Все, тема закрыта, всем спасибо, никому не надо дергаться, свершилось — Спаситель уже здесь, не надо толпиться в очереди, конец света никто не прозевает! Сейчас удобненько поставим двенадцать стульчиков под Твоим престолом и начнем судить. Праведники налево, остальные, извините, до соответствующих директив — в чистилище...
Ну бред это! Сколько времени отведено на судебную процедуру? Лет пять тысяч с хвостиком? Народу‑то народилось... Да и нагрешили немало... Пока всех заслушаешь... А что будем делать с теми, кто не из двенадцати колен? По жребию судить или оптом в чистилище — мол, не от тех родились?..
Я почувствовал, что перегибаю палку и приготовился превратиться в горстку пепла. Когда я поднял глаза, Даниил продолжал смотреть чуть иронично, но не зло. А Билл уставился в пустоту, будто увидел левые окна, установленные в ресторанном компьютере. Он ужасно напоминал постаревшего и располневшего Гарри Поттера. Нет, никакой ты не волшебник, просто очень богатый и не очень обаятельный недоучившийся сукин сын, беззлобно констатировал я.
— Браво, вы как сговорились! Билл тут, хотя и не столь остроумно («Спасибо», — подумал я), выражал схожие претензии. Тебя огорчает поездка в Москву и робость от предстоящей встречи с твоим президентом. Да, конечно, встреча состоится. А Билла вывел из равновесия звонок от Симона и последовавший за этим разговор с внезапно заартачившимся Тедом Тернером. Примерно в то же время, что ты полетишь в Москву, Билл опять отправится в Атланту.
Причина вашего раздражения понятна. Вы впервые не на первых ролях. Вы привыкли манипулировать в том или ином виде многими. Или, цитируя тебя, Владимир, Билл, конечно, поболее... Теперь вы не принадлежите себе. Смириться с тем, что Божественная воля не просто существует, а воплощена в человеческом образе (и этот образ — не вы), тяжело, особенно принимая во внимание ваше гиперэго.
|
|
Если угодно — это ваше испытание и служение. Как алмазы, вы нуждаетесь в скрупулезной и долгой обработке, прежде чем засверкаете всеми гранями, превратясь в бриллианты. Вот и человечество должно пройти долгий путь самосовершенствования, набивая шишки и теряя многих, накапливая общий духовный
потенциал, который позволит распахнуть врата и войти в них. Заметь, это не единое действо. Сейчас врата распахнуты и поэтому Я с вами, но пройти сквозь них не просто. Требуются усилия многих, а привести этих многих в движение досталось вам. Поднимите взоры людей к небесам, чтобы увидели они Меня, и поведу Я их дорогой спасения.
Стыдно признаться, но впервые речь Даниила меня не поглотила всего. Я заметил, как некрасиво у него кривится рот и подергивается веко...
Господи, что я себе позволяю... В поисках веры я посмотрел на перстень, и надпись, пульсирующая на камне, успокоила меня — «Приидет царствие Мое».
— Не бойся этого чувства, Владимир, бойся отсутствия веры. Вот что приводит к Иудину греху. Внезапная любовь грозит горьким разочарованием. В попытке обрести себя так легко свершить предательство. А Я силы свои приумножаю верой агнцев. Поэтому и сказано, что вы ловцы человеков и умножаете силы Мои подвигом своим.
Билл поднял глаза и подал голос:
— Хорошо, с этим я согласен. Но зачем надо сломя голову лететь в Атланту и договариваться с Тедом, если так мы сильно теряем позиции. При нормальных переговорах мы можем добиться бесплатных телевизионных трансляций. Но, оказывая чрезвычайное давление, мы ставим себя в зависимое положение и будем вынуждены идти на условия этого деляги. А он из‑за высоких рисков и возможных судебных исков религиозников может потребовать изменения собственной доли акций в Си‑эн‑эн.
|
|
«Деляга... Кто бы говорил», — подумал я. Мне показалось, в этот момент на лице Даниила промелькнула улыбка.
— Да что вы себе позволяете! — возмутился Билл. — Хотелось бы вам напомнить, что вы здесь находитесь во многом благодаря моим связям! Да и все, что сегодня случилось, произошло не без моего скромного участия. Не буду уточнять сумму, в которую обошлось участие Симона... Пусть это называется пожертвованием, но для бухгалтерских книг это минус. Могу представить, во сколько еще мне обойдется его братская помощь...
Да, Владимир, ты еще не знаешь, он отзвонил, сообщив, что сразу после нашего ухода Папа почувствовал себя очень плохо, но тем не менее потребовал к себе на подпись документы, среди которых и благословение на проведение сравнительного анализа ДНК Даниила и генетического материала с Туринской плащаницы. Ответственным за предоставление материала назначен Симон.
— А как сейчас самочувствие Папы? Мне он понравился. Может быть, сыграло роль родство славян, но, по‑моему, он держался молодцом...
Его просьба услышана, — произнес Даниил. — Завтра к вечеру Папа предстанет перед Отцом Моим, но мы к этому времени уже будем далеко от Италии. Билл, успокойся, все будет как будет и Тед не потребует ничего. Сколько раз Я помогал тебе, когда, казалось, не было выхода... Верь, и_сила придет.
|
|
«Ну, прямо Джедаи какие‑то», — подумал я, но тихохонько, чтобы никто не расслышал. Однако успел получить порцию холодных взглядов. Чтобы перенаправить поток, я сказал: — Зачем мы собираемся в ресторане, если все равно рот занят разговорами. Может быть, по дороге в Америку кормят и неплохо, но я самолетной пище предпочитаю ресторанную. И, без обид, чтобы не попадать на всякие ваши кашруты, свинины‑шминины, козленка и молоко его матери, — заказывайте сами, а я беру на себя почетное обязательство все съесть.
Глава двадцать вторая
Время приближается к первой встрече с родным официозом. У меня будет встреча с президентом. Еще совсем недавно я бы много отдал за интервью с ним.
Ну это я, конечно, привираю. Не много бы отдал, а много бы получил. Статусно, что и говорить. Рейтинг был бы... Мечта... А сейчас это уже и не очень будоражит фантазию. Ведь не я его, а он меня просит о разговоре. Практически подготовка саммита на высшем уровне, где я выступаю в роли шерпа, причем гораздо более могущественной инстанции, чем принимающая сторона. Интересно, будут ли присутствовать дядьки в рясах с бородами, — вот бы позабавился...
А вдруг я не понравлюсь президенту? Странная мысль... Но все же, что потом — искать другую Родину? Что делать, если ты с ним общаешься, а он смотрит на тебя и не спеша говорит: «Какой же вы неприятный, гадкий и глупый тип»? Ждать следующего президента, а пока впасть в революционный экстаз либо в летаргический сон?
Обидно... Ведь это практически встреча с Богом — проси чего хочешь. Например, порулить газовой или нефтяной компанией, и Билл Гейтс покажется тебе замухрышкой.
Стоп. Насчет встречи с Богом я, кажется, загнул. По этому вопросу ко мне. Красиво сказал. Гений. Великий. Актерище.
Тут я встаю, поднимаю руки. Кланяюсь. Зал рукоплещет.
Не надо, не надо оваций, говорит весь мой вид. Я гоже люблю вас. Особенно сейчас, когда в свете софитов неразличимы ваши лица. И чем меньше знаю, кого именно, тем крепче люблю.
Кстати, а что делать ему, если он не понравится мне? Искать себе другую жизнь? Хо‑хо‑хо, вот будет помер!
Ладно — я... А вот не понравится он, скажем, Даниилу — и что дальше? Тут ведь другой Вселенной и то не отделаешься. Рвать на себе одежды, раздирать лицо в кровь, вздымать светлы очи к небесам и тихонечко спрашивать: «Простите, а там, случайно, больше никого нет?» Как монотеист монотеисту отвечу: «Нет!!!» Могу добавить по‑марксистски: «Не было и не будет!» У нас с этим строго. Бог, понимаешь, един. Хотя тут пошли на уступки страждущим и выдали на гора в трех лицах, но это так, адаптация к неразвитости религиозного чувства масс. Адаптация...
Конечно, этот бред я себе позволил не за общей трапезой, унылостью блюд и постностью лиц, напоминавшей кормление детсадовских отличников, а в номере, собирая море шмотья, доставшееся от Билловых щедрот.
Я чувствовал, как накапливается неясное раздражение. Кручусь словно белка в колесе, себе не принадлежу, телевизор в последний раз смотрел в Детройте. Мысли о барышнях были тогда же. Я что, обет безбрачия на себя наложил? Такого уговора не было. Я‑то как раз еще очень даже ничего. Уже все знаю — еще многое могу. Прямо‑таки в полном соку. Учитывая мой вес, а это, простите, далеко за центнер, полнота моего сока не должна вызывать сомнений.
Кстати, о весе. Неловко как‑то. Все‑таки апостол, а жирный, как боров. Надо бы похудеть. Да, похудеть. Похудеть... Похудеть...
Напевая на все лады «похудеть», я продолжал кидать вещи в чемоданы и вдруг почувствовал, что с меня упали брюки и, извините за подробности, белье. Носки съехали к ступням. В области живота образовалась впадина, и еще недавно натянутая, как барабан, одежда повисла складками слоновьего брюха.
Опаньки!
Я ринулся к большому зеркалу, путаясь в чехлах, еще недавно бывших одеждой, на ходу пытаясь сорвать ее, чтобы увидеть, каков я теперь.
На меня смотрел некто, напоминающий мои юношеские фотографии. Кожа нигде не болталась. Мышцы развиты хорошо, но без фанатизма. Родинки и нажитые за долгие годы шрамы остались на месте. Но тело было другим. Молодым, упругим, здоровым. Лицо как будто вынырнуло из жира, скулы заострились, щеки скрылись из зоны видимости, мир расширился, шоры упали. Глаза из поросячьих буравчиков обернулись очами, и в них читалась грусть еврейского народа. «Красавец!»— невольно подумал я. И отметил, что выражение лица осталось прежним — неизбывно блудливым. Оно‑то и выдаст... Следом взор направился к области давно ограниченной востребованности. Ну хоть не меньше, и то ладно.
Кстати, хорошо, что довольно давно, отнюдь не по религиозным соображениям, мне сделали обрезание, а то вот бы смешно было. Все те первые ребята, как и капитан команды, обрезанные, а я нет. Хохмочка получилась бы еще та. Хотя мог бы теперь пропеть про обрезание — и крайняя плоть послушалась бы.
Стоп. Чему радуюсь? Недоумок. А в чем лететь? Одежду можно теперь и не собирать. Если только открыть собственный магазин одного размера— XXXL. В Армию спасения и то не отдать. Такого размера нищие водятся только в Америке, у «Макдоналдса», а в Италии такое шмотье используют как чехлы для малолитражек.
Задачка непростая. Время позднее. Единственный шанс — звонок другу. Билл, выручай, мы теперь с тобой одного размера.
— Билл, привет, не сердись, всякая чушь в голову лезет — усталость.
— ОК!
— Н‑да, ты не болтлив.
— Эта функция у нас закреплена за тобой.
— Уел... Зато за тобой матчасть.
— И что теперь?
— Могу я стрельнуть у тебя одежду?
— Кому‑то в подарок?
— Если бы!.. Я, видишь ли, похудел до твоего размера, а вовремя не прибарахлился.
— Я должен это увидеть!
Через несколько минут с дорожной сумкой в руках, набитой шмотьем, Билл стоял в моем номере. Могу и не уточнять, конечно, на сумке был гигантский логотип окон. Бросив сумку на ковер, Билл принялся осматривать меня. Наверное, именно так пятилетние дети играют в доктора.
— Здорово! И как ты это сделал?
— Просто захотел и как идиот стал это повторять. Я даже не помню, вслух я это делал или нет. По идее, должен был вслух, тогда это напоминает библейскую тему Адама: когда еще во время нахождения в раю он попросил о дожде — и дождь пошел. Попросил о прорастании семян — и был услышан. Единство слова и дела. Переход умственного труда в физический, как это трактовали классики марксизма.
— То есть если я захочу чего‑нибудь и произнесу вслух — сбудется?
Думаю, не все так просто. Ведь сказано, не искушай Господа Бога твоего. Скорее всего это должно совпадать с наличием объективной необходимости в деянии. Поясню. Воздушного змея запускают по восходящему потоку. Мне для служения надо было похудеть, я и похудел. Если ты захочешь пополнеть, то вряд ли это получится, так как будет очевидным баловством. Но вот зрение тебе, наверное, поправить можно.
— Хочу нормально видеть. Видеть. Видеть. Видеть...
Билл зажмурился и продолжал повторять, как заклинание, свою просьбу минут пять.
— Хватит, открывай глаза.
Билл аккуратно открыл левый глаз, тут же зажмурился, сорвал очки и бросил на пол. Очки, не ожидая подобного проявления благодарности за верную службу, издав жалобный звук, треснули, оттолкнувшись от пола, подпрыгнули вверх и, раскинув дужки, изломанным паучком застыли на паркете.
— Можешь ничего не говорить. Убедительная демонстрация радости.
— Здорово, просто здорово! Пойду позвоню жене. Пусть порадуется.
— Чему? Ты больше не будешь царапать ее очками при поцелуях?
Билл уже не слышал.
Человек женат. А у меня даже времени нет на флирт. Интересно, если я апостол, то мне что, к девчонкам теперь — ни‑ни? А может, наоборот, это способ приобщения их к тайне. Да и вообще, если я апостол, то, значит, безгрешен? И все, что сделаю, хорошо?
Классика ереси. Дремучие Средние века и заморочки Томаса Мюнстера. Дьявольщина в чистом виде. Искус. А жаль! Хотя попробовать все‑таки надо. Ничто человеческое не должно быть чуждо, а то оторвусь от паствы — как тогда ей помочь?
Глава двадцать третья
Звонок.
— Слушаю вас.
— Владимир Рудольфович, мы внизу, рейс через два часа. Не хотелось бы вас торопить, но сами понимаете, служба.
— Спускаюсь.
Достав из сумки Билла новенькую одежду, наскоро оделся и, прихватив еще московскую куртку, спустился вниз.
В фойе расположились люди в нескладных костюмах с очень пристальными взорами. Заметив меня, один Из них поднес манжету ко рту и сказал:
— Объект вышел, подавайте машину.
Я прошел в заботливо раскрытые двери, даже не удостоив взглядом ораву с проводками в ушах, и оказался в коридоре из спин, который заканчивался открытой задней правой дверцей лимузина.
Забрался внутрь. На заднем сиденье уже расположился очень пожилой мужчина.
— Здравствуйте, Владимир Рудольфович, очень рад вас видеть, Засекин Виктор Львович, посол России в Италии. Я, знаете ли, ваш давний поклонник. Разрешите по‑отечески вас пожурить. Что же вы не предупредили нас о своем визите? Мы бы встретили, помогли чем можем... А то ведь ТАМ волнуются... Меня, старика, расспрашивают, а я и не знаю... Вы уж там намекните, что все прошло на высшем идейном уровне. Я понимаю, что у вас времени тут почти не было... Мы с ребятами собрали гостинец, так сказать, памятный набор. Вы уж не обессудьте, чем могли... Что‑то я болтаю и болтаю, соскучился по новым лицам. К нам, конечно, часто прилетают, но чтобы такие люди — это событие...
— Виктор Львович, да побойтесь бога, я же не Алла Пугачева!
— Да, но за нее сам Александр Стальевич не стал бы просить, да и столько орлов бы не прилетело. Вы что думаете, в гостинице посольские были? Да у меня столько народу крепкого и не наберется. Это раньше в загранкомандировку стремились, а на нынешнюю зарплату желающих нет. Так, в основном мы, старики, свой век доживаем...
Виктор Львович приумолк, вспоминая партийно‑правительственное прошлое, при котором ни за какие коврижки его бы не вытащили вечером из дома, оторвав от ужина, чтобы ублажать какого‑то журналистишку. Да и не прилетел бы по мою продажную телевизионно‑радийную душу борт из Москвы с группой сопровождения, достаточной для взятия приступом дворца Амина.
Погоревав, Виктор Львович продолжил:
— Вы о формальностях не беспокойтесь, мы васдоставим прямо к трапу самолета.
Бедный обломок старого режима! Что меня совсем не волновало, так это формальности. Пройдет не так много времени, и все формальности канут в прошлое. Дождитесь, дорогой Виктор Львович, может быть, сегодняшний вечер перетянет на весах все ваши подлости и только благодаря нашей нынешней встрече вы соскочите с острых вил, уже готовых подцепить наш перестроившийся, но все же очень коммунистический зад.
Приехали. Дверца, трап, стюардесса, улыбка.
— Добро пожаловать на борт самолета «Ильюшин» президентского отряда «Русь». Ваше место в первом салоне.
— Какое?
— Любое, в этом салоне летите вы один.
Свои вещи я из машины не забрал. Был уверен, что погрузят и без меня.
Удобно расположился, закрыл глаза и приказал себе отключиться. Судя по скорости, с какой разворачиваются события, в Москве поспать не дадут, так что не надо терять времени.
Навалился тяжелый сон.
Я видел старика Еноха, которого уже стал забывать. Он был не один. Рядом стоял похожий на Еноха старец с суровым лицом. Они оба смотрели на меня, и их голоса набатом звучали в голове. Они были недовольны мною. Кажется, костерили на чем свет стоит, причем делали это на иврите. К сожалению, я понимал.
Требовали, чтобы я остановился и задумался. Конечно, в очередной раз предупреждали, что вначале должно прийти царствие антихриста. Из чего следовало, что Даниил совсем не тот, за кого себя выдает, а враг человеческий. Патриархи жалели Папу, меня, себя, человечество.
Устав от всеобщего страдания, я проснулся разбитым и в слезах.
— Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту «Шереметьево» города Москвы, просим вас...
«Это не иврит», — подумал я, снова закрыл глаза и очнулся на земле, когда почувствовал, как кто‑то трогает меня за плечо.
Все повторяется. Сейчас я открою глаза и увижу негритянку из «Дельты». Окажется, что я лечу из Детройта в Атланту. И вообще мне все приснилось...
Открыл. Белая. Русская. Не путать с белорусской. Симпатичная. Точнее, была такой лет сто назад.
— Пора, прилетели.
— Спасибо.
Глава двадцать четвертая
У трапа самолета встречали. Нет, толпы религиозных фанатов отсутствовали. Страна скромно принимала своего героя, делегировав эту почетную миссию все тем же плохо слышащим парням, говорящим себе в манжеты, и маленькой горстке сравнительно молодых людей с печатью власти на челе, стоявших на ковровой дорожке между трапом и уже приевшимися лимузинами. Хорошо хоть обошлись без военного караула. Совсем с ума посходили.
Было, кстати, холодно и ветрено. Зима. Это вам не Атланта и не Италия, можно и уши потерять. Курточка спасает да ботиночки. Все же похудание на размер обуви значительно не влияет, так что свое на меху работает. Извините, товарищи первоапостолы, что я тут буду не босиком.
Встречающий народ мне не понравился. Власть сказывается на характерах. Появляется плохо скрываемое пренебрежение к людям. Ну ничего, детишки, кое‑чем мы с вами мериться не будем, нам, чудотворцам, ни к чему. Тем более что там, где у вас гулькин сами знаете что, у нас шлагбаум. Нескромно, скабрезно, но правдиво. Почти.
— Владимир Рудольфович, здравствуйте, меня зовут Эдуард. Александр Стальевич ждет вас в Кремле.
— А его не смущает, что я с самолета и дурно пахну? Можем ли мы заставить ждать Его Сиятельство?
На лице Эдуарда мелькнула улыбка.
— Думаю, разберемся по дороге. У нас есть где принять душ, минут пятнадцать у вас будет. По опыту знаю, что и на Страшный суд босс опоздает, такой у него характер.
Эдик, Эдик, знал бы ты, насколько в масть пошутил!
Москва. Вечные пробки, которые сегодня меня не касались. Правительственный эскорт под ненавидящими взорами остановленных автолюбителей летел по Ленинградке.
Хороший город, только заблудился в климатических поясах. Почти девять веков к москвичам приходят снежные зимы — и все внезапно, все некстати. И уж сколько лет чем‑то дороги обрабатывают, даже по теории вероятности должны были бы хоть раз угадать, так нет. Поправ науку, гордо скажем: все мимо. Заколдованный город, своей задачей считающий не допустить существования чистых машин.
Феномен. Грязь жуткая, а город красивый. Богатый, хлебосольный, разухабистый, город свой в рубаху и сноб, город‑мечта и вечный праздник, заканчивающийся горьким похмельем. Столица мира — чего скромничать.
Я бывал в Кремле — причем зимой. Не понравилось. Совсем. Я не пытаюсь показаться борцом с режимом. Я лишь журналист. Судя по востребованности, неплохой. Но иногда желание пообщаться с власть имущими играет злую шутку.
Первый поход в Кремль я отметил поисками туалета. Москва не любит думать о низменном, так что туалетов раз, два и обчелся. Припарковав машину у моста, метрах в трехстах от Спасских ворот, где находился пропускной пункт, обозначенный как место сбора, я уже собирался забежать в жуткую синюю будку, при одном виде которой закладывало ноздри. Однако был остановлен коллегой по цеху, направлявшимся на ту же встречу.
Коллега оделся по сезону: дубленка, теплые ботинки на толстой подошве, всем своим видом кричавшие, что и они на меху, и в прекрасной меховой шапке‑ушанке. Коллега был кремлевским старожилом, и на его лице, расчерченном контурной картой склеротических жилок, отражалось искреннее сочувствие ко мне. Он искренне не понимал ни моих зимних итальянских туфель, идеальных для московского сентября, ни тоненькой курточки, и, уж конечно, бейсболка без ушей наводила на него тоску.
— Куда ты в таком виде?
— В Кремль. Что, не пустят?
— Нет. Точнее, пропустят, но вносить твой хладный труп будут товарищи, ты заиндевеешь.
— Да ладно пугать! Идти‑то всего триста метров.
— Угу, и на ветру ждать час, а потом по территории Кремля, как в аэродинамической трубе, еще неизвестно сколько упираться перебежками...
— Ну, значит, такова моя судьба, — сказал я и сделал шаг в сторону туалета, так как промедление могло стать роковым.
— Ты что делаешь?
— Собираюсь, уединившись в общественном туалете типа пластмассовый сортир, выдавливать из себя по капле раба.
— Ты с ума сошел, провоняешь!
— Извини... А что, лучше выглядеть сумасшедшим чечеточником, отставшим от труппы?
— Да нет, просто самый теплый и чистый туалет как раз под Кремлевской стеной, у пропускного пункта.
— Спасибо, век живи — век учись...
— Да ладно, салага, стакан нальешь — и в расчете.
— Размечтался, — последнюю фразу я уже произносил, семимильными шагами отмеривая расстояние до храма Василия Блаженного.
Опыт, знаете ли, штука незаменимая — прав был коллега во всем.
Триста метров отзывались хрустальным звоном моих ушей, и чистый подземный туалет радовал теплом. Выходить на улицу не хотелось, но пришлось.
Саму встречу я запомнил плохо. Необязательная болтовня с небольшим чиновником президентской администрации. Говорил нескладно. На сувениры тырить было нечего — только карандаши с надписью ‑Кремль». Удивило, что даже бутербродов не поставили и что, несмотря на роскошь помещений, креслица были потертые.
Но вот чего не забыть никогда, так это контрольные проверки через каждые сто метров и внимательные лица прапорщиков и сержантов. Они как будто учились читать по нашим паспортам. И процедура эта доставляла им несказанную радость. Каждую страничку они изучали минут по десять, и под конец некогда полноцветные лица приобретали под воздействием мороза монохромное изображение паспортной фото‑графии. Тогда лица стражей озарялись пониманием, и испытуемый отправлялся к следующему КПП.
Ветер рвал лицо в клочья и пригибал уши к загривку. На третьем из постов мне уже было все равно. Я понимал,что в Кремле живет Снежная королева и попасть к ней на прием в сознании могут только пингвины. Жуткое ощущение холода я и вынес из кремлевского визита.
Но сегодня все было по‑другому.
Эскорт машин прокатил мимо отдавших честь кремлевских стражей и остановился на внутренней территории Кремля у одного из служебных зданий. Дверца машины распахнулась, и Эдуард, очутившийся у меня перед глазами, принялся уговаривать:
— Владимир Рудольфович, прошу вас, только смотрите поаккуратней! Здесь скользко, брусчатка, да и ветрище жуткий!
— Помню, — ответил я и прошел внутрь помещения мимо охраны, любовно пожирающей меня глазами.
Был бы сахар, скормил с руки. Почитать бы для забавы их мысли... Но внутри стражних голов пустынно и гулко.
Зато в голове Эдуарда кипела жизнь, как в редакции желтой газетенки. Я приятно удивился отсутствию негатива ко мне и сложной комбинаторикой взаимных обязательств, вызванных подписанием незначительного указа.
— Прошу вас следовать за мной, — произнес Эдуард и устремился в глубь помещений. Я еле успевал держаться у него на хвосте.
В процессе движения мой провожатый поворковал с кем‑то по сотовому. Потом, не скрывая саркастической улыбки, произнес:
— Александр Стальевич примет нас через полчасика, так что успеете принять душ. Ваши вещи доставят, не волнуйтесь.
Мы остановились в коридоре у одной из высоких белых дверей.
— Ленин жил здесь?
— Практически. Но его тень вам не помешает. Я зайду за вами минут через двадцать.
Глава двадцать пятая
Квартира вождя не впечатлила, разве что вафельное полотенце тронуло. А так — гостиничный номер как номер. Сантехника могла бы быть и поприличней.
Быстро приняв душ и переодевшись, я решил воспользоваться гостеприимством хозяев и поставил телефон на подзарядку. Последний раз заряжал в Америке. Да и друзьям для смеха славно будет рассказывать, как в Кремле помылся да подзарядился. Особенно если учесть, что сюда сотовые и проносить‑то нельзя.
Ровно через двадцать минут раздался негромкий стук в дверь. Я был полностью готов к встрече с высшим руководством страны и, на всякий случай перекрестившись, решительно распахнул дверь.
На пороге стоял сам Александр Стальевич. Моего роста или чуть выше, но сутулящийся, в темном костюме, который вполне могли носить и во времена большевистских обитателей. Взгляд пристальным, но не злой, во многом благодаря очень пушистым детским ресницам. Сначала я подумал, что они вы горели на солнце, но, сравнив с остатками растительности, аккуратно уложенными вокруг гигантской лысины, понял, что это такой необычный пыльный цвет волос. Александр Стальевич походил на Ленина, засушенного и выцветшего, у которого от долгого хранения заострился носик, но умище и взор остались орлиными.
— Рад вас видеть, м‑м‑м‑м‑м, Владимир Рудольфович. Может, если вы не возражаете, пройдем ко мне, кабинет в двух шагах. Там и потолкуем за чаем.
— К вашим услугам, — неожиданно серьезно даже для себя ответил я.
Кабинет был действительно в двух шагах и стоической обстановкой вызывал уважение. Гигантский стол, зеленая лампа, компьютер, батарея телефонов, кресла, на стене фотография президента. Перед самим кабинетом находилась сторожевая секретарши, в которой обычно, конечно, толпился народ. Но сейчас всех куда‑то передислоцировали. И только немолодая дама, должно быть помощник, с готовностью принялась активничать, услышав команду босса.
— Будьте любезны, Нелли Петровна, нам заказать пару чая.
За большим длинным столом мы сели друг напротив друга вдали от главного места, которое обычно хозяин кабинета занимал на совещаниях. Волошин помолчал, видно сосредоточиваясь.
Он и так‑то говорил очень тихо, но уверенно, а тут и вовсе перешел на леденящий шепот.
— Дорогой Владимир Рудольфович, что происходит? Мы очень волнуемся и не знаем, как реагировать...
Он не закончил фразу, но я не дал договорить:
— Смиренно, Александр Стальевич, смиренно. Это, пожалуй, единственная возможность.
— Забавно. — Волошин пожевал бледные губы и очень внимательно посмотрел на меня. — Что вы имеете ввиду?
— Необходимо смириться с тем, что далеко не все зависит от вас и совсем не все можно разрулить.
— Хорошо, давайте зайдем с другого конца. Зачем вы были в Ватикане в компании с Биллом Гейтсом?
— Александр Стальевич, у нас так беседы не получится. Спасибо за чай и до свидания.
Было любопытно читать происходящее в голове у функционера. Он был взбешен и растерян. Впервые за последние годы ситуация выходила из‑под контроля. Магия должности не действовала. Общаясь не с просителем, он даже не понимал, как завоевать расположение. Такая задача не ставилась никогда. Многие были готовы отдать все лишь за возможность побывать и этом кабинете... А тут какой‑то писака‑говорун взбесился... «Может, вызвать охрану?» На этой мысли я улыбнулся. «Или лучше позвонить, и парень окажется безработным. А потом у него начнутся проблемы с милицией. А там ему намекнут — и пороги будет обивать, умолять о прощении, гнида», — вертелось в голове у Волошина.
— Саша, может, тебе очки круглые прикупить?
— Зачем?
— А с очками да разожравшись, ты с такими мыслями — вылитый Берия. Ну так вот, никакой охране ты не позвонишь, ниоткуда меня не уволишь, ибо мой работодатель от тебя не зависит. Я не обещаю тебе, Саша, что ты вылетишь со своей работы, но вот что поручение своего работодателя ты не вы—; полнил — точно. Так что зови своего холуя, пусть выводит из хором.
— Вы никуда не пойдете, это абсурд. — Волошин вдруг улыбнулся. — Хотя почему же абсурд?.. Так вы, оказывается, читаете мысли... Занятно...
Он успокоился, прикрыл глаза и пару минут сидел, застыв как статуя. Вернувшись к жизни, снял очки, сильно растер ладонями лицо, попытался улыбнуться. Ему это удалось.
— Извините, вспылил, хе‑хе, хотя и мысленно... Как‑то привык к тому, что мысли здесь угадываю я. Об этом мне ничего не докладывали. Впрочем, у них и не было возможности удостовериться. А еще что умеете?