Молдавский гастарбайтер Владимир Владимирович Путяну крадучись покидал место своего укрытия за насосной станцией. Пообедав нарезным батоном и кипятком (днем горячую пищу готовить запрещалось, чтобы бдительная общественность по запаху не обнаружила места обитания нелегальных уборщиков), он направлялся к самоходной поломойке фирмы «Керхер», чтобы продолжить ликвидацию грязевых потеков с колес помотавшихся по весенней распутице хозяйских машин.
В подземелье «Золотых куполов» Владимир Владимирович был старожилом: он прибыл сюда восемь лет назад, оставив в съемном домике кишиневского пригорода больную жену и двух замужних дочерей с детьми и безработными мужьями. Среди интернациональной обслуги, рассованной по подземельным углам, Владимир Владимирович имел большой авторитет и безмерное уважение. Во-первых, он был тезкой Президента-Премьера, а во-вторых, имел удостоверение почетного гражданина Нового Уренгоя. Это удостоверение его очень выручало, если Путяну вдруг выбирался в город за жрачкой. В «сельпо» у Гагика ассортимент сильно ограничен, да и цены… «Ты вышел за территорию. Тебя менты раз — и денег требуют. А ты им раз — удостоверение. А они тебе — купил ты это удостоверение у метро. А ты им раз — трудовую книжку советского образца. Мол, двадцать пять лет как один день. Они тебе респект и уважуху, извини, мол, отец. Один раз даже до рынка подвезли», — хвастался Владимир Владимирович сожителям по подземелью.
Володька завербовался на севера сразу по возвращении из армии. Сыграв быструю свадьбу с верно дожидавшейся его два года соседкой Томкой, они собрали нехитрые пожитки в клеенчатый чемоданчик и, расцеловав многочисленную родню, отбыли в загадочный Новый Уренгой. Володька сел там за привычную баранку, Тома пошла в маляры-штукатуры и двадцать пять лет красила новостройки, заработав хронический бронхит и стойкий артрит. Особых денег им скопить не удалось — жизнь на северах недешевая, да и болезненных девочек, появившихся одна за другой, требовалось вывозить каждый год в санаторий на большую землю. Жили они одной мечтой — когда-нибудь уехать и получить от государства за заслуги перед отечеством квартиру в родной теплой Молдавии, выращивать помидоры на дачном участке и давить домашнее вино. Знали бы они, что привычный советский строй полетит в тартарары, что не видать им государственной квартиры как своих прикрытых шапками ушей, удрали бы они из этого Уренгоя давным-давно. Уехать все равно пришлось, жена и дочери непрерывно надсадно кашляли, и доктора категорически рекомендовали сменить климат. Родительский дом Володьки был в то время уже густо заселен многочисленными племянниками и племянницами, да и Томкины родители могли предложить им для проживания разве что летнюю кухню.
Они уехали в Кишинев, сняли худой домишко, посадили помидоры и стали жить. Томкин бронхит прошел, в отличие от артрита. Руки ее с трудом справлялись с плошками-поварешками, и вскоре в доме вывелась вся бьющаяся посуда. Окрепшие в тепле девицы расцвели и быстро, не раздумывая, выскочили замуж за таких же зеленых и глупых — как будто боялись опоздать расплодить нищету. Володька помаялся-помаялся и завербовался в Москву. За руль сесть опасался — город большой, машины дорогие, водители наглые, зацепишь кого — до смерти не расплатишься. А вот самоходка-поломойка в теплом паркинге — другое дело. И ночлежка рядом. Владимир Владимирович работой дорожил. Опять же, какая красота вокруг — просто автомобильная выставка премьер-класса. Иногда тайком он гладил этих породистых коней, тихонечко, чтобы ненароком не сработала сигнализация. Очень хотелось ему рассмотреть и кабриолеты — но эти стояли вечно зачехленными сиротами, покрытые пылью, как Спящая красавица в ожидании принца. Хозяева иногда выгуливали их в летнюю пору, но не часто и не все.
Выйдя на яркий свет паркинга, он споткнулся о невесть откуда взявшуюся здесь метлу. Путяну потер глаза. Сегодня он не выспался — насосный агрегат как-то по-особому натужно гремел, как будто возмущался чем. Агрегат этот выполнял жизненно важную функцию — качал помои и фекалии жильцов наверх, на горку, туда, где тридцатью метрами выше располагался городской канализационный коллектор. На днях главный инженер ТСЖ — бывший главврач Грозненской горбольницы — приводил с собой консилиум, то есть спецов из техбюро, и Путяну лично слышал вердикт, вынесенный агрегату: «Пациент скорее жив, чем мертв, но прогноз неблагоприятный». Скорее бы уж отремонтировали — спать же совершенно невозможно.
Он включил поломойку и погнал ее в девятую секцию — восьмую он закончил до обеда. Распростертого Тимона он увидел сразу, как только завернул за угол. Сердце его ушло в пятки — он был один на один с бездыханной знаменитостью. Что делать? Скрыться и подождать, пока не появится охранник на велике, делающий объезд паркинга каждый час? Или самому бежать к охране? А вдруг обвинят, что это он на Тимона наехал своей поломойкой? А тут ведь доктор нужен. Путяну подбежал к телефону на стене и набрал номер инженерной службы.
— Султаныч, уважаемый, извините, тут беда в девятой. Нет, насос еще скрипит. Вы тут нужны как доктор. Нет, резать никого не надо. Что случилось? Звездун этот наш, ну, который весь в наколках, похоже, залезал на мотоцикл, зацепился мотней о руль, ну и звезданулся. Лежит недвижно.
Нет, как звезданулся, я сам не видел. Нет, охрану не вызывал. Вы же знаете мое щекотливое положение — я вроде как здесь работаю, но в списках не значусь. А если вдруг менты? Кто обнаружил? На каком основании находился в паркинге возле немереных материальных ценностей? Упекут, и поминай как звали. Нет, я к нему не подходил. А вдруг на нем мои отпечатки найдут? Покушение пришьют. А вы вроде как мимо в насосную по делу шли, мотор послушать, бац — и наткнулись. А я в этот момент въеду в секцию на своем «керхере», мы его погрузим и на свежий воздух. Только вы уж, пожалуйста, быстрее. А я тут за уголком подожду, вроде как проезд между секциями мою.
Апреля, 15 час. 20 мин
Главврач Султаныч
Шахмар Султанович Казбеков служил главным инженером ТСЖ последние шесть месяцев, придя на этот пост с честно заслуженного отдыха. У подчиненных сантехников, электриков, дворников и плотников был в большом почете, хотя слабо знал профессиональную терминологию и, описывая любой аппарат, называл его «эта штука». Зато если живот сильно прихватит или грипп скосит, Султаныч всегда давал квалифицированный совет, и при этом бесплатно.
По профессии Казбеков был хирургом, хотя в детстве мечтал стать инженером-электриком — хотел нести людям свет и электрифицировать отдаленный горный аул, в котором жили его дедушка и бабушка. Но его папа-хирург настоял на мединституте, а против отца уважительный Шахмар пойти не смел. К четвертому курсу преподаватели переименовали имя Шахмар в Кошмар и предрекали ему тюрьму после первой же самостоятельно проведенной операции. В тюрьму Шахмар не хотел, поэтому стал комсомольским активистом. Он сделал блестящую партийно-административную карьеру и стал главным врачом Грозненской горбольницы. Теперь он вполне соответствовал значению своего имени — справедливый правитель. Дело свое любил, и персонал его обожал. И даже когда в девяностые над Грозным сгустились военные тучи, ни о каких переездах слышать не хотел. До бомбежки 1998 года.
Когда начались «контртеррористические» операции, в больницу хлынул поток раненых. В первую очередь оперировали детей и женщин. Хирурги и операционные сестры валились с ног, но не прекращали работать даже во время бомбежек. Шахмар вошел в операционную, намереваясь подменить одну из сестер, молоденькую девочку, которая от изнеможения роняла инструменты. «Что-то мне нехорошо», — произнес хирург Михайлов, положил скальпель, шатаясь, вышел в коридор и побрел к ординаторской. Через пару минут из-за закрытой двери операционной Казбеков услышал взрыв, дверь сорвалась с петель и полетела прямо на него. Лампы над операционным столом погасли. Зато из дверного проема хлынул солнечный свет — за дверью зияла пустота… Такая же пустота зияла на месте фамильного дома Казбековых, до которого Шахмар Султанович добрался после эвакуации уцелевших больных и медперсонала. Хорошо, что сыновья к тому времени уже прочно осели в Москве…
Так вот, в три часа двадцать минут после полудня Шахмар Султаныч появился в девятой секции со стороны лифтов с аптечкой в руках. Навстречу ему ехал на своей поломойке Владимир Владимирович. Встретились они у тела Тимона.
— Тривиальный обморок, — констатировал Султаныч после беглого осмотра. — Давай, тащи его вот сюда, на лавочку, — скомандовал он полотеру.
Уложив легковесную звезду на дерматиновую обивку лавки и сняв с него мотоциклетную каску с рогами антилопы, главврач смочил нашатырем ватку и сунул ее под нос пострадавшего. Тимон очнулся и тут же впал в истерику, изрыгая проклятия в адрес вандала. Султаныч протянул ему пузырек с валерьянкой. Бухтияров выпил его одним махом и моментально успокоился.
— Я знаю, кто это сделал, — твердо сказал он.
— Ну, по-моему, моя миссия закончена, — пришел к выводу главврач. — Вызывай ментов, — посоветовал он Тимону.
— Нет, я лучше сначала сделаю звонок другу, — решил тот.
— Хозяин — барин, — пожал плечами Султаныч и удалился в сторону насосной.
Путяновская поломойка хвостиком последовала за ним, оставляя за собой на полу влажный след.
Апреля, 15 час. 30 мин
Следопыт Загребчук
Леонид Сергеевич Загребчук был ментом, то есть когда-то был ментом на службе у государства. В молодые годы. Ушел по собственному желанию. Создал фирму по безопасности и контрбезопасности. Успешно оказывает соответствующие услуги заинтересованным гражданам. Именно его номер набирал сейчас сильно расстроенный, но собравший всю волю в разрисованный кулак Тимофей Бахтияров. «Леня, это я. Кто я? Я, Тимон. Не узнал? Плохо слышно? Я из паркинга звоню. Дело есть. Ты дома? Можешь спуститься? Я тут на твоей лавочке сижу».
Леня не заставил себя ждать. Он выскочил перед Тимоном из бокового прохода, как черт из мешка достопочтенной Солохи, в свитере на голое тело и шлепанцах на босу ногу. «Вот, пригодился мой кухонный уголок, — удовлетворенно сказал он. — А то достали меня эти общественники из ТСЖ: убери эти дрова советского покроя, пожарная безопасность, предписание. А где вот присесть, поговорить? Так что случилось?»
Ничего не ответил ему Тимофей, лишь рукой махнул в сторону раскуроченных мотоцацок. Слезы вновь подступили к горлу. Леня осмотрел место преступления, сделал подробные фото на мобильный телефон и присел рядом с Бухтияровым.
— Кого подозреваешь?
— Кислицкий это. Точно он.
— Откуда знаешь?
— Мы с ним вчера вместе работали на корпоративе «Воч-ойла», в их клубе, ну, в «Фасизе». Договорились с организаторами, что заплатят наликом. А эти дебилы приходят в конце за сцену и прямо прилюдно выдают: ему — три пачки, а мне — пять. Его аж перекосило: как это так! Крутиться, говорю, дорогой, надо шустрее, и у тебя пять будет. Я ж не виноват, что у меня рейтинг выше.
— От меня чего хочешь?
— Кислицкий сейчас в аэропорт едет со своей Ксюхой, на Маврикий собрался, пузо погреть. Вчера хвастался. Платили нам деревянными, рублями то есть; вряд ли он успел их в банк отнести. Дома в сейф положил, скорее всего. Сейф у него в спальне, за зеркалом. Ты ведь знаешь людей, которые в деньгах нуждаются. Так расскажи им — пусть возьмут.
— Ну, допустим, знаю. Что заплатишь?
— Ну ты, Леня, не наглей. Долю тебе нуждающиеся заплатят.
— А если не выгорит? А я усилия прилагал! Тебе ж пять пачек заплатили — полпачечки мне, десять агентских процентов! Ну и предоплатой браслетик твой с инициалами, я дочке отдам, она в классе будет хвастаться, что это ты лично с руки снял и подарил. А ты, если что, подтвердишь. В ее классе все от тебя прутся.
— А от Кислицкого?
— От Кислицкого не прутся. Старпер, говорят, не катит…
Тимон просиял.
— Вот я и говорю — за молодыми правда!
Он снял с руки браслет, положил его в протянутую руку Загребчука и пошкандыбал петляющей походкой в сторону своих автомобилей, размышляя, на какой же машине ехать к доктору Лору.
Загребчук выждал, пока Тимон сядет в траурно-черную гоночную «ауди» и отчалит с места действия. И тут же набрал номер Кислицкого.
— Волик? Это Леня. Какой Леня? Загребчук! Плохо слышно? Ну так напряги слух. Ты сейчас где? В аэропорту? Ну, сдавай билеты и к ночи будь дома. Мне тут мои ребята подсказали — квартирку твою почистить хотят. Вчера тебе отбашляли, так? Заплатили деревянными. А сегодня ты выспался и в аэропорт, так? Младенцу ясно — деньги должны быть в доме. Понятно, что они в сейфе. И где сейф понятно — за зеркалом. Откуда знаю? Я, Волик, знаю. Так что ты уж подумай — может, лучше вернуться, деньги пристроить, а потом загорать? Заодно и цацки по квартире собери. В ячейку в банке сдай и езжай себе загорать. Ну, от тебя благодарность жду. Да сколько не жалко. Пять процентов от возможных потерь — по-моему, было бы по-пацански. Ну, обнимаю.
Отключившись, Загребчук снял шлепки и с удовольствием почесал пятки о ножку скамейки. Потом встал, подошел к своему «бумеру» и похлопал его по блестящему корпусу. «Ну что, дружок, заработал тебе на новые колеса. Ну и себе кое-что останется». И отправился восвояси, довольно насвистывая: «Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет как нет…».
Апреля, 15 час. 45 мин
Вещунья Пелагея
Пелагея смирно сидела в зиндане под днищем быстроногого, но годами бездвижного «феррари». Она ждала своего назначенного спасителя. Он должен был вскорости подъехать к месту ее заточения на маленькой проворной машинке, и тогда главное будет громко кричать, чтобы он услышал ее сквозь шум мотора. Он отбуксирует «феррари» и вызволит ее из зиндана. Ждать оставалось совсем недолго. Что-то заурчало, и Пелагея напрягла слух. Но это был ее желудок, который очень хотел кушать. Нужно было отвлечься на что-нибудь приятное. Помечтать, например.
Пелагея очень хотела выйти замуж. Лучше за миллионера. Но при этом не извращенца, не алкоголика и не бабника. Миллионеров через ее руки прошло много. Миллионеров-чиновников, миллионеров-нефтяников, миллионеров-строителей, миллионеров-воров и миллионеров по случаю. И все сплошь с пороками развития. То есть, разглядывая их жизнь до первого миллиона, она находила незапятнанные экземпляры, но вместе с обретением капитала они непременно обзаводились пороками. Иногда она проклинала свой дар, из-за которого не могла слепо следовать сиюминутным чувствам, как это делали нормальные люди. Вроде вот он, симпатичный, еще не лысый, лишь однажды разведенный, с едва намечающимся брюшком. Бери обнаженными руками. Но подсознание вдруг начинает рисовать картинки: он же в женском белье и с накрашенными губами над небритым подбородком. Тьфу! Или вот: высокий, стройный, немного косящий брюнет с обволакивающим бархатным баритоном. Но был трижды женат, последний раз на собственной домработнице. И впереди еще вереница браков. Долго ли, коротко ли, Пелагея пришла к выводу о том, что большие деньги наводят на людей порчу. И стала искать жениха среди экземпляров среднего класса. Но эти все норовили вскарабкаться ей на шею и устроиться у нее менеджерами, поголовно страдали бесплодием от восемнадцатичасового беспрерывного сидения на тазовых костях и размягчением мозгов от компьютерных игр.
Вещунья уже было отчаялась найти свое женское счастье. Но вот сегодня… Этот мужчина среднеазиатской наружности не на шутку ее взволновал. Его личное прошлое было чисто, как арктический снег вдали от Норильска и Воркуты.
Гордый профиль, твердый шаг, со спины — так чистый шах. Грудь развернутая, рельефная — к ней так и хотелось припасть и забыться. И руки такие властные, сильные, манящие. Этим рукам хотелось отдаться без остатка. Даже если пришлось бы надеть паранджу. Это ничего. На улице — паранджа, а дома — соблазнительная мини-юбка. Нет, не случайна их сегодняшняя встреча, не случайна. Ей надо только дождаться, когда он сам придет наведаться, и пасть в его объятия. Но придет он только к вечеру, а кушать хотелось сейчас. Ну и переодеться было бы неплохо во что-то более эротическое. И Пелагея решила выбраться, сходить в избушку, поесть, надеть черно-красное белье со стразами и потом уже залезть обратно в зиндан.
…Почетный гражданин Путяну был несказанно удивлен, когда сквозь гул мотора услышал слабые женские крики. Кричала красавица «феррари». Он заглушил поломойку и был еще более удивлен тем, что крик доносился из-под машины, ни разу на его памяти не сходившей со своего почетного места. А дальше все было так, как предвидела Пелагея. Путяну откатил «феррари» и вытащил девицу за косицу из темницы.
На крыльях ветра счастливая наперед Пелагея усвистала в свою избушку, строго-настрого наказав Владимиру Владимировичу не трогаться с места и «феррари» назад не заталкивать. Путяну так и остолбенел от открывшихся обстоятельств, от переживаний сегодняшнего дня и от опасений за день будущий. За время получасового ожидания возвращения добровольной пленницы Владимир Владимирович чуть не поседел в подмышечных впадинах. Голова его, давно уже лысая, покрылась испариной. Когда же Пелагея вновь предстала перед ним, Путяну невольно стал осенять себя крестным знамением: уходила карга каргою, а вернулась писаной красавишной. Сиганула в подземелье и велела машину на место поставить. Путяну подчинился. А напоследок услышал он приглушенный голос: «Слышь, дедуля, ты этой ночью в подвале не оставайся. Тут вся нечисть соберется. Сам Вий пожалует. Собери пожитки и дуй отсюда».
Апреля, 16 час. 05 мин
Крысолов Лор
— Входите, милейший, входите! — приветствовал Бухтиярова Аркадий Исаакович Лор. — Признаться, заждался. Что это мы такой бледный? Куда делся наш шоколадный автозагар? Нельзя, ну нельзя так много работать. Это все от перенапряжения. Где у нас болит? Ага, вот здесь. А язычок покажите, милейший. Язычок-то какой весь обложенный. Скажите «А!» Горлышко красное, и сопельки по задней стеночке стекают. Маечку снимите и на кушеточку. Нет, штанишки расстегивать не надо, они мне не помешают, низ живота у вас и так открыт. Так-так, животик-то совсем пустой, позвоночничек прощупывается. Кушали что-нибудь с утра? Ничего не кушали. Это хорошо, значит, мы сможем взять анализики. Как у нас с мочеиспусканием? Частое, говорите… Ничего, это мы полечим. Я постучу немного. Здесь больно? А здесь? В спинку отдает? Отдает. Вот вам баночка, зайдите за ширмочку и пописайте.
Тимон зашел за ширму. Там в золоченых рамках висели многочисленные дипломы доктора Лора на трех языках: русском, английском и иврите. Вообще, когда-то доктор Лор специализировался как проктолог. Но эмигрировав в землю обетованную, Аркадий обнаружил жесточайшую конкуренцию по своей специализации: казалось, все проктологи постсоветского пространства собрались на Святой земле в погоне за задами соплеменников. И доктор Лор переквалифицировался в семейного врача. Семейных врачей тоже оказалось в избытке. Тогда Аркадий Исаакович торжественно возвратился на московскую землю, купил небольшую квартирку в «Золотых куполах», там же взял у ТСЖ в аренду на длительный срок пятьдесят квадратных метров офисной площади и стал успешно лечить все семейные недуги состоятельного населения.
— Справились, милейший? Ну тогда закройте баночку крышечкой и поставьте на тумбочку слева. Завтра посмотрю на результатик. И вам сообщу. А что это за ссадинка на локотке? Упали? Давайте мы обработаем и пластырек приклеим. День сегодня какой-то травматичный. Понятно, пятница, тринадцатое. Госпожа Пакостинен язык прикусила — распух, еле ворочается. А мадам Сало вообще крыса какая-то укусила, представляете? Швы накладывал. Хоть травмопункт открывай. А вам я скидочку сделаю, как постоянному клиенту. Пять тысяч за осмотр и анализ, а обработочка ссадины — бесплатно. Зачем же я постоянных клиентов буду грабить? Они же ко мне больше не придут, если я цены задирать начну. А сейчас рекомендую вам покушать и в постельку. Лечение завтра назначу, когда картиночку анализа увижу. Приятного аппетита и хороших снов, милейший! До звоночка!
Тимон вышел. Доктор Лор зашел за ширму, вымыл руки, вытер их о халат и задумался, глядя на баночку с бухтияровским анализом. Невнятные, но тревожные ассоциации роились в его голове… За окном как-то резко потемнело. Большая грозовая туча наползла и закрыла большую часть неба. Неожиданная резкая молния осветила все пространство, и гулким взрывом ахнул гром. «Первая гроза», — отметил Аркадий Исаакович и бросился закрывать форточку, в которую хлестал косой дождь.
Вдруг зазвонил телефон, и доктор Лор отчего-то вздрогнул.
— Алло, — вкрадчиво ответил он, увидев на экране мобильника надпись: «Неизвестно».
— Аркан? — спросили в трубке.
— Лассо, — ответил он на пароль.
— Я долго думал, — распознал он голос Иванько. — Но потерялся в догадках. Мне дали знать, что братья недовольны. Но не дали знать, чем именно. Нужна встреча.
— Жду, сейчас в самый раз, у меня пусто.
Вымокший от короткой перебежки от двери до двери Боря стоял на пороге уже через три минуты. Лицо его выражало крайнее смятение. Он шепотом — и у стен есть уши — поведал Лору и про задание Воротилкина, и про исчезновение вещуньи Пелагеи, которую он безуспешно вызванивал и высматривал последние три часа. И про белую крысу, подвешенную за хвост к ручке его квартиры. Аркадий пообещал выйти на связь с куратором-альбинатом и все выяснить, дал Иванько таблетку седуксена и стал торопливо прощаться. Но тут у Бори зазвонил телефон.
— Час от часу не легче, — простонал Борис, пытаясь пропихнуть таблетку, застрявшую где-то в горле.
«Аполлонский», — рассмотрел Аркадий надпись на экране телефона. Боря оглянулся на доктора и опасливо нажал на кнопку.
— Слушаю. Да. Конечно. Все правление? Это невозможно. Лиммер на Брянщине. Мать его? Мать его можно… Сачкова? А зачем Сачкова? Ладно, ладно, не обсуждаю. Моего недоумка? Которого из них? Сволочникова? Ладно, этого добуду. Во сколько?! Это невозможно, пятница, пробки. В полночь? В полночь можно… Доберутся, думаю. Где? Под «Куполком»? Конечно, обязательно. До встречи.
Закончив, Боря присел на кушетку и попросил вторую таблетку седуксена. Аркадий Исаакович выдал таблетку, вытер одноразовой салфеткой холодный пот с мокрого лба Иванько, поднял его на непослушные ноги и стал потихоньку подталкивать к выходу.
…Братство Альбинати было его, Лора, изобретением. Начитавшись литературы про масонов, Аркадий Исаакович понял, что это недурной способ заарканивания клиентов, этакий сетевой маркетинг, где все повязаны взаимными услугами. Еще до возвращения в Россию с исторической родины Лор самолично соорудил сайт Братства Альбинати в русскоязычном варианте и выпустил его на интернет-просторы. Символом Братства он выбрал белую крысу, существо умное, да еще и с эксклюзивным белым экстерьером — этакий символ чистоты и непорочности. Он знал, что к подобным крысиным союзам тяготеют люди от политики и чиновничества, и как только такой клиент ему встречался, он вызнавал про него все что мог, а потом посылал ему письмо без обратного адреса с плотным черным картоном внутри, где изображена белая крыса и выбит дырочками адрес сайта. Клевал каждый второй. А он, Аркадий Лор, становился связным с таинственным братством Альбинати. Ну и для конспирации оказывал врачебные услуги. Чтобы попасть на собрание ложи, кандидату нужно было пройти шесть ступеней посвящения, оказав несколько услуг членам Братства. Пока дальше третьей ни один из Лоровского улова не поднялся, и главное на данном этапе было поддерживать дальнейший интерес и сохранять интригу.
Сообщением Иванько Лор был не на шутку встревожен. Кто-то знает и пользуется его детищем. Он не мог оценить размеры возможного ущерба, и это беспокоило его еще больше. В отличие от Иванько, уповать ему было не на кого. И Пелагея пропала… Но Сурай, Сурай-то на месте.
Он взял зонт и побежал к речке в хижину бабушки Сурай. Но не добежал. Бабушка с ножом наперевес бежала ему навстречу. Вид у нее был такой, что сердце ушло в пятки: зарежет ведь, непременно зарежет.
— Ай, доктар, чуть-чуть выбраласа. Вада в реке падняласа, так падняласа, ка мьне в дверю стучица, пусти, гаварит, а я бегом… Ай, сон мой испалняетса, ай, испалняетса. Можно у тебя укрытса?
— Давайте, уважаемая Сурай, вот под зонтик, нам сюда, сюда.
Он нежно довел пророчицу до своей двери и жестом попросил внутрь, за ширмочку. Передал ей пачку одноразовых пеленок, из которых Сурай соорудила себе в пять минут с помощью многочисленных булавок кофту, юбку и даже платок. Когда женщина появилась из-за ширмы, Лор при всей серьезности ситуации кусал губы, чтобы не расхохотаться при виде это сине-белого кулька с ножом в руке.
— Что за сон такой, уважаемая Сурай?
— Ой, ночью синилась море бес краю, толка не синий море, а желтый море, грязный такой море.
— Потоп, что ли?
— Не знаю, патоп ни патоп, а вады много, мутная такая, нехарошая.
— Ну, ничего страшного. Желтое море далеко, в Китае. Китайцев много, они потопа и не заметят. Вот таблеточку примите для успокоения. А мне помощь ваша нужна, уважаемая.
— Чё, анализ чей пасматреть?
— Это тоже не помешает, — Лор вспомнил про анализ Бухтиярова и принес баночку Сурай.
— Васпаление немножка вижу. Соль вижу. Ты его выличишь. Давольный будит.
— Ну и славно. У меня другая забота есть. Чувствую, что кто-то недоброе против меня замыслил. Не видишь ли, кто?
Сурай схватила нож и стала водить его по белому халату Лора. Лор внутри трепетал, особенно когда пророчица проходилась по низу живота, но виду не показывал.
— Женьщына вижу. Красывый женщына.
— Молодая?
— Так, напалавинку. Сверху маладая, внутри старая.
— Жена бывшая, значит. Столько денег ей на пластику ухлопал! Глаза сделала, губы сделала, грудь сделала, бедра сделала. Когда за живот взялась, я с ней развелся — разорила бы меня этими операциями. Что теперь хочет?
— Денек ат тебя хочит, маладой любовник завела, машин ему купит хочет.
Аркадий Исаакович вздохнул облегченно-озабоченно. Ну да, бывшая супруга про Альбинати знала. И называла его Крысоловом. Ну умна, умна. Если бы просто позвонила, попросила, потребовала — уши от мертвого осла, вот на что она могла только рассчитывать. А при таком развороте событий придется пойти на переговоры. И ведь вычислила, что Иванько — его клиент. И с крысой кого-то подослала. Рисковать с таким трудом налаженной пациентской сетью он никак не мог. Будем торговаться. А сейчас надо вежливо выпроводить бабушку Сурай.
— Знаете, почтенная Сурай, мне надо все-таки анализ в лабораторию отвезти. Ваш диагноз я пациенту предъявить не могу. Вот, держите зонтик, дарю! С фирменной надписью. Вам, может, до салона красоты дойти? Они вам там волосы посушат — вон видите, до сих пор из-под пеленочки капельки капают. За помощь — спасибо. Если что заболит — обращайтесь — обслужу бесплатно, слышите, совершенно бесплатно. Доброго здоровица!
— И тебе, доктар, щасливо ат красавыцы атбица.
И пеленочный кулек с тюком мокрой одежды под мышкой, с ножом в руке, держа другой рукой зонтик, засеменил в сторону салона красоты «Сирано де Бержерак».
Апреля, 17 час. 05 мин
Мадам де Голь
Хозяйка «Сирано де Бержерак» Дарья де Голь собственноручно красила волосы в траурный сине-черный цвет расстроенной Алле Пакостинен, сочувственно кивая ее невнятному рассказу. Распухший от прикуса язык не давал Алле ярко выразить свои чувства к бесчувственному Коле, к беспечной Верке, к исчезнувшей Лариске и к предательскому языку, который не вовремя подвернулся ей под зубы.
— А он что?
— А он, наглец, говорит: «Даже крыса от тебя сбежала, Алла!»
— А ты что?
— А я ему: «Открой, подлец, дверь и посмотри мне в глаза!»
— А он что?
— А он: «Зачем?»
— А ты что?
— А я ему: «Чтобы убедиться, что это ты ее выпустил!»
— А он что?
— А он: «Хотел бы я быть сейчас на Ларискином месте!»
— А ты что?
— А я: «Скатертью дорожка! Вали в Бирюлево, по месту своей прописки!»
— А он что?
— А он: «Да эту квартиру заработал я!»
— А ты что?
— А я: «А кто тебя уже три года содержит? Если бы не моя изобретательность по извлечению твоих доходов из „Ремикса“, ты бы уже на паперти с протянутой рукой стоял!»
— А он что?
— А он: «Что же ты против Иванько ничего не изобрела?»
— А ты что?
— А я: «А зачем же ты с Аполлонским разосрался? Ах, Моська, знать она сильна, коль лает на слона!»
— А он что?
— А он: «Погоди, он меня еще назад позовет!»
— А ты что?
— А я расхохоталась ему в дверь: «Аполлонский — дурной, но не настолько, чтобы запускать злокозненного козла обратно в свой огород».
— А он что?
— А он тут дверью мне по лицу — хренак, я язык-то и прикусила.
— А он что?
— А он мне: «Вот ты мне за козла и ответила!»
— А ты что?
— А я уже больше говорить не могла, кровь изо рта так и хлещет.
— А он что?
— А он: «Это твоя вампирская сучность из тебя выходит!»
— Ужас какой!
— Ну да! Весь белый ковер испортила и халат махровый от Версаче.
— Жуть!
— Ну да! Я когда к доктору Лору прибежала: рот в крови, руки в крови — он по стенке сполз — думал, я Сачкова загрызла насмерть.
Алла считала Дарью своей лучшей подругой. Ей и только ей поверяла она свои тайны и эмоции. Дарья же держала в статусе лучших подруг всех своих постоянных клиенток и, обладая великолепной прирожденной памятью, помнила всех их мужей, любовников, детей и домашних животных. Роль сочувствующей ей прекрасно удавалась, настолько замечательно, что книга записи в салоне была заполнена на неделю вперед. Она редко вставала за кресло сама, за час успевала обойти и кабинет массажа, и косметологию, и маникюр. И везде: «А он что?», «А ты что?». Главное: не более пятнадцати минут, чтобы дать возможность излить душу каждой посетительнице. Но сегодня была пятница, тринадцатое, и клиентки воздерживались отрезать себе волосы или ногти. А тут еще такой ливень! Поэтому Дарья отдалась Алле полностью.
Жизненных драм Дарья наслушалась столько, что могла бы продавать сюжеты сценаристам всех сериалов. И нередко подумывала об этом. Не могла только сообразить, как стрясать с них деньги; все писатели, ясное дело, халявщики — любой сюжетец норовят заполучить бесплатно.
Взять хоть ее собственную жизнь. Родом Дуся была со Ставропольщины. Станичница, можно сказать, — яркая, фигуристая, крашеная блондинка. Все детство коровам хвосты крутила, да и что оставалось делать, если мать на ферме была дояркой, а отец — зоотехником. Родители мечтали дать дочери высшее образование и сил не жалели. И Дуся поступила на биолого-почвенный факультет Ростовского госуниверситета. И встретила там темнокожего парня по имени Чинуа из Нигерии, говорил, что сын короля. Это потом оказалось, что папенька-то в короли прямо из крестьян короновался и уже на тот момент имел девять жен и тридцать детей. А Чинуа был сорок пятым в очереди претендентов на престол. И когда Дуся оказалась в столице Нигерии Абудже, в доме своего наследного принца, то обнаружила там еще четырех его жен и некоторое количество детей. Вечером того же дня муж привел уже беременную Дусю в спальню старшего брата в качестве подарка из далекой России. Прошло три долгих и страшных месяца до того, как Дуся бежала в российское посольство, откуда ее грузовым самолетом эвакуировали на родину.
Станичники ходили смотреть на Дусиного «черномазенького» толпами. Приезжали из соседних окрестностей. Дуся и ее новорожденный Мишка стали местными «селебрити». Про них даже очерк в местной газете писали под заголовком «Африканский подарок». Отчество Чинуаевич своему мальчику Дуся давать не стала. Дала ему отчество своего отца — и получила свидетельство о рождении Гольцова Михаила Сергеевича, место рождения: станица Суворовская Ставропольского края, мать: Гольцова Дарья Сергеевна, в графе отец — прочерк.
Понимала Дуся, что в станице им с Мишкой делать нечего и надо устраиваться в столице, где при виде чернокожего люди не столбенеют и челюсть не отваливают. Оставив Мишку на временное попечение родителям, приехала в первопрестольную, устроилась со своим дипломом, внешностью и знанием английского языка уборщицей во французское посольство. Это ей знакомый дипломат подсказал, тот, что ее транспортировкой из Нигерии занимался. Там ее карьера была быстрой — из уборщиц в любовницы пресс-атташе. Из посольства пришлось уволиться — там не одобряли семейных пар. Даже если и не связанных брачным контрактом. Брачным контрактом Жиль бы связан с другой женщиной, настоящей француженкой, истинной католичкой, и имел от нее пятерых детей. Однако последовать за мужем в холодную Москву Жозефина (так звали его жену) отказалась: она не представляла, как можно одеть и раздеть пятерых детей два раза в течение дня для школы и прогулок по морозной зиме.
Зато к Дусе Жиль был добр и ласков, разрешил привезти в Москву Мишку, от вида которого вовсе не остолбенел, называл его «Ваше высотчество» и водил в Московский зоопарк для ознакомления с фауной африканского континента. Свое сожительство с Дусей Жиль считал благотворительной миссией, да так оно по сути и было.
Через три года Жиль уехал, но рекомендовал Дусю своему другу Пьеру, женатому, но с женой не живущему, поставщику французского хлама на российский антикварный рынок. И Дуся с Мишкой переехали к Пьеру. Пьер был прижимистым и требовал от Дуси частично оплачивать аренду квартиры, но зато помог устроить сына во французскую школу, где Мишка впервые завел друзей со своим цветом кожи.
Дуся уже работала стилистом в модном салоне и была популярна среди французской диаспоры. Но прошло время, и Поль тоже засобирался на родину. По счастью, Дусю заприметил один из ее клиентов, престарелый, овдовевший и вполне состоятельный господинчик из числа бывших директоров, успешно приватизировавших и удачно продавших конкурентам ранее возглавляемое предприятие. Ростом был он, правда, чуть выше ее груди и немного прихрамывал, но имел квартиру в райском местечке — «Золотых куполах» и дачу в Горках. Нет, конечно, ни о каком оформлении отношений или наследстве не могло быть и речи: об этом он предупредил заранее. И Мишу пришлось отправить для дальнейшего обучения в швейцарский пансион — не готов был Степан Егорович (так звали благодетеля) делить крышу с негритенком. Сердце у него слабое — вдруг ночью в темноте на Мишку наткнулся бы и подумал, что черт за ним явился. Приступа тогда не миновать. Но обучение мальчика оплатил. И денег дал Дарье на развитие своего дела, в долг, понятное дело, но на пять лет и без процентов. Она тут же сняла помещения в атриуме «Куполов» и открыла салон. Вот так и стала она, мадам де Голь, хозяйкой «Сирано де Бержерака».
…Аллины волосы уже приобрели требуемую радикальность оттенка, и мадам де Голь смывала черные потоки траура с волос тоскующей владелицы Лариски, когда дверь распахнулась и на пороге появилось нечто. Дарья так испугалась видения пеленочного куля под зонтиком, что чуть не выпустила из рук душевую лейку, изрядно забрызгав лицо и одежду клиентки. Открыв глаза, Алла уперилась взором в полное ужаса лицо мадам де Голь, рванулась из-под ее рук в панике, роняя по сторонам капли черной краски.
— Что вы так пугаитись, не пугаитись, Сурай я, Сурай. Домик мой затапила, я намокла немножка, доктар дал перодетца, я пероделаса.
Про Сурай они слышали и даже видели по телевизору. И в принципе Дарья давно рассказывала с гордостью своим подружкам, что победительница «Битвы экстрасенсов» поселилась у нее по соседству. Но вот так в лицо обе видели ее впервые.
Ликвидировав последствия паники, вытерев лицо и грудь Пакостинен, Дарья отвела Сурай в подсобку, где выдала ей запасной рабочий халат своей уборщицы — розовый, кокетливый, с рюшечками, и размерчик Сурай оказался подходящий, экстрал<