Г. У. Солдатова, Т. А. Нестик
ИДЕОЛОГИЯ ТОЛЕРАНТНОСТИ
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ • №2(6) 2011
История человечества – это история конфликтов и войн. За минувшие пятьдесят веков народы Земли пережили более четырнадцати с половиной тысяч больших и малых войн. Люди веками выживали и социализировались в условиях конфликтов.
Прошлое столетие вошло в историю цивилизации как век двух мировых войн и бесконечной череды конфликтов и насилия. В конце ХХ века неоднократно звучала мысль, что грядущее столетие либо должно стать веком гуманным, либо его не будет вовсе. Однако в ХХI веке продолжаются конфликты и войны, активизируются вспышки ненависти и насилия, террористические акты, действия националистических группировок, растет поток беженцев. Сегодня человечество подошло к той опасной черте, когда дальнейшее развитие отношений между людьми по деструктивным сценариям может привести к фатальному исходу.
Лучшие умы человечества, пытаясь осмыслить особенности развития мировой цивилизации, не могли не учесть этого фактора. Строя свои теории, в которых конфликт занимал значительное место, они конструировали научный дискурс конфликта, определявший логику исследований и вектор развития науки. Это, в конечном итоге, конструировало политическую и социальную реальность, массовое сознание людей и привело к формированию в мировом масштабе культуры конфликта и конфликтного мышления. Конфликтный вектор развития общественного сознания, по мнению А. Г. Асмолова, был задан в ХIХ веке тремя великими конфликтологами: Чарльзом Дарвином, Карлом Марксом и Зигмундом Фрейдом (Асмолов, 2002). Постулировав его как основу мироздания и развития, они во многом определили логику мышления XX века. Чарльз Дарвин положил конфликт в основу своей теории эволюции: борьба видов движет эволюцией, развивается тот вид, который одерживает победу над другим. Эта идея использовалась социал-дарвинистами для оправдания расовых теорий и войн, а эволюционистами – для подтверждения возможности социального прогресса. Карл Маркс подарил человечеству теорию антагонизма классов и классовую борьбу как двигатель истории. Зигмунд Фрейд утверждал, что развитием индивида движет конфликт между сознанием и бессознательным, и постулировал неизбежность межличностной и межгрупповой враждебности.
Парадигма конфликта активно складывалась в ХХ веке в гуманитарных, социальных и экономических науках. Значительный вклад в ее развитие внесли социологи. В первой половине прошлого века ученые, вслед за Т. Парсонсом, рассматривали конфликт как дисфункциональное явление, «социальных, социальных и экономических науках. Значительный вклад в ее развитие внесли социологи. В первой половине прошлого века ученые, вслед за Т. Парсонсом, рассматривали конфликт как дисфункциональное явление, «социальную патологию», имеющую временный характер и субъективную природу. Они пытались говорить о модели равновесия, стабильности и плюрализма (Дж. Ландберг, Э. Мэйо, Л. Уорнер). После Второй мировой войны конфликт стал рассматриваться как интегрирующий и стабилизирующий элемент общественной жизни (Л. Козер, Р. Дарендорф, А. Турен, К. Болдинг). Социологи, политологи, антропологи и другие исследователи, которые анализировали конфликты в контексте социального дарвинизма (Г. Спенсер, У. Самнер, Л. Гумплович и др.) и социального детерминизма (В. Парето, Г. Моска и др.), – все они сходились на том, что конфликты – постоянное явление нашей жизни. Г. Зиммель называл конфликт формой социализации и отмечал, что в осознании неизбывности конфликта состоит «трагедия культуры» (Зиммель, 1994). М. Вебер полагал, что конфликты, связанные со статусом и влиянием, пронизывают жизнь всех организаций и государств (Weber, 1950).
В настоящее время теории конфликта и практики его разрешения являются бурно развивающимися областями конфликтологии, в том числе и в России (А. Г. Здравомыслов, А. В. Дмитриев, А. Я. Анцупов, В. Н. Шаленко, Е. И. Степанов, Н. И. Леонов, Н. В. Гришина, В. А. Соснин, М. М. Лебедева, О. В. Аллахвердова и др.). Это свидетельствует о сильной позиции парадигмы конфликта в современной науке.
В конфликтологию вносит свой вклад и современная антропология – антропология насилия, антропология конфликта, антропология войны (Антропология насилия, 2001; Ferguson, Farragher, 1988; Ross, 1993; Nordstrom, 1997; Simons, 1999), а также политология, известной концепцией которой является теория «столкновения цивилизаций» авторитетного американского политолога С. Хантингтона.
Одна из главных задач, которую ставили перед собой ученые, занимавшиеся изучением конфликтов в прошлом веке, – это объяснение их моделей, причин возникновения и эскалации в человеческом обществе. Одним из результатов этого стало закрепление в общественном сознании постулата о неизбежности конфликта в межчеловеческих отношениях и враждебности по отношению к другим группам. В большой степени это итог кристаллизации идей классического психоанализа об обусловленности человеческих несчастий самой природой человека – его врожденной предрасположенностью к агрессии – многочисленными последователями Фрейда, в том числе и теми, кто отошел от него (О. Ранк, В. Райх, К. Г. Юнг).
В соответствии с работами З. Фрейда, агрессия является реакцией индивида не на раздражение извне, а результатом действия его внутренних импульсов, которые непременно требуют выхода. Именно выход агрессии для человека и группы, по его мнению, приводит к враждебности и насилию (Фрейд З. Групповая психология и анализ Эго, 1921). В психологии такой подход называется мотивационным, согласно ему личность или группа нуждаются во внешнем конфликте для решения своих внутренних проблем. В работах З. Фрейда этот подход получил отчетливое воплощение. Его идея универсального характера враждебности по отношению к другой группе как главного средства поддержания внутренней сплоченности и стабильности собственной группы была принята многими исследователями в различных областях науки (К. Лоренц, С. Берковиц, А. Бандура, Л. Козер, Р. Дарендорф, Л. Крисберг, Р. Коллинз и др.).
Представители Франкфуртской школы (одного из течений в неомарксизме) Т. Адорно, Э. Фромм и Г. Маркузе также увидели причину возникновения конфликтов и напряженности в обществе в самом человеке, открыв «авторитарную личность», по словам возглавляющего это направление М. Хоркхаймера, – новый антропологический тип человека ХХ века.
Эрих Фромм, исследуя в 1931 г. представителей среднего класса Германии, обнаружил у них наличие установок, определяющих не только готовность к принятию тоталитарного режима, но и потребность в нем. Причем подобные установки могли сочетаться с формально негативным отношением к национал-социализму. Позже в своей знаменитой книге «Бегство от свободы» (1941) Э. Фромм впервые описал авторитарность как «социальный характер».
В масштабных исследованиях, проведенных перед Второй мировой войной представителями этой школы, склонность к ксенофобии и подверженность фашистской идеологии были выявлены в качестве устойчивых индивидуальных особенностей авторитарной личности (Т. Адорно, Э. Френкель-Брунсвик, Д. Левинсон, Н. Сэнфорд). Среди ее основных характеристик были выделены следующие: консерватизм, потребность в сильном лидере, боязнь проявлять собственные чувства и страх утраты самоконтроля, предвзятость и стереотипность, деструктивность и цинизм, склонность проецировать подавленную агрессию вовне (Adorno et al., 1950). Эти исследования на многие годы определили научный и общественный дискурс и дали дополнительные аргументы для укрепления парадигмы конфликта.
В 1950–1960-е гг. целым рядом социальных психологов были предприняты попытки преодолеть постулат неизбежности конфликта. Одним из путей его преодоления стал так называемый ситуационный подход. В его рамках, в первую очередь на основе известных экспериментов М. Шерифа, было исследовано влияние внешних факторов: конкретной ситуации и контекста взаимодействия, – на динамику развития конфликта. В 1954 г. в его эксперименте сначала была сконструирована ситуация жесткой конкуренции и изоляции двух групп мальчиков в бойскаутском лагере, а потом – ситуация кооперации для решения задач, которые можно было бы выполнить только при условии совместных действий (Sherif et al., 1961). Этот эксперимент и последовавшие за ними многие другие предоставили доказательства ситуативной обусловленности конфликтов и открыли социальные возможности преодоления постулата неизбежности конфликтов и межгрупповой враждебности. Выводы, к которым привел этот подход, получили свое воплощение в известной «реалистической теории конфликта», согласно которой конфликт уже не определяется природой человека, а рассматривается как «рациональный» феномен и поэтому возникает в тех ситуациях, когда группы имеют несовместимые цели и конкурируют в стремлении овладеть ограниченными ресурсами (Д. Кэмпбелл).
Такие выводы существенно подорвали представления об иррациональной природе конфликта, поставили вопросы о соотношении конкуренции и кооперации и определили интерес исследователей к вопросам взаимодействия и сотрудничества в человеческом обществе. Благодаря этим работам появилась возможность ограничения воцарившегося конфликтного дискурса.
Начиная с 1960-х гг., в то время, когда теория конфликта бурно развивалась на фоне социальных движений против расовой дискриминации и молодежных волнений, стало складываться понимание ограниченности конфликта как основного объяснительного принципа социального развития.
В значительной степени переход к парадигме согласия и солидарности был связан с глобальными процессами второй половины XX века. Во-первых, опыт тоталитарных режимов со всей очевидностью показал, что крупные конфликты не приводят к окончательному миру, а устранение из диалога другой стороны (класса, политической оппозиции, этнической группы) только усиливает социальные и экономические противоречия. Во-вторых, после создания ядерной бомбы гонка вооружений довольно быстро показала физическую невозможность уничтожения врага без уничтожения самих себя. К политическим элитам пришло осознание необходимости мирного сосуществования несмотря на различия в интересах и радикальную противоположность идеологий (Tetlock et al., 1991; Кокошин, 2009; Журавлев, Нестик, Соснин, 2010). В-третьих, нарастающие процессы глобализации стерли пространственные границы и показали взаимозависимость людей перед лицом глобальных социально-экономических и экологических рисков.
Как отмечает А. П. Назаретян, до XX века усилия культур сводились, главным образом, к тому, чтобы упорядочивать социальное насилие, препятствовать его хаотизации. Поэтому каждая культура более или менее жестко делила людей на чужих и своих и, как правило, включала в качестве стержневого компонента образы героев и воинов, которые систематически использовались для вдохновения новых защитников «своих» в борьбе против «чужих». Современность поставила перед человечеством другую радикальную задачу – устранить насилие с политической арены. Планетарная цивилизация, овладевшая огромным технологическим потенциалом, сможет избежать самоистребления на очередном витке эволюции только в том случае, если люди успеют своевременно усовершенствовать систему базовых ценностей, норм и механизмов самоорганизации. Это предполагает, в частности, что разнообразие макрогрупповых культур, самоорганизующихся по модели «они – мы», будет сходить на нет, трансформируясь в растущее разнообразие микрогрупповых и индивидуальных культур (Назаретян, 1994, 2008).
Гуманитарные и социальные науки начинают искать ответ на вопрос: как избежать разрушительных конфликтов и найти новую дорогу к общественному согласию. С одной стороны, феномен конфликта получает новое осмысление – ему начинают приписывать интегративные функции, определять условия, при которых конфликт является конструктивным. Например, Л. Козер приходит к парадоксальному, на первый взгляд, выводу о том, что множество успешно разрешаемых мелких конфликтов «стягивает» общество в единое целое, предотвращая социальные потрясения (Козер, 2000). С другой стороны, идет активный поиск экономических, социальных и психологических механизмов, превращающих растущее культурное разнообразие из угрозы в преимущество.
Во второй половине XX века получают популярность появившиеся еще в 1920-1940-х г г. социально-психологические и философские концепции, обосновывавшие роль Другого и диалога с ним в развитии личности и общества (Г. Мид, Л. С. Выготский, М. Бахтин, М. Бубер, Э. Левинас, Г. Марсель, Ф. Розенцвейг, О. Розеншток-Хюсси).
Диалогический принцип стал обнаруживаться в самых разных сферах культуры (Махлин, 1997). Интертекстуальность и диалог осмысливаются как ключ к феномену человека в исторической науке и теории культуры: историческая школа «Анналы»; герменевтика Г.-Г. Гадамера; концепция культуры как процесса интерпретации К. Гиртца; эстетика Р. Барта, Ц. Тодорова и Ю. Кристевой; тар-туско-московская семиотическая школа с ее наиболее яркой фигурой – Ю. М. Лотманом; работы В. Н. Топорова и В. В. Иванова; школа «диалога культур» В. С. Библера и др. В конце XX века наметился переход от мышления, ориентированного на взрывы, к эволюционному сознанию. Ю. М. Лотман описал этот процесс как переход от бинарных символических структур – например, свои/чужие, божественное/дьявольское, капитализм/ социализм – к тернарным, допускающим новый, продуктивный синтез противоположностей. Если идеалом бинарных систем является полное уничтожение всего уже существующего как запятнанного неисправимыми пороками, то тернарные структуры сохраняют определенные ценности предшествующего периода, «перемещая их из периферии в центр системы» (Лотман, 2000, с. 142).
Экономисты заново открывают для себя сотрудничество: на место неоклассической модели человека как «максимизатора полезности» приходит неоинституционализм и поведенческая экономика, признающие экономическую роль социальных норм взаимности и доверия (Дж. Гелбрейт, У. Ростоу, Д. Норт, Л. Болтански, Л. Тевено, А. Этциони, Дж. Гоулмен, Б. Фей и др.). Проясняется значимость альтруизма в экономическом поведении (Frey, 1997; Meier, 2007).
В социальных науках на первое место постепенно начинают выходить феномены интеграции: социальный обмен, взаимопонимание, общность цели, коммуникации, коллективные представления, социальная идентичность, сети социальной поддержки и социальный капитал (Шихирев, 1999).
К концу XX века стала меняться и сама теория конфликта. В частности, внимание конфликтологов стало переключаться с механизмов эскалации конфликта на механизмы поддержания мира: формирование доверия, примирение, прощение, восстановление после культурно-исторической травмы, толерантность (Forgiveness and reconciliation, 2002; Peace and Reconciliation, 2008; Handbook on Building Cultures of Peace, 2009 и др.).
В социальных науках переосмысливается не только категория конфликта, но и близкие к ней понятия соперничества и конкуренции. В экономических науках получает широкую популярность понятие конкурентного сотрудничества (coopetition), довольно точно описывающее изменения, происходящие в бизнесе: создание стратегических альянсов между конкурирующими компаниями, растущее значение неформальных деловых сетей, пронизывающих и объединяющих рынок. В социальной психологии предпринимаются попытки показать, что состязательность не отрицает, а, наоборот, предполагает сотрудничество.
Так, например, российским психологом А. Г. Шмелевым предложена концепция продуктивной конкуренции, согласно которой соперничество приводит к обогащению среды и росту собственного потенциала не только у победителей, но и у значительной части участников конкуренции. В большинстве случаев конкуренция не является антагонистической борьбой на уничтожение. Смысл концепции продуктивной конкуренции основывается на убеждении в том, что новые уровни материального и культурного прогресса достигались человечеством не путем истребления сильными субъектами всех слабых, а путем создания все более масштабных и разнообразных по форме коалиций, в рамках которых сильные добровольно ограничивали свою власть над слабыми. Сильные добровольно принимали самоограничение на рост своего потенциала ради сохранения права слабых на полноценное существование. Распространение полномасштабных гражданских прав на иноплеменников и иноверцев, на женщин, стариков, детей, на бывших рабов (в том числе представляющих другие расы), занесение в Красную книгу вымирающих видов животных, языков, забота о физическом и культурном выживании малых народов – вот далеко не полный перечень добровольных и разумных самоограничений, трансформирующих социобиологическую конкуренцию между особями и популяциями в полноценные социальные отношения (Шмелев, 1997).
Значительную роль в переходе к парадигме диалога и толерантности играют естественные науки – теория сложных систем и эволюционная биология. Естественнонаучная мысль с математической точностью нелинейных уравнений обосновала необходимость поддержания разнообразия и сложности в социальных системах, показала бесперспективность сведения сложной реальности к борьбе взаимоисключающих начал.
Принципиально важными в этой связи оказались исследования нелинейных процессов, показавшие, что для успешной адаптации к изменениям самоорганизующимся системам необходимо поддерживать сложность и неравновесность, которые позволяют природе «выбирать» наиболее эффективный вариант из множества альтернативных (И. Пригожин, И. Стенгерс, Г. Николис, Г. Хакен, С. П. Курдюмов и др.). В основе сложности лежит принцип «кооперации» молекул: изучение механики жидких тел, лазера, химических реакций и одноклеточных организмов показало, что в состоянии неустойчивости даже удаленные друг от друга на макрорасстояния частицы начинают устанавливать между собой связи. Таким образом, физические и биологические процессы в условиях непрерывных изменений успешно описываются не на языке борьбы, а на языке сотрудничества.
Увеличение разнообразия – это эффективная стратегия адаптации к рискам, выработанная миллионами лет эволюции. Например, внедрение в водоем хищной рыбы приводит к быстрому увеличению разнообразия зоопланктона в этом пруду. И наоборот, достаточно удалить из скопления разнообразных водорослей питающихся ими морских ежей, как это разнообразие начинает уменьшаться (Иванченко, 1999).
По мере роста неопределенности, глобальных рисков и скорости изменений в XXI веке выводы теорий информации, кибернетики и сложных систем приобретают все более важное значение для управления социальными процессами. Еще в 1954 г. одним из основателей кибернетики У. Р. Эшби был сформулирован принцип необходимого разнообразия: для эффективного управления многообразие управляющей системы должно быть не меньше многообразия управляемого объекта. В своей книге «Введение в кибернетику» У. Р. Эшби писал: «При создании проблеморазрешающей системы необходимо, чтобы эта система имела большее разнообразие, чем разнообразие решаемой проблемы, или была способна создать такое разнообразие. Иначе говоря, система должна обладать возможностью изменять свое состояние в ответ на возможное возмущение; разнообразие возмущений требует соответствующего ему разнообразия возможных состояний. В противном случае такая система не сможет отвечать задачам управления, выдвигаемым внешней средой, и будет малоэффективной. Отсутствие или недостаточность разнообразия могут свидетельствовать о нарушении целостности подсистем, составляющих данную систему» (Ashby, 1956). Иными словами, чтобы управлять сложными процессами, олицетворением которых стали труднопредсказуемые риски и глобальная взаимозависимость, обществу как субъекту управления надо целенаправленно поддерживать собственную сложность, разнообразие политических, экономических и культурных форм. Устойчивость и эволюционный потенциал систем любой природы пропорциональны внутреннему разнообразию, накапливаемому на высших уровнях организации за счет упрощения и унификации низших (Седов, 1988; Назаретян, 1987).
Достижения эволюционной биологии помогают понять, почему толерантность как устойчивость к культурному и индивидуальному разнообразию повышает способность человечества к выживанию. Выдающийся российский биолог А. Н. Северцов заметил, что в условиях высокой нестабильности эволюционные механизмы начинают работать на опережение – возникает так называемый «ароморфоз», когда у вида появляются новые качества, повышающие уровень его жизнедеятельности и подготавливающие его к критическим изменениям среды обитания. Идея ароморфоза схожа с концепцией преадаптации, предложенной Н. И. Вавиловым: в ходе эволюции виды накапливают те или иные полезные признаки еще до того, как они становятся для них действительно полезными. Таким образом природа запасается разнообразием, чтобы повысить устойчивость живых систем к изменениям. Идея роста вариативности как критерия эволюционного прогресса получила дальнейшее развитие в биологии (И. И. Шмальгаузен, К. М. Завадский, В. И. Варшавский и Д. А. Поспелов), а также в теории ант-ропосоциогенеза и этнических общностей (В. П. Алексеев, С. А. Арутюнов, Л. М. Дробижева, Ю. В. Бромлей, Г. П. Григорьев). В частности, согласно К. М. Завадскому, в эволюции одновременно осуществляются два тесно связанных друг с другом процесса. С одной стороны, происходит объединение разрозненных элементов в систему, в множество, которое открывает возможность решения задач, ранее не доступных ни одному из составивших систему элементов. С другой стороны, идет процесс дифференциации систем, когда появляются подсистемы – узкие специалисты, обладающие возможностью делать только одно дело, но зато делать его с самой высокой степенью эффективности. Иными словами, унификация и расширение вариативности – это две стороны одного и того же явления. В живом мире и в обществе они невозможны друг без друга: только в системе, во взаимодействии с другими людьми и культурами личность получает возможность наиболее полно реализовать потенциал своей вариативности, свою неповторимую индивидуальность (Асмолов, 1996, 2007).
Как писал отечественный психолог В. А. Вагнер, чем более развито сообщество, тем больше вариативность проявлений входящих в это сообщество особей (Вагнер, 1928). Колебания индивидуальной одаренности возрастают вместе с усложнением сообщества: от стадных животных к человеческому обществу. Эта закономерность показывает значимость вариативности индивида в расширении эволюционирующих систем, появлении новых культурных практик, рождении и гибели цивилизаций и культур (Асмолов, 2007). Из этого следует, что толерантность и альтруизм необходимы обществу для поддержания внутреннего разнообразия и, в конечном счете, для выживания в условиях высокой неопределенности и труднопрогнозируемых рисков.
Таким образом, анализ происходящих в XXI веке социальных изменений с точки зрения отдаленного (эволюционного и исторического) прошлого и будущего позволяет увидеть ограниченность парадигмы конфликта, показывает значимость сотрудничества, толерантности и альтруизма в развитии общества. Именно в долгосрочной перспективе, которую открывают перед нами сегодня теория игр, генетика и эволюционная психология, становится очевидным, что конфликты и альтруизм тесно связаны друг с другом.
Русский революционер и ученый-энциклопедист Петр Кропоткин в полемике с Генри Гексли (яростным сторонником Ч. Дарвина), утверждавшим что соперничество – важнейший двигатель человечества (Гексли, 1988), выдвинул тезис о взаимопомощи «как преобладающем факторе природы». В своей работе «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902) Кропоткин доказывает, что в отличие от борьбы, которая может вести как к прогрессу, так и к регрессу, практика взаимопомощи представляет силу, всегда ведущую к прогрессивному развитию. Ученый пытался доказать, что люди расположены помогать друг другу без принуждения. Он изучал взаимопомощь среди племен бушменов, эскимосов, готтентотов и демонстрировал ее роль в создании родов и общин; в период Средневековья – цехов, гильдий, вольных городов; в Новое время – объединении людей по интересам, в создании кооперативов, страховых обществ, в развитии солидарности у рабочих во время их выступлений против буржуазии. Кропоткин обосновал закон взаимной помощи и солидарности как непременное условие прогресса человеческого общества, как фактор его эволюции (Кропоткин, 2007).
Идеи П. А. Кропоткина созвучны идеям о ноосфере французского антрополога и философа П. Тейяра де Шардена и русского ученого-естествоиспытателя В. И. Вернадского, а также концепции семиосферы Ю. М. Лот-мана. Эволюция в целом и история человеческой культуры рассматривается ими как постепенное, но неуклонное возрастание осознанности, вовлечение живой и неживой природы в знаковые процессы. Лауреат Нобелевской премии врач и философ А. Швейцер видел проявление нравственного прогресса человечества в том, что в сферу солидарного сотрудничества вовлекается все больше людей. Главный принцип «благоговения перед жизнью» этической концепции Швейцера реализуется, по его мнению, во взаимопомощи, взаимослужении, взаимоответственности людей (Швейцер, 1992).
Тезис Кропоткина о взаимопомощи привел к перевороту в эволюционной теории в середине ХХ века. Современные теории этологии и коэволюции во многом подтверждают его мысли. Формируется новый взгляд на истоки таких человеческих качеств, как альтруизм и эгоизм, на межгрупповые отношения, на ксенофобию и фашизм. Эти вопросы особенно важны в контексте нашей темы.
Среди авторов, которые первыми сосредоточились на исследованиях этих важных человеческих проблем – основоположники так называемой теории родственного обмена: Р. Фишер,
Д. Холдейн, У. Гамильтон. Они заложили традицию исследования эволюции альтруизма (реципрокного или взаимного альтруизма) у животных, рассматривая его в устойчивой связке с эгоизмом, и перекинули мостик к изучению происхождения этого качества у человека. Идеал реципрокного альтруизма – это всем известное «золотое правило этики»: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Альтруистическое поведение в процессе эволюции выступало и как средство повышения собственной репутации и социального статуса. Этот механизм поддержания альтруизма через улучшение репутации получил название непрямой реципрокности: вы совершаете альтруистический акт, жертвуете собой – это повышает вашу репутацию в глазах соплеменников, и вы имеете репродуктивный успех, оставляя больше потомков (Марков, 2010).
В 1984 г. была опубликована книга социального психолога Р. Аксельрода «Эволюция сотрудничества», в которой он рассматривает условия кооперативного взаимодействия в биологических системах, международных отношениях, бизнесе и т. п. В ее основу легло исследование, существенно повлиявшее на представления ученых о феномене сотрудничества. Аксельрод опирался на классическую игровую модель, известную как «дилемма заключенного» (М. Флад, М. Дрешер, А. Такер), которая требует от игроков постоянного выбора между сотрудничеством и предательством. Проведя эксперимент с использованием специально созданных компьютерных турнирных программ, ученый обнаружил, что в долгосрочной перспективе сотрудничество всегда предпочтительнее предательства. Согласно Аксельроду, ключевым условием успешности сотрудничества является долгосрочная перспектива отношений: «игроки могут прийти к сотрудничеству, узнавая путем проб и ошибок о возможностях взаимовыгодного решения, путем имитации действий других успешных игроков или путем слепого отбора относительно более успешных стратегий по сравнению с относительно менее успешными» (Axelrod, 1990 (1984), p. 182). Другими словами, эгоистичные индивиды во имя собственного блага будут стремиться быть добрыми, прощающими и независтливыми. Это позволяет сделать вывод, что альтруизм является эволюционно выигрышной стратегией.
Американский экономист Самюэль Боулз продолжил исследование сопряженной модели эволюции альтруизма и эгоизма, когда, с одной стороны, развиваются такие качества, как доброта, альтруизм, самопожертвование, а с другой – враждебность, воинственность, ненависть. Он, используя метод компьютерного моделирования, сталкивал между собой группы, отличающиеся моделями поведения. В результате выяснилось, что модель самопожертвования выбиралась по той причине, что она была самой эффективной для дальнейшего развития и существования группы (Боулз, 2011).
В 1990-х гг. руководитель программы эволюционной динамики Гарвардского университета М. Новак и профессор математики Венского университета К. Зигмунд показали, что «дилемма заключенного» описывает цикл человеческого поведения: стратегии, основанные на эгоизме, проигрывают тем, которые опираются на сотрудничество, а эти последние, в свою очередь, уступают место стратегиям с еще более альтруистическим подходом. Затем появляются эгоисты, и все начинается сначала. Подобная модель «эволюционной динамики» становится еще более реалистичной, если в нее ввести элемент случайности. Она показывает, что при благоприятных условиях конкуренция ведет к сотрудничеству, а также показывает, насколько хрупок этот баланс.
Попытка ответить на вопрос, могло ли современное общество развиться только лишь на основе конкурентного взаимодействия, была продолжена в совместной книге М. Новака и Р. Хайфилда «Суперкооператоры. Альтруизм, эволюция и человеческое поведение. Или почему мы нужны друг другу, чтобы преуспеть» (Novak, Highfield, 2010).
Исследования на границе математики и биологии, которые М. Новак с коллегами проводили на протяжении последних десятилетий, показали, что совместная деятельность необходима для того, чтобы добиться максимального развития и совершенствования общества. Они подчеркивают, что альтруизм является не менее важной движущей силой эволюции, чем мутации, порождающие генетическое разнообразие, и селекция, направленная на отбор тех признаков, которые лучше
Всего подходят для данной среды обитания. Именно альтруизм и кооперация позволяют объяснить творческий характер эволюции (Novak, Highfield, 2010).
Выводы этого исследования кажутся справедливыми не только для людей, организаций или государств, но и для таких примитивных форм жизни, как бактерии. С точки зрения борьбы за существование подобный альтруизм, на первый взгляд, не имеет смысла. Помогая другим, мы теряем собственное преимущество. Однако данная практика встречается даже среди низших организмов. Когда у одной бактерии возникают проблемы с поглощением пищи, соседние клетки приходят ей на помощь, несмотря на то, что они являются конкурентами. По большому счету, это выглядит как фатальная аномалия. Согласно традиционным представлениям, естественный отбор должен заставлять живые организмы вести себя таким образом, чтобы увеличивать собственные шансы на выживание и размножение.
Однако последние данные показали, что способность к сотрудничеству и взаимопомощи чрезвычайно важна. Существа, находящиеся на различных уровнях развития и обладающие разными убеждениями, сотрудничают для того, чтобы жить. Некоторые бактерии формируют колонии, в которых одни особи гибнут для того, чтобы прокормить других, пчелы непрерывно собирают пыльцу на благо улья. Аналогичные закономерности характерны и для человеческого общества. Современный мир представляет собой коллективное предприятие, которое существует только благодаря совместной деятельности огромного числа людей.
Исследования в области эволюционной психологии показывают, что сопереживание и альтруизм появляются на самых ранних этапах эволюции человека и по мере развития человеческого общества переносятся с ближайших родственников на все менее близких и даже совсем чужих людей.
Так, Ф. де Ваал утверждает, что корни альтруизма и эмпатии уходят очень глубоко в эволюционное прошлое. Монополией на мораль обладают не только люди. Ключевая роль в моральном функционировании принадлежит эволюционно «старым» отделам мозга, а не только «моральной сети», расположенной в коре – эволюционно
Более позднем отделе мозга. Шимпанзе, как и дети в возрасте полутора лет, демонстрируют альтруистическое поведение без какого-либо вознаграждения в краткосрочной или долгосрочной перспективе. Они могут предложить другому шимпанзе палку, как ребенок предлагает карандаш, – просто потому, что они не могут иначе. И они делают это неоднократно, не получая за это никакого вознаграждения (Waal de, 2009).
У людей альтруистическое поведение может формироваться не только вследствие сопереживания, но и как результат усвоения социальных норм. Например, выяснилось, что большинство трех - или четырехлетних детей ведут себя обычно как эгоисты, но к 7–8 годам у них уже четко выражена готовность помочь ближнему. Специальные тесты показали, что чаще всего альтруистическое поведение у детей основано не на бескорыстном желании помочь, а на стремлении к равенству и справедливости (Марков, 2010).
Cама возможность формирования и передачи таких социальных норм появилась благодаря сотрудничеству, а не противоборству. Человеческая коммуникация, служащая для передачи ценностей и норм, в своей основе кооперативна. Это убедительно показывает М. Томаселло, опираясь на культурно-историческую психологию Л. С. Выготского. Коммуникация возникает в контексте взаимовыгодных форм сотрудничества, в рамках которых особи, помогавшие другим, одновременно помогали и себе (Томасел-ло, 2011). Это не столь очевидно, поскольку в наши дни кооперативная коммуникация может использоваться в любого рода эгоистичных, нечестных, соревновательных и иных индивидуалистических целях, значит, все они чисто теоретически могли стать контекстами, в которых закладывалась коммуникация человеческого типа. Тем не менее, способность к человеческому общению могла появиться лишь при условии наличия сопереживания, в широком смысле – совместно разделяемой интенциональности, то есть способности к разделению намерений, замыслов и целей. Это встраивание в намерения других, по мнению М. Томаселло, предполагает новые, свойственные только человеку социально-когнитивные и социально-мотивационные навыки. По мнению Т. В. Ахутиной – автора вступительной статьи к русскому изданию книги М. Томаселло, такое предствление о возникновении совместных намерений перекликается с мыслью Л. С. Выготского о социальном происхождении высших психических функций у человека и о первом этапе социализации – сознании «пра-мы». Для этого новообразования младенческого возраста характерно, что отношение к внешнему миру ребенка определяется отношением через другого человека (Выготский, 1984, с. 308).
Ч. Дарвин считал, что основы нравственности у наших предков в ходе эволюции формировались в процессе межгрупповых столкновений. Его догадки находят подтверждение в работах современных эволюционных биологов. Оказалось, что межгрупповая вражда и конфликты, которые, по мнению археологов и историков, в палеолите были чрезвычайно интенсивны и кровопролитны, способствовали развитию альтруизма (Choi, Bowles, 2007). Альтруизм у наших предков изначально был направлен только на членов своей группы и развивался в комплексе с парохиализмом – враждебностью к чужакам. До сих пор многие политики цинично злоупотребляют этим механизмом, объявляя кого-то общим врагом, ведь общий враг – сильнейший катализатор для чувства единства сообщества. Впоследствии чувство заботы распространилось на соплеменников по принципу: кто делает добро, того встречают добром. В какой-то моме<