РАЗМЕННАЯ МОНЕТА ДИНАСТИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ 8 глава




Сразу после убийства распространились слухи о соучастии Марии. Гусман, испанский посол при дворе Елизаветы, слышал, что Мария была в Данбаре с Аргайлом, Босуэллом и Мортоном. Он немедленно решил, что Мария заранее знала о готовящемся убийстве, и пришел к заключению: «Даже если королева сумеет оправдаться, дело все равно останется темным». На самом деле Марии в Данбаре не было, однако Гусман уже связал ее с основными заговорщиками.

Когда известия достигли Елизаветы, она реагировала со своей обычной практичностью, приказав запереть все двери, ведущие в ее покои, оставив лишь один хорошо охраняемый вход. Королева высказала Гусману свои сомнения в том, кто был настоящим виновником, и вновь был поднят роковой вопрос о новом браке. Елизавета послала Киллигру расследовать положение дел в Шотландии и передала с ним письмо к Марии, написанное в самых сильных выражениях:

«Мадам, я не верю своим ушам, а сердце мое исполнено ужаса после получения известий о страшном и отвратительном убийстве… Я не могу скрывать от Вас, что жалею Вас больше, чем его. Я не исполнила бы своего долга верного друга и родственницы, если бы не призвала Вас защитить свою честь, а не смотреть сквозь пальцы на необходимость отомстить тем, кто сослужил Вам такую службу… Я советую Вам принять это дело близко к сердцу, так, чтобы Вы не опасались затронуть тех, кто ближе всех к Вам. Тем самым Вы покажете всему свету, какой благородной правительницей и верной женой являетесь».

Письмо демонстрирует всю эффективность тайной службы Елизаветы. Точное воспроизведение фразы «смотреть сквозь пальцы» может быть совпадением, однако явно намекает, что подслушивавший под дверями слуга сообщил Елизавете о содержании Крейгмилларского соглашения. Кроме того, настолько прямо, насколько это возможно между двумя независимыми правительницами, Марии было сказано арестовать Босуэлла — «тех, кто ближе всех к вам». В то же самое время Лондона достиг ложный слух, будто бы лорды Марии сказали ей, что «так как она теперь — одинокая женщина… ей стоит разделить ложе с Босуэллом». Киллигру немедленно были даны инструкции прекратить всякие намеки на сохранение «дружбы» и непременно настаивать на ратификации Эдинбургского договора. В начале марта Киллигру был принят Марией «в темной комнате и не мог видеть ее лица», однако счел ее весьма огорченной.

Савойский посланник Моретта тоже имел подозрения о непосредственном соучастии Марии в преступлении. Он сообщал, что на воротах Холируда был помещен плакат со следующими словами: «Я вместе с графом Босуэллом и прочими, чьи имена вскоре будут объявлены, совершила это деяние». Босуэлл реагировал на это вполне типичным для него образом: пообещал, что, когда автор этого поклепа будет обнаружен, он «омоет руки его кровью». Друри сказал о нем: «Когда он говорит с любым, кто не служит ему, его рука ложится на рукоять кинжала, а лицо приобретает странное выражение».

В начале марта появился новый плакат, снова выдвигавший обвинения в убийстве и прямо связывавший Марию с Босуэллом. На нем была изображена обнаженная русалка с короной на голове (в то время «русалка» на уличном жаргоне означала проститутку). В правой руке русалка держала морской анемон, символизировавший женские половые органы, а в левой ее руке была свернутая сеть, с помощью которой она пленяла неосторожных моряков. Поскольку изображение русалки было обрамлено королевскими инициалами «МЯ», не оставалось никаких сомнений в том, кого оно подразумевало. Под ним был изображен заяц — символ Босуэлла, принадлежавшего к семейству Хёпбернов, — и буква «Н», окруженная обнаженными мечами. Для людей XVI века, разбиравшихся в тонкостях геральдики, намек был прозрачен: шлюха Мария соблазнила жестокого Босуэлла.

У Марии была возможность продемонстрировать свою власть правящей королевы, предприняв решительные действия. В подобной ситуации Диана де Пуатье легко побудила бы своего монарха к массовым арестам; Екатерина Медичи отдавала бы приказы лично, и после лишь совершенно необходимых для пользы дела пыток за истину был бы принят сценарий, освобождавший ее даже от малейшего подобия вины; Елизавета принялась бы все отрицать и разыграла бы целый спектакль, обратив гнев на тех, кто подписал Крейгмилларское соглашение, и отправив их всех в Тауэр. Мария же, казалось, впала в прострацию и, находясь под полным влиянием Босуэлла, не сделала ничего. Сэру Джеймсу Балфуру, однако, было не до прострации: его обвиняли, и, пожалуй, справедливо, в том, что он приказал убить одного из своих слуг из опасения, что тот донесет на него. Морей, который конечно же находился в Файфе в ту роковую ночь, настойчиво просил паспорт для заграничного путешествия. Документы были ему выданы, и 7 апреля он спешно отправился в добровольную пятилетнюю ссылку. Теперь заговорщики были изолированы друг от друга, и настало время для их ареста. Но у Марии не было верных союзников, которые подтолкнули бы ее к действиям, которые она не хотела предпринимать. Единственным голосом, требовавшим правосудия, был голос графа Леннокса, отца Дарнли и заклятого врага Шательро и Морея. Мария лишилась поддержки всей знати, за исключением заговорщиков, которых она молчаливо поощряла; они же без всяких угрызений совести готовы были бросить ее на произвол судьбы. Как часто случалось в жизни Марии, она создала вакуум власти, и его заполнил граф Босуэлл. В конце марта Друри сообщал Сесилу: «Все делается через Босуэлла». Ходили упорные слухи, что Мария выходит за него замуж.

Босуэлл был человеком, готовым воспользоваться сложившимися обстоятельствами, а его жизненная философия была достойна главы мафиозного клана. У него не было продуманного плана по обретению короны Шотландии, он просто хватал то, что само шло ему в руки и приносило выгоду. В военном отношении он был известен как мастер быстрой внезапной атаки — эта тактика была наиболее эффективна при управлении беспокойным Пограничным краем. Как дипломат он предпочитал применять силу, а в случае сопротивления увеличивал ее до тех пор, пока противник не решал присоединиться к нему, чтобы не быть уничтоженным. Теперь же он осознал, что никто в стране не контролирует ситуацию, а королева сама по себе никогда ничего не предпримет. Плод власти созрел, его оставалось только сорвать.

Изумленная бездействием Марии, Екатерина Медичи писала ей, что если она не отомстит за смерть мужа, то будет не просто опозорена, а станет врагом Франции. Однако Мария по-прежнему бездействовала. После убийства Дарнли «она все время была либо больна, либо пребывала в меланхолии». Историк XIX века Дж. П. Лаусон утверждал: «Поведение королевы Марии в этот период демонстрирует такую покорность судьбе и такую глупость, какая может быть объяснена исключительно тем, что она находилась тогда под влиянием сильной, всепоглощающей и неконтролируемой страсти». В Тайном совете теперь не было Морея, да и единства между его членами тоже не было. Босуэлл, чья жена была больна, сделал первый шаг к власти. Он контролировал перемещение принца обратно в традиционную детскую — замок Стирлинг под присмотр опекуна графа Мара. Это позволило ему назначить сэра Джеймса Балфура, которого он считал верным союзником, комендантом Эдинбургского замка. То была почти фатальная ошибка.

Теперь Босуэлл располагал большим влиянием, чем когда-либо имел Дарнли, и Леннокс подал официальную петицию с требованием судить Босуэлла за убийство. 21 марта все еще пребывавшая в Сетоне Мария согласилась созвать парламент; пять дней спустя Леннокс потребовал, чтобы Босуэлла арестовали. Ничего не было предпринято, но 28 марта колебавшийся Тайный совет приказал Босуэллу 12 апреля предстать перед судом. После этого Леннокс заявил, что этого времени ему недостаточно, чтобы подготовить обвинение, и потребовал отсрочки. Он также написал Елизавете и попросил ее вмешаться.

Общественное мнение вынуждало Марию дать согласие на действия, направленные против «тех, кто ближе всех» к ней, но Босуэлл располагал собственными средствами, чтобы разобраться с судьями. В день суда Босуэлл привел с собой в город четыре тысячи вооруженных человек и разместил вокруг Толбута, где заседал суд, двести аркебузиров. Он полностью контролировал доступ на заседание, и «ни у кого не было достаточно храбрости, чтобы признать виновным такого опасного и беспринципного человека».

Когда Босуэлл собирался выехать из Холируда в сопровождении Летингтона и Мортона, прибыл Друри с письмом от Елизаветы, поддержавшей просьбу Леннокса об отсрочке. Друри передал письмо Летингтону, однако тот сказал, что королева все еще спит, и всадники двинулись в путь. Но дю Крок обратил внимание Друри на то, что «спящая» королева вместе с женой Летингтона Мэри Флеминг стоит у окна и живо машет рукой отъезжающему Босуэллу.

Босуэлл прибыл к Толбуту «в веселом и довольном расположении духа», несомненно, обеспеченном присутствием у дверей его двухсот аркебузиров. Ленноксу закон дозволял иметь шестерых сторонников, однако он послал только одного, Роберта Каннигэма, а его адвокаты желали получить сорокадневную отсрочку для сбора доказательств и грозили, что, если суд оправдает Босуэлла, они подадут апелляцию на основании сознательно допущенной судом ошибки. «Граф Мортон отказался судить в этой ассизе. Подтверждено, что во время заседания ни один судья не был приведен к присяге. Босуэлл объявил себя невиновным в убийстве и вызвал любого сомневающегося в этом на поединок». Обвинение зачитали, и судьи «долго совещались», однако никто не удивился, когда Босуэлла «оправдали в отношении убийства, хотя многие шептались, что он был виновен». Суд даже не заметил, что Босуэлла обвиняли в убийстве Дарнли, произошедшем 9 февраля, то есть за день до того, как оно на самом деле случилось. Менее чем через три недели Леннокс и его семья уехали в Англию.

Босуэлл, которого совершенно очарованная Мария осыпала подарками, усугубил положение, выехав верхом на лошади Дарнли и приказав перешить для себя некоторые его одежды. Портной, рискуя жизнью, сказал Босуэллу, что это правильно, поскольку «по обычаю нашей страны одежду покойного отдают палачу». После угрожающей паузы Босуэлл решил, что то была шутка, и портной остался жив.

Война листовок продолжалась: еще две оказались прикрепленными к Маркет Кросс. В одной из них приводился подробный список заговорщиков, другая же предупреждала о развитии событий, утверждая, что никто не может «по совести» разлучить Босуэлла и его жену даже после того, как он убил мужа своей предполагаемой невесты, «которая дала ему обещание задолго до убийства».

16 апреля Мария прибыла в Толбут, чтобы открыть заседание парламента. Она всегда блистала в ходе этой церемонии — осыпанная драгоценностями, уверенная в том, что услышит приветственные крики обожающей ее толпы, окруженная своей знатью. Теперь Босуэлл нес ее скипетр, Аргайл — вместо Морея — корону, а Крауфорд — королевский меч. Ее почетный караул, обычно предоставлявшийся бейлифами Эдинбургского совета, теперь не просто выполнял церемониальные функции, но реально защищал королеву и состоял из ее собственных аркебузиров. Жители Эдинбурга больше не радовались своей королеве.

Парламент не объявил прямо о невиновности Босуэлла, однако пожаловал ему земли, составлявшие одно держание с замком Данбар, а также подтвердил права Хантли и его родственников на их владения. Все действо оказалось куда менее торжественным, чем обычно, и Мария, вернувшись в Холируд, несомненно, осознала, что утратила любовь народа и передала всю власть, которой располагала — но которую никогда не использовала, — в руки Босуэлла. Ее двор больше не был площадкой для веселых праздников, балов и маскарадов, но превратился в тщательно охраняемый анклав, полный политических интриг.

Обретенная Босуэллом власть была властью победившего диктатора, полученной наутро после государственного переворота. Он превратил Марию в марионеточную королеву, и она согласилась на это; знать, все еще изумлявшаяся его действиям, поддерживала его; он использовал рабски прислуживавший ему суд для того, чтобы устранить все юридические препятствия, а неизбежный процесс падения еще не начался. Следующим шагом Босуэлла должна была стать попытка придать оказываемой ему поддержке, так сказать, упорядоченную форму. Именно это он и сделал по возвращении в Холируд после завершения заседаний парламента.

Вечером 19 апреля Босуэлл устроил обед в таверне Эйнсли неподалеку от дворца; среди гостей, помимо прочих, присутствовали Аргайл, Хантли, Кассилис, Мортон, Сандерленд, Роте, Гленкайрн и Гейтнесс. Официальный протокол этой встречи указывает среди участников Морея, но поскольку он находился за границей, это было невозможно. Морей уехал из Шотландии «из-за недовольства» и оставил вместо себя Мортона, «человека, который знает, как вести дела, ведь он — мое второе “я”». Присутствовавший там Эглингтон «ускользнул», не подписав неизбежного соглашения, а подписавшие обязывались защищать Босуэлла от обвинений в убийстве и поддерживать его намерение жениться на Марии — «если ей это будет угодно».

Казалось, Босуэлл многого добился, но на следующий день Киркалди из Грэнджа написал Бедфорду, что, если Елизавета окажет поддержку преследователям убийц, этим она завоюет сердца шотландцев. Он также сообщал, что Мария настолько потеряла голову от любви к Босуэллу, что «не боится ради него утратить расположение Франции, Англии и собственной страны и скорее пойдет за ним на край света в одной нижней юбке, чем оставит его». Это были собственные слова шотландской королевы, детский лепет, неуместный даже для эмоционально незрелой 24-летней женщины. Как сильно отличается эта фраза от заявления Елизаветы, что даже если бы ее изгнали из королевства в одной нижней юбке, она бы все равно преуспела!

Мария же отнюдь не преуспевала: ее охрана, находившаяся на грани бунта, требовала платы, которую ей задолжали. Босуэлл подошел к решению этой проблемы своим традиционным путем: схватил вожака за горло и занес над ним кинжал. Однако того освободили, а Мария немедленно вмешалась, заплатив охране 400 крон. По настоянию Босуэлла Летингтон обратился к Марии с просьбой снова выйти замуж во имя стабильности королевства, но она ответила отказом. Это было разумное решение, учитывая историю ее двух предыдущих браков. На следующий день она отправилась в Стирлинг, чтобы увидеть сына, а Босуэлл объявил, что собирает свои силы для рейда на Лиддсдейл. Никто этому не поверил, напротив, распространился слух, что он собирается захватить королеву и отвезти ее в Данбар. Тем временем Сесил составил одну из своих записок для Елизаветы, в которой писал о необходимости содействовать аресту убийц, а также о том, что многие по-прежнему верят, что Мария была соучастницей преступления, и о том, что нужно любыми средствами предотвратить брак шотландской королевы с Босуэллом.

Убедившись, что младенец Яков здоров и весел, Мария оставила его на попечении графа и графини Мар. Она не знала, что видит своего сына последний раз… Королева выехала в сопровождении Летингтона, Мелвилла, Хантли и своей обычной вооруженной стражи, остановившись на ночь в Линлитгоу. В нескольких милях к западу от Эдинбурга, там, где у деревни Крамонд Рогар Берн впадает в реку Алмонд, королевская свита была захвачена врасплох внезапно появившимся Босуэллом с отрядом в 800 человек. Охранники Марии, число которых было несравнимо меньше, схватились за оружие, но королева остановила их, сказав, что не желает, чтобы из-за нее проливали кровь. Босуэлл взял ее лошадь под уздцы и заявил, что в Эдинбурге их поджидают враги. Затем он сопроводил ее через Грантон и Лит в свой «безопасный» замок Данбар. Там за королевой заперли ворота, оставив снаружи весь королевский кортеж, в том числе Летингтона и Мелвилла. «Журнал»[80]сообщал: «Граф Босуэлл в сопровождении множества людей похитил королеву и увез ее в тот же вечер в свой замок Данбар (отнюдь не против ее воли). Капитан Блакаддер, ночной гуляка, а теперь — один из людей Босуэлла, заявил: вся сцена была разыграна с согласия королевы».

На самом деле Мария отправила в Эдинбург посланца за помощью, однако он только что слышал приказ королевы, что следует избегать кровопролития, поэтому его усилия были скорее формальными, чем эффективными. Босуэлл знал, что его звезда будет сиять лишь до тех пор, пока он держит в руках власть, Мария же — «перышко, гонимое любым порывом ветра». Она отказала Летингтону, когда он просил ее снова выйти замуж, и тогда граф решил захватить инициативу способом, наиболее подходящим для бандита из Пограничного края. Мария была на самом деле захвачена врасплох, но она видела, как на террасах Шамбора благородных дам спасали их верные рыцари. Возможно, наконец появился ее Амадис. Однако блестящие доспехи Босуэлла были изрядно запятнаны.

Согласно общему убеждению сразу по возвращении в Данбар Босуэлл изнасиловал Марию, но «Журнал» утверждает: «Он похитил ее и увез в свой замок». Босуэлл явно не мог изнасиловать ее перед всей свитой в Крамонде; в XVI веке «похитить» означало «захватить». Сама Мария, голова которой шла кругом от романтики обстоятельств, легко могла согласиться стать любовницей Босуэлла в Данбаре. Как бы там ни было, к концу месяца Мария была беременна от Босуэлла.

Когда Мария благополучно оказалась в Данбаре, следующим шагом Босуэлла была женитьба на ней. Поскольку королева была им обесчещена, у нее не оставалось выбора, но сначала ему нужно было развестись с леди Джин Гордон. 26 апреля он поехал в Эдинбург, чтобы подать на развод. В качестве доказательства супружеской измены Босуэлл с восхитительной тщательностью перечислил свои тайные свидания с Бесси Крауфорд на колокольне церкви Хаддингтона и одновременно просил суд архиепископа Сент-Эндрюсского аннулировать брак на основании близкого родства. Никто не оспаривал его петиции о разводе, и 7 мая было принято решение об аннулировании брака. Последствием этого циничного действия оказался переход брата леди Джин, Хантли, в стан врагов Босуэлла. Удивительно, но католик епископ Росский, некогда сторонник Хантли, проявил свой дипломатический талант, сумев остаться другом Босуэлла, возможно потому, что мог перепить хозяина Пограничного края.

За день до развода Босуэлл был уже настолько уверен в своей добыче, что вернулся вместе с Марией в Эдинбург. В сопровождении Летингтона и пока еще верного Хантли он въехал в город через Западные ворота, проехал через Грассмаркет, а затем вверх по Хай-стрит к замку. Этот путь был короче и предоставлял толпе меньше шансов продемонстрировать чете свое недовольство. Въезд был далек от оставшихся в прошлом торжественных процессий: Босуэлл шел пешком, ведя лошадь Марии под уздцы, так что она вернулась в столицу скорее как пленница, нежели как правительница. Босуэлл, однако, разоружил своих людей, и королевская свита выглядела относительно мирно. Граф незамедлительно попросил пастора церкви Сент-Джайлс Крейга сделать объявление о предстоящем браке. Крейг отказался, заявив, что этот брак станет прелюбодеянием, а Мария была взята силой. В своей типичной манере Босуэлл потребовал от городского совета повесить пастора, но судейский клерк принес письмо Марии, в котором утверждалось, «что ее не похищали и не держали в плену». После долгих колебаний Крейг в конце концов сделал объявление о браке. 12 мая Мария провозгласила перед Тайным советом, что «она довольна графом и забыла весь свой гнев, порожденный тем, что он тогда захватил ее в плен».

Мария даровала Босуэллу титул герцога Оркнейского и, как уверяют, сама возложила ему на голову герцогскую корону. 15 мая чету обвенчал в капелле Холируда Адам Босуэлл, епископ Оркнейский, в соответствии с протестантским обрядом. Это произошло в десять вечера, и за венчанием не последовали «ни праздник, ни развлечения». Один из современников заметил, что брак «заключили неподобающим образом». Лорд Херриес умолял Марию не выходить замуж за Босуэлла, а дю Крок предупреждал, что такой шаг ей будет стоить дружбы с Францией. По иронии судьбы из первых двух браков Марии один был династическим, а второй — поспешным, хотя и необходимым для продолжения королевского рода, однако обе свадьбы праздновались с большим размахом. Третий же брак, по крайней мере для невесты, был браком по любви, но свадьбы практически не было. Первый супруг оставил Марию вдовой, второй был убит всего тремя месяцами ранее, и прошло всего пятнадцать месяцев с тех пор, как она сама подарила леди Джин Гордон подвенечное платье из серебряной парчи по случаю ее свадьбы с Босуэллом. Великолепное образование, достойное Гизов, оказалось совершенно бесполезным: теперь Мария изолировала себя даже от тех представителей шотландской знати, которые оставались ей верны. Общественное мнение отразилось в памфлетах, прибитых к воротам Холируда; в них цитировался Овидий: Mense malas maio nubere vulgus ait («Только шлюхи выходят замуж в мае»). Дэвид Юм в своей «Истории Англии» пишет: «На живших за границей шотландцев обрушилась такая волна неодобрения, что они старались не показываться в публичных местах». Мария написала Елизавете: «Здесь все время возникали раздоры и заговоры, и поскольку это случалось так часто и в таких ужасных формах, мы оказались неспособными в одиночку выносить бремя и страдания». Королева не объявляла Босуэлла невиновным, но утверждала только, что «он был оправдан по нашим законам». Елизавета сказала об этом браке, что «ей, как и любому монарху, трудно его переварить».

Вскоре после похищения Мария прочувствовала весь ужас своего положения. 1 мая в Стирлинге была сформирована конфедерация знатных дворян, поставивших своей целью «добиться освобождения королевы, уберечь принца от врагов под опекой графа Мара, очистить королевство от позорящих его последствий убийства нашего короля». На языке политики это означало, что выскочка Босуэлл зарвался и его пора поставить на место. Полная перемена в позиции знати, ранее с энтузиазмом подписавшей соглашение в таверне Эйнсли, показала, как быстро Босуэлл достиг своего: от короны его отделял лишь один шаг.

После смерти Якова V Шотландией управляла королева-регентша, за ней — девочка, получившая образование во Франции, но не сумевшая стать для страны сильной правительницей. Теперь, когда принц Яков находился в пределах досягаемости лордов благодаря опеке графа Мара, дворяне готовились к ставшей им хорошо знакомой за 130 лет ситуации — регентству при несовершеннолетнем короле. Среди прочих за это выступали Аргайл, Атолл, Мортон и Мар. Трое из них подписали Крейгмилларское соглашение. В новой конфедерации к ним присоединились графы Гленкайрн, Кассилис, Эглингтон, новый граф Рутвен и еще одиннадцать человек. Учитывая, что Шательро и Морей все еще находились за границей, нужно отметить, что эта конфедерация почти точно воспроизводила ту, что выступила против брака Марии с Дарнли во время «Загонного рейда».

Лорды чувствовали себя настолько уверенными, что, находясь в Стирлинге, заказали постановку маски «Убийство Дарнли и судьба Босуэлла». В заключительной сцене игравшего Босуэлла мальчика повесили под громкие аплодисменты. Повешение оказалось слишком реалистичным, и прошло некоторое время, прежде чем мальчик-актер смог прийти в себя. После спектакля участники конфедерации отправились в свои владения собирать войска.

Марии никогда раньше не приходилось собирать армию, а ее доход от «третей» исключал такие траты. Поэтому она впервые за все время правления столкнулась с серьезной нехваткой средств. Она повысила налоги лишь однажды — чтобы заплатить за крестины сына. Теперь она продала золотую и серебряную посуду и драгоценности и даже хотела расплавить подарок Елизаветы — золотую купель, чтобы начеканить монеты и заплатить войскам.

Романтические мечты Марии быстро развеялись под натиском реальности. Похоже, она не подозревала о том, что все отношения Босуэлла с женщинами сводились к сексуальному подчинению, вслед за чем женщины оказывались брошенными. Босуэлл не таил своих измен — «слезам и жалобам Марии не было конца». Его разведенная жена Джин Гордон все еще жила в замке Крайтон, и граф регулярно посещал ее. Дю Крок сообщал, что граф продолжал считать Джин своей женой, а королеву — своего рода законной сожительницей. Никакие правила общественной жизни не касались графа Босуэлла. Он постоянно ревновал Марию, свое последнее приобретение, не дозволяя ей никаких контактов с мужчинами, и устроил ей жестокую выволочку за сравнительно невинный жест — она позволила себе подарить коня все еще не вполне вменяемому графу Аррану. Босуэлл также удалил всех служанок Марии и заменил их своими доверенными слугами, которые держали ее под постоянным наблюдением. Насколько глубоко несчастной из-за всего этого чувствовала себя Мария, можно судить по ее словам, сказанным дю Кроку в день свадьбы: «Я хочу умереть». В другой раз она в присутствии Мелвилла потребовала принести нож, заявив, что хочет убить себя, и добавила: «Или же я утоплюсь». Разумеется, королева не имела намерений совершить самоубийство, ее поведение — это невольный жест отчаяния, показывающий всю его глубину. Поразительным образом ранее презираемого всеми Дарнли теперь в памфлетах именовали «благородный Генри», а эдинбуржцы, встречая Марию, приветствовали ее возгласами: «Боже, храни королеву!» — но при этом добавляли: «Если она невиновна в смерти короля». По рукам ходила баллада на смерть Дарнли, начинавшаяся строками: «Прощайте, счастье и невинные забавы! Прощайте, ночь и день». Время придавало его образу очарование мученика.

На людях Мария поддерживала впечатление полного счастья, выезжала на верховые прогулки с Босуэллом, участвовала вместе с ним в состязаниях. Босуэлл часто пренебрегал придворным протоколом, появляясь в обществе Марии с непокрытой головой, а она превращала все в шутку, лично надевая шляпу ему на голову. Он издавал прокламации, словно был уже королем или протектором. Нет нужды упоминать, что Мария покорно следовала за ним, издав еще одну прокламацию в защиту протестантской религии. Придворные отметили, как огрубел ее язык. Следуя примеру вечно сквернословящего мужа, Мария однажды очень резко выразилась в адрес лордов: «Атолл — слабак, что же до Аргайла, я хорошо знаю, как заткнуть ему рот. Мортон же только что стянул сапоги, и они все еще грязны; его стоит послать обратно туда, откуда он пришел» — то есть обратно в ссылку.

Жизнь при дворе была лишена всякой радости. Слуг стало меньше, но зато появилось гораздо больше солдат, а из советников только Летингтон и Хантли оставались верны Марии. На самом деле Хантли стал весьма сомнительным союзником Босуэлла после того, как тот цинично развелся с его сестрой, и даже просил разрешения удалиться от двора. Мария отказала ему, заметив, что знает: он хочет пойти против нее, подобно его отцу, сражавшемуся при Корричи. Это замечание было не просто неуместным, оно было обидным и оскорбительным. В результате Хантли и его сторонники немедленно укрылись в безопасности Эдинбургского замка. Замок находился под контролем сэра Джона Бал фура, тайно перешедшего на другую сторону, о чем Босуэлл не подозревал. Летингтон чувствовал, что Босуэлл угрожает его жизни, и в конце концов примкнул к лордам конфедерации. После этого Шотландия фактически лишилась правительства, если не считать Босуэлла, которого теперь считали узурпатором.

Первый шаг сделали лорды, выступив против Марии и Босуэлла, когда те находились в замке Бортвик, в двенадцати милях к югу от Эдинбурга. Вражеские силы появились на рассвете 10 июня, и Босуэлл, как обычно беспокоившийся о своем благополучии, бежал, оставив Марию противостоять лордам, находившимся под стенами замка и перешедшим к откровенным оскорблениям. На следующую ночь переодетая в мужское платье Мария также бежала верхом на лошади слуги и в три часа утра присоединилась к Босуэллу. Они укрылись в Данбаре, а Босуэлл спешно собирал армию: оборона была не его типом военных действий.

На следующий день Тайный совет объявил, что, поскольку Мария является пленницей, она не может управлять, поэтому в интересах нации необходимо использовать все средства для ее освобождения. Затем совет открыто обвинил Босуэлла в убийстве, заключении незаконного брака, «осквернении тела правительницы» и призвал горожан собраться через три часа с оружием в руках. Сэр Уильям Друри сообщал Сесилу: «Даже если бы не было иной причины для гнева, то слова, которыми стороны обменялись в Бортвике, все равно приведут к кровопролитию». Он оказался прав.

В тот же день Тайный совет обвинил Босуэлла в том, что тот «взял королеву силой, и соблазном побудил к бесчестному браку, и убил Дарнли», вследствие чего лорды оккупировали Эдинбург и собрали все наличные силы, чтобы защитить принца. Тот факт, что принц уже находился в их руках, а Босуэлла судили за убийство и оправдали, проигнорировали в попытке легитимировать призыв к гражданской войне. В Эдинбурге сэр Джон Балфур — вероятный автор Крейгмилларского соглашения и главный пособник убийства Дарнли — получил от Босуэлла командование замком. Теперь он спросил лордов-конфедератов, может ли он сохранить свой пост, если предоставит замок в их распоряжение. То был несомненный акт измены. Джон Нокс знал Балфура с тех пор, как оба они были рабами на галерах, и говорил о нем так: «В нем нет ни страха Божьего, ни любви к добродетелям, за исключением тех, что диктуются сиюминутной выгодой». Лорды немедленно согласились, тем самым получив самую мощную крепость в Шотландии и арестовав Хантли без единого выстрела. Они захватили контроль над монетным двором, а также получили и последнее сокровище Марии — золотую крестильную купель. Балфур доказал верность новым господам, отправив Марии послание, в котором призвал ее и Босуэлла вернуться в Эдинбург, где их ждет безопасность, обеспеченная пушками замка. Не зная о его измене, они согласились, а Мария призвала подданных собраться для оказания ей помощи в Масселбурге. С отрядом в 600 человек она подошла к Хаддингтону — страна в целом проигнорировала ее призыв — и встретилась там с Босуэллом, собравшим две тысячи человек и имевшим три пушки. Чета провела свою последнюю ночь вместе в замке Сетон.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-31 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: