Я на проселочной дороге, среди поля то ли пшеницы, то ли чего-то в этом духе. Впереди возвышаются горы. Зеленые, поросшие лесом. У обочины синие и желтые цветы.
На мне кожаный колет с металлическими пластинами и серебряным поясом. Черные кожаные штаны, высокие сапоги, короткий алый плащ через одно плечо и меч за спиною.
Иду пешком, и не потому, что беден. Этот путь я должен проделать пешком, в напоминание о том, что и у меня есть Господин, тот, который на небесах, и тот, который на земле, в напоминание о том, что я не всевластен. Таков обычай.
Я направляюсь в город, чтобы купить себе йалайти. Наконец-то я накопил денег. Мне двадцать лет, и я уже четыре года женат. Значит, есть та, что ждет меня дома, но до сих пор нет того, кто последует за мною на войну.
У подножия гор – деревня. Несколько деревянных домиков в зарослях садов. Было бы здорово найти йалайти в какой-нибудь из деревень. Здесь народ проще и беднее, чем в городе. Они будут рады продать йалайти небогатому рыцарю. Горожане, боюсь, фыркнут. Им бы кого побогаче да повлиятельнее, чтобы не только деньги выручить, но и связями обзавестись.
Но дело не только в деньгах. Здесь народ чище. Может быть, я и наивен, но до сих пор верю в честность поселян.
Увы, это не первая деревня. Мне предлагали йалайти в деревнях. Но ни один мне не понравился: этот груб, этот нерасторопен, этот просто неумен или некрасив. Я усмехнулся про себя: с таким скромным капиталом не следует быть столь разборчивым.
Ищу ворота со знаком. Солнечные блики играют на траве, у обочины пасется мелкая деревенская живность: птицы, похожие на наших кур и гусей. Я знаю, что здесь они называются по-другому, да и выглядят иначе, но отодвигаю эту память куда-то на задворки сознания. Мне это не важно да и не интересно.
|
|
Вот! Предпоследний дом. Я уж было потерял надежду.
Пучок стеблей тростника на воротах – символ покорности. Йалайти должен быть покорен Господину, как тростник покорен ветру. Здесь есть йалайти, и его хотят продать.
Стучу.
Ждать приходится недолго. К воротам идет статный мужчина в желтых одеждах и таком же покрывале на голове. Священник! Я вздохнул. Правильные черты лица, русая борода, серые глубокие глаза. Наверное, у него красивый лайти. Жаль! Я вряд ли смогу купить йалайти у священника.
Он с улыбкой кланяется.
– Радуйтесь, Господин!
Я отвечаю на поклон.
– Радуйтесь! Я рыцарь Айдзен Господина Тода.
– Я Рихей, раб Небесного Господина. Добро пожаловать! Заходите!
Идем мимо ветвей деревьев, гнущихся к земле под тяжестью яблок, которые не совсем яблоки. И я замечаю, что ряса у хозяина старая и застиранная, даже зашитая в паре мест чьими-то заботливыми руками. Может быть, и ничего. Видно, деревня бедная и священник небогат. А яблок здесь и так у всех полно. Не голодают, конечно. Но вряд ли часто видят серебро.
Над деревьями – шпиль, не золотой, как положено, облезший. Не заботятся о храме селяне. Мои предположения оправдываются.
На пороге нас встречает хозяйка, немолодая, но еще вполне привлекательная женщина.
– Радуйтесь, Господин!
Из-за ее плеча выглядывают задорные мордашки двух мальчишек лет двенадцати. А рядом и чуть позади стоит девочка годом постарше и с любопытством смотрит на меня.
Йалайти нет. И не должно быть. Он где-нибудь в дальней комнате: ждет, когда позовут прислуживать. Судьба йалайти только на первый взгляд печальна. Его продадут, и он станет рабом, да и дома его с малолетства готовят к рабскому званию. Но его купит рыцарь или торговец, и он станет членом семьи рыцаря или торговца и перейдет в другое сословие, а сыновья хозяина так и останутся крестьянами (в лучшем случае кто-то из них унаследует должность отца). Йалайти не называют сыном, отец говорит о нем «лайти», перевести это адекватно нельзя, потому что у землян только два пола, а не три.
|
|
– Пожалуйте к столу, Господин!
– Спасибо, хозяйка.
Стол грубый, срубленный из толстых досок. Но дерево отливает золотом и создает ощущение тепла и уюта. Возле стола низкие лавки, даже не стулья.
Я с поклоном сажусь. И вся семья рассаживается следом, священник с женой напротив меня.
– Я увидел на воротах тростник, – сказал я. – И решил просить о гостеприимстве. С вами ли еще ваш лайти, отец Рихей?
Да, теперь прилично об этом спросить. Хотя хозяин наверняка с первой минуты понял, зачем я постучался в его ворота.
Он улыбнулся и хлопнул в ладоши.
– Юсто!
Он появился в дверях прямо напротив меня (не зря меня посадили на это место). Невысок, но строен. Волосы пшеничного цвета острижены длиннее, чем у мальчика, но короче, чем у девочки. Он поднял глаза и посмотрел на меня.
Где-то на границе сознания всплыло лицо из другой жизни, ставшей здесь полузабытым сном, – лицо Жюстины. Те же черты, только чуть резче и моложе. Йалайти лет пятнадцать, поздновато продавать. Сумеет ли еще научиться воинскому ремеслу? Он улыбнулся мне. Черты лица нельзя назвать красивыми, но притягательными – да! И какая грация движений! Научится он искусству меча – еще как научится!
|
|
Я не выдержал и улыбнулся ему в ответ. Хозяин довольно фыркнул. Юсто с той же полуулыбкой подходит ко мне и снимает с подноса тарелку с нехитрой деревенской похлебкой. Я, не отрываясь, смотрю на него.
Нет, все! Хватит! Если так буду есть его глазами, хозяин набьет такую цену, что я до смерти не расплачусь.
– У вас красивый лайти, – с деланым равнодушием говорю я. – Сколько ему? Пятнадцать?
– Почти. Я понимаю ваши опасения, Господин. Думаете, почему до сих пор не продан. Все просто. Мы не богаты, и ехать в город, на рынок в Дом Собраний, чтобы подыскать ему хорошего Господина, для нас непозволительная роскошь. Остается надеяться на удачу здесь.
– А что, через деревню никто не проезжает?
– Проезжают. Но ни рыцарю, если он груб и жесток, ни торговцу, если он слишком жаден, я отдавать его не хочу, сколько бы они ни заплатили.
– Неужели все таковы?
– Увы! Правда, однажды сделка чуть не состоялась. Мне рыцарь понравился. Богат, воспитан. И не так молод, как вы (уж извините, спокойнее как-то отдать свое дитя Господину постарше). Но в последний момент Юсто испугался и умолял его не продавать. Честно говоря, я счел это блажью, но настаивать не стал. Я бы хотел, чтобы моему лайти нравился будущий Господин. И хорошо, что не продал. До нас дошел слух, что один из йалайти этого рыцаря обратился к Владыке Тода с просьбой передать его другому Господину.
Я покачал головой. Обращаться с такой просьбой большой риск для йалайти (он заработает себе репутацию дурного раба и может вообще остаться без хозяина). А для Господина это позор. В таком случае лучше добром отпустить, если уж отношения совсем не клеятся.
– Так что были до смерти рады, что не нарвались, – заключил священник.
Я кивнул.
К похлебке Юсто подал теплого белого хлеба, а потом яблочного вина. Я слегка захмелел и глазею на него, уже не скрываясь.
Йалайти несколько слабее мужчины, но быстрее и выносливее. Говорят, что хороший йалайти силен почти как мужчина, хитер почти как женщина, а ловкостью превосходит обоих. Я подозреваю, что мне повезло.
Трапеза окончена. Благодарю хозяев.
– Не останется ли Господин у нас дня на три? – спрашивает священник.
– Мы освободим вам комнату, и лайти будет прислуживать.
Это предложение получше присмотреться к товару, если я заинтересован. Да, заинтересован.
– Спасибо. Я принимаю ваше предложение.
Это значит, что три дня меня будут бесплатно кормить, холить и лелеять, как на хорошем постоялом дворе. Если сделка состоится – хозяева в накладе не останутся. Йалайти во много раз дороже трехдневного постоя. Говорят, что рождение в семье лайти – благословение Небесного Господина. Для бедняков – один из немногих способов поправить дела, для богатых и знатных – завести связи в еще более высоких кругах. По закону, йалайти теряет семью, когда обретает Господина. Но редкий Господин запретит своему рабу переписку с родственниками. Вообще-то имеет право, но кому это нужно? И тот всегда может шепнуть Хозяину, что у папы с мамой проблемы, и хозяин выручит.
Он умеет читать и писать, слагать стихи и играть на цитре. Сколько же за него сдерут? Может, сразу съехать?
– Господин, чем я вас огорчил? Я еще умею варить обед и готовить яблочное вино. Чем вы расстроены?
– Тем, что ты дорого мне обойдешься.
А с другой стороны, на кой мне это надо? Я же не придворный поэт, чтобы покупать такого йалайти!
Я достаю из-за изголовья меч и протягиваю ему. Он берет неумело, но твердо. Показываю пару стоек. Неплохо двигается! Научить можно.
Через два дня я разговаривал со священником.
– Сколько вы хотите за Юсто?
Он улыбнулся.
– Десять монет.
Да, он стоит десяти монет. Он и больше стоит. Но у меня только восемь.
Я вывалил их кучкой на стол.
– Это все, что у меня есть. На остальные могу написать расписку. Оплачу через полгода.
Старик задумался. Потом хлопнул в ладоши.
– Юсто!
Он вошел.
– Ты хочешь, чтобы этот рыцарь стал твоим Господином?
– Да.
– А в последний момент не испугаешься? – усмехнулся я. – Больно же.
– Нет.
Я смотрю ему в глаза. Да, он хочет этой боли. Бывают, конечно, ошибки природы, например, женщины, любящие войну. И они целыми днями носятся на лошадях и упражняются с мечами, вместо того чтобы сидеть над рукописями, исцелять и плести интриги. Наверное, бывают и йалайти, не любящие подчиняться. Но я таких не встречал. Как правило, души их жаждут покорности, а тела́ боли.
– Хорошо, – сказал священник.
Он разделил мою кучку на две неравные части: три и пять монет. Пять взял себе, а три подвинул ко мне обратно.
– Это вам. Я не хочу, чтобы мой лайти умер с голоду по дороге в город. А на пять пишите расписку.
– Тогда через год.
– Ладно.
Я написал.
Юсто побледнел.
– Сейчас?
Мы со священником переглянулись. За окном сгущались сумерки. Время подходящее.
– Где у вас молельная комната?
– Пойдемте!
Я решительно зашагал за хозяином и услышал за спиной неуверенные шаги Юсто. Страшно? Ничего! Я помедлил, подождал, когда он приблизится. Похлопал по плечу.
– Пошли! Пошли! Я ласково.
Я хотел, чтобы сделка состоялась во что б это ни стало, и у меня все с собой.
Молельная комната погружена в глубокие сумерки, но еще можно оценить ее размеры: шага три в длину и четыре в ширину.
– Зажги свечи! – приказал я Юсто.
На двух высоких подсвечниках – две свечи. Они осветили узор на стене, символизирующий Небесного Господина. Мелкие желтые, красные и голубые знаки, составляющие единую абстрактную картину. Если смотреть на нее более минуты, впадешь в транс. Рисунок превратится в туннель, который затянет тебя в Небесный Чертог к Престолу Бога. И тогда уж он решит, вернуть ли тебя обратно. Перед Знаком Небесного Господина лучше не поднимать глаз.
Мы все трое опустились на колени перед Знаком и потупили глаза. Юсто между нами, я по правую руку от него – священник на полшага впереди. Мы с хозяином шепчем молитву, Юсто молчит. Йалайти не имеет права непосредственно обращаться к Богу. Небесный Господин все равно его не услышит, а нужно что-то – проси земного. Зато может смотреть на узор, Всевышний не заберет его, а то, что должно произойти, пройдет спокойно. Я взглянул украдкой, не поднял ли он глаз. Юсто смотрит на Небесный Знак. Конечно, интересно. Он здесь в первый и последний раз, и в первый и последний раз видит Священный Узор. Добро! Пусть смотрит.
Я резко встаю и поворачиваюсь так, чтобы Знак оказался у меня по правую руку. Указываю Юсто на место перед собой.
– Сюда! На колени!
Напротив Знака остался стоять его отец. То, что должно произойти, нуждается в двух свидетелях: земном и небесном.
– Расстегни пояс!
Он подчиняется. Пояс падает на пол. Он ему больше не понадобится. Так и останется лежать здесь, когда мы уйдем.
– Подними рубаху. Выше!
Маленькие груди. Только чуть больше, чем у мужчины. Розовые соски, еще не закрытые.
– Прими Знаки моей власти.
Два колпачка серого металла. Под ними зажимы для сосков (пока зажимы). По металлу выгравировано: «Йалайти рыцаря Айдзена». На них – кольца, соединенные цепочкой. Он во все глаза смотрит на эти первые Знаки власти, ему страшно, но он не отстраняется.
Ставлю первый зажим. Он тихо скулит. Ерунда! Я поставил минимальное давление. Потом подкручу, конечно.
Ставлю второй. Он набирает побольше воздуха и старается не стонать. Но скулит все равно.
– Все. Можно опустить, – говорю я.
Рубаха падает до пола.
Он умоляюще смотрит на меня.
Ха! Никогда! Сегодня ты становишься рабом, Юсто, привыкай к боли, дарованной тебе Господином. Учись принимать ее как благословение. Боль – твое наслаждение.
– Первый Знак власти останется на тебе минимум три дня, пока мы не войдем в Дом Собраний, где я сменю этот Знак на тот, что ты будешь носить всю жизнь.
Другая анатомия… Йалайти может держать зажимы несколько дней. С человеком этот номер не пройдет. Не больше часа…
– Принимаешь ли ты Знак власти Господина? – спрашивает священник.
– Да, – с трудом говорит Юсто.
Он часто дышит, на глазах выступают слезы.
– У тебя больше нет семьи, – говорит Рихей. – Твоя семья – Господин.
Поворачивается и выходит из комнаты. Мы остаемся вдвоем.
Я даю ему свечу. Прямо в руки, без бумаги и подсвечника. Свеча из красного воска. Пятна от него никогда не смоются, так и останутся на руках на всю жизнь.
Зажигаю.
– Свеча должна догореть в твоих руках. А пока слушай меня. Когда огонь дойдет до твоих ладоней, боль станет наслаждением. Но ты сам должен этого захотеть, а потому молись, повторяй за мной: Господин, я принимаю твою власть как дар.
– Господин, я принимаю твою власть как дар.
– Господин, я принимаю боль как дар.
– Господин, я принимаю боль как дар.
– Твоя власть – моя свобода.
– Твоя власть – моя свобода.
– Боль от твоих рук цветет во мне благодатью.
– Боль от твоих рук цветет во мне благодатью.
Его голос становится ровнее. Огонек свечи все ближе подбирается к ладоням. Наплывы воска скрывают пламя: фитиль тонет и гаснет.
Юсто поднимает голову и улыбается мне. Улыбка расслабленная и блаженная.
– Благодарю тебя, Господин.
Я кивнул.
Только теперь он заметил в моих руках металлический стержень в полтора пальца длиной. Стержень составлен из нескольких пластин, которые, поворачиваясь и раскрываясь, способны увеличить его толщину более чем в три раза. На одном конце стержня, плоском и широком, выступает рычажок для раздвигания пластин, другой – тупой и гладкий.
В глазах Юсто почти нет страха, только желание.
– Прими второй Знак моей власти!
– Да, Господин.
– Спусти штаны. Руки на пол. Голову на руки. Ноги раздвинь.
Стержень входит в анус медленно и аккуратно. Здесь боли быть не должно, по крайней мере, пока. Потом, когда Знак власти будет раскрываться. Но и это не сейчас, а постепенно, чтобы не было разрывов. У нас еще, по крайней мере, три дня.
– Помни: даже пытаться снять Знаки власти для тебя преступление. За это раб должен быть казнен.
Я усмехаюсь про себя. Казнен! Но с одной оговоркой, если хозяин передаст властям для казни. А хозяин может и простить. Но о последнем при йалайти не упоминают.
Опытные рабы сами снимают Знак для того, чтобы справить нужду. Не беспокоить же каждый раз Господина! И после ловко и быстро возвращают все на место. Но на это должно быть разрешение хозяина. Его никогда не дают тем, кто провел в рабстве меньше месяца, а то и полугода.
– Можно надеть. Так! Поднимайся. Осторожно. Не больно?
– Немного. Терпимо.
– Немного – это нормально.
Если что-то будет не так – появится кровь. Увижу. Это случается с половиной йалайти, но, если немного – тоже ничего.
– Потуши свечи.
Я заметил, как изменилась его походка. Пока выглядит несколько неуклюже, но вскоре его движения приобретут плавность и завершенность, которая так украшает йалайти.
– Не напрягайся. Двигайся свободно, но не резко. Иди сюда.
Мы вышли из молельной комнаты. Я задернул занавес на дверях.
– Захочешь в туалет – просись, – сказал я.
Поднялись в мою горницу. Я лег на подушки, он опустился на колени у входа. Так и стоит. Его учили, конечно, правилам поведения для раба. Побаивается?
– Сядь на пятки! – приказал я.
Он положил одну ногу на другую и подчинился. Ойкнул.
– Что, очень больно?
– Нет, не очень.
Я пожал плечами.
– Зажги свечу. Потом сходи за своей постелью и постели здесь.
Он принес циновку и стеганое одеяло. Постелил. И осторожно сел на пятки у входа.
– Задуй свечу и ложись. Доброй ночи.
– Доброй ночи, Господин.
Утро выдалось солнечным. Когда я проснулся, Юсто еще дрых на циновке, слегка постанывая. Может, ногами растолкать? А ладно! Первый день и притом тяжелый. Мы сегодня уходим в город.
Встал, открыл окно. Юсто заворочался, поднял голову.
– Простите, Господин!
Забывшись, сел на циновке и застонал от боли.
– Не резко, – назидательно сказал я. – Иди сюда. На колени. Руки вперед, голову на руки, штаны спустить. Первая поза покорности.
Крови нет.
– Симулируешь, – бросил я.
Медленно вынул стержень. Положил на салфетку у его постели.
– Иди на двор.
Потом я отправил его мыть стержень и, когда он вернулся, установил Знак власти.
– Хорошо… Можно встать, – сказал я йалайти. – Помой руки, приготовь мне завтрак и собери вещи. После завтрака мы уходим.
Вскоре завтрак ждал меня, а мой нехитрый скарб был аккуратно сложен в дорожную сумку. Юсто стоит на коленях возле низкого столика, готовясь мне прислуживать. Это красиво и поучительно для йалайти, но время дороже. В доме, где куплен раб, воспитанный человек не должен задерживаться долго.
– Юсто, собери то, что возьмешь в дорогу.
А налить себе яблочного вина и плеснуть туда воды я и сам в состоянии.
Он возвращается, я доедаю последний кусочек мяса с последним золотистым шариком из мелких склеенных зерен. Готовит Юсто хорошо. Я взглянул на его сумку. Небольшая. Он взял немного вещей.
– Подойди!
Я протянул руку.
– Дай мне!
Он опускается на колени и отдает мне сумку.
– Простите, Господин.
Конечно, должен был сделать это сам.
– Ничего страшного.
Все йалайти в первые несколько дней плоховато соображают. Они слишком сосредоточены на себе, на своих чувствах, то на сладости, то на боли. Не стоит быть с ним слишком строгим. Это не от непокорства.
Я пересмотрел вещи в его сумке. Ничего лишнего. Необходимая одежда, несколько лепешек в отдельном пакете, одеяло, деревянная миска, ложка и нож. Поднял глаза. Он раскраснелся, к губам прилила кровь и окрасила их алым. До чего хорош! Я все больше убеждаюсь, что приобрел сокровище.
– Возьми еще крупу и вяленое мясо. И иди, поешь.
Многие кормят йалайти объедками со стола. Но, по-моему, Юсто этого не заслуживает. К тому же у меня мерзкая привычка съедать все содержимое тарелки, сколько бы там ни было. Я подумал, не балую ли я своего раба? Нет, пожалуй. Да и не стоит пережимать в первые дни, когда его боль и его сладость должны переплавиться в настоящую страсть и великую преданность.
Я даже заподозрил, нет ли у Юсто какого-нибудь тайного изъяна. Когда все идет слишком хорошо, всегда боишься подвоха.
Он вернулся, и мы взяли вещи и спустились на первый этаж. Я постучал в комнату хозяина. Через минуту священник открыл дверь.
Я поклонился. Юсто встал на колени и склонил голову, потому что, когда Господин кланяется, раб опускается на колени.
– Благодарю за гостеприимство и прекрасного раба, – сказал я.
– Благодарение Небесному Господину за счастье узнать столь достойного рыцаря и оказать ему эту скромную услугу.
– Вот адрес. – Я протянул ему свернутую в свиток бумагу. – Пишите мне, если будет возможность передать письмо, и заходите, если будете в Тода.
Конечно, он будет писать Юсто. Что-нибудь вроде: «Не соблаговолит ли милостивый Господин написать о том, здоров ли его раб Юсто и как он поживает? Молю о прощении за столь нескромное любопытство». Тогда я передам письмо Юсто, пусть сам отвечает. А в конце письма напишу: «По моему приказу мой йалайти изложил ответы на ваши вопросы, мне же это нисколько не обременительно. Да пребудет на вас благословение Небесного Господина».
Хозяин проводил нас до ворот.
– Счастливо вам, Господин!
Пожелание относится только ко мне. К Юсто нельзя обращаться. Но на самом деле удачи пожелали и ему, потому что какое же счастье для Господина, если с его рабом что-нибудь случится?
И мы зашагали по дороге к городу Тода.
Солнце клонится к закату. Мы свернули с дороги в лес. Здесь неподалеку должно быть место для привала. Вот оно! Кострище и навес. Я сажусь на поваленный ствол.
– Набери хвороста и разведи костер!
Не такое уж простое поручение для начинающего раба. Со стержнем больно наклоняться. Ничего, зато полезно. За день он несколько раз выходил из того блаженно-отрешенного состояния, в которое погружаются йалайти после наложения Знаков власти. И тогда умоляюще смотрел на меня. «Нет! – всякий раз отвечал я. – Знаки власти есть Знаки власти, и для того, чтобы их снять, нужны серьезные основания. У тебя их нет».
Сейчас очередная порция боли вызовет новое расслабление, что мне, собственно, и нужно.
Мы поужинали, и я снова разрешил ему есть из своей миски. Потом послал мыть посуду, наслаждаясь густым и темно-красным травяным отваром, с пеной и шипением, заваренным головешкой из костра.
Он вернулся, убрал посуду, я размеренно допил чай.
– Сюда! На колени!.. Юсто, расскажи мне обо всем, что ты сегодня чувствовал, что хотел, чего не желал или боялся. Помни, что Господин никогда не накажет тебя за искренность. Это нужно, чтобы помочь тебе достичь совершенства. Так будет каждый вечер.
«Тот, кто не имеет йалайти, не войдет в Чертоги Небесного Господина. Тот, кто не заботится о душе йалайти, будет изгнан оттуда». Так сказано в великой книге «Рин». А значит, ежедневная исповедь нужна не только ему, но и мне. Как знак нашей духовной связи. Как свидетельство того, что он передал мне права не только на тело, но и на душу. И эта последняя такая же моя собственность, и я один могу принести ее к престолу Небесного Господина.
Юсто молчит. Не стоит на него злиться. Первая исповедь трудна.
– Давай сначала. Что ты чувствовал, когда я наложил первый Знак власти?
Я пока не имею права спрашивать о том, что было до того, как он стал моим рабом. Все еще впереди. Мы войдем с ним в Зал Собраний, и его занесут в реестр рабов и случится то, что должно случиться; если наши отношения благословит Небесный Господин, он сам расскажет мне обо всем, и будет рассказывать не один вечер, каждый раз умоляя выслушать, чтобы я обрел истинную власть над его душой.
Юсто облизал губы.
– Сначала была боль, но она прошла. Стало просто тепло и очень приятно. Сладко. И я захотел второго Знака. Его было совсем не больно вводить. Я знал, что теперь я ваш. Боль вернулась, когда я начал прислуживать вам: наклоняться и вставать на колени. Боль у второго Знака.
– Боль резкая?
– Нет. Скорее ноющая.
Я кивнул.
– Это надо терпеть.
– Я ни о чем не могу думать, когда на мне Знаки Власти, кроме любви к вам и своей боли. Когда я растворяюсь в сладости, я мечтаю о том дне, когда войду в Зал Собраний и стану вашим рабом перед городом и его Господином. Я мечтаю о вашем ошейнике, о его прикосновении, как о самой прекрасной ласке. Но сладость уходит, и возвращается боль. И тогда я хочу молить вас снять Знаки. Тогда я понимаю тех йалайти, что сами срывали Знаки и шли на казнь. Простите, Господин!
Я кивнул.
– О желании можно рассказать, исправить же сделанное не всегда возможно. Знаешь, как казнят рабов?
– Да.
– Я расскажу подробно. Тебя приведут в Зал Собраний, свяжут руки над головой и подвесят к кольцу, что на стержне спустят с потолка (оно будет в Зале Собраний и в тот день, когда мы туда войдем, увидишь). Ноги разведут в стороны и прикуют к кольцам на полу. Два палача протянут веревку у тебя между ног, грубую и жесткую. И протащат изо всей силы. Она распорет кожу и разрежет тебя до кости. Юсто, это очень больно.
Он с ужасом смотрит на меня.
– Но и это не все. Палач возьмет Знак Власти Небесного Господина. Знаешь, что это такое? Похоже на второй Знак, который в тебе, только раскрывается не на два пальца, а на локоть, разрывая внутренности. Палач введет тебе его и раскроет, и тогда ты умрешь, крича и истекая кровью. Не стоит, а?
– Простите, Господин! – прошептал Юсто.
Да, конечно, прощу! Я усмехнулся про себя. Вины-то никакой нет. Я красочно описал ему возможную казнь, но умолчал об одном. Таких казней в истории было штуки три, не больше. Чтобы Господин отдал йалайти палачу, тот должен достать его до последней степени. Неуважением, крайним непослушанием, злобой. Что практически невозможно, не бывает таких йалайти. Они люди мирные и предпочитают решать проблемы миром. Если уж Господин совсем не нравится (что тоже маловероятно, Знаки делают свое дело), можно попросить его снять ошейник или обратиться к властям и попросить передать другому Господину. Бывают, конечно, случаи, когда по недосмотру Всевышнего в тело йалайти вселяется дух мужчины или женщины и не может вынести рабского положения. Но очень редко бывают, и даже тогда можно найти пути мирного решения. В конце концов, и Господину на кой раб, который его на дух не переносит. Насколько я помню, все казненные рабы, кроме всего прочего, совершили убийство в доме Господина, хотя по закону для казни это необходимым не является. Важна только воля Господина.
А если раб сорвал Знаки – так, скорее всего, Господин его легонько выпорет по первому разу, а не палачу отдаст. А второго раза, скорее всего, и не будет.
– Ну хорошо. – Я положил руку ему на плечо. – Первая поза покорности!
Я слегка усиливаю нажим в первом Знаке и на полпальца развожу пластины второго. Пора, через два дня будем в городе.
Мы остановились в маленькой гостинице в двух кварталах от Дома Собраний.
Хозяин окинул взглядом Юстову рубаху без пояса и шею без ошейника и сразу все понял.
– В Дом Собраний?
Я кивнул.
– Скоро?
– Завтра.
Он явно разочарован.
– Но мне надо задержаться еще на неделю, – сказал я. – Дела!
– Вот это правильно! – обрадовался хозяин. – Немилосердно тащить раба в дорогу сразу после Дома Собраний.
Юсто обеспокоенно посмотрел на меня: «Почему немилосердно?»
Я улыбнулся и обнял его за плечи.
– Завтра все узнаешь.
У хозяина гостиницы целых три йалайти, которых он накупил явно не для наслаждения плоти, а по чисто практическим соображениям – много в гостинице работы. Мы занимаем небольшую комнату на втором этаже, и все трое рабов нам прислуживают. Юсто с удивлением наблюдает за тем, как ему стелют циновку и одеяло у моих ног. Почему не он прислуживает, а ему?
– Сегодня такой день, Юсто, – говорю я и улыбаюсь. – Точнее, завтра такой день.
После обычных процедур снятия Знаков и мытья, я приказал ему не одеваться и преклонить колени возле циновки.
– На пятки не садись, – сказал я. – Запомни. Это вторая поза покорности.
Все-таки красивый, стройный, ладный. И маленький недоразвитый пенис. Вот он ему совсем не нужен. Всего лишь атавизм. Как у насекомых, рабочие пчелы – недоразвитые самки или самцы. У людей йалайти рождаются гораздо реже, и у них есть свой тип сексуальности, но эта штучка на него совершенно не влияет и давно несет лишь символическую функцию.
Я беру красную ленту, пропитанную специальным клейким составом, и начинаю обматывать вокруг его пениса.
– Зачем это? – спрашивает Юсто.
– Ты не должен задавать вопросов, – строго говорю я.
– Извините, Господин.
– Это еще один Знак моей власти. Не больно?
– Немного щиплет.
– Скоро пройдет.
Его пенис превратился в красный толстый кокон с отверстием на конце. Верхний неклейкий слой отливает атласом.
Я поставил ему Знаки, раздвинув второй на максимальную ширину.
– Все. Теперь одевайся и ложись спать.
Спит он плохо, все время вертится и постанывает. Да, признаться, и я волнуюсь накануне следующего дня.
Только проснувшись, он взмолился.
– Господин, ради бога, снимите новый Знак, очень больно!
– В Доме Собраний, – жестко ответил я.
Он поскулил еще, но, казалось, смирился. Безропотно оделся в новую белую рубаху и штаны. У меня с собой еще один комплект одежды – черный, тот, что носят занесенные в реестр рабы, тот, что он наденет после Дома Собраний.
Я взял сумку со всем необходимым, и мы вышли из гостиницы.
Возле закрытых дверей Дома Собраний, на мраморной лестнице уже ждали двое: раб без ошейника в такой же белой рубахе, как у Юсто, и его Господин.
Я вежливо поклонился, но познакомиться мы не успели: тяжелые двери медленно открылись, и священник в желтых одеждах слегка склонил голову и жестом руки пригласил их внутрь.
– Придется подождать, – сказал я Юсто.
– Долго?
– Полчаса-час.
Он вздохнул.
Вскоре мы услышали скрип открываемых дверей и обернулись. На пороге Господин и его раб (уже в ошейнике), а на шаг позади застыл священник, раскинув над ними руки в прощальном благословении.
Я заставил Юсто преклонить колени.
Они сделали шаг вперед, и их осветило рассветное солнце. Одежда раба в крови: пятна крови возле сосков и на штанах, между ног. Юсто смотрит во все глаза, он побледнел. А на губах вышедшего раба застыла блаженная полуулыбка, составляющая с кровавой рубахой страшный контраст. Юсто впился глазами в эту улыбку и побледнел еще больше.
Господин и инициированный раб спустились по лестнице, а священник махнул нам рукой.
– Заходите!
Юсто, не поднимаясь с колен, обнял мои ноги и взмолился:
– Господин! Не надо! Давайте туда не пойдем!
– Встать! – Так жестко я с ним еще не говорил.
Он зарылся лицом в мои колени, его плечи затряслись.
– Встать! – гаркнул я. – Где твоя честь? Где твоя храбрость?
К нам подходит священник, наклоняется, кладет руку ему на плечо. Он высок и худ, изыскан и властен. В другом мире, где остались наши тела, он носит иное имя: Небесный Доктор.
– Могу я к нему обратиться? – спрашивает он. – Как его зовут?
– Да. Юсто.
– Ты любишь своего Господина, Юсто?
– Да, – тихо говорит он.
– Тогда ты должен это сделать. Инициация болезненна, но необходима.
Юсто, всхлипывая, поднимается на ноги.
– Ты сейчас можешь уйти, – продолжает священник. – Но тогда ты опозоришь и себя и Господина. Никто больше не возьмет тебя. Ты станешь изгоем, нищим, просящим подаяния. Твое тело иссохнет и состарится без власти Господина, а ум помутится. Ты этого хочешь?
Юсто замотал головой.
– Тогда вытри сопли, наберись мужества и иди.
Я обнял его за плечи, и мы пошли по длинному коридору между рядов тонких янтарных колонн. Коридор оканчивается залом под высоким куполом, в окнах сияет рассвет. Зал пуст, в центре – круглый провал, окруженный балюстрадой. Туда, вниз, уходит широкая лестница.
В сопровождении священника мы начали спускаться.
Стало совсем темно. Свет дают только укрепленные по стенам факелы.
Мы оказались у массивных деревянных дверей, и священник распахнул их перед нами.
Этот зал меньше верхнего. По стенам поднимаются амфитеатром мраморные кресла в семь рядов. Все места заняты священниками, входящими в совет. Свет факелов играет на желтых одеяниях, делая их подобными пламени. Кратер из огня, и на дне – небольшой мраморный круг.
Над кругом нависает перевернутый шатер из белого камня, увенчанный хрустальной иглой, на ее конце – кольцо светлого металла, то самое, о котором я рассказывал Юсто. К нему привязывают рабов во время казни веревкой.
Навстречу игле поднимается мраморный цилиндр с плоской вершиной. Словно древесный пень. Он покрыт белой салфеткой. Я подхожу и выкладываю на него Знаки власти, постоянные, те, что поставлю Юсто сейчас: и для сосков, и для ануса.
По другую сторону цилиндра, в круге, находится нечто, напоминающее кресло, низкое, высеченное непосредственно в камне, с гладкой покатой спинкой. Рядом с креслом, на такой же салфетке, лежит инструмент, напоминающий клещи, но с тонко заточенными краями. Он сделан из того же блестящего металла, что и кольцо.
– На колени! – говорю я Юсто.
Он подчиняется, и священники начинают петь. Протяжная и красивая песня о преданности земному Господину, которая есть отражение преданности Господину Небесному. О том, что йалайти должен отдать земному Господину свою кровь, в знак того, что и жизнь его, и душа принадлежат Ему. Так и его Господин отдаст в свое время жизнь Господину Небесному.
Песня действует на Юсто, он немного расслабляется.
К нам подходит глава священников в расшитой алым золотой мантии и благословляет щипцы и Знаки Власти. Ставит на салфетку баночку с мазью, останавливающей кровь, и кладет маленький блестящий цилиндрик (он тоже необходим). Подходит к Юсто, наклоняется, шепчет ему на ухо какие-то успокаивающие слова. Юсто кивает.
Священник возвращается на свое место прямо напротив нас.
Все, можно начинать.
Я обхожу Юсто.
– Подними рубаху! – я говорю тихо, так что за пением священников меня слышит только он.
Снимаю цепь с сосков и бросаю к подножию мраморного цилиндра. Она останется здесь в знак того, что Юсто стал моим инициированным рабом, и его положение освящено и законно.
Возвращаюсь.
– Первая поза покорности!
Вынимаю стержень, отметив, как четко связано со страхом эротическое возбуждение йалайти. Бросаю стержень к первому Знаку.
Медленно вхожу в Юсто. Песня священников становится все быстрее и громче. Напряжение нарастает. Он стонет.
Песня срывается на крик.
– Во славу Небесного Господина!
Выхожу из него и ставлю новый грушевидный Знак Власти, тот, что он будет теперь носить.
– Выпрямись и надень штаны, – тихо говорю я.
Беру новую цепь для сосков.
– Подними рубаху.
Иглы пронзают соски. Юсто стонет.
– Опускай!
Пятна крови на груди.
– Вставай! Иди сюда!
Я помогаю ему подняться. Мы переходим в другую часть круга.
– Спусти штаны, и на кресло.
Помогаю ему сесть.
– Разведи ноги.
Красный замотанный пенис слегка приподнят, словно ждет.
Беру клещи и накладываю их у его основания. Резко сжимаю.
Юсто кричит, но крик теряется за громогласным:
– Слава Небесному Господину!
Приподнимаю его штаны и прикладываю к ране, потом останавливаю кровь и ввожу в мочеиспускательный канал короткий металлический стерженек, который нам дал священник.
– Встань!
Он слегка пошатывается, у него кружится голова. Я помогаю ему встать, подвожу к трону главы священников.
– На колени!
Помогаю ему преклонить колени.
– Это мой раб освященный и законный!
– Пусть будет в ошейнике!
И я защелкиваю ошейник у него на шее.
* * *
Звонит телефон. Долго, занудно, не переставая.
Открываю глаза. Сквозь красные шторы бьет яркий дневной свет. Странно, неужели за время нашего «путешествия» даже не успело сесть солнце.
Жюстина лежит рядом, по-моему, в той же позе, что перед «полетом». Из кожи торчат иглы.
Смотрю на себя. Иглы тоже на месте, но я их совершенно не ощущаю.
Аккуратно снимаю одну за другой. Вот теперь поморщился. Снимать больно.
Только тогда снисхожу до телефона.
– Да?
– Ольгу Пеотровскую! Что у вас случилось?
– Ни… – я хотел сказать «ничего», но взгляд упал на дату и время на телефонном табло. Понедельник. Три часа дня. Мы «пролетали» почти сутки. – Оля сейчас не может подойти, что ей передать?
– Это из банка. Она заболела?
– Да. Очень извиняется за то, что не смогла предупредить. Завтра выйдет обязательно.
– Ну, слава богу! А то мы уж не знали, что и думать! Три часа звоним!
– У нас был выключен телефон. Я выключил. Знаете, когда человеку плохо – звонки очень мешают.
– Да-да, конечно. Попросите ее перезвонить, когда ей станет лучше.
– Непременно.