Когда я достиг зрелого возраста (однако по-прежнему не обладал ни мужскими качествами, ни здоровьем), я подумал однажды, что нету сходства между мной и другими людьми в Корка Дорха, которые жили в мое время и выросли вместе со мной. Они были женаты и у них было по многу детей. Без сомнения, часть этих юнцов к тому времени уже отправилась в школу, и учитель окрестил их именем Джамс О’Донелл. У меня не было жены, и, по-моему, никто не уважал меня по этой причине. Я не понимал в то время простейших вещей, равно как и чего-либо другого. Я думал, что дети падают с неба, и что всем, кто хочет их заиметь, нужна лишь удача и хорошие обширные поля. Впоследствии я стал слегка сомневаться, что все обстояло именно так. Были люди, — древние старики, — у которых были большие наделы земли, а детей не было вовсе, были и другие, у которых земли было с воробьиный нос, однако был полон дом малышей. Я подумал, что разумным выходом будет представить этот вопрос на суд Седого Старика.
— Почему и по какой причине, уважаемый, — сказал я, — я не женат?
— Любое терпение, — сказал Старик, — вознаграждается.
В тот раз я больше ничего не сказал, а в течение месяца обдумывал сказанное в покое, растянувшись на тростнике в задней части дома. Я заметил, что мужчины всегда женятся на женщинах, а женщины выходят замуж за мужчин. И хотя я часто слыхал, как Мартин О’Банаса называет меня “бедным созданием”, говоря с моей матерью, я считал, что многие женщины приняли бы мое предложение с радостью.
Однажды мне встретилась на дороге женщина с верхнего конца Корка Дорха. Я учтиво приветствовал ее и сказал ей несколько слов.
— Уважаемая, — сказал я. — Я уже достиг мужского возраста, но заметь, что у меня совершенно нет детей. Есть ли какая-нибудь надежда, достопочтенная, что ты выйдешь за меня замуж?
|
|
Ни ответа, ни учтивого слова я от нее не услышал, она лишь со всех ног припустила по дороге, тихо ругаясь сквозь зубы.
В тот же день, когда зарядил ночной дождь, пришел высокий крепкий темноволосый человек и спросил у матери, где я. В руке он сжимал терновую палку, и вид его говорил о сильном гневе. Мать подумала, что если этот черноволосый и собирается что сделать со мною в ту ночь, то уж точно ничего хорошего, и отвечала, что меня нет дома и что она понятия не имеет, вернусь ли я когда-нибудь вообще. В действительности я был в то время в обычном своем положении, то есть спал вместе со свиньями на тростнике в полутьме в задней части дома. Черноволосый человек ушел от нас, однако прежде чем он ушел, из уст его прозвучало немало забористых слов и глаголов весьма нелицеприятных. Его посещение наполнило страхом мое сердце, поскольку я понял, что была некая связь между ним и женщиной, встретившейся мне на дороге.
Поразмыслив над этими вопросами в течение следующего года, я вновь заговорил с Седым Стариком.
— Уважаемый, — сказал я. — Вот уже два года теперь, как я нахожусь без супруги, и не думаю я, чтобы от меня когда-нибудь была польза без таковой. Я опасаюсь, что соседи смеются надо мной. Как вы думаете, — могу ли я рассчитывать на какое-нибудь облегчение моей участи или же я так и останусь в одиночестве до самого дня моей смерти и окончательного захоронения?
— Внучок, — сказал Старик, — для этого необходимо иметь какую-нибудь знакомую девушку.
|
|
— Если так, уважаемый, — сказал я, — где, по-твоему, водятся самые лучшие девушки?
— Без сомнения, в Росанн, — отвечал он.
— Если так, — сказал я, — я пойду завтра в Росанн, чтобы обзавестись женой.
Старик не был доволен таким оборотом дела и какое-то время пытался обманными путями отвлечь меня от охватившей меня брачной лихорадки, но мне, конечно, вовсе не хотелось расставаться с замыслом, который твердо сидел у меня в уме вот уже два года. Наконец он сдался и сообщил эту новость моей матери.
— Ах ты, — сказала она, — бедное создание.
— Если ему удастся взять жену из Росанн, — сказал он, — откуда нам знать, не дадут ли за ней приданого? Разве не станет это нам сейчас большим подспорьем в доме, когда почти вся картошка съедена и последняя капля спиртного перекатывается у нас на дне бутылки?
— Раз так, — сказала мать, — я не стану говорить, что ты не прав.
Наконец они сошлись на том, что совсем согласились со мной.
Старик сказал, что знает одного человека в Ги Дорь, и у того есть дочь, миловидная и кудрявая, которая еще не замужем, хотя молодые люди так и приплясывают вокруг нее от желания жениться. Человека зовут Джамс О’Донелл, а девушку — Нобла. Я сказал, что буду рад взять ее за себя. На другое утро Старик сунул в карман бутылку на пинту с четвертью, и оба мы вышли в путь, направляясь в Ги Дорь. Славно прогулявшись, мы достигли этого местечка ранним вечером, когда было еще светло. Внезапно Старик остановился и уселся на обочине дороги.
— Мы уже недалеко от места жительства мистера Джамса О’Донелла? — спросил я мягко и вежливо, обращаясь к Старику.
|
|
— Да, — сказал он. — Вон там его дом.
— Отлично, — сказал я. — Я пойду с тобой, чтобы заключить договор и чтобы получить нашу вечернюю порцию картошки. Я голоднее голодного.
— Внучок, — сказал Старик грустно, — я боюсь, что ты не знаешь жизни. В нетленных книгах, что описывают жизнь ирландских бедняков, сказано, что именно в полночь приходят в дом два человека с бутылкой на пинту с четвертью, чтобы сосватать женщину. По этой причине обязаны мы сидеть здесь, покуда не наступит полночь.
— Но вечером будет сыро.
— Все равно. Бессмысленно пытаться избежать своей судьбы, сынок.
В ту ночь нам не удалось избежать ни судьбы, ни дождя. Мы промокли до нитки, а потом и до костей. Когда мы добрались наконец до дверей Джамса О’Донелла, мы были пропитаны водой насквозь, вода лилась с нас в изобилии и промочила Джамса и его дом, равно как и все вещи, и все живое, что было там. Мы залили огонь, и его пришлось разжигать вновь девять раз.
Нобла была в постели, то есть на месте, но мне нет нужды приводить здесь те дурацкие речи, которыми обменялись Седой Старик с Джамсом О’Донеллом, обсуждая вопрос о помолвке. Разговор этот от слова до слова можно найти в нетленных книгах, о которых я прежде говорил. Когда мы вышли от Джамса на рассвете следующего дня, девушка была помолвлена со мной, а Старик был пьян. В полдень мы достигли Корка Дорха, весьма довольные ночным предприятием.
Не мешает сказать, что у нас в деревне было бурное веселье и неистовый разгул, когда пришел день моей женитьбы. Все соседи собрались в доме, чтобы похвалить меня. Деньги из приданого, которые получил Старик, он успел уже пропить подчистую, и во всем доме не нашлось бы и капли на донышке, чтобы выставить на стол перед гостями. Когда они поняли, что дело обстоит таким образом, они помрачнели и приуныли. Со стороны мужчин время от времени слышался угрожающий шепот, а женщины набросились на нашу картошку и выпили все наше молоко, так что следующие три месяца у нас было очень туго с едой. Некоторый страх напал на Старика, когда он смекнул, что за настрой у собравшихся. Он зашептал по секрету мне на ухо:
— Сынок, — сказал он, — если эта компания не получит сегодня от нас выпивки и табаку, то я опасаюсь, как бы нынче ночью не украли у нас из дома свинью.
— Выкрадут всех свиней и мою супругу впридачу, уважаемый, — отвечал я. Нобла в то время была в задней части дома, и моя мать сидела на ней сверху. Бедная девушка порывалась бежать обратно, в дом своего отца, а моя мать ее вразумляла и говорила, что надо покориться ирландской судьбе. Громкий плач и шумный спор слышали мы той ночью.
Спас нас сам Мартин О’Банаса. Когда все выглядело поистине скверно, он вошел с бочонком виски под мышкой. Он скромно и пристойно вручил мне бочонок и учтиво похвалил меня в связи с моей женитьбой. Когда народ, собравшийся у нас в доме, почувствовал, что двери праздника наконец отворились, им всем захотелось радоваться и смеяться от души, и они начали пить, плясать и петь изо всех сил.
Через некоторое время они подняли шум, и сотрясали стены дома, и привели свиней в удивление и ужас. Дали полную кружку огненного напитка моей жене в задней части дома, — хоть у нее не было к этому никакой охоты, — и вскоре она перестала убиваться и повалилась в пьяном сне на тростник. По мере того, как мужчины напивались, они утрачивали добрые обычаи и всю свойственную им благовоспитанность. К тому времени, как подошла полночь, щедро лилась кровь, и кое на ком из собравшихся не было уже ни клочка одежды. К трем часам ночи в ходе драки, которая поднялась в задней части дома, погибли трое — ирландские бедняки, люди совершенно безобидные, но все без малейшей привычки к той жгучей воде, что была в бочонке Мартина. Что касается Седого Старика, то и он в ту ночь чуть было не обратил свое лицо к вечности, заодно с теми троими. Он не участвовал в драке, и ни один удар его не задел, но во все время праздника он занимал местечко, самое близкое к бочонку. Я подумал, что большим благом было то, что моя жена лишилась чувств и не видела всего того, что происходило на этой свадьбе. Ни одного сладостного звука не раздавалось там, и если чья-нибудь рука поднималась, не для хорошего дела поднималась она.
И вот, когда я был месяц или около того как женат, начался раздор и свара между моей женой и матерью. Дело становилось все хуже со дня на день, и в конце концов Седой Старик посоветовал нам выехать из дома совсем и поселиться отдельно, как всегда и делают, сказал он, все молодые пары. Неправильно это и не годится, сказал он, чтобы две женщины жили под одной крышей. Мне было ясно, что их шумные споры докучают ему и нарушают его ночной сон. Мы порешили приспособить под жилье старый загон, построенный в свое время для скотины. Когда мы сделали это и настелили тростниковые постели в задней части, в глубине, мы с моей женой покинули тот дом, прихватив двух свиней и кое-какие другие хозяйственные мелочи, и приступили к жизни в новом доме. Нобла хорошо чистила картошку, и целый год мы вели спокойную жизнь, проводя время вдвоем в задней части дома и общаясь друг с другом. Седой Старик часто заходил по вечерам составить нам компанию.
Да, удивительная это штука — жизнь. Однажды, когда я вернулся домой из Голуэя в ночной темноте, первое, что я подумал, — это что у нас в задней части дома родился еще один поросеночек. Моя жена спала, а маленькое светлокожее созданьице попискивало тихо и жалобно посреди дома. Я осторожно взял его и чуть не выронил из рук от удивления, которое охватило меня, когда я понял хорошенько, что же это я такое держу. У него была маленькая лысая головенка, личико не больше яйца, и ноги в точности мои. Это был мой ребеночек, и нечего и говорить о том, какая упоительная и несказанная радость поднялась вдруг в моем сердце. У меня был маленький сынок! Я почувствовал, как значительность и величие переполняют мое сердце, а тело мое словно становится крупнее и солиднее.
Я нежно уложил ребеночка на тростнике рядом с его матерью и бросился наружу в поисках Старика, зажав в руке бутылку спиртного, которая уже год как была у меня припасена. Мы выпили по стакану и по другому вдвоем в темноте, а потом выпили за здоровье юного сына. Через какое-то время, когда некоторые из соседей услышали крики и шум попойки, идущей у нас полным ходом, они поняли, что можно разжиться дармовой выпивкой, повставали с тростниковых постелей и собрались к нам в дом, чтобы составить нам компанию. Мы провели прекрасную ночь до самого утра. Мы постановили назвать мальчика Леонардо О’Кунаса.
Увы, непостоянны блаженство и радость для ирландского бедняка, и недалеко убегает он от ударов судьбы. Однажды, когда Леонардо благополучно исполнился год и один день, я играл с ним на лужайке перед домом и вдруг увидел, что ему нездоровится и что он не так уж далек от перехода в вечность. Его личико посинело, и его душил ужасный кашель. Я перепугался, поскольку никак не мог успокоить бедняжку. Я оставил его, как он был, на траве, и побежал в дом за женой. И что же? — я нашел ее лежащей на тростнике мертвой и холодной, рот ее был полуоткрыт, и свиньи похрюкивали вокруг нее. Когда я снова подбежал к Леонардо, к тому месту, где оставил его, он тоже уже лишился жизни. Он ушел обратно в ту страну, откуда пришел.
Вот тебе, читатель, рассказ о жизни ирландского бедняка в Корка Дорха и повесть о той доле, которая суждена нам с первого дня. Вслед за великим праздником приходит черное горе, и не вечно стоит ясная погода.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ