В 1922 году пал от руки темного человека известный народный писатель Сергей Терентьевич Семенов. Толстой знал его, хвалил его рассказы, написанные простым, здоровым, мужицким языком. Хотя Л. Н. с некоторым упреком спросил его однажды: „Ну, что, вы, никак, совсем облитературились?“
Я встретил Семенова в Москве у Горбунова, по пути в Ясную.
— Как вы относитесь к Столыпинскому „закону 9 ноября“ и к проведению его в жизнь? — спросил я.
— Закон хороший, благодетельный.
— Что же в нем хорошего? Разорит вековую крестьянскую общину, внедрит в сознание крестьян принцип земельной собственности. С этой целью Столыпин и затеял этот закон... Ты — собственник 15 десятин, так не смей отрицать собственность помещика, у которого 1000 десятин. Принцип один и тот же. Этим мелкие земельные собственники и будут, по замыслам Столыпина, служить буфером для сохранения принципа собственности. Это хитро придумано в противовес крикам — „земля божья“.
Так я горячо восставал против закона о закреплении земли в собственность за отдельными хозяевами. Но Семенов не соглашался со мной. Он указывал на стеснения общинного владения для отдельных старательных хозяев, на неудобства чересполосицы, на то, что, благодаря общине, невозможны земельные улучшения, потому что крестьянин, желающий улучшить свое хозяйство связан с другими, отсталыми, инертными.
Я напомнил систему „единого налога“ Джорджа, устраняющую все эти неудобства. Но мне не убедить было старательного хозяина Семенова, и я сказал:
— Вот, завтра увижу Льва Николаевича и расскажу ему.
— Расскажите, — сказал Семенов, — я знаю, что он со мной несогласен.
На другой или на третий день я, действительно, рассказал Толстому о нашем разговоре с Семеновым. Он сказал:
— Разрушение общины и закрепление в собственность земли несомненно поведет к пролетаризации нашего многомиллионного крестьянства. Кому это нужно?...
21.
Александр Соловьев.
Вкратце я рассказал учителю о замечательном молодом человеке, Александре Соловьеве. История его такова. Бывший ученик сельско-хозяйственной школы, крестьянин, он был захвачен революцией 1905 года на юге России. Человек с сильной волей, он рванулся к анархистам. Скоро он встал во главе небольшого боевого кружка и пускался в крайне рискованные предприятия. Были ли на его душе убийства, не знаю, но с его слов знаю, что его кружок застращивал богатых людей, отнимал у них деньги и раздавал их нуждающимся, преимущественно бедным крестьянам. В Новгороде я видел, как сами они, особенно Александр, жили очень скромно. Когда Соловьев неожиданно появился в Новгороде, мой приятель привел его ко мне. Мы познакомились. Он был так высок ростом, что не мог выпрямиться во весь рост в той избе, в которой мы встретились. Я ему сразу же сказал, что он занимается разбойничьим делом, и посоветовал оставить его. Я доказывал ему, что если бы им даже удалось уничтожить власть, то она скоро появилась бы вновь, что на физической силе и хитростях не установить общественный строй, да еще анархический.
— Что же мне делать? — спросил Александр.
— Работать и по возможности не принимать участия в таких делах, которые поддерживают насилие...
После долгих споров, Александр сдался. Имевшиеся на его руках деньги он отдал своим товарищам и, запасшись сумкой, книгами Толстого и дорожным топориком, который ему сковали в моей мастерской, он пустился в путешествие. На всякий случай я дал ему рекомендательные письма. Мы расстались. Это было в марте 1908 года, а в начале апреля 1909 года судьба вновь столкнула меня с этим человеком. Это было перед самым моим освобождением из Старорусской тюрьмы, где я досиживал свой срок. На общей прогулке появился новый заключенный, студент, социал-демократ Борцов, рассказавший нам про интересного молодого человека, которого везли в одном с ним арестантском вагоне. Он вел проповедь против государства и военной службы. Конвойным, сопровождавшим арестантов, он доказывал, что солдаты делают глупость, содействуя собственному порабощению. Студенту было интересно наблюдать, как солдаты одобрительно выслушивали анархическую проповедь арестанта.
Я очень заинтересовался рассказом, особенно после того, как Борцов сказал, что арестант несколько раз упоминал мое имя.
— Кто бы это? — спросил я с любопытством.
— Назвался Соловьевым.
— Соловьев... Соловьев... Не помню.
Я и забыл тогда о Соловьеве, которого когда-то в шутку прозвал „братом Александром“, и так его и звали все знакомые, а фамилия его была неизвестна.
Но мне не пришлось долго напрягать голову. Вскоре после возвращения с прогулки, я услыхал в двери шорох; обернувшись, я заметил, как из дверного очка полетела к моим ногам скомканная записка. Это было письмо Александра. Он извещал меня о том, что его постигло. Он жил и работал на земле у наших друзей на Кавказе. Там его арестовали за то, что он не явился на призыв, и теперь препровождали в город Демянск Новгородской губернии. Тюремная станция Старая Русса была одним из этапов его арестантского передвижения.
Соловьев твердо решил не поступать на военную службу.
Выслушав эту повесть, Л. Н. сказал, что история эта не представляется ему значительной, так как она не вытекает из религиозного сознания Соловьева, а является лишь видом политической борьбы.
— Отказы от военной службы, — сказал он, — имеют значение, как для самого отказывающегося, так и для всех людей лишь тогда, когда отказ исходит из религиозного сознания невозможности участвовать своей жизнью в делах насилия. Религиозный человек сознает свое единство с миром. Он делает то, чего не может не делать — отдает свою временную жизнь для жизни вечной, для блага всех.
Но довольно скоро Л. Н-чу пришлось изменить свое суждение о Соловьеве, что лучше всего видно из его писем ко мне, а также из писем к самому Соловьеву. Это был могучий человек, и верно Л. Н. писал о нем:
„Я увидал [в нем] то, чего не наблюдал у прежних отказывавшихся: ясное сознание унижения, постыдности повиновения для дурных целей чуждым людям и противление всем существом этому повиновению. Радуюсь за него“...
Дальнейшая судьба Соловьева, как я после узнал, была такая. В Демянске в воинском присутствии он не согласился раздеться для осмотра, и солдаты, по приказанию начальства, раздели его насильно. Потом его насильно нарядили в солдатскую одежду и отправили сначала, кажется, в Гомель, а затем в Гродно. Тут произошел такой случай. На смотру Соловьев вышел из линии фронта. Произошло замешательство. Подъехал верхом важный генерал. Стал ругаться и, между прочим, обозвал Соловьева дармоедом.
— Освободи меня, — ответил Александр, — и я берусь прокормить и тебя вместе с собой.
Александра свели в карцер и посадили на хлеб и воду. Вскоре стали приходить к нему офицеры, сначала пытались доказывать ему его неправоту, а потом соглашались с ним и проявляли уважение к узнику.
Я решился написать письмо его полковнику. Не помню, что я писал, но скоро получил ответ. Он писал мне, что ему самому стыдно мучить этого молодого человека, но стоит его пустить к солдатам, как тотчас он начинает свою проповедь против царя, государства и военной службы.
Пока велось следствие, добродушный полковник взял Александра к себе на квартиру. Они подолгу беседовали и, как это ни странно, скоро подружились. Александра судили и приговорили к 4 годам арестантских рот. Отправили его в г. Ошмяны Виленской губернии. Помнится, что и там он не подчинился тюремному режиму; его мучили и скоро довели до чахотки. Полковник переписывался с Александром через меня. Лев Николаевич тоже писал Александру. Он посылал ему деньги, послал „Круг чтения“ с надписью — „Александру Соловьеву в знак уважения и любви Лев Толстой“.
Скоро полковник умер. Смерть друга очень расстроила телесное и душевное состояние Соловьева. Вскоре последовала смерть учителя. Письма Александра становились мрачными и раздраженными.
„Круг чтения“ ему не передали. Почувствовав приближение смерти, он как-то распорядился, чтобы письма Л. Н-ча и книгу переслали мне. Я же вместе с кратким описанием жизни Соловьева, напечатанным в новгородской газете, переслал эту книгу в Петербургский Толстовский музей.
22.
Радикализм. — Писательство. — „Детская мудрость“. — Душа и тело.
Было утро, когда Л. Н., спустившись в сад, встретился с нищим. Учитель обратился ко мне:
— Сходите, пожалуйста, на верх в мой кабинет, там в столе, влево, найдете мой мешочек с деньгами. Возьмите оттуда пятачек и принесите мне.
Я пошел и долго шарил, пока нашел мешочек с деньгами; начал уже отыскивать пятачек, как увидел поднимающегося Льва Николаевича.
— Человек немного подождет, а мне, кстати, захотелось поговорить с вами, — сказал учитель. (Пятачек он с кем-то, помнится, выслал). — Хотите, я прочту вам написанное сегодня?
— Очень хочу, Лев Николаевич.
Учитель раскрыл свой дневник и начал читать вслух написанное его крупным почерком.
Было сказано об отношении человека к бесконечному, ко Всему. Потом Л. Н. сказал:
— Хотел я сказать вам, Владимир, что боюсь за ваш... иначе не умею выразить... за ваш радикализм. Ваше стремление к христианской жизни меня только радует, но боюсь, боюсь, как бы это вас, обремененного семьей, не утомило, а усталый вы можете притти к разочарованию. У меня это бывало... Измучаешься в борьбе и начнешь спрашивать себя: да так ли это все, как я думаю? Может быть, я ошибаюсь, может быть, мир основан и на зле? и т. д. Чтобы избегнуть таких опасных состояний упадка духа, надо подвигаться вперед тихо. Я читаю теперь китайскую мудрость, и чем больше я знакомлюсь с нею, тем больше вижу, какое большое значение они придавали медленному росту сознания и нравственному движению. Я советую вам, в тех случаях, когда появляется желание к радикальному изменению жизни, лучше сдерживать себя, чем поощрять. Старая жизнь отпадает, как ненужная скорлупа, лишь только жизнь внутри нас созреет...
— Вы хорошо пишете, — продолжал Л. Н. — Просто и ясно излагаете свои мысли. Письма ваши я всегда читал с большой радостью...
— Спасибо, Лев Николаевич... но в писатели я не гожусь и не буду им...
— Как раз об этом я и хотел поговорить. Не стремитесь к писательству. Это скверное занятие. Всех своих друзей я предостерегаю от этого занятия. Если у вас есть что сказать, вы всегда передадите нужное и в разговоре и в письмах, и то, что нужно, чтобы осталось, — останется в людях.
Во время обеда Л. Н. вышел растроганный из своей комнаты.
— Я написал разговор между барчуком и плотником. Плотник строит балкон к барскому дому. Стоящий подле барчук внимательно следит за работой плотника, потом спрашивает:
— А у вас дома хороший балкон?
Мальчик был удивлен, когда узнал, что у человека, который так старательно строит балкон для других, не только нет своего балкона, но ему нечем даже крышу над избой починить.
— Для чего же вы тогда делаете нам балкон? — спрашивает мальчик.
Л. Н. не дорассказал нам эту картину из его „Детской мудрости“47). Глаза его наполнились слезами, и он поспешил уйти к себе.
Зашел как-то разговор о Марье Александровне Шмидт48), о том, как она худеет. Л. Н. сказал:
— Телом Марья Александровна худеет, а душа ее становится все шире.
При этом он показал руками, как над исхудалыми щеками все больше и больше расширяется душа.
23.
Лишение веры. — Письмо от жандарма. — Письмо из Америки. — „Пусть смеются“. — Письмо Льва Николаевича.
В Ясной Поляне на деревне проводила лето семья Сергея Дмитриевича Николаева, — муж, жена и шестеро ребят. У Николаева был свой дом в Москве, но он считал несправедливым пользоваться доходом с него — рентой и отдавал эту ренту обществу. Сам же он считал за грех даже иметь прислугу. Все свои силы Николаев употреблял на проповедь учения Генри Джорджа об освобождении земли.
Кроме вопроса о земле, у меня с Николаевым происходил разговор о Боге. Он говорил, что Бога можно познать не только внутренне из себя, но и внешне. Самая беспредельность мира заставляет верить в существование Бога.
Потом говорила его жена. Она была утомлена работой и говорила в мрачном духе. Она сказала, что прежде, когда она верила в православие, ей было легче жить, чем теперь, когда приходится довольствоваться Богом отвлеченным. Прежде, когда станет тяжело, она пойдет в церковь, станет перед иконой и тихо выплачет свое горе. Теперь этого нет, и не на что опереться.
— Но что же делать, если мы уже не верим ни в иконы, ни в Николу, ни в таинства. Не верим, значит нужно находить другую опору для жизни, — сказал Л. Н., когда я передал ему слова Л. Д. Николаевой.
В один из вечеров Л. Н. сказал:
— Хорошее письмо получил я сегодня. Он читал мои книги, и они, видимо, задели его. Пишет в конце, что хотел бы приехать поговорить, но считает это невозможным: „Я жандарм“. Непременно нужно будет ответить ему: пусть приедет, — закончил Л. Н.
В другой раз Л. Н. получил письмо от одного русского рабочего из Америки. Рабочий этот чуть не умер там с голода. Ему пришла мысль написать Толстому. Л. Н. написал Эдисону, не может ли он пристроить русского рабочего, находящегося с семьей в тяжелом положении. Эдисон, очевидно, был рад получить письмо от славного русского писателя, и рабочий был немедленно пристроен и даже, чего он никак не ожидал, за ним приехали на автомобиле. Вот этот-то рабочий и прислал Л. Н-чу письмо, полное благодарности и восторга. Помню начало письма, — о том, что он как бы вновь родился, вошел в новую жизнь.
В тот вечер, в который я должен был уехать, мы сидели с учителем на диване и тихо беседовали. Вокруг нас шел оживленный разговор, и нас как будто не замечали. Он спросил о моей жене, как ее имя-отчество, и как она относится к моей привязанности к нему. Я признался, что долгое время жена испытывала недоброе чувство к нему, и даже был случай, что бранила его.
— А вы все-таки передайте ей мой привет, — сказал Л. Н.
Тут же, не помню по какому поводу, Л. Н. просил меня напомнить ему, что я, год тому назад, писал Столыпину.
— О его деятельности, о казнях, о том, как он мог бы воспользоваться влиянием на царя, чтобы законодательным путем провести систему Генри Джорджа в России...
— Помню, помню, — прервал учитель.
— Наши друзья (я назвал имена) смеются над моей наивностью, что я мог допустить мысль о том, что Столыпин меня послушает и уничтожит земельную собственность, — сказал я.
— Ну и пусть смеются, — сказал учитель. — Надо мной тоже смеялись, когда я посылал в государственную думу свои книжки о земле. Пусть смеются. Нам совсем не нужно знать о результатах наших поступков, когда мы совершаем их по требованиям совести. Да мы и не можем знать результатов; они уходят из нашего поля зрения.
Вскоре по возвращении из Ясной Поляны я получил от Льва Николаевича следующее письмо:
„14 мая 1909.
„Рад б[ыл] получить ваши письма, милый Владимир. —
Письмо Александра оч[ень] тронуло и порадовало меня. Немножко страшна слишком быстрая перемена (все твердое утверждается медленно), но зато из его письма я увидал то, чего не наблюдал у прежних отказывавшихся: ясное сознание унижения, постыдности повиновения для дурных целей чуждым людям и противление всем существом этому повиновению. Радуюсь за него и, главное, желаю, чтоб его радость — хоть не радость, а удовлетворенность, дающая спокойствие, продолжалась. Без веры в Бога-любовь, или, скорее, проявляемого только любовью, этого не может быть. Есть ли она у него, есть ли движение к ней?
„О молитве не помню, ч[то] сказал вам. Молитва самая нужная для меня это — воспоминание при общении с людьми о том, что такое я и друг[ие] люди и какое поэтому должно быть мое отношение к ним. Пишите мне о себе: о матерьяльных делах. В них теперь приложение ваших духовных требований. Не будьте в этих делах слишком требовательны к себе.
„Л. Т.“49).
В. Молочников.
Примечания
1) От редакции. В огромной мемуарной литературе о Толстом есть один существенный пробел. В этой литературе совершенно не представлен тип толстовца, так сказать, воинствующего, — вступавшего в открытую борьбу с государством. Толстовство, как общественное явление, еще очень мало исследовано. Для того, чтобы объективно, sine ira et studio, судить об этом явлении, нужны материалы. Как один из таких материалов, мы и печатаем воспоминания одного из характернейших представителей этого крыла толстовства, — здравствующего поныне новгородского слесаря Владимира Айфаловича Молочникова, к которому Л. Н. Толстой при жизни своей питал особенно любовное чувство.
2) Постановление Синода от 20—22 февраля 1901 г. о том, что церковь не считает Толстого своим членом, было опубликовано в „Церковных Ведомостях“ 24 февраля 1901 г. — Ред.
3) „Анна Каренина“, часть восьмая, гл. XI и дальше. — Ред.
4) „Для чего мы живем“ и „Христианское учение“ Л. Н. Толстого и Бондарева „Торжество земледельца“. — В. М.
5) Печаталась тогда в изд. „Посредника“ книга Толстого „О значении русской революции“. — В. М.
6) Макс Штирнер (1806—1856), псевдоним немецкого писателя Иоганна Шмидта, одного из первых теоретиков идеалистического анархизма. — Ред.
7) „Краткое изложение Евангелия “ Л. Н. Толстого, изд. „Обновления“ и “Посредника“, 1906. — Ред.
8) Сергей Дмитриевич Николаев (1861—1920), один из близких друзей Л. Н. Толстого, приверженец и горячий проповедник учения Генри Джорджа об освобождении земли от частной собственности. Перевел на русский язык почти все сочинения Джорджа. — Ред.
9) Издание по выходе в свет было арестовано и уничтожено по приговору Московской судебной палаты в 1911 г. — Ред.
10) Петр Аркад. Столыпин (1862—1911), с 1906 г. министр внутр. дел и председатель совета министров. Письмо см. в приложении. — Ред.
11) Письмо Л. Н. Толстого к Г. Сенкевичу касалось угнетения поляков в Познани. Оно вскоре было напечатано за границей в переводах и в русских газетах в выдержках. — Ред.
12) Мария Николаевна Толстая (1830—1912). — Ред.
13) Сын Л. Н. Толстого (1877—1916). — Ред.
14) Элизе Реклю (1830—1905), французский географ. — Ред.
15) Я думаю, что Толстой упомянул Исаию потому, что знал, что я еврей. Он всегда так делал: китайцу указывал китайских мудрецов, еврею — еврейских, французу — Паскаля, Руссо и т. д. — В. М.
16) Анатолий Федорович Кони (род. 1844), друг семьи Толстых. — Ред.
17) Александр Михайлович Кузминский (1843—1917), свояк Л. Н. Толстого. — Ред.
18) Александр Михайлович Добролюбов (род. 1876 г.), религиозный поэт и проповедник, автор „Из книги невидимой“ (М. 1905). Вел страннический образ жизни и кормился трудами рук своих. Начал литературную деятельность со стихов декадентского направления. — Ред.
19) Леонид Дмитриевич Семенов, внук известного председателя Русского Географич. Общества, П. П. Семенова-Тяньшаньского, в декабре 1917 г. был убит близ избушки, в которой жил, в Данковском уезде Рязан. губ. — Ред.
20) Николай Васильевич Орлов (ум. в 1924 г.), любимый художник Л. Н. Толстого, автор картин из русской народной жизни, которые очень трогали Льва Николаевича. К альбому картин Н. В. Орлова, изданному в 1909 г. фирмою Голике и Вильборг, Л. Н. Толстой написал предисловие. — Ред.
21) Пав. Вас. Великанов, единомышленник Л. Н. Толстого, расходившийся с ним по некоторым вопросам. — Ред.
22) Михаил Осипович Меньшиков (1859—1918), журналист, в то время сотрудник „Нового Времени“, где старался оправдывать крайние проявления правительственного насилия. Ранее, в 80-х и 90-х годах, в газете „Неделя“ писал статьи в направлении, близком ко взглядам Л. Н. Толстого. — Ред.
23) Эдисон подарил Л. Н. Толстому фонограф для того, чтобы ему, вместо того, чтобы писать письма, наговаривать их в фонограф, с которого потом переписчик списывал их на бумагу. — Ред.
24) Кудеяр. Историческая хроника в трех книгах. Н. И. Костомарова. („Вестн. Евр.“ 1875, 4—6; отд. изд. Суворина 1882). — Ред.
25) Русский перевод с 1896 г. по 1913 г. выдержал 5 изданий. — Ред.
26) Была впервые на русском языке напечатана в Болгарии в 1909 г. в изд. „Свободного Слова“; затем в 1917 г. в России в изд. „Единения“. — Ред.
27) „Круг чтения“ Л. Н. Толстого, т. III. M., 1912, изд. Сытина, стр. 232—235. Отдельно в изд. „Посредника“ 1917, под заглавием „В дни народного восстания“. — Ред.
28) В... В. Русские женщины на эшафоте. М. 1907. — Ред.
29) За отказ от военной службы. — В. М.
30) Очевидно, для того, чтобы мне не скучно было в тюрьме, Л. Н. поручил мне написать для „Круга чтения“ (2-е изд.) статью о бабидах. Бабиды — это секта, отколовшаяся от правоверных мусульман. По духу она подходит к чистому разумному христианскому учению. Они вооружались „духовным мечем“, боролись с насильническим строем и сами отказывались участвовать в государственных делах. Были гонимы. Во главе движения стоял Абас Эфенди. Статья о бабидах мне не удалась. И материалов не было достаточно, и не захватило меня. — В. М.
31) Мой друг Самуил Моисеевич Белинький, бывший переписчиком у В. Г. Черткова. — В. М.
32) Уже пожилой, вор по ремеслу. Тюрьма его дом. На воле только и делает, что крадет. Сам добродушно рассказывает об этом и даже хвастается своей ловкостью, сноровкой в ремесле. — В. М.
33) Меня перевели из Новгородской общей тюрьмы в Старорусскую одиночку, где я чувствовал себя много лучше. — В. М.
34) Григорий Еремин, крестьянин Рязанской губ., ученик Леонида Семенова. — В. М.
35) И. Т. Сэндерлэнд. Библия. Ее происхождение, развитие и отличительные свойства. Пер. с англ. под ред. В. Черткова. Изд. „Посредника“. М., 1908. — Ред.
36) Я попробовал было заняться этой работой, но скоро увидал, что мне недостает знаний, и отложил до более зрелого возраста. — В. М.
37) Ипполит Иванович — арестант, пожилой, одновременно со мной отбывал в Старорусской тюрьме пятилетнее заключение за снохачество. Сам при народе в праздник покаялся в грехе священнику. Со смирением отбывал свое наказание. Пользовался полным доверием начальства. Его даже без конвоя отпускали по делам тюрьмы на волю. Работал на тюремном огороде, топил баню и пр. Политические над ним подсмеивались. Одну такую беседу между ним и политическими, а потом между ним и мною я описал Л. Н-чу. — В. М.
38) Я имел неосторожность написать Л. Н-чу о том, как жена перестала получать 25 руб., которые мне должен был выплачивать за водопроводную работу офицер — домовладелец, который неожиданно покончил самоубийством. Откуда-то Л. Н. добыл 100 руб. и послал моей жене. Этих денег ей хватило до моего освобождения. — В. М.
39) Матью Арнольд в своей книге „Сущность христианства и иудейства“ (М. 1908, изд. „Посредника“) говорит, что христианство есть продолжение еврейства. Я спросил об этом Л. Н-ча. — В. М.
40) Василий Кириллович Сютаев (ум. в 1892 г.), свободомыслящий религиозный крестьянин Тверской губ., которого знал и очень уважал Л. Н. Толстой. См. о нем А. С. Пругавина „Религиозные отщепенцы“, М., изд. „Посредника“. 1906, вып. 1. — Ред.
41) Танечка — дочь Т. Л. Сухотиной-Толстой. — Ред.
42) Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, М. О. Гершензона, А. С. Изгоева, Б. А. Кистяковского, П. Б. Струве и С. Л. Франка. М., 1909. — Ред.
43) Ив. Ив. Горбунов-Посадов (род. 1864), редактор-издатель книгоиздательства „Посредник“. — Ред.
44) Вероятно, „Введение в изучение права и нравственности“ Л. И. Петражицкого, 1907. — Ред.
45) Друг и единомышленник Л. Н. Толстого (скончался в 1923 г.), автор книг: „Дух и материя“, „По ту сторону политических интересов“ и друг. — Ред.
46) Выдержки из дневника Л. Н. Толстого, впервые напечатанные в „Своб. Слове“ В. Г. Черткова (1903, № 7). — Ред.
47) Была напечатана впервые в „Посм. худож. произведениях Л. Н. Толстого“, М., 1911, изд. А. Л. Толстой, т. II.
48) М. А. Шмидт (1843[?]—1911), один из ближайших друзей и самых последовательных единомышленников Л. Н. Толстого, жила трудами рук своих в Овсянникове, в 5 верстах от Ясной Поляны. — Ред.
49) За недостатком места мы вынуждены отложить печатание окончания воспоминаний В. А. Молочникова до следующего выпуска нашего Сборника. — Ред.