Мы были очень довольны первым днем нашего путешествия автостопом. Одри то и дело повторяла, что, если бы нам удалось повстречать еще нескольких таких людей, как Жан‑Люк, то мы и глазом бы моргнуть не успели, как оказались бы в Риме. На следующее утро, как и накануне, мы снова пили кофе с рогаликами. Я помню, как меня поразил аромат кофе. Та бурда, которую мы пили дома, продавалась в бутылках и отдавала цикорием. По‑моему, она называлась «Походный кофе» и не имела ничего общего с крепким, горьковатым на вкус напитком. Но моим подругам, похоже, он пришелся по вкусу, так что я снова попыталась проглотить его. Потом мы немного прогулялись с рюкзаками в руках, пока не добрались до оживленного шоссе.
На этот раз голосовала Маргарет, и автомобиль остановился довольно быстро. Водитель ехал только до ближайшей деревни, но нас и это устроило.
К обеду Одри начала понемногу разочаровываться. Несмотря на то что нам удалось остановить три машины подряд, ни одна из них не ехала далеко, так что ей казалось, что мы продвигаемся к цели слишком медленно. Однако вскоре деревенский пейзаж начал меняться, и мы увидели виноградники вместо вспаханных полей. Сверившись с картой, которую взяла с собой Маргарет, мы поняли, что забрались в провинцию Шампань.
Наконец мы оказались в машине одной пожилой супружеской пары. Они ехали достаточно далеко. В багажном отсеке их видавшей виды машины громоздились клетки с курами, которые громко кудахтали и клевали друг друга. Маргарет вообще туда не села бы, если бы Одри не пихнула ее в бок.
Итак, мы втроем с трудом втиснулись на заднее сиденье. Его пружины износились, а дорога была ухабистой, так что мы все время подпрыгивали. Похоже, старушка сильно беспокоилась о нас: она то и дело оборачивалась и что‑то лопотала по‑французски. Однако Маргарет могла разобрать только то, что они фермеры и направляются куда‑то в окрестности городка под названием Труа, где у них небольшая ферма.
В то время как пожилая дама щебетала, а куры за нашими спинами верещали ей в ответ, мы кивали и улыбались, пока у нас не заболели щеки. Наконец мы увидели придорожный знак, возвещавший, что мы въезжаем в Труа. Пожилой фермер сбавил скорость, и мы медленно поползли по узким улочкам с высокими деревянными домами, мимо ярмарки и кафе с веселыми ярко‑полосатыми зонтиками над столиками.
– Давайте попросим их остановиться здесь, – предложила Одри.
Маргарет попыталась, но старушка только покачала головой и залопотала еще быстрей, а ее муж тем временем продолжал рулить.
– Почему он не останавливается? Надеюсь, они не собираются нас похитить, как ты думаешь? – встревоженно спросила я.
Когда машина затряслась по узкой, в колдобинах, проселочной дороге, нас едва не вытряхнуло наружу. Старушка время от времени слабо вскрикивала, но ее муж только сутулился над рулем и не говорил ни слова.
И вот наконец мы остановились у низенького, увитого плющом деревенского домика с провисшей черепичной крышей. По двору носились куры и утки. На солнышке лениво нежились старые коты. Старушка повернулась к нам лицом и беззубо улыбнулась.
– Nous sommes ici, – объявила она.
– Мы здесь, – перевела Маргарет. – Одному богу известно, где это – здесь.
Из дома вышла женщина помоложе, вытирая на ходу руки о льняное кухонное полотенце; пока мы выбирались из машины, обе быстро обменялись несколькими фразами. Я испытала колоссальное облегчение, распрямив затекшие ноги и избавившись наконец от несносного запаха кур, хотя по‑прежнему тревожилась, размышляя над тем, зачем они нас сюда привезли.
Пожилые супруги проводили нас в дом и усадили за сосновый стол в тускло освещенной комнате. Они принесли нам холодного лимонаду и немного сухого печенья.
– Мои родители хотят накормить вас ужином, – с запинкой проговорила молодая хозяйка на ломаном английском. – И дать место для ночлега, хотя это наш сарай, и я боюсь, он не очень удобный.
Мы все решили, что неправильно пользоваться гостеприимством незнакомых людей, и попытались вежливо отказаться, но старушка уже начала доставать сковородки и огромную кастрюлю.
– Спорить бесполезно, – улыбнулась дочь. – Мама уже все решила.
Так что вечером мы съели рагу из кролика, которого, судя по всему, только что зарезали. Его приготовили на медленном огне: мясо хорошо отделялось от костей, а темная подлива имела привкус земли и грибов. Потом мы, завернувшись в одеяла, заснули на сене в сарае. Оно было пыльным и колючим, и мы дружно принялись чихать; однако мы так устали, что беспробудно проспали всю ночь.
На следующее утро нас разбудило кукареканье молодых петушков. Старушка накормила нас завтраком: хлеб, ветчина, джем и крепкий кофе, а потом перед нашим уходом вложила мне в руки какой‑то сверток, завернутый в коричневую оберточную бумагу и перевязанный веревкой. Там оказались свежие яйца вкрутую, домашняя ветчина и сыр. Она заулыбалась и закивала головой. Мне кажется, она наконец сообразила, что мы не поняли ни одного ее слова.
Ее муж отвез нас обратно в Труа на своей доисторической колымаге, только на этот раз уже без кур.
– Au revoir. Bonne chance[21], – пробурчал он, высаживая нас. Это были его единственные слова за все время нашего знакомства.
Путешествуя автостопом по Франции, мы встречали немало хороших людей: официантов, приносивших нам по лишней булочке к супу; пекарей, совавших нам в пакет пару бесплатных рогаликов; водителей, кормивших нас шоколадками в обмен на сигареты. Официант в Кале оказался прав: в маленьких городках народ добрее. Я думаю, это потому, что пожилые люди еще хорошо помнили войну. А может, потому, что мы были три молоденькие девушки и мы им нравились.
Что мне лучше всего запомнилось во Франции, так это холмы. Немало старых развалюх, на которых мы путешествовали, сражались с ними не на жизнь, а на смерть. Один француз даже заставил нас петь, когда мы карабкались на крутой холм в его допотопном «ситроене».
– Он у меня совсем старенький, – пояснил он Маргарет. – Его нужно подбодрить.
Мне начала нравиться Франция, здания церквей с высокими колокольнями, необозримые лавандовые поля. Я даже полюбила французскую кухню, конечно, не все блюда подряд, но поджаренные тосты с тающим во рту сыром и нежнейшей ветчиной, или пирожные с миндалем, липкие от масляного крема, пришлись мне по вкусу. Единственное, с чем я так и не смирилась у французов, были их туалеты. Нам частенько приходилось забредать в придорожные забегаловки, где туалетом служила грязная задняя комнатенка с дырой в полу и двумя углублениями по бокам, куда следовало ставить ноги. Самыми ужасными были минуты, когда я замирала, скрючившись над зловонной дырой и желая всей душой очутиться где‑нибудь в другом месте.
Большинство заведений, где мы ночевали, были немногим лучше. Одну ночь мы провели в постели, кишевшей блохами.
– Давайте положим вещи на шкаф. Туда блохи уж точно не запрыгнут, – предложила Маргарет.
Мы знали, что это не имеет никакого смысла, но все равно так и сделали.
Когда мы приблизились к швейцарской границе, ловить попутные машины стало труднее. Нам приходилось подолгу ждать, пока нас кто‑нибудь подберет. Однажды утром мы простояли на обочине дороги не меньше часа и испытали колоссальное облегчение, когда в конце концов перед нами затормозило новенькое сверкающее авто.
– Черт, там двое мужчин, – сказала Маргарет, заглядывая внутрь через заднее окно. – Думаю, это небезопасно. Может, сделаем вид, будто нам с ними не по дороге?
Но Одри, опередив нас, уже забиралась в салон.
– Да это же военные, – зашипела она на нас. – Американцы. Залезайте. Быстро.
– Может, вы сможете помочь нам, девчата, – громко сказал один из них, растягивая слова. – Мы тут разыскиваем одно место. Оно называется Дуан, но мы не можем найти его на карте.
– Дуан? – переспросила Маргарет. – Но ведь по‑французски это значит «таможня». Вам надо на швейцарскую границу?
– Ага, точно, – с облегчением вздохнули они, сунув ей карту. – Слава тебе господи. Может быть, ты сумеешь разобраться?
На самом деле, это оказалось вовсе не трудно. Мы с Маргарет прочитали обозначения на карте и показали дорогу, а Одри сидела между нами, слегка склонив голову набок, и болтала с американскими солдатами. Чем дальше мы ехали, тем оживленней она становилась, щедро делилась своими сигаретами и, кокетливо встряхивая локонами, смеялась над их шутками.
Когда мы доехали до границы, она показала таможеннику наши паспорта, и мы очутились в новой стране – в Швейцарии. Мы любовались заснеженными вершинами Альп и разбросанными по горным склонам деревушками, до которых можно было добраться только по узким извилистым дорогам, вырубленным прямо в горных склонах. Наши новые знакомые тоже держали путь в Италию, так что мы вместе переправились через знаменитый перевал Сен‑Бернар. При виде великолепных гор и озер захватывало дух, но Одри, казалось, ничего этого не замечала. Она была слишком занята: болтала с солдатами, курила и смеялась.
Когда они высадили нас в Аосте, Одри обменялась с ними адресами и долго стояла на дороге и махала им вслед, пока машина не исчезла за поворотом. Она отвернулась от нас и, я думаю, немного всплакнула.
– Они были такие милые, – заметила я.
Одри прижала рукой карман своей вязаной кофты, где лежал драгоценный листок бумаги с наспех нацарапанными адресами.
– Я тоже так думаю, – проговорила она безжизненным голосом.
Но я ликовала. Наконец‑то мы оказались в Италии, где все вокруг говорили на языке, которому учил нас Ромео. Только акцент был другой, временами отрывистый, временами протяжный, но, вне всякого сомнения, это был итальянский.
– Что теперь? – Я чуть не прыгала на месте от нетерпения. – Попытаемся поймать попутку на юг или найдем место, где переночевать?
Одри пожала плечами. И посмотрела на нас с таким видом, будто ей все равно, что бы мы ни решили.
– Давайте переночуем здесь, – решила Маргарет. – Сюда приезжают кататься на горных лыжах, так что наверняка летом в здешних гостиницах свободных мест полным‑полно. Я уверена, что мы найдем что‑нибудь дешевенькое.
Мы нашли комнату в гостинице, с виду очень похожей на горное шале. Одри сразу отправилась в постель, но мы с Маргарет долго не ложились спать: потягивая глинтвейн, мы праздновали долгожданное прибытие в Италию.
– Бедняжка Одри, ей и впрямь понравились эти солдатики, – шепнула я Маргарет, наклонившись к ее уху и чувствуя, как от выпитого вина по всему телу разливается приятное тепло.
– Она встретит молодого красивого итальянца и тотчас забудет о них, вот увидишь, – ответила она, и в голосе ее я не услышала ни малейшего сомнения.
Но чем ближе мы продвигались к Риму, тем больше Одри уходила в себя. Она собрала волосы в хвост и предоставила мне и Маргарет ловить попутные машины. Мы добрались до Генуи, затем двинулись на юг вдоль побережья и задержались ненадолго в Пизе, где нам хотелось взглянуть на знаменитую башню. Нам пришлось волоком тащить туда безучастную Одри. Маргарет пристрастилась к крошечным чашечкам крепкого черного кофе по утрам, а в Гроссето ей наконец удалось отведать спагетти с мясным соусом. Одри купила незнакомую марку сигарет в мягкой блестящей упаковке и сказала, что они очень крепкие.
Тоскана была очень живописна, но я хотела ехать дальше, чтобы поскорей добраться до Рима. Я уже начинала уставать от постоянных переездов и страстно желала хоть ненадолго задержаться на одном месте, чтобы привыкнуть к лицам и пейзажам, а заодно ощутить комфорт более или менее размеренной жизни. Лесистые холмы Тосканы, полуразрушенные башни и море не привлекали меня настолько, чтобы задержаться в пути подольше.
Мне надоело всякий раз пугаться, садясь в очередную машину. Одни водители мчались сломя голову, другие ползли слишком медленно, и чем дальше мы продвигались на юг, тем больше встречали безрассудных лихачей. Каждый выработал свою манеру вождения. Одни склонялись над рулем как заправские гонщики, другие, откинувшись на спинку сиденья, небрежно крутили баранку одной рукой.
В то утро мы ехали по длинной прямой дороге в Рим в окружении красоты и дивных ароматов. Нас подобрал водитель пикапа, доставлявший партию благоуханных цветов на длинных стеблях на рынок Кампо‑деи‑Фьори.
– Я думаю, это пьяцца в самом центре Рима, – сказала Маргарет, пытаясь открыть карту в тесноте салона. – Лучше и быть не может. Мы обязательно найдем где‑нибудь поблизости дешевенький pensione[22].
Водитель высадил нас около Пьяцца Навона, и мы, закинув за плечи рюкзаки, медленно двинулись мимо фонтанов и уличных кафе. За столиками сидели хорошо одетые господа, наслаждавшиеся кофе с молоком и свежевыжатым апельсиновым соком. На их фоне мы чувствовали себя замарашками. Приводить одежду в порядок в пути оказалось не так‑то просто, мы ухитрялись лишь кое‑как застирывать трусики. Так что теперь мои брюки были измяты и заляпаны чайными пятнами, и даже летняя юбка Одри потеряла свое изящество.
– Чего мне действительно хотелось бы, так это нацепить на себя что‑нибудь красивое и посидеть за одним из этих столиков, наблюдая за прохожими, – вздохнула я.
– Так оно и будет, только, по всей видимости, не сегодня. – Похоже, к Одри все же вернулся ее былой оптимизм. – Давайте свернем на какую‑нибудь боковую улицу и попробуем найти место для ночлега. А там уж мы помоемся, постираем всю одежду, а с утра пораньше в полной боевой готовности отправимся изучать Рим.
Мы нырнули в лабиринт узеньких, мощенных булыжником улочек между Пьяцца Навона и Тибром и принялись стучаться в двери каждого pensione, который попадался нам на пути. Цены оказались выше, чем мы ожидали, так что мы решили идти дальше и продолжать стучаться, как уже делали это в Кале.
– Если портье предложит нам хорошую сделку по выгодной цене, нам следует остерегаться, – сказала я. – Мне не улыбается каждый вечер придвигать кровать к двери, прежде чем улечься спать.
Маргарет пожаловалась, что устала и хочет пить, так что мы остановились на минутку в закусочной. В этом оживленном местечке стоял в углу музыкальный автомат, а вдоль стены – маленькие красные кабинки; другую стену от пола до потолка украшали зеркала и сверкающий хром. Владелец говорил по‑итальянски с таким сильным акцентом, что его было трудно понять.
– Я грек, – сообщил он, протягивая нам руку через прилавок. – Меня зовут Анастасио. Как поживаете?
Иногда вам достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, что он добряк. Это в полной мере относилось к Анастасио. У него было круглое улыбчивое лицо и тугие черные кудри, которые словно сползли с его макушки и каким‑то чудом удержались на затылке. Мы сидели у стойки, пили кофе и рассказывали ему, что приехали в Рим автостопом и нам негде жить.
– Есть тут поблизости одно место, очень дешевое. Там живет много молодых девиц, – сказал он.
– Это что, пансион? – спросила Маргарет.
– Да, что‑то вроде того. Пойдемте со мной, я покажу вам, куда идти. Сами вы нипочем не найдете.
Мы остановились на углу, и он указал нам на арку вниз по улице, через четыре двери от кафе.
– Пройдите вон в ту арку, а потом – по узкому переулку между домами, – проинструктировал он. – В конце его вы увидите черную лестницу. Поднимитесь по ней, там будет дверь. Постучите и спросите синьору Люси.
– А что, у этого pensione нет названия? – поинтересовалась Маргарет.
– Кажется, нет. Вряд ли туристы стали бы его искать. Да и живут там по большей части итальянки.
Переулок был темным, а лестница – еще темнее. Я засомневалась, что это заведение действительно безопасно, но Одри сказала, что, если мы зайдем туда все вместе, с нами ничего не случится.
Поднявшись вверх по ступеням, мы, как и сказал Анастасио, уперлись в дверь. Это была старая массивная дверь темного дерева с медным молоточком, который давно не чистили. Одри стукнула раз или два, и наконец мы услышали, как внутри кто‑то загремел задвижкой. Дверь приоткрылась.
– Ну? Кто там? – послышался негромкий и недоверчивый женский голос.
– Синьора Люси? – заговорила Маргарет. – Мы хотели спросить, не найдется ли у вас свободной комнаты?
– А сколько вас?
– Три. Три девушки, мы англичанки.
Дверь отворилась, и стоявшая за ней женщина смерила нас с ног до головы подозрительным взглядом. Мы, в свою очередь, уставились на нее. На ней красовался линялый цветастый халат, но лицо было тщательно подкрашено: румяна, пудра, помада, – словом, все как полагается. Темные волосы с медным оттенком уложены мягкими волнами, в ушах – массивные золотые серьги. Вид у нее был ослепительно‑величественный.
– Я не сдаю комнаты на ночь, не меньше чем на неделю, – сурово отрезала она.
– Нас это устраивает, – заверила ее Маргарет.
– И заплатите за неделю вперед.
Мы дружно закивали в знак согласия.
А потом она окинула каждую из нас свирепым взглядом:
– И никаких мужчин, вы меня поняли? Никаких мужчин в пансионе, ни днем, ни ночью. Это закон, и, если вы его нарушите, вмиг соберете ваши вещички и окажетесь на улице, а плату за комнату я вам не верну.
Она говорила с такой страстью, что мы, должно быть, немного растерялись, и она уже стала закрывать дверь прямо у нас перед носом.
– Нет‑нет, нас это вполне устраивает, – быстро проговорила Маргарет. – Мы понимаем, никаких мужчин. Это не проблема.
Тогда женщина снова открыла дверь и впустила нас. Внутри было темно, как в погребе. Синьора Люси провела нас вверх по ступеням, четыре или пять маршей, пока мы не оказались в просторной комнате на самом верху, с одной двуспальной кроватью и двумя односпальными. Из крошечного оконца открывался вид на городские крыши, одна общая ванная комната помещалась внизу, в конце коридора. Все выглядело просто замечательно. Анастасио оказался прав и в том, что это было самое дешевое место из тех, где нам доводилось останавливаться.
Первым делом мы приняли ванну. Потом выстирали одежду, отжали и развесили на веревке, купленной Одри в соседней лавочке и протянутой из одного конца комнаты в другой.
Совершенно обессиленные, мы повалились на кровати.
– Давайте чуть погодя вернемся в бар к Анастасио и поблагодарим его, – предложила Одри, откидываясь на подушку и закрывая глаза. – Может, заодно там и перекусим. Но сейчас я хочу просто валяться в кровати и чувствовать, что я чистая.
Должно быть, я проспала часа два, а когда проснулась, то сначала никак не могла понять, где я. Из коридора доносились голоса: женщины смеялись и о чем‑то громко переговаривались по‑итальянски.
– Одри, ты спишь? – прошептала я.
– Мм… да, – отозвалась она хриплым голосом.
– Пора вставать. Я хочу пойти посмотреть фонтан Треви.
Она простонала:
– Еще десять минут.
Я дала ей еще немного поспать, а потом снова заговорила:
– Одри, Маргарет, ну же, просыпайтесь. Пойдем к фонтану Треви.
– Чего ты так торопишься? – проворчала Одри.
– Я хочу бросить туда монетку, чтобы знать, что когда‑нибудь я точно сюда вернусь.
Маргарет сонно вздохнула:
– Ты же только что приехала, а уже хочешь когда‑нибудь сюда вернуться.
Это была правда. Мы так долго, с таким трудом сюда добирались, что, оказавшись на месте, едва могли в это поверить. Теперь я боялась, что Рим в мгновение ока ускользнет от меня каким‑то неведомым образом, если я не подстрахуюсь. Моя монетка в знаменитом фонтане и могла бы послужить такой страховкой.
– Ну и отлично, я пойду без вас, – сказала я.
Натянув на себя ту одежду, что успела более‑менее высохнуть, я выскользнула из комнаты и спустилась вниз по крутым, неровным ступеням пансиона синьоры Люси. Маргарет и Одри не поверят, что я в самом деле ушла. Из нас троих я всегда слыла самой большой трусихой.
На улице мне в глаза ударил яркий свет, и некоторое время я стояла моргая. Потом я сверилась с картой Маргарет и решила, что пешком это совсем недалеко, так что я отправилась в путь в направлении, показавшемся мне правильным. Вокруг было столько древних зданий и невероятно красивых фонтанов, что создавалось ощущение, будто я иду через живую историю.
Я почему‑то представляла себе, что фонтан Треви стоит посредине огромной пьяццы, так что когда я обнаружила, что он втиснут в мощенный булыжником закоулок между высокими домами, то слегка растерялась. Некоторое время я сидела и молча смотрела на него. Думаю, я с самого начала знала, что для меня это место всегда будет особенным. Потом я нащупала в кармане монетку и осторожно бросила ее в воду.
Было бы неплохо задержаться там еще ненадолго, но я подумала, что Одри и Маргарет, наверное, будут беспокоиться. Так что обратный путь я проделала в ускоренном темпе. Я нашла их в баре у Анастасио: они бросали мелкие монетки в музыкальный автомат и вдвоем танцевали джайв[23]. Небольшая толпа молодых людей собралась, чтобы поглазеть на красивую блондинку и ее хорошенькую рыжеволосую партнершу. Анастасио был занят тем, что продавал всей честной компании напитки и мороженое.
Следующую неделю мы посвятили изучению Рима. При этом нам приходилось буквально перебиваться с хлеба на чай, чтобы хоть как‑то растянуть наши сбережения. Когда мы заплатили синьоре Люси за вторую неделю вперед, денег у нас осталось совсем немного.
– Как насчет предложения Одри – давать уроки английского? – спросила Маргарет. – Здесь, наверное, найдется уйма итальянцев, желающих изучать английский. Может, даже девушки, которые живут в этом пансионе, проявят интерес.
Признаться, мы почти не встречались с остальными девушками, которые жили у синьоры Люси. И вообще, похоже, надолго никто из них здесь не задерживался. Иногда мы видели, как кто‑нибудь из них разговаривает по телефону в коридоре на первом этаже. Они всегда были очень эффектны: броский макияж, вызывающе яркие платья и туфли на шпильках. Как и синьора Люси, многие красили волосы в медно‑рыжий цвет. Иногда они улыбались нам и приветливо здоровались, но мы все, даже Одри, почему‑то их побаивались.
– Почему бы нам не дать объявление в «Il Messagero», что мы даем уроки? – предложила я. Эту газету, как я заметила, читали многие. Я не сомневалась, что мы незамедлительно получим ответ.
Так мы и поступили на следующий день. В объявлении говорилось, что мы, три девушки из Лондона, готовы давать уроки английского языка, и указали телефонный номер пансиона, потому что были уверены, что синьора Люси не будет возражать. Единственное, что ее действительно волновало, – это то, чтобы ни одна особь мужского пола не проникла на территорию здания. У нее случалась истерика всякий раз, когда какой‑нибудь мужчина пытался это сделать.
Телефон начал звонить и звонил часто, но, поскольку мы жили на самом верхнем этаже, а телефон помещался на нижнем, какая‑нибудь итальянка обязательно нас опережала. Пару раз мы слышали, как кто‑нибудь из них предлагал «fare una passeggiatta»[24], а потом назначал свидание звонившему. Ни одна из нас толком не могла разобрать, что происходит.
А потом Маргарет услышала, как одна из них сказала абоненту:
– Нет‑нет, они приличные девушки. Вместо них с тобой встречусь я.
Анастасио от души расхохотался, когда мы спросили его, что, по его мнению, все это значит. Выяснилось, что все «эффектные» девушки в пансионе синьоры Люси были проститутками: они останавливались там, когда не могли позволить себе ничего лучшего. Наше объявление об уроках английского было истолковано в корне неверно. Мы все пришли в ужас, особенно Одри. Она тотчас же пошла и, купив огромную бутыль дезинфицирующего раствора, несколько часов отскребала нашу комнату.
– Но ведь здесь не было мужчин, – заметила Маргарет. – Синьора Люси ни за что бы этого не допустила.
– Знаю, но рисковать не собираюсь, – ответила Одри, разбрызгивая раствор по комнате.
В итоге английскому мы так никого не научили, но и от синьоры Люси не съехали. Наша комнатка была милой, и мы чувствовали там себя в безопасности. К тому же с некоторыми девушками мы довольно близко сошлись, и они оказались довольно приятными. Как‑то вечером синьора Люси попросила нас приютить одну из них на ночь. Это была симпатичная провинциальная девушка, и я не думаю, что она очень долго работала в этой сфере. И все‑таки, едва за ней затворилась дверь, Одри снова извлекла свою бутыль с дезинфицирующим раствором.
Чтобы раз и навсегда показать всем, что мы по‑настоящему порядочные девушки, Одри натянула бельевую веревку над колодцем между зданиями. Потом она приказала мне развесить на ней все мои панталоны – как флаги в праздничный день. У меня имелось шесть пар панталон, и все они были огромные, белые, мешковатые. Позже мы слышали, как итальянки от души смеялись над ними. Сами‑то они носили откровенные узенькие полоски из яркого шелка. Не думаю, что когда‑либо в своей жизни они видели что‑то похожее на мое нижнее белье.
Анастасио на самом деле был очень добрый человек. Иногда мы видели, как он по утрам подкармливает молоком и хлебом пожилых посетителей, если ему казалось, что они голодны или неважно выглядят. Должно быть, он догадался, что мы на мели, когда мы перестали заходить к нему в бар выпить кофе и потанцевать под музыкальный автомат. Как‑то раз он окликнул Одри на улице.
– В Англии вы ведь работали в кафе, так? – спросил он. – Так почему бы вам не поработать у меня?
Одри разом погрустнела.
– Я бы с удовольствием, но мой итальянский по‑прежнему очень плох. Как насчет Маргарет? Она говорит на нем намного лучше меня.
Но Анастасио интересовала только Одри. Я предполагаю, он знал, что она, с ее белокурыми волосами и красивым личиком, будет как магнит притягивать к его заведению всех молодых людей в округе. И он оказался прав. В часы ее смены народ стекался в его маленький бар особенно охотно. Казалось, никто не обращал внимания, если она что‑то не так понимала или путала заказы. В теплые погожие вечера, когда там становилось по‑настоящему тесно, Анастасио прибавлял громкость своего автомата, и посетители вываливали на узенькую улочку, чтобы потанцевать джайв без помех.
Одри стала зарабатывать хоть какие‑то деньги, и нам, безусловно, стало полегче, но все равно недостаточно, чтобы держаться на плаву. Мы все порядком поистрепались и отчаянно нуждались в новой одежде, так что я купила на рынке немного недорогой материи в цветочек и взяла напрокат у синьоры Люси ее швейную машинку. Я сшила три юбки, причем каждая была со своей изюминкой. Юбка Маргарет расширялась книзу, мягко облегая ее бедра, юбка Одри была несколько уже и короче, а у меня – юбка‑клеш. Когда я танцевала свинг, она надувалась колоколом. При виде наших обновок постоялицы синьоры Люси удивились. Маргарет объяснила, что сшила их я, и они начали приносить мне рулоны материи, умоляя сшить им юбки и платья. Я даже изготовила наволочки для подушек‑думок и занавески для синьоры Люси. Молва о моих успехах докатилась и до соседей, и вскоре я уже проводила дни напролет за швейной машинкой. Я брала недорого, но честно зарабатывала свою долю.
Маргарет призналась мне, что чувствует себя ужасно, потому что она единственная, кто не вносит вклад в наш общий бюджет. Она начала одалживать у Анастасио утреннюю газету и просматривать объявления в разделе «Требуется помощь».
– Вот то, что надо, – сказала она как‑то утром, когда мы пили кофе, закусывая одним на троих пирожным. – Графиня Цецилия Де Бортоли ищет няню для двух ее очаровательных ребятишек, а также для выполнения нескольких необременительных хозяйственных обязанностей. Просто прекрасно! Я немедленно позвоню ей, прежде чем она наймет кого‑нибудь другого.
На поверку все оказалось не так уж идеально. Ребятишки были отнюдь не всегда очаровательны, да и графиня важничала не в меру. Она приказала Маргарет носить длинную форменную юбку белого цвета, а в ее «необременительные обязанности по хозяйству» входило приносить гостям кофе и кексы – будто она горничная. Но Маргарет уверяла, что квартира очень красивая, с высокими потолками и мраморными полами, что там прохладно даже в самые жаркие дни. А иногда по утрам она водила детей на прогулку в сады Виллы Боргезе и сидела у фонтана, а они играли или катались на велосипедах.
Недели проходили быстро, и мы были так заняты, что практически друг с другом не виделись. Я каждый день по многу часов проводила за шитьем в нашей маленькой комнате, и признаться, иногда мне делалось одиноко.
– Знаете, где мы еще ни разу не были? – спросила меня Одри в один из редких воскресных дней, когда мы собрались все вместе. – Мы ни разу не были ни в одном из этих уличных кафе на Пьяцца Навона, в котором Кэтрин мечтала посидеть еще в наш первый день.
– Но там такие цены! – воскликнула Маргарет. – Кофе стоит чуть ли не вшестеро дороже, чем у Анастасио. Одному богу известно, сколько они дерут за еду.
– И все‑таки это какое‑никакое приключение, разве не так? – возразила Одри. – Давайте нарядимся, подкрасим губки и посидим вместе со всеми этими богачами. Раз в жизни мы можем себе это позволить!
Маргарет, вероятнее всего, уже порядком насмотрелась на богачей, но она знала, как сильно мне хотелось пойти в кафе.
– Что ж, полагаю, три чашечки кофе нас не разорят, – согласилась она.
Наряжаясь, мы здорово повеселились. Одри подкрасила меня, выбрав гораздо более яркие тона, чем я сама когда‑нибудь осмелилась бы выбрать. Я почувствовала себя в некотором смысле одной из обитательниц пансиона синьоры Люси, но Одри не позволила мне смыть результат ее трудов.