Религия и наука, и наоборот




Танго в одиночестве

Несколько глав (приводятся в произвольной выборке) из книги Евгения Понасенкова

«Танго в одиночестве, или мемуары 25-летнего» (М., 2007).

Примечание: некоторые главы даны в сокращении.

Детство

Если бы небо было ребенком,

Жасмины владели бы половиной ночи…

Федерико Гарсиа Лорка

 

Я не придаю особого значения родословной, поскольку считаю определяющим фактором живущую в человеке метафизическую, душевную субстанцию. Тем не менее, отчасти повинуясь законам мемуарного жанра, скажу пару слов и о ней. Но, повторюсь, для меня все начинается с индивидуального микромира, «генетики» души, ее астральных характеристик. На мой взгляд, очень верно высказался Наполеон: «моя родословная начинается с 18-го брюмера» (это при том, что его род по отцовской линии известен, по самым скромным данным, с 13-го века).

Я родился в Москве 13 марта 1982 года. Классическая советская семья: мама (инженер), папа (военный врач), бабушка и дедушка. Насколько мне известно, никаких особенно известных людей в обозримых предках не было (да мы и не углублялись в изучение этого). Единственная необычная компонента: отец матери деда по материнской линии был греком, причем женился этот грек на полячке из рода Сенкевича (который написал «Крестоносцы»); все прочие – обыкновенные русские.

Детьми надо заниматься (если не можешь, или не хочешь – вообще не имеешь права заводить!), и мне повезло с самого начала в том, что у меня была полная и полноценная семья, что со мной «носились» (и носятся); что мама мне читала книжки, смотрела со мной фильмы, и мы потом все это обсуждали. Она даже специально для этого пошла на работу по графику сутки – трое дома. В моем раннем детстве папа со мной часто гулял, потом его несколько увела дача (одна, вторая) – но это тоже было не в последнюю очередь для меня, а, кроме того, я считаю, что это мне очень повезло, что хоть и врач, но все же военный не сильно много занимался моим воспитанием. Любимая бабушка (я всегда говорил не бабушка, а «Тоня»): все время со мной, все обеды, завтраки, подносы, салфетки: все и бесконечно. Дед (как и я, Евгений Николаевич) всегда блестяще подбирал по слуху любую мелодию на фортепьяно, когда приходили гости, все пели – замечательное было время. Но часами глазеть все виды спорта по ТВ – это же можно дебилом стать! Хотя на работе его ценили всегда, и даже в свои 85, которые исполнились буквально на днях, его не отправили на пенсию (не могу понять, что их удерживает). Мамина подруга Лена (мама тоже Лена – так что две Лены) – порядочнейший человек, моя вторая мама, всегда была рядом, и я ей тоже бесконечно благодарен.

Я недавно сформулировал такую мысль: вкус – это судьба. К счастью, и, к сожалению, это правда. К сожалению – потому, что очень сложно жить в мире, который населяют люди без вкуса. Я в детстве пересмотрел огромное количество киноклассики: это и «Большой вальс», это и «Касабланка», «Газовый свет», «Мост Ватерлоо», «Пепел и алмаз», «Затмение», «Ночи Кабирии» - и десятки других. Все лучшие музыкальные фильмы, начиная с «Шербургских зонтиков», «Звуков музыки» и «Моей прекрасной леди», до «Полночного поцелуя» с Марио Ланца. Сегодня я знаю их практически наизусть – и очень бывает тяжело в общении со сверстниками (да, и не только), которые не понимают, когда я, предположим, вставляю в разговор такого рода скрытую метафору из фильма. Сложно с актерами, которые не знают приводимых мною в качестве объяснения примеров. Именно потому, что я с детства имею эту вкусовую планку, это культурную базу, я органически не переношу той помойки, которая сегодня показывается в кино или в новомодном театральном движении «новая драма». Я в отличие от «режиссеров» и критиков, сшибающих деньгу на том, что у народа нет вкуса, я не на помойке себя нашел, меня от маргинальщины воротит. (…)

…Кроме мировой классики, я очень полюбил и отечественные фильмы – ведь было и такое явление, как великий советский кинематограф. Пусть сквозь идеологию, но талант, как говорится, не пропьешь – фильмы делали качественные. Поэтому все комедии, мелодрамы той поры – все знаю так же наизусть и не жалею об этом. Детские фильмы – и «Приключения Электроника», и «Гостья из будущего» (ох, как я помню, переживал гибель робота Вертера) – масса: такие все добрые, талантливые (вот вы мне скажите: как случается так, что дети смотрят такие фильмы, читают в школе стихи девятнадцатого века – а потом становятся тем, кем они становятся: значит, дело в том, что изначально есть люди и не люди). Очень нравились фильмы о великой отечественной – не те, где особенно много стреляют, а те, где показана судьба человека: это и «Баллада о солдате» (преступлением будет, если это ремейкируют), и «Офицеры», и, в первую очередь, «В бой идут одни старики» (до сих пор, видя финальные кадры этого фильма я не могу удержаться от слез). Ах, какими были молодые Ивашов и Юматов (в «красных революционных шароварах»)! Но все это стало возможным, потому что такие фильмы смотрели дома, потому что я не был беспризорником при живых родителях (как зачастую случается, и что я наблюдал на примере одноклассников). Хотя, конечно, главное в том, что есть люди, которые на генетическом, врожденном уровне не могут видеть уродства, они всегда тянутся к красоте – сквозь все преграды. Еще я хочу сказать, что многие фильмы старые западные фильмы демонстрировались очень поздно – значит, я не спал и ждал их, потом записывал на видеомагнитофон. Или совсем редкие картины смотрел так же на пленках, в плохом качестве, с гнусавым переводом – и так далее. Но я не мог без этого. Сегодня же есть все! И все это есть в хорошем качестве и легко доступно. Появились различные цифровые форматы - на одном DVD, предположим, все фильмы Клода Соте или Антониони, на одном диске формата МР-3 по шесть часов записей Каллас или Пуленка: но нет того интереса, мое поколение – это абсолютно убогие люди, им ничего не надо!

…Поэтому если те, кто воспитывался на улице, ищут, какую еще они вену себе не прокололи, я ищу, какой вальс старой Вены я еще не слышал. И того, и другого становится все меньше – и в этом мое счастье, и несчастье дворовых: у меня еще в запасе танго, диско, опера, свинг, чарльстон, фокстрот и т.д.

…По причине всего этого внимания я считаю преступлением со стороны государства насильно сливать в один школьный класс-колодец детей с различным воспитанием: как вы понимаете, ничего кроме непонимания, конфликтов и пустого время провождения из этого выйти не может.

…Даже в своем тепличном детстве я стал понемногу замечать человеческие «какчества» и их «коликчества». Как вы понимаете, даже «давние и добрые» друзья и родственники семьи не всегда могут без зависти переносить то, что кто-то не разводится (как, например, мои родители); еще хуже – когда муж (мой папа Коля) работящий и сам все может по квартире прибить, и как врач всех уколоть (хотя он помогал всегда и всем посторонним - за что получал от меня нагоняй). Уж совсем паршиво, когда в такой семье растет смышленый ребенок без особенно вредных привычек. Родители ни коим образом не показывали вида, что такое дело, как зависть, существует (они всегда меня от всей серьезной и негативной информации ограждали), но я как-то сам уловчился и стал замечать фальшь в тостах и взглядах гостей – наверное, ранняя стадия становления режиссерского мышления.

…На даче я любил ходить по грибы, причем ходил я за ними – не для «дела», а ради удовольствия. Если все соседи вставали в пять утра и понуро шли осматривать сонные пеньки в чащу леса (куда, как им казалось никто не ходит – в итоге они все там и были), то я шел, когда проснусь, наиграюсь, соберусь – в итоге, часов в пять вечера, а то и в восемь. Причем, не очень далеко, иногда вообще – по заборчику дачного «кооператива». И всегда набирал полную корзину (это тоже талант – все дело в угле зрения). И когда я с ней шел по линиям – то постепенно привыкал к тем текстам, которые читаю во взглядах окружающих всю сознательную жизнь.

А сколько было комичного на даче?! Во-первых, все участники кооператива друг друга знали давно, многие были фронтовики или их любящие дети, и почти все работали в смежных конторах. И вот, получив этот смехотворный кусок глины, они все переругались: как правило, из-за десяти сантиметров при определении линии забора. А уж, сколько было крику, на чьей стороне делать дождевую канавку – это вообще на уровне Карибского кризиса. Председатель Подвигалкин (это я не выдумываю – все фамилии реально гоголевские) сразу взял под свой забор общественную скважину – и оттуда иногда выдавал порции воды ближайшим сообщникам. И все так мыкались. В итоге мои родители решили сделать собственную скважину напополам с соседями (ее обслуживанием – прокачкой и поддержанием в форме – естественно занимался мой всем готовый помочь папа: очевидно, сгонять излишки здоровья). И, естественно, полно к нам ходило ближних и дальних с ведрами (все, естественно, с открытым сердцем).

Поскольку ветеранам родина отдала глину (видимо, в память о библейских легендах), то там ничего не росло. Тогда мы заказали за три копейки пару машин с торфом и черноземом – и у нас вскоре заколосилась петрушка (а большего мне для развлечения и не надо – я был юным агрономом). Это не могло не вызывать страстной ненависти у похожей на мордовского бульдога соседки Котляровой (подчеркиваю - все фамилии реальные, и по всей вероятности, еще биологически живые), сын которой пил (и глину удобрял не должными темпами), а муж-ветеран страдал от стенокардии (его несколько раз откачивал все тот же мой папа). Да! Самое главное. Значит, когда все строились – было два подрядчика: один ставил сруб дома на кирпичный фундамент, а другой на бетонные сваи. Сваи были на одну копейку дешевле, поэтому народ поверил в то, что в этом варианте «у вас под домом не будет сырости (как под закрытым фундаментом)» - и согласился на трубы. Естественно вскоре трубы стали давать осечку – в итоге скупые платили дважды, подкладывая между ними кирпичи и с ожесточением смотря на тех, кто сразу выбрал фундамент (среди них были и мы).

А как все друг к другу ходили, да все смотрели, как бы, не дай бог, у соседа полковника вишни не созрели на полчаса раньше, чем у себя генерала (все генералы, полковники и майоры уже с утра стояли в обрезанных по трусы тренировочных штанах «служили» на грядках)? Я же очень любил каждый день заглядывать под листики, узнавая, насколько увеличился в размерах и окреп тот или иной огурчик.

Ну, и как любой ребенок, я любил играть. Например, прочтя «Волшебника изумрудного города», я принялся мастерить дуболомов: их фигурки у меня получались от сантиметров двадцати до полуметра. Наделал я их массу: помню, даже соседи приходили на них посмотреть (получалась мизансцена: одни дуболомы смотрят на других).

Тем не менее, меня считали очень серьезным и благовоспитанным (что, честно говоря, полностью соответствовало истине), и даже доверяли воспитание детей. Да, те две, может быть, три соседских семьи, с которыми у нас были дружеские отношения, легко могли оставить со мной на несколько часов своих малолеток (причем, мне тогда было ненамного больше – в разные дачные сезоны лет 7-13, а им, наверное, от 4 до 6). Сейчас мне бы их, скорее всего, не доверили - а зря.

/…/ В школьные годы меня по обыкновению вывозили на дачу на три летних месяца. Каждый год 18 июля мы справляли там бабушкин день рождения: и это был настоящий праздник – я бы сказал, летний Новый год. Это всегда было здорово.

…Иногда мы ездили туда и зимой (на выходные). Я помню чудо снега: я любил падать в сугроб и смотреть на звезды. Мы ходили на лыжах, жарили шашлыки, и я строил снежные крепости.

/…/ Что еще меня радовало в детстве? Да, масса всего! Бабушкина жареная картошка, старые советские комедии, прогулки в парке, где я кормил белочек, коллекционные модели машинок; а игрушечная военная техника – танки, пушечки, бронетранспортеры – вызывали во мне восторг. Я чуть ли не каждый день строил «оборону» в холе, укрепляя фланги и тыл, рассчитывая маневры и наступательные действия. Любил гостей – когда собирались взрослые, ели шпроты и пели «Окрасился месяц багрянцем» или про Костю-моряка (правда, мне больше нравился «Хазбулат удалой» - было в нем что-то). Любил смотреть, как буксует чья-то машина (вот тут уже можете, наверное, Фрейда искать впотьмах). А в целом, Фрейда у меня в шкафу найти сложно: полноценная семья, все живы (и до сих пор), родители не разводились, не разъезжались, ощутимых финансовых кризисов не было, в детстве никто меня сексуально не домогался (как героя фильма «Конформист», из которого советские цензоры вырезали соответствующую сцену, без которой ничего там не понять), ничем серьезным не болел, в детский дом/сад/тюрьму не ходил.

…Должен признаться, что по натуре своей (и так было с детства) я Обломов, а меня делают Штольцем, правда у меня и это здорово выходит. Рад представиться, Обштольц (это имя мы как-то раз придумали вместе с моим приятелем, поэтом Юрой Юрченко).

…Когда я болел, и приходила докторша (чтобы выписать справку и недовольно удивиться, что диагноз и лекарства уже давно имеются) мама просила, чтобы я не выглядел при ней столь здорово (например, при температуре 39) – но это, очевидно, врожденное чувство сцены: я не могу перед зрителем выглядеть не должным образом. Плюс природная мнительность.

/…/Одно время (где-то до 12-13 лет) я очень серьезно увлекался шахматами, причем добился в этом больших успехов: даже играл на первенство Москвы в Олимпийском, и очень рано получил первый разряд (тренером кружка, в котором я занимался, был знаменитый Михаил Цейтлин).

А еще я коллекционировал марки (собрал в итоге внушительную коллекцию), модели машинок, собирал гербарии – в общем, «все, как у людей» (что случилось со мной потом – даже не знаю).

/…/ Тогда же в детстве помню еще: мне нашли педагога фортепьянной игры, но я как-то быстро все освоил и бросил. Кто знает, может быть, я к этому еще вернусь.

Я всегда слушал много музыки, особенно эстрады 40-70-х годов, но все юношеские годы прошли под напевы Хулио Иглесиаса, которого я предпочитал другим исполнителям. Романтический образ и сдержанная манера, а главное – безошибочно отобранный репертуар, меня покорили.

…Музыка всегда была моей радостью, моим упоением. Я постоянно чего-нибудь напевал. Но все это было лишь эхом будущих событий (о, как сказал!), пока я не услышал сначала Марио Ланца (кто только от него этим не заражался), а потом Трех теноров (тогда мне, наверное, было лет 15-16). Мне помогло то, что в моем характере нет ощущения невозможного: я, не задумываясь, пытался повторять какие-то куски арий, подражать манере исполнения – и в итоге так случилось, что запел.

/…/Не лишним будет повторить, что родители ни к истории, ни к политологии (вот сколько политической аналитики написал – и до сих пор не понимаю, что означает это слово), ни к вокалу, ни к театру, ни к поэзии (всем этим моим стихиям) никакого отношения не имели. За все ответственность несу один я. Все эти мои увлечения, которые перерастали в серьезные и часто успешные занятия, их либо удивляли, либо вообще приводили в ужас, но со временем они смирились. В итоге, мне пришлось все делать с нуля, без поддержки родительского опыта или связей. Более того: то ли в силу воли судьбы, то ли в силу моего характера, у меня ни в одной из этих областей не было учителя-проводника. Это было и отчасти есть немыслимо тяжело, зато, с другой стороны, я сам прошел все ступени познания, и теперь никому ничем не обязан. Все, чему я учился (а кумиров у меня предостаточно), было заочной самостоятельной работой со множеством препятствий.

…Постепенно я столкнулся с проблемой, что все уже поделено – причем, во всех сферах. Все театры уже записаны за купчиками и их прикрытиями (лишенными таланта «серыми кардиналами»), которые дожидаются (подсиживают), когда кондрашка хватит последних великих актеров, которые ныне являются худруками, а на самом деле, более подходят под определение «беглецы с кладбища». На телевидении уже больше десяти лет правят несколько человек. С поколением мне не повезло: я не снимался в советских фильмах (а в этой стране настоящую славу будут всегда иметь только эти актеры – сколько бы им ни было лет: они легко могут открыть ногой дверь к воспитанным на их фильмах чиновникам и «новым» «русским» - и попросить, чего никому не надо). В сериалах мне участвовать стыдно. На эстраде никуда не пройдешь, не пройдя двух особ, в опере и в Кремле всем правят товарищи из города, где пришвартован крейсер «Аврора» (для молодого поколения – это, как блокбастер, только плавает). Нефть и газ были украдены в 90-е, сейчас же их украли уже у тех бандитов. Тут все тоже схвачено, да у меня никогда и не было склонности к размене себя на животное чувство получения денег любой ценой. Остается самолично создать индивидуальную сферу, нишу - и в ней вести свою игру, что я и делаю.

/

…Сегодня я рад, что в достаточной мере могу себе позволить сохранять некую детскость, солнечное восприятие мира, беззаботность. Без этого творчество невозможно в принципе (что ж, неспроста в одном известном писании сказано «Если не будете вы, как дети - не войдете в Царствие Небесное».) А еще я максималист – однако, применительно к моему возрасту, эту категорию я бы категорически не стал относить к упомянутой детскости: напротив, ее источник знание и умение. Те люди (а их абсолютное большинство), которые уничижительно говорят о максимализме взрослого человека, лишь ставят себе следующий диагноз: у меня нет внутренней потребности к красоте и порядочности, я не умею достигать высокой планки в работе и в отношении с близкими людьми, я проиграл эту партию (именуемую «жизнь») и смирился с этим; кроме того, я не позволю тем, у кого крылья есть, даже мечтать о полете: я назову их наивными, ненужными, опасными. Вот это позиция агрессивного большинства, и я ей противостою.

Главное чудо детства – это неведенье и, конечно, то, что от тебя ничто и никто не зависит. И как жаль, что тогда не осознаешь, какое счастье все это.

 

 

Религия и наука, и наоборот

Ничто занимает в мире слишком большое место.

Станислав Ежи Лец

Нет, я не против, не против. Пусть будет - это тоже надо. До сих пор не понял зачем, но ведь не просто же так существует. Открытия всякие происходят в обеих областях: причем, открытие в одной из этих сфер означает автоматическое закрытие того же самого в другой, но это мало кого заботит – бюджет есть. Бюджет есть, многовековое терпение есть, слепота появилась, а сквозь аппараты с линзами уже видно все, включая луну, соседа, вражеский танк, ребенка соседа в уюте своей жены и общих микробов. За всем этим с другого конца трубы присматривают священники: они говорят, что удовлетворены, но я это странно звучит, учитывая их отказ от плотских радостей. Значит, лгут, как академик Лысенко. Когда я спрашиваю своего коллегу – «а зачем мы это изучаем», он отвечает – «ну, это уже вопрос из области теологии». Я задаю его священнику – и он упрекает, что я ко всему подхожу с материалистически позиций. То есть молчат, как партизаны, причем, сплоченными рядами – причем стреляют в тыл. Вывод – в тылу быть опасно – выходи на передовую. Я вышел – они удивились, потом насторожились, потом позвонили наверх (он оказался у них общим), потом попытались переубедить картечью, но с непривычке стрелять по чужим промазали. Пока они все это делали, я со скуки заснул – проснулся в тылу «своих». Оглядевшись, понял, что надо бежать. Для этого я спросил у всех сразу, в чем смысл жизни и пока они били друг другу морду, я проскользнул на волю. Теперь вот хожу в безобидном одиночестве и не знаю, где найти других таких же безобидных.

Я думаю, что есть два вопроса, делающие существование религии и науки бессмысленными: почему, к примеру, то самое броуновское движение движется именно так - кто его подвиг на этот подвиг (к науке); и зачем вообще людям при такой хорошей жизни понадобилось выяснять, что это движение существует (к религии). Сами же эти плоды человеческой психики давно мучаются другими двумя вопросами: как, несмотря на все инквизиции и исповеди, выжила наука (у религии) и кого бы подвергнуть инквизиции, чтобы по одному вопросу не было двух разных мнений (у науки). А вообще, наука и религия во многом похожи – так как оба эти явления развиваются стараниями похожих людей. Что до меня, то пока мне не объяснит ученый, где находится наша вселенная (нет, не какая она, а вот где или в чем она), и пока священник не растолкует, почему его вечный бог не догадался упомянуть в своих древних речах существование стиральной машины «Дружба» - вот пока этого не случится, лично я буду отдавать предпочтение прогулкам в парке и походам в оперетту.

 

Так говорит Заратустра

 

Воробьи радости в пшенице боли.

Карл Любомирский

 

Я возлагаю огромную долю вины в победе массовой культуры, которая стала губителем искусства и истинной культуры, на просветителей восемнадцатого века и на прогрессистов девятнадцатого. Они были выдающимися умами, почти гениями – но своим творчеством убили в зародыше гениев грядущих поколений. Нет не сразу: вначале их учения должны были принести плоды. Сегодня эти плоды – налицо! Они заявили: все люди равны – и что бредовее – все одинаковы, все имеют право. Понимаете, равенство перед законом, это я еще туда-сюда могу признать: если человек не гений, то ему, видимо, лучше жить по распорядку коллектива. Но вот «одинаковость» - это ошибка, стоившая нашей цивилизации жизни. Именно просветители одарили нас «массовым потребителем: читателем, зрителем, слушателем». И вот пошла мода: ликвидация безграмотности, хождение в народ, организация народных театров. К чему это привело: все получилось. Вот только практика показала феноменальную штуку (это называется: что и требовалось доказать). Да, в СССР абсолютное большинство стало грамотным, во все библиотеки доставили поэтов и писателей (разрешенных, разумеется, но потом и это исправили). Более того: их стали читать! Более того: прочли! И что?! Да ничего: оказывается – не в коня корм! Им это ничего не дало. Ничего они не смогли понять. И как только у них появилась возможность самим заказывать музыку – они бросили искусство, которое в их глазах было лишь абракадаброй.

Поэтому теперь эти «образованные» плебеи читают (и требуют, заказывают – они же «потребитель») то, что они понимают. Дешевые детективы, дефективных юмористов, дешевые телесериалы и песенки под гармошку. Но мало этого: ведь им еще и уважение подавай, они хотят должности занимать, в столице жить, в солидные театры ходить. Вот и получилось, что они управляют, окают, гэкают, мимо нередко золотых толчков ходят и требуют видеть морды из ящика на театральной сцене - в постановке, доступной их интеллекту. Им дали в руки газеты, их как обезьян научили в дырку кидать бумажки с проголосованием – а они все равно делают это бестолково. Ну, не дано! Вот и получается трагифарс.

Как ученый я понимаю, что без эксперимента судить о предмете сложно, но иногда этот эксперимент слишком опасен. Ладно, это наши дурни – опаснее, что эта идиотская концепция одинаковости привела на наши улицы варваров: а они не желают цивилизовываться! Ведь мы же сами два века орем во все горло: вы – такие же, как и мы. Вот вам дороги, больницы, школы, оборудование. Вот вам телевизор: смотрите – вот как мы там у себя хорошо живем. И они поехали к нам «так» жить. Это же естественно! Это ясно было ежику. Они же не станут (и не смогут) у себя это создавать – ибо им такого не дано создать! А вот вселиться, захватить, разграбить, уничтожить – это им по силам. И это не они первые нас стали обзывать поработителями, которые надавали им все эти школы, больницы, дороги – нет! Это мы сами себя так назвали – и перевели все это на их языки. Просветили, так сказать. Потом сами перевезли – еще раз одарили. А после этого стали извиняться! Это же маразм – это даже не мазохизм. А Евросоюз опять принимает новых ненужных членов и миллиард долларов дарит Африке и строит какую-то гигантскую трубу для орошения. Запомните: каждый цент, каждый сантиметр коммуникации, каждый миллиграмм лекарства для них, каждый принятый (не)легальный эмигрант – это гвоздь в крышку гроба нашей цивилизации - наших стриженных газонов, концертов Баха, французских кондитерских, интеллектуальных кинофильмов и спокойных прогулок перед сном. Так что пора заказывать Шопена.

В чем главная интеллектуальная заслуга Фридриха Ницше, которую, к сожалению, не сделали исторической: он впервые полнокровно сформулировал простейшую мысль, которую, однако, до него никто высказать не решился. Эта мысль о, если можно так выразиться, неодинаковости – как внутри этнокультурной структуры, так и между этими культурами и между отдельными людьми. Он как бы избавился от векового комплекса – вот только другие им заморочены до сих пор. Итак, Ницше считал: «Нет несправедливости в неравных правах, несправедливость в притязании на «равные» права». Поэтому он ненавидел социалистов («сволочей»), которые наушничали рабочих мстить – и научили. Вся его замечательная с дискурсивной точки зрения многотомность – лишь расширенная аргументация упомянутых тезисов. Однако историки философии, обращая внимание на тысячи подробностей, так и не вычленили его исходной идеи. Когда-то я к ней пришел самостоятельно и во многом интуитивно, еще не прочти ни строчки Ницше – теперь же я всячески развиваю это направление и крайне негативно отношусь к бараньему упрямству окружающих.

…Обычно говорят – «все гениальное просто». Я бы сказал иначе – все гениальное – гениально. Так точнее. У того же Ницше есть, к примеру, еще одна блистательная мысль о том, что нет и не может быть ничего общего: ведь красивое – для ценителей красоты, для красивых, а нежное – для нежных, и этот список можно продолжать долго. Кажется, что может быть проще и понятней? Но для этого надо иметь гениальность, чтобы порвать путы привычных заблуждений, и, проанализировав множество примеров, открыть эту нехитрую истину. Откуда подобная ясность? Да он просто обладал даром отличать красивое от безобразного (помните у Уайльда: «но избранник тот, кто видит в прекрасном лишь одно – красоту»). Ницше сам писал стихи, музыку, которой был просто болен; тонко чувствовал танец. К слову сказать – хотите получить удовольствие: купите запись «Так говорил Заратустра» (музыкальная фантазия Рихарда Штрауса на известную книгу Ницше), где дирижирует Фриц Райнер (есть другие записи – но это, возможно, лучшая).

И не надо мне говорить, кто его любил и как использовал. И Христа, и Наполеона, и Гегеля, и Макиавелли, и Вагнера и других потомки прилаживали под свои интересы - великие в том не виновны. И на всякого вашего «любившего» фюрера я вспомню другого. Вон в письме Блока к матери от 1910 года черным по белому: «Читал Ницше, который мне очень близок». Ну, и что Блок плохого сделал? Максимум - недолго и не полностью ошибался в революции.

Однако ни Ницше, ни Блока, ни его маму, ни меня так никто упорно и не слышит, хотя публикуют и читают: дело в том, что грамотность еще не означает умения читать. Потому что пока гром не грянет – до человека опасность не дойдет. И Ницше пророчески об этом сказал: «Меня поймут после европейской войны». Но в 1914 она началась, потом были и другие войны – и ничего. В последние годы я публикуюсь на страницах самых элитных периодических изданий, а все равно, все как страусы голову в песок прячут – а ведь экспансия варваров уже началась, да и маскульт уже одержал победу. Вот уж точно – желая наказать, бог лишает разума (или вспомним название офорта Гойи: «Сон разума порождает чудовищ»).

Я прекрасно знаю, что нерадивая пресса и досужий читатель окрестит меня «ницшеанцем», списывая на это многие идеи. Нет, я почту за честь – но если бы под ницшеанством понимали то, чем реально Ницше обогатил философию, а не ту профанацию его мыслей, которую развили за сто лет. Людям навязали страшный образ Ницше (вы же не читали его биографии, как он мог, например, защищать лошадь, которую жестоко избивал хозяин), потом низвели до плоского варианта байки про сверхчеловека (и под эту марку подгоняют все, что не лень) – а им в их инертности все неважно.

Я могу сказать, что то нервное расстройство, которое постигло его в последние годы жизни, стало, с моей точки зрение, следствием того, что его сознание не выдержало его колоссального знания истины, столь не соответствующего реалиям жизни.

…А хотите, я вам назову имя философа, который открыл теорию, гораздо более жестокую и страшную для вас, чем все идеи Ницше? У него вполне безобидное имя - Аристотель. Дело в том, что он впервые сформулировал мысль о причинно-следственной связи. Это когда, к примеру, вы чего-то не то сделали или делаете, и непременно пожмете плоды этого. Вот наступили вы на горло своей песне: согласились жить по коллективным правилам – и лишитесь своей судьбы; вот предохраняться не будете – и на алименты залетите, пить будете – развалиной станете, в сериалах, молодежь, сниматься будете – вас выжмут и выкинут на помойку; варваров к себе подселите – житья не будет, современную попсу слушать станете – совсем дебилами сделаетесь и т.д.. И все это Аристотель.

/…/ А как раньше-то хорошо было (предположим, в России до революции): идешь по городу – так всякий тебе поклонится, всякий барину дверь откроет. И всякая прислуга наставления выслушивать будет: а сейчас попробуй поучать – все разбегутся. Или загородом: сидишь в беседке (под греческие развалины стилизованной), ешь землянику, пишешь либеральный трактат, а крестьяне мирно себе пасутся за озером; Дуняша (краснощекая батрацкая девка) чаю подает, Тишка (крепенький такой паренек из деревни) теплую ванную готовит, да и прислуживает, так сказать, по-всякому. Все на своем месте.

 

Пласидо Доминго

 

Кругом вставали волны-стены,

Спадали, вспенивались вновь,

Пред ним неслась белее пены

Его великая любовь.

Николай Гумилев

 

Это тот случай, когда я могу назвать вокалиста гениальным. Именно так, потому что есть феноменальные голоса, есть певцы, обладающие замечательное школой и техникой, но того, чего добился Пласидо, не смог сделать, наверное, никто из его коллег (и в этом ему не в последнюю очередь помогло то, что у него дирижерское мышление). По обширности и многоплановости репертуара (140 опер, оперетты, мюзиклы, неаполитанские, испанские, русские народные песни, романсы русских композиторов, испанская сарсуэла, мексиканские марьяччи, хиты эстрады двадцатого века, религиозные песни); по тому, сколько десятилетий он держит потрясающую форму, по тем артистическим качествам, столь редким для оперного певца – он непревзойден. И даже не так важно, что он больше всех открывал сезонов в Метрополитен опера, что получил огромное количество музыкальных наград мирового класса, стал руководителем двух театров и основал конкурс собственного имени. Я хочу так же сказать, что из известной всему современному миру троицы теноров, он, безусловно, первый. О его исключительном вокале я уже писал в разделе «О пении», теперь мне хочется сказать, что Доминго отличается еще и редкостными человеческими качествами. Он не жалеет себя в работе, он всегда помогает коллегам и молодым исполнителям. Как я уже говорил, я многому научился, слушая его записи (а это десятки дисков и кассет), и вот – в один из его гастрольных визитов в Москву, после выступления, меня с ним познакомили, причем, у меня была возможность без свидетелей задать ему несколько профессиональных вопросов, что я и сделал. Они касались именно его техники - тех приемов, которые он использует. Несколько волнуясь, я спросил и на закрытом звуке показал несколько нюансов, интересуясь, правильно ли я отгадал его методу. Мы говорили по-английски, он сначала переспросил, потом прислушался и с изумленным видом сказал: «Вы все понимаете верно, только пусть это знание пока останется с вами, вы на него имеете право».

 

Затакт

 

Обо всем уже успели написать, но, по счастью, кое о чем не успели подумать.

Станислав Ежи Лец

 

Это книга моих мемуаров, но вот в каком жанре она написана – вопрос будущего. Наверное, еще не все, что существует в этом мире, получило свое название, не все явления и объекты опознаны - особенно, если эти объекты имеют крылья. Скорее всего, так – это портрет, причем портрет с перспективой и в разных плоскостях. Это автопортрет, это отражения выбранных мною самим зеркал. Значит, жанр этой книги – зазеркалье.

Какова структура этого кристалла? Я бы хотел, чтобы это была симфония - концерт с одним дирижером и множеством оркестрантов.

Да, некоторые части могут показаться асимметричными, но в этом логика неравнозначности сути явлений. Кроме того, могу признаться, что настоящая публикация – есть как бы список, сокращенная версия более полной, которая, я надеюсь, увидит свет через несколько месяцев, и будет кратна более чем девятистам страницам.

Один сказал, что он поэт – и тем он интересен. Я не только поэт, поэтому, сегодня я еще менее интересен массовому потребителю, но есть процент и есть несколько судеб, которым я обязан сказать те слова, которые прозвучат в книге. Меня всегда поражало: почему один человек способен понимать и быть талантливым, а миллиард – нет. Этот парадокс, в числе других, станет объектом рассмотрениях различных глав-частей моей симфонии.

Для меня ценность этой книги состоит, прежде всего, в том, что я произвожу то, что ученые называют «чистым экспериментом». Причем – никто так рано мемуаров не писал: обычно это делают, когда половина событий забыта, а другую половину можно выдумать или исказить: действующие лица либо умерли, либо не опасны. Это же будет документ личный и документ эпохи.

Итак, все «нормальные» мемуары пишутся тогда, когда уже все пройдено, все свидетели умерли, можно врать что угодно, и даже говорить правду – и никто тебе за это не отомстит. Можно выдумывать, что ты сразу все понимал про того человека или про ту политику (сейчас очень модно ругать советский режим, в то время как сами эти хулители его же и создавали, а затем оберегали).

Я заранее знаю, что эта книга (как и предыдущая, и последующая) поссорит меня с энным количеством, так сказать, людей. Тем не менее, я осознанно ее публикую, потому что, во-первых, уверен в значимости того, о чем пишу, а, во-вторых, у меня всегда вызывали подозрение люди, которые ни с кем не ссорятся (лично я принципиально не ссорюсь только с теми, кто не при мне разливает пиво). И потом, надо же достойно подготовиться к юбилеям 1917 и 1937 годов: ведь, судя по происходящему в последние годы, «праздник» уже не за горами.

Кое-что из того, о чем я буду рассказывать, мне придется излагать в весьма жесткой стилистике: я ее не люблю, я весь соткан из другого материала – более мягкого, льющегося, даже воздушного, но есть темы, которые очевидным образом требуют иного.

Вначале, давайте разберемся, отчего складывается такое положение, когда человек в двадцать лет садится за стол и пишет десятки публицистических статей, книги - причем это не приносит ему ни значительных денег, а славу он мог бы заработать гораздо более легкими и быстрыми способами, которые во множестве нам предоставляет век победившей масскультуры? Мало этого, такие публикации только ссорят его с конкретными и массовыми окружающими, которые как раз и могли бы дать молодому человеку и деньги, и славу. Я мог бы сослаться на одно лишь природное свойство характера этого человека, но ответ будет долгим. И по этому поводу не лишним будет вспомнить такой афоризм: чем отличается гений от таланта? Тем, что талант видит цель и знает, как в нее попасть, а гений знает, как попасть в ту цель, которую никто не видит. А Бердяев вообще сказал, как отрезал: для таланта законы все же сохраняются, а вот для гения законов уже не существует.

Итак, даже, если я многих «оркестрантов» застану врасплох, я даю первый дирижерский взмах – для начала нашего концерта…

 

Не лгать!

 

Молодого человека заподозрили в искренности, а стало быть, в

безумии, и люди здр



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-01-30 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: