Несколько лет назад со мной приключилась неприятная история – я заболел, внезапно и довольно тяжело, так что несколько весенних дней, пока я был в коме, просто выпали из моей жизни. Спасибо врачам, которые не дали мне тогда умереть, и уже дня через полтора после перевода из реанимации в палату, я мог двигать руками и ногами, ел-пил и страшно жалел, что «проспал» интереснейшую конференцию, посвящённую двухсотлетию Пушкина. Услышав об этом, мой лечащий врач, кажется, подумал, что с головой у меня всё-таки что-то не в порядке: «Тебя с того света достали, а ты о какой-то конференции жалеешь!». Но это всё так, к слову, а рассказать-то я хотел совсем не об этом, а о том, кто одним из первых пришёл тогда ко мне в больницу - то ли в тот же день, как только я оказался в палате, то ли - на следующий, но никак не позже - это я помню очень хорошо, потому что был тогда и удивлён и обрадован, и даже не знаю - что больше.
- А к вам пришли!
-?
- Говорит, что Илья Семёнович.
- Кто это?
- Говорит, что коллега.
Илья Семёнович? Коллега? Вот уж не знаю, ну, хорошо, пригласите... В тот момент я работал в трёх местах - в университете, в музее и в школе. Но коллеги по имени «Илья Семёнович» припомнить я так и не смог, потому что человека с таким именем не было ни среди университетской профессуры, ни среди музейных научных сотрудников и школьных учителей. Илья Семёнович... Интересно, кто это - Илья Семёнович?
- Можно?
- Пожалуйста, войдите!
Вначале появилась сетка с апельсинами, гроздью винограда и чем-то ещё, и только потом тот, кто её принёс - Илья Семёнович, да-да-да, как же я сразу не вспомнил, его в самом деле зовут Ильёй Семёновичем! Боже мой, ну надо же так опростоволоситься, вот бы не подумал! На пороге больничной палаты в халате, наброшенном на плечи и застёгнутом на верхнюю пуговицу, с сеткой апельсинов и других гостинцев, стоял плотник из музея - Илья Семёнович, фамилию которого я никогда не знал и, к большому моему стыду, не знаю и поныне. До сих пор мы только говорили друг другу «здрасьте», встречаясь не каждый день в музее, а ещё как-то я помог ему подержать шкаф или стеллаж, собранный им и теперь устанавливаемый в музейной библиотеке. А теперь он переминался с ноги на ногу на пороге больничной палаты и тискал в руках кепку: «Я бы и раньше приехал, но по телефону сказали: нельзя ещё...».
|
|
Вот так вот, такой у меня тогда был посетитель, коллега по имени «Илья Семёнович». Теперь его уже нет, не стало примерно через полгода после моей болезни и выздоровления, осенью. Кажется, у него был рак, но может быть, я что-то и путаю: молодость часто бывает тороплива и невнимательна, и я, увы, не удосужился ни навестить его, ни даже проводить в последний путь - жил я тогда в другом городе, и чтобы попасть на похороны, надо было ехать на электричке в промозглую погоду и под дождём возвращаться обратно. В общем, была бы охота, а отговорки всегда найдутся...
Почему я сейчас вспомнил об этом? Да вот читаю как-то на днях беседу двух умных людей, один из которых - кандидат наук, заместитель руководителя крупного областного «учреждения культуры», между прочим - тонкий знаток искусства. Говорят о музеях - то, другое, третье... Между прочим, зашла речь и о музейных смотрителях (если кто не знает, это и есть те самые «бабушки», которые тихо сидят в залах музеев в то время, как посетители разглядывают музейные реликвии). И вот тут-то наш кандидат и знаток бросает фразу, дескать, а кто такие смотрители, у нас они вообще вместо стульев!
|
|
Прочитал я эту его фразу, и как-то мне стало не по себе. Как будто это в меня плюнули. Причём плевок прилетел из того самого музея, которым ещё совсем недавно руководил человек, который сделал для культуры этого города, столько, сколько вряд ли под силу целой дюжине «знатоков и кандидатов», недаром и возле дверей этого музея теперь висит доска в память о его прежнем руководителе... «Смотрители? Да они у нас вообще вместо стульев!..». Вот тут я и вспомнил моего Илью Семёновича, и подумал и про него, и про других моих коллег - плотников, смотрителей, уборщиц. А ещё подумал про Никиту Алексеевича Толстого, который после одного из своих приездов в Самару прислал всем работникам встречавшего его литературного музея свою фотографию с именной дарственной надписью. Всем. Включая, разумеется, смотрителей, которых он - сын А.Н. Толстого, лауреат Государственной премии, профессор и депутат - «стульями» не считал. Видимо, «графское достоинство» не позволяло ему этого делать. И вот вспомнив всё это, я пошёл и умылся, чтобы не ходить оплёванным.
Кстати, никто из моих коллег, кроме плотника Ильи Семёновича, в больницу тогда больше не доехал, да это и не удивительно, ведь большие больницы всегда строили за чертой города, и добираться до них - долго и утомительно.