когда у людей за плечами был уже целый день пляски, и не было человека, у которого кожа на подошвах не была бы содрана подчистую. Председатель любезно позволил сделать перерыв на пять минут, и все благодарно рухнули на сырую землю. После перерыва объявили Рил для Восьми Человек [7], а как раз перед этим я лично видел благородного господина по имени Восемь Человек, как он жадно глотал что-то из блестящей бутылки, которую достал из кармана. Когда объявили Рил для Восьми Человек, он отшвырнул бутылку и двинулся в одиночестве на площадку для танцев. Пришли и другие, чтобы постучать ногами вместе с ним, но он гневно погрозил им, крича, что “площадка занята”, и с убийственной силой зашвырнул ботинком в одного, который подошел к нему близко. Он быстро пришел в настоящее бешенство, и усмирить его не удавалось, пока его не стукнули со страшной силой большим камнем по затылку. Я в жизни не видел никого столь же самоуверенного и разгоряченного, как он до броска камнем, и никого настолько тихого и спокойного — после того, как Седой Старик кинул этот камень. Воистину, зачастую пара слов способна выбить человека из седла.
Что же до меня, я не успокоился, покуда не добрался до чудодейственной бутылки, которую отшвырнул в сторону Восемь Человек. Там еще оставалась добрых паракапель выпивки, и стоило напитку этому оказаться у меня в желудке, как весь мир вокруг мягко изменился. Воздух был сладким, весь пейзаж кругом стал выглядеть заметно лучше, и даже сам дождь радовал сердце. Я уселся на изгородь и затянул во весь голос ирландскую песню, аккомпанируя себе звоном пустой бутылки по изгороди. Когда я допел песню, кого я, по-вашему, увидел позади, по ту сторону изгороди, оглянувшись через плечо, как не Восемь Человек, который был простерт в грязи, и кровь обильно лилась из дыры, пробитой камнем. Хоть он и был жив, жизнь в нем держалась, по всей видимости, не очень крепко, и показалось мне, что он был как раз на грани ее утраты. “Если он покинет нас, — сказал я сам себе, — ему уж не взять с собой бутылки и не пить ему из неё на том свете”. Я перепрыгнул через изгородь, наклонился и любознательно обшарил благородного господина своими пальцами. Вскоре я набрел на еще одну бутылочку горячительной воды, и надо сказать, что я без малейшей задержки и промедления отошел в сторонку и этот солнечный напиток полился, обдирая кожу, ко мне в глотку. Что и говорить, в ту пору не было у меня умения пить и не было понимания того, что я, собственно, делаю. Не слишком блестяще пошли у меня дела. Чувства мои, видимо, отлетели. Напиток застал меня врасплох, и я попал впросак. Просак был на редкость глубокий и мрачный и становился все глубже, а расплох делался с каждой минутой все ужасней и густо сыпался в тот самый просак, в котором я сидел. Затем целый ливень расплохов обрушился в просак, а потом целый ворох просаков в расплох, и в конце этого всего с неба рухнул один огромный жуткий просак, который придавил все это сверху, погасил свет и положил конец владычеству жизни. Я очень долго ничего не чувствовал, ничего не видел и не слышал никаких звуков. И без моего ведома мир продолжал идти своим путем в небесной вышине. Прошла неделя, прежде чем я почувствовал, что во мне все еще теплится жизнь, и еще две недели, прежде чем я окончательно уверился, что я жив. Прошел полный год, прежде чем я совсем оправился от хвори, которой одарили меня события той ночи. Второго дня праздника я не почувствовал.
Да, не думаю я, что когда-нибудь забуду ирландский праздник, который был у нас в Корка Дорха. Во время этого праздника погибли многие люди, подобных которым не будет уж больше никогда, а продлись этот пир до конца другой недели, поистине, сейчас не было бы никого в живых в Корка Дорха. Помимо болезни, приключившейся со мной из-за бутылки, и странных видов, которые я повидал, есть и еще одна вещь, благодаря которой день праздника врезался мне в память. С того дня и впредь у Седого Старика всегда были золотые часы.
ГЛАВА ПЯТАЯ