Глава 8
Хотя ночной клуб «Серебристая лиса» закрывался в половине четвертого, было уже около девяти, когда Ви вернулась домой. Ночной сторож ушел, в руках дорожных рабочих содрогались отбойные молотки. Ви остановилась и стала смотреть. Один из рабочих, маленький субтильный кокни, покрытый слоем грязи, заорал:
— Ба! Кого я вижу! Вы только поглядите! Герцогиня собственной персоной!
Гордо вскинув голову, Ви продолжила свой путь и вошла в дом. Прежде чем отправиться к себе в комнату, она постучала в соседнюю дверь и позвала:
— Хелен!
— Кто там?
— Это я.
— А, заходи.
Одетая в голубой пеньюар, Хелен стояла перед зеркалом, расчесывая жесткой щеткой свои густые каштановые волосы. Ее крепкие белые ноги были широко расставлены, она балансировала на носках. Шуршание щетки сопровождалось электрическим потрескиванием ее буйной шевелюры. Каждый раз, проводя щеткой по волосам, она опускалась на пятки, издавая короткое: «О!» — а затем снова поднималась на носки для следующего взмаха.
— Тук-тук! — прощебетала Ви.
— О!.. О!.. — Пеньюар туго натянулся на бедрах Хелен. От ее энергичных взмахов комната ходила ходуном.
— Что, паршивое настроение? — спросила Ви.
Хелен опустилась на пятки и стянула волосы узлом на затылке.
— Нет, — ответила она, — я это каждое утро делаю. Полезно для волос. — Она подтянула поясок халата и села. Ее темно-карие глаза, большие, широко расставленные, с любопытством уставились на Ви из-под густых черных бровей. Ви обессиленно упала на стул.
— У тебя избыток энергии, — вздохнула Ви, — тебе определенно нужен мужчина.
Хелен пожала плечами:
— Как дела, Ви?
— Ой, отлично! — воскликнула Ви. — Лучше не бывает! А как у тебя? Нашла что-нибудь?
Хелен показала пальцем на смятый номер «Дэйли Телеграф»:
— Ничего… Все не из той оперы. Если так пойдет дальше, придется устраиваться поварихой или еще кем-нибудь.
— Не будь дурой, — сказала Ви. — О Боже, ну и устала же я! Ну и ночка у меня была!
— Хорошо провела время?
— Ой, чудесно! Я была такая пьяная, что пыталась даже танцевать румбу с одним легавым с Оксфорд-стрит. Тебе смешно? Ничего смешного. А тут еще я встретила такого славного парня. Получила от него фунт и авторучку. Авторучку я подарила греческому мальчишке, который торгует арахисом у дверей клуба. Ему она больше нужна, чем мне. Ох, может, стоило подарить ее тебе, но я как-то не подумала… У тебя аспирин есть? Ой, слушай: я тут слышала чудесный анекдот про Маленькую Одри. Маленькая Одри говорит своей маме… Как там дальше? Как же там дальше? Ну ладно, проехали. Тот парень, о котором я тебе говорила, так вот, он хотел на мне жениться. Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Поехали прямо сейчас в Дублин, там и поженимся». Поженимся, представляешь? Неужели, по-твоему, я такая дура, чтобы выйти замуж? Я!.. Хлопотать по дому! А тебе нравится ирландское виски? Я его терпеть не могу. Меня от него замутило, пришлось пойти в раздевалку и присесть. А тут зашел босс, и что он мне сказал, как ты думаешь? Я должна непременно рассказать тебе, прежде чем… Ну и ночка же у меня выдалась!.. А когда я пошла обратно, то чуть было не начала вальсировать со стойкой для зонтов. Представляешь? Тебе смешно? Ничего смешного… Да, ну и ночка у меня выдалась… Ой, пока не забыла: никогда не встречала такого славного парня. Что мне в нем больше всего понравилось, так это то, что он искренний. Терпеть не могу, когда парни мне говорят: «Ой, ты такая… Ой, ты сякая…» Ненавижу лесть. Так вот, этот парень мне говорит, слышишь: «Ты не то чтобы красивая, но ты определенно девушка с характером». Люблю, когда парень говорит со мной начистоту. А босс говорит: «От малышки Ви еще никто не уходил». Я себя не хвалю, но… Ой, слушай, что я хочу тебе сказать: мы пошли в молочный бар, и я то и дело ловила такси — просто чтобы доехать до туалета через дорогу — и давала водителю целый шиллинг на чай… О Господи…
Ви зевнула, широко раскрыв рот с бледными накрашенными губами; ее дыхание заметно отдавало алкоголем, словно из сосуда с обитателем кунсткамеры. Потом схватила свою сумочку и с тревогой воскликнула:
— Эй, минуточку! — Она вытряхнула содержимое сумочки на кровать — косметику, носовой платок, измазанный помадой, пилку для ногтей, белую от просыпавшейся пудры, какие-то серебряные побрякушки. — Пять, десять, одиннадцать… Боже, и это все? Прошлым вечером у меня была бумажка в один фунт и полкроны. Тот парень, который мне понравился, он мне ничего не дал. Он сказал: «Мне плевать, сколько я трачу, но я не привык бросать деньги на ветер!» Тогда я говорю: «А как же мое время? Я на тебя сегодня пять часов ухлопала». А он мне: «А я сегодня с тобой ухлопал шесть фунтов на сигареты и напитки». А я: «А как насчет вознаграждения?» А он: «Слушай, я не такой, как другие парни, которым девчонка нужна только для секса. Мне девчонка нужна не только для этого, мне нравятся девчонки с характером, личности. Вот так. Так что, — говорит, — поехали со мной в отель, и я дам тебе два фунта». Ну, когда он прикончил третью бутылку, то, понятное дело, отрубился. Ну, я видела, как он клал сдачу в жилетный карман, так что я вытащила ее оттуда: один фунт, два шиллинга и шесть пенсов. Потом швейцар вывел его на улицу. У него в кармане осталось только девять пенсов. Его запихнули в такси и сказали водителю: «Отвези его в Роуз-Гарденс, Эджвер, дом четырнадцать». И они укатили.
— Он что, там живет? — спросила Хелен.
— Да нет же, это была шутка! Он остановился в отеле «Паддинтон-Палас». Тебе смешно? Ничего смешного. Можешь себе представить, как он слоняется по Эджвер без единого пенни в кармане, чтобы заплатить за такси?.. Но почему, спрашивается, у меня осталось так мало денег? О-ой… слушай, знаешь, что я сделала? Бросила на дорогу целую пригоршню медяков — ну и звону было, когда они катились по мостовой! Дзинь-дзинь-дзинь! А потом меня вырвало. Боже, ну и ночка у меня выдалась…
— Чаю хочешь?
— Нет… Я, наверное, пойду в кино.
— Ты что, с ума сошла? — спросила Хелен, — ты сейчас ляжешь в постель.
— О-ох, да, верно. Так я и сделаю. Хотела попросить тебя зайти ко мне. Зайдешь? Где-нибудь часиков в пять.
— Ладно. Иди спать.
— Спокойной ночи. — Ви вышла из комнаты. Потом она снова вернулась и сказала:
— То есть, я хотела сказать, доброе утро!
— Доброе утро.
Ви прошла к себе в комнату и, не раздеваясь, упала на постель. Хелен вышла прогуляться.
В пять часов дня она постучалась в комнату Ви.
— О Господи Боже мой, ну заходи…
Комната Ви была самой маленькой в доме, настоящая каморка, в которой с трудом помещались кровать, туалетный столик и стул. Она была оклеена коричневыми бумажными обоями — отвратительными пестрыми обоями с узкими розовыми полосками, похожими на следы шин, и широкими полосами бледно-зеленого оттенка, испещренными крестиками, кружками и другими невразумительными значками. Такие обои продаются в районе Сомерс-таун по шесть пенсов за рулон. Интересно, кто придумал этот безумный рисунок, кто нарисовал его? Это никому не известно. Ночной столик был завален коробками из-под шоколада, сломанными целлулоидными пупсами, разномастными ключами, неисправными наручными часиками, непарными сережками, пустыми пузырьками из-под аспирина, открытыми баночками с высохшим кремом, запачканными черной краской для волос старыми зубными щетками. Там же валялись медные тюбики из-под губной помады — гильзы, оставленные после любовных сражений. На полу стояла чашка чая трехдневной давности с отвратительной белой накипью, из выдвижного ящика в чашку свешивался грязный чулок. На каминной решетке висело розовое вечернее платье. На каминной полке, между фотографией Роберта Тейлора и литографией Девы Марии, стояли откупоренная баночка с жидким дезинфицирующим мылом, букетик рассыпающихся фиалок в молочной бутылке, фарфоровая кошка, приносящая удачу. Там же виднелись шесть полосок пепла — следы сгоревших сигарет. Окно было закрыто, и в нескольких кубических метрах перемешивались запахи дюжины дешевых духов, застоявшегося сигаретного дыма, нестираного нижнего белья, пакета, наспех обернутого в газету и засунутого под кровать; но сильней всего был резкий запах измученной и нездоровой женщины — этот загадочный, непостижимый характерный душок усталости и порока, который в Средние века так возмущал благочестивых богословов, поднимая их на борьбу с женской развратностью.
Хелен, опустив глаза, взглянула на Ви. «Мужчины — не иначе как слепые идиоты! — подумала она. — Чтобы захотеть заниматься любовью с этой…»
Ви спала одетой, плотно укутавшись в пальто из верблюжьей шерсти. Из-под простыни выглядывала ее нога в обтягивающей атласной туфельке. Голова Ви, покоившаяся на подушке, была раскрашена в неопределенные тусклые цвета миллионов попойек; наволочка была серой, но ее лицо было еще серее, с желтовато-зелеными признаками анемии. Размазанные пятна несвежих румян еще больше подчеркивали нездоровую бледность. Под слоем ярко-красной помады губы были бледно-розовыми, а зубы в свете дня казались желтыми. На наволочке виднелись следы черного контурного карандаша, а серебристо-зеленые тени подведенных глаз смешались с синей тушью, образовав какой-то невообразимый синюшный подтек с серебряными вкраплениями. Эта смесь узорами застыла под ее глазами. Накладные ресницы на одном глазу отклеились и висели на щеке: всякий раз, когда Ви мигала, они грозили сорваться на пол. Казалось, что Ви распадалась на части, истаивала прямо на глазах.
— О Боже правый, — простонала она, — у меня голова раскалывается, ну просто раскалывается!.. Ну и ночка же у меня выдалась, ну и ночка…
— Тебе сейчас лучше выпить чаю. Пойдем ко мне в комнату, я как раз завариваю.
— Это было бы здорово… О-хо-хо, Господи…
Ви откинула простыню и встала.
— Я была такая пьяная, что даже раздеться не смогла, когда пришла утром домой, и… погляди, что я наделала… — Она просунула ногу в дыру на подоле своего тонкого черного платья.
— Я зашью его, если хочешь, — сказала Хелен.
— Ты просто прелесть. — Ви завозилась, освобождаясь от одежды. — Как я выгляжу? Худая и красивая?
От ее тела, разогретого ночными танцами в душном зале клуба и многочасовым сном в грязном шерстяном пальто под несвежими простынями, разило застарелым потом, смешанным с запахом духов «Оппоппонакс», предназначенных для стимуляции мужской потенции. Ви была очень худа. Ее ребра и бедренные кости торчали наружу. Под выпирающими ключицами безжизненно висели маленькие жалкие груди. У нее была тонкая талия и длинные изящные ноги; на их фоне до крайности неуместно смотрелся живот — выпяченный, как пузырь, который вот-вот лопнет. Моментально покрывшись гусиной кожей, она попыталась принять театральную позу:
— Гляди, леди Годива![16]
Ви сняла чулки и с облегчением пошевелила пальцами ног.
— Так ты идешь? — спросила Хелен.
— Погоди минутку… Смотри, какие у меня ноги от этих чертовых танцев. — Она показала Хелен свои влажные красные пальцы, покрытые волдырями и мозолями.
— Почему ты не носишь обувь по размеру?
— Да ношу я!
— Нет, не носишь — тебе нужен пятый, а ты надеваешь четвертый с половиной.
— Чувствую себя ужасно, — призналась Ви.
— Тебе надо что-нибудь поесть.
— Даже не говори мне о еде!
— Может, горячую ванну?
— Это не помешает. — Ви кое-как вычистила зубы розовой зубной пастой, выплюнула остатки розовой пены, а затем отшвырнула щетку и отполировала зубы своими панталончиками. — Вот так-то лучше. А теперь чаю, да?
— У меня уже чайник закипает.
— О Боже… — воскликнула Ви. Она натянула халатик и сунула ноги в тапочки. — Мне надо кое-что купить. Мне надо принять ванну. Я уже неделю не мылась. Но я протираю кожу кольдкремом — это все же лучше, чем мыло… Ох как мне плохо. Просто отвратительно. Не очень-то я и веселилась прошлой ночью. Уж напилась так напилась. И меня рвало! Испортила Йетте серебристое парчовое платье — новое… Определенно, случится что-то ужасное.
— Что?
— Не знаю.
— Тогда с чего ты взяла?
— Вчера в клубе кто-то пел «Дэнни-бой», а это к несчастью… Слушай, ты ведь ищешь работу, верно?
— Да, а что?
— Нам в клубе требуется девушка.
— Думаю, я для этого не гожусь.
— О чем это ты? Я-то веду себя прилично или как? Вчера один пригласил меня поехать вместе с ним в отель, два фунта предложил. Но я ему сказала прямо: «Мы все здесь девушки приличные, ничего такого не делаем! Мы не шляемся с кем попало!..» К тому же это стоило бы ему, по крайней мере, три фунта. Всего-то и нужно, что танцевать с ними. Они платят тебе за твое время: фунт десять шиллингов — на это вполне можно жить, правда?
— Да, но…
— Тогда нечего даже и раздумывать! Не будь дурой! У нас осталось одно свободное место. Вчера вечером Герти получила расчет за то, что вздумала вольничать с боссом.
— Спасибо, конечно, но… Нет.
Они направились в комнату Хелен. Ви сделала три глотка, отодвинула чашку с чаем и проговорила:
— Очень вкусно… Ну, мне пора. Нужно кое-что купить. Лифчик, пару чулок… Пойдешь со мной?
— Нет, я, пожалуй, останусь дома.
— Да ладно тебе, пошли.
— Нет, не пойду. Мне нужно простирнуть белье.
— Вечно ты что-нибудь стираешь. У тебя избыток энергии. Тебе определенно нужен мужчина.
— Хватит, Ви, заткнись!
— Но это чистая правда.
— Даже если и так, не твое это дело.
— Ладно, через две минуты я ухожу. Ты не поможешь мне выбрать чулки?
— В другой раз, Ви. Я уже выходила.
— Что, опять хандришь?
Хелен пожала своими широкими плечами:
— Немного.
— Тебе определенно нужен…
— Ой, я тебя прошу, заткнись.
Ви хихикнула и вышла из комнаты.
Она шла по улице, заглядывая в витрины магазинов и задевая плечами простых женщин с натруженными руками и изможденными лицами, живущих по соседству. Эти женщины покупали хлеб и мыло.
«Будь у меня куча денег, — думала Ви, — я бы купила себе квартиру и много-много мебели… И полсотни вечерних платьев, и пять дневных платьев, и сто пар туфель, и посылала бы папе каждую неделю по десять шиллингов, и у меня были бы каждый вечер шампанское, и жареный цыпленок, и виски, а на завтрак — сандвичи с языком…»
Она остановилась, чтобы взглянуть на пару серебристо-оранжевых туфелек, выставленных в витрине. Они стоили шесть шиллингов одиннадцать пенсов. Повинуясь безотчетному импульсу, она вошла в магазин.
— Я хочу примерить серебристо-оранжевые туфельки, которые у вас на витрине.
— Какой у вас размер, мадам?
— Мм… Четвертый.
— Я весьма сожалею, мадам, но у нас остались только третий и пятый размеры.
Ви чувствовала себя как человек, которому грозит тяжелая утрата: без этих замечательных серебристо-оранжевых туфелек ее жизнь теряла всякий смысл.
— Я их примерю. Дайте мне третий.
Она втиснула ногу в туфлю и проковыляла три шага, морщась от боли.
— Может, вам больше подойдет пятый размер, мадам?
— Нет, я никогда не беру пятый размер… А вы эти сможете растянуть?
— Ненамного, мадам. На вашем месте я бы примерила пятый размер — это очень маленькая модель.
— Растяните эти. — Она проводила продавщицу глазами — ей почему-то было страшно выпускать из виду эти серебристо-оранжевые туфельки. Они были для нее дороже самой жизни, она нуждалась в них больше всего на свете.
— Теперь вам будет легче, мадам.
— О-о-о! — Ви надела туфли. На этот раз она смогла одолеть пять шагов. — Да, так гораздо лучше. Они еще растянутся, если их немного поносить, так ведь?
— О да, мадам.
— Ладно, я беру их.
Девушка положила туфли в коробку. Ви прищурилась: слишком они красивы, чтобы их прятать. Она вышла из магазина, прижимая коробку к груди.
Не пройдя и десяти шагов, она остановилась у витрины магазина канцелярских принадлежностей, в которой были выставлены пузырьки с разноцветными чернилами — красными, желтыми, оранжевыми…
«Оранжевые чернила! Я смогу писать письма цветом своих новых туфель!» — подумала Ви. Она почти вбежала в магазин.
— Сколько стоят оранжевые чернила?
— Шесть и девять пенсов, мисс.
— Дайте мне пузырек за шесть пенсов.
Ви упрятала пузырек в сумочку. Потом вспомнила, что вышла затем, чтобы купить лифчик и пару чулок. Ну, положим, лифчик может подождать, но чулки ей просто необходимы. В лавке Гроссмана продаются неплохие чулки всего за шиллинг одиннадцать пенсов… Но сразу за магазином канцелярских принадлежностей был расположен универмаг «Вулвортс».[17]Она зашла внутрь, не собираясь ничего покупать, просто посмотреть. В «Вулвортс» не заходят с намерением сделать покупки — туда заходят как в музей: побродить, поглазеть. А потом появляются в дверях, держа в руках баночку краски, ножовку, чайник, фунт карамелек, набор подставок для яиц, блокнот, абажур, лампочку, ластик, порцию мороженого, резиновый поясок, две столовые ложки, рулет с вареньем, рулон туалетной бумаги и пакетик семян.
Прилавок с косметикой притягивал Ви как магнит.
«Попробуйте новые духи „Тайное очарование“» — гласил рекламный плакат. Ви схватила флакон подобно тому, как умирающий от голода хватает кусок черствого хлеба.
— О мисс!
Дзинь! — звякнула касса. Ви сунула флакон духов в карман. «Зачем ты тратишь деньги на духи, когда у тебя и так целая дюжина флакончиков! — увещевал ее внутренний голос. — Сейчас же купи чулки, пока не истратила все деньги!» Ви решительно сжала зубы. Но универмаг «Вулвортс» — это соблазнитель, настоящий змей-искуситель, с изощренным коварством выставляющий у дверей самые завлекательные вещи; он искушает вас, когда вы заходите внутрь, а когда выходите наружу, наживается на ваших слабостях. У самого выхода Ви заметила прилавок с искусственными цветами.
Искусственные цветы были ее слабостью. Парусиновые камелии, бумажные розочки, бархатные фиалки были по непонятным причинам близки ее сердцу. Она купила нечто отдаленно напоминающее букетик анютиных глазок. «Чулки! Чулки!» — кричал ее внутренний голос. Она проворно схватила пакетик с искусственными цветами. Теперь, не теряя ни минуты, она пойдет к Гроссману, вот прямо сейчас и пойдет…
Стеклянные изумруды, оправленные в позолоченный металл, подмигивали ей в ювелирном отделе, словно глаза самого дьявола. Она взяла в руки пару сережек: сорок среднего размера бриллиантов, оправленных в платину, с застежками, на кусочке картона — и всего за шесть пенсов! В «Вулвортс», должно быть, все сошли с ума: продавать по дешевке такие красивые вещи!
— Эти, мисс?
— Спасибо, мадам!
Дзинь!
«В конце концов, — подумала Ви, — у меня еще осталось целых полкроны…» Она вышла на улицу и пересекла дорогу, полная решимости купить чулки. Но, подавшись в сторону, чтобы увернуться от автобуса, очутилась прямо у дверей «Черной лошади».
У дверей пивной!
Двустворчатые двери открылись и тут же закрылись, подобно гигантским челюстям, проглотив ее.
— «Джонни Уокер», — сказала она барменше. Выпив, она почувствовала себя гораздо лучше. — …И еще один.
«О Боже, мои чулки», — молнией промелькнуло в ее мозгу. В кошельке оставался всего один шиллинг. Но в конце концов всегда есть «Вулвортс». Пара чулок по шесть пенсов за каждый, только на один раз… Прикончив вторую порцию виски, она вернулась в «Вулвортс».
По дороге к прилавку с чулками она старательно избегала глядеть по сторонам. Чулки, чулки, чулки, чул…
Краем глаза она увидела шелковый носовой платок в горошек, замялась и нерешительно протянула к нему руку. «Нет! Нет!» — слабо вскрикнул внутренний голос. Но она ведь только пощупает, и все. Она прикоснулась к платку, подержала его в руках некоторое время, подумала и…
— Могу я вам чем-нибудь помочь, мадам? — спросила молоденькая продавщица.
— Заверните мне это, — сказала Ви. Ей хотелось надавать себе пощечин. Потом вдруг ее осенило: «Да ведь я же могу носить сандалии, если сделаю педикюр…»
Она вернулась к прилавку с косметикой. Лак для ногтей… Темно-красный…
Дзинь!..
— Спасибо, мадам.
Истратив все деньги, она вернулась домой и выложила покупки на кровать Хелен.
— Так ты купила, что хотела? — спросила Хелен.
— О да!
— А что в коробке? Туфли?
— А? — Ви открыла коробку, достала оттуда туфли, подержала их и, скорчив гримасу, бросила обратно в коробку со словами:
— Господи, до чего же они страшные!
В девять часов Ви начала одеваться, пританцовывая по комнате Хелен, постепенно доводя себя до обычного ежевечернего неистовства.
— Слушай, Хелен, — сказала она, — почему бы нам не пойти вместе?
— Не мели ерунды.
— Что толку сидеть дома и киснуть?
— Я не кисну.
— Да киснешь ты, я вижу, что киснешь… Знаешь, Хелен, ты должна найти себе мужчину.
— Ты опять за свое!
— Да, но тебе это просто необходимо.
— Не смеши меня. Зачем?
— Тебе нужен настоящий…
— Ой, пожалуйста, не продолжай! — Лицо Хелен залилось краской, она устремила на Ви пылающий взгляд: — Ты думаешь, я об этом не знаю? Но это мое дело! Что я, по-твоему, должна делать? Выбежать на улицу, схватить за руку первого попавшегося мужика и потащить домой? Бегать по улицам с криком: «Мужчина! Эй, мужчина!» Конечно, мне хотелось бы, чтобы со мной рядом был мужчина, но не абы какой, разумеется. У меня высокие требования.
— Вот, — проговорила Ви с видом умудренной опытом женщины, — когда-то я тоже так рассуждала. Мне безумно нравился Клайв Брук…
— Не могу же просто взять и упасть мужчине в объятия. Мне нужно полюбить человека, привязаться к нему, а уж потом…
— Но какие у тебя шансы кого-нибудь встретить при твоем образе жизни?
Хелен пожала плечами:
— Никаких.
— Тогда почему нам не пойти сегодня вместе?
— Дорогая, ты можешь себе представить меня болтающейся по ночным клубам в поисках мужчины? Не будь…
— Я хочу сказать, что там ты сможешь узнать… жизнь.
— Ты называешь это жизнью?
— Называй это как хочешь. Я этим живу. Знаешь, Хелен, а ты все-таки дура.
— Ладно, — кивнула Хелен, — но ты еще большая дура.
— Я? Это еще почему?
— Ну… Посмотри, как ты живешь.
Слова Хелен задели Ви за живое — она открыла рот:
— Ты это о чем?
— Не спишь, питаешься кое-как, губишь свое здоровье. И ради чего?
— Кто это губит свое здоровье?
— Ты, кто же еще, и ради чего? Ради того, чтобы купить себе дешевые туфли и букетик искусственных цветов?.. Ха!
— Не гублю я свое здоровье! — вскричала Ви. — Я сильная как бык! И я имею свои несколько фунтов в неделю…
— Ну и посмотри, на что ты их тратишь! — От избытка чувств Хелен даже стукнула каблуком по полу.
— Кому какое дело, на что я их трачу? Это мои деньги. Я их зарабатываю! У меня-то, по крайней мере, есть деньги, чтобы их тратить. А у тебя? Ты целыми днями сидишь дома, ноешь, киснешь, хандришь — и это, по-твоему, полезно для здоровья? Не думаю! У тебя дома шаром покати, верно? А почему? Тебе не на что купить еду. А по ночам? Лежишь, уставясь в потолок, и гадаешь, удастся ли тебе найти работу за тридцать пять шиллингов в неделю, а чуть свет вскакиваешь с постели и бежишь за газетой. И ты задолжала домовладелице за две недели. А когда я говорю: «Пошли со мной, заработаешь пару фунтов», ты задираешь нос! Что ж, если я дура, то кто тогда ты?
Хелен молчала. Ви продолжала:
— Я это говорю, потому что желаю тебе добра. Все будут думать, что я пригласила тебя на вечеринку или что-то в этом роде. И в ночном клубе можно держать себя прилично. Посмотри на меня!
— В конце концов, если вести себя осмотрительно… — пробормотала Хелен.
— Ну да, я сорю деньгами. Согласна. Но только потому, что всегда могу заработать еще.
— Ага. Но долго ли так будет продолжаться?
— Что значит «долго ли так будет продолжаться»? С какой стати тебя это волнует? Тебе нужно есть сегодня и завтра, верно? А как долго, по-твоему, ты сможешь проработать стенографисткой? Сто лет? Тысячу?
«А ведь она права», — подумала Хелен. Нелегкие раздумья отразились на ее лице.
— Пойми, я желаю тебе только добра, — сказала Ви, — я ведь твоя подруга. У тебя симпатичное лицо и потрясная фигура. Ты запросто сможешь дурить парням голову. Тебе ведь не нужно ложиться с парнем в постель лишь потому, что ты с ним танцевала, верно?
«Тебе, может, и нужно, мне — нет», — подумала Хелен и сказала:
— Ну да, наверное…
— Ты хорошо танцуешь.
— Да, неплохо.
— Так пойдем со мной? Попробуй, и увидишь, тебе понравится. Всего на одну ночь! И потом, ты в любой момент можешь уйти.
— Но… Мне нечего надеть.
— У тебя есть платье для танцев.
— Только одно, ярко-красное.
— Ты в нем шикарно выглядишь, и потом, красный цвет сочетается с цветом самого заведения.
— Нет, пожалуй, я все-таки не пойду…
— Ну и ладно. Сиди дома и пропадай от скуки. Сегодня четверг. Вряд ли до выходных ты сможешь найти работу.
В дверь постучали, и в комнату заглянула домовладелица-шотландка с голосом, напоминавшим вой обезумевшей волынки на ветру. Она спросила Хелен:
— Ну-у?
Хелен смутилась и покраснела.
— У ва-ас опять ничего для меня нет, мисс?
— Я… Мм…
— Та-ак больше не может пра-да-алжаться.
— Да, я знаю, мне очень жаль… Завтра у меня наверняка будут деньги.
— Это то-очно?
— Мм… Да-да.
— И ка-ак я, по-вашему, должна жить, если никто не бу-удет платить за квартиру?
— Я заплачу вам завтра, миссис Энгвиш.
— Не ха-ачу быть с вами суро-овой, но, если завтра вы не запла-атите, к субботе вам придется съехать.
С этими словами она ушла. Ви, которая все это время была тише воды ниже травы, встряхнула головой и проговорила:
— Мерзкая жадная зараза.
Хелен глубоко вздохнула — словно ныряльщик, готовящийся кинуться в омут вниз головой.
— Я иду! — сказала она.
Ви ликовала. Величайшим утешением для падшего человека является осознание того, что другие увязли в том же болоте. Чем ниже опускаешься, тем сильнее желание утянуть за собой других. Так горький пьяница обожает наблюдать, как другие напиваются; проститутка мечтает о том, чтобы женщины всей земли оказались на панели. Как велико удовлетворение того, кто восклицает с нескрываемым злорадством: «Ну вот, теперь мы все в одной лодке!» С какой неподдельной радостью, с каким ликованием охваченный жалостью к себе безработный наблюдает за увеличением числа себе подобных! «Будь таким, как я, и ни на дюйм выше!» — говорит карлик. «Будь прокляты твои глаза!» — бормочет слепец. «Товарищи!..» — взывает коммунист…
— Вот и ладно, вот и ладно! — напевала Ви, пританцовывая от радости. — Держись меня: я покажу тебе что и как… Я всему тебя научу…
Что бы ни случилось с человеком, жажда власти неистребима; это чувство несокрушимо, хотя порой оно столь же нелепо и жалко, как похоть древнего старца отмеряющего слабыми шагами последние метры безжизненной тундры старости.
— Я покажу тебе, что нужно делать! — воскликнула Ви. Она была так взволнованна: ведь теперь она стала учителем, ментором, наставником. — Ну-ка, покажи свое платье.
Хелен достала из шкафа красное вечернее платье и надела его. Яркий шелк соблазнительно обтягивал ее тело, подчеркивая пышные формы. Она повернулась спиной к Ви, и в глубоком треугольном вырезе та увидела молочно-белую кожу, излучавшую в полумраке комнаты мягкий свет.
Ви охватил внезапный приступ жгучей ревности, слегка охладивший ее пыл.
— Мм… А что ты собираешься сделать с волосами?
— О, ничего особенного, просто положу немного бриллиантина.
— Мм… — Воодушевление Ви как рукой сняло.
— По-моему, мне идет, когда волосы уложены.
— Слушай, а может, попробовать зачесать их набок?
— Нет, так мне не нравится.
— Ну попробуй, и посмотрим.
Хелен зачесала волосы на левую сторону:
— Видишь? Мне совсем не идет.
— Ой, а мне нравится! — воскликнула Ви. — Ты должна так и оставить. Да, Хелен, оставь так. Это просто потрясно! Здорово! — А в это время внутренний голос говорил ей: «Теперь, когда она с тобой в одной упряжке, она ни в коем случае не должна выглядеть лучше тебя или танцевать лучше, чем ты…»
Но Хелен решительно зачесала волосы обратно.
— Ладно, поступай как знаешь, — проговорила Ви, — я-то хотела как лучше… Ах Господи! Я одолжу тебе свою бритву. Что у тебя под мышками! Боже мой, в жизни не видела ничего подобного!
— Да, пожалуй, волосы там растут слишком густо.
— И на руках тоже…
— Ну уж нет, руки я брить не буду, иначе волосы вырастут жесткими, как щетина. Подмышки — да, но руки — ни в коем случае.
— Ну ладно. Я подумала, так будет лучше. У меня-то на теле совсем нет волос, как видишь, — ну, может, волосок-другой. Ты идешь принимать ванну?
— Нет, просто ополоснусь. Я принимала ванну утром. Я вообще-то моюсь каждое утро.
— Хм, — сказала Ви, задетая за живое, — у тебя есть на это время.
— А ты совсем не моешься, верно?
— С чего это ты взяла? За кого ты меня принимаешь?
— Извини, я поняла, что ты решила сегодня не мыться.
— Тоже мне! «Совсем не моешься»! Я тоже принимала бы ванну каждое утро, будь у меня куча свободного времени.
— Но ты уже почти оделась.
— Ну да, так оно и есть, вымоюсь, когда вернусь домой.
Хелен поставила утюг на газовую горелку и сняла платье. Ви наблюдала за ней.
— Я только поглажу платье, — сказала Хелен. — Знаешь, наверное, ты все-таки права. Мне вовсе не нужно пускаться во все тяжкие. Если человек в состоянии рассуждать здраво и держать себя в рамках приличия, то в этом нет ничего зазорного. Но я со своей стороны постараюсь не допустить никаких вольностей.
— Мм… да. Но ты ведь не будешь строить из себя недотрогу, верно?
— Нет, не буду. Слушай, ты будто чем-то недовольна?
— Я? С чего ты взяла?
— Знаешь что? Я думаю, мне это даже понравится. Некоторое время я вполне смогу этим заниматься, пока не подыщу себе что-нибудь получше.
«Дура! Она думает, что, ввязавшись в это дело, она в любой момент сможет выйти из игры!» — хихикнул внутренний голос Ви. Ее раздражала позиция Хелен. Слишком робкая, слишком нерешительная — словно ягненок, ведомый на жертвенный алтарь! Она ответила:
— Ну, эта работа, сама понимаешь, не сахар. Тут нужно пахать, черт побери, и головой тоже нужно думать, между прочим!
Буп! — вспыхнула горелка, и язычки пламени лизнули утюг.
— А с кем мне придется общаться? — спросила Хелен.
Ви снова оживилась.
— О, я все тебе скажу. Держись подальше от коровы по имени Мэри — она жена Фила. Но на самом деле, если хочешь знать, они вовсе не женаты…
— А кто такой Фил?
— Наш босс. Фил Носсеросс…
Хелен разложила платье на столе.
— Какое смешное имя. Расскажи мне о нем.
Глава 9
Как и «У Баграга», «Серебристая лиса» была винным погребком; как и Баграг, Фил Носсеросс был весьма загадочной личностью (как, впрочем, и все те, кто ведет ночной образ жизни). Прошлое этого человека было покрыто мраком неизвестности, но сквозь замочную скважину просачивался едва уловимый душок тщательно скрываемой тайны. Как он попал в этот бизнес? Когда начал свое дело? По какой причине? Чем он занимался до того? И если это честный бизнес, то как получилось, что он связался с преступным миром настолько тесно, что научился его хитростям, перенял его повадки? Где раздобыл исходный капитал? На эти вопросы никто не может дать вразумительный ответ.
Носсеросс был общителен, но не болтлив. Даже пытка каленым железом не смогла бы вытянуть из него ни единого лишнего слова. Он не был лжецом, его даже нельзя было назвать лукавым человеком. Он не прятался за небылицами, как Фабиан, и не увиливал от вопросов, как Фиглер; он просто не касался фактов своей личной жизни, а когда его начинали расспрашивать, отделывался шутками. Например, его часто спрашивали, давно ли он занимается клубным бизнесом и чем занимался раньше. На этот вопрос у него было полсотни ответов, один невероятней другого. Иногда он говорил: «А что, вы разве не знаете? Прежде я был лейтенантом в Армии Спасения»; или: «Да нет, у меня раньше была нафталиновая фабрика, я торговал нафталином»; или: «Ни слова больше, когда-то я был шпионом» — и так далее. Носсеросс мог быть кем угодно. Но больше всего он был похож на старого жокея: его вполне можно было представить в жокейской шапочке, вцепившимся в гриву галопирующей лошади. Но, с другой стороны, его несложно было вообразить и у штурвала в капитанской фуражке, и в жестком воротничке священника, читающего проповедь, и в колпаке с помпонами — клоуном, жонглирующим обручами в цирке. У него было поджарое тело и жесткое высохшее лицо с кожей, будто бы вычищенной с помощью пескоструйного аппарата, а его лысый череп своим цветом напоминал прочную кожаную обложку бухгалтерского гроссбуха. Его маленькие волосатые руки были проворны и крепки — руки-капкан, привыкшие хватать, не давая ничего взамен. Его маленькие, глубоко посаженные глаза тяжело взирали из-под густых черных бровей, которые то и дело изгибались, подобно мохнатым гусеницам, умирающим от жажды в безводной пустыне его сухого лба; это позволяло ему строить забавные гримасы, заставляя людей смеяться. Что-что, а Носсеросс это умел: он был весел и остроумен, но в то же время никогда не терял головы. Вряд ли вам удалось бы застать его врасплох. Он был приветлив и дружелюбен — словно коммивояжер, чье дружеское расположение является частью профессии; рассказчик лимериков, добродушный миляга, который шутливо тычет вас пальцем в ребра и похлопывает по ягодицам, чтобы определить, где лежит ваш бумажник, — ловкач, в совершенстве владеющий всеми возможными трюками; непревзойденный мастер в складывании собачек и человечков из бумажных салфеток; правая рука букмекера на скачках; провидец в том, что касается операций с банковскими чеками; твердый, как кремень; скользкий, как угорь; маленький сухопарый человечек, которому не занимать выносливости и коварства, который выглядит так, словно совершил нечто ужасное и чудом избежал пожизненного заключения.
Скорее всего, так оно и было.
Он обсуждал интерьер «Серебристой лисы» со своей женой Мэри — миниатюрной двадцатилетней блондинкой с кукольным лицом и бессмысленным взглядом огромных голубых глаз.
Мэри сказала:
— Ой, дорогой, давай разукрасим все в синий цвет, ярко-синий с золотым…
— Киска моя, — отвечал Носсеросс, — ты, видать, совсем ничего не смыслишь в психологии. Синий цвет означает печаль. А вот красный значит веселье — помнишь, как в песенке «Давай раскрасим город в красный цвет»? Так что он будет красным, понятно, кисонька?
— С золотой каймой, да?
— Нет, моя сладенькая куколка. Я собираюсь раскрасить это место совсем по-другому. На потолке будет нарисована спираль — ты знаешь, что такое спираль? Она начинается на потолке практически с мертвой точки, а потом расходится кругами по потолку и стенам до самого пола — длинными широкими полосами темно-красного и алого цвета. Поняла, лапуся? Их естественным побуждением будет следить глазами за этой спиралью, от потолка и до пола. Пропустив пару стаканчиков, да еще и под звуки оркестра, они почувствуют себя словно внутри огромного волчка. Это поможет им поскорее набраться. А чем скорее они будут набираться, тем больше станут тратить.
— Ага. Прелестные яркие огни…
— Нет, моя заинька, откуда у тебя такие странные идеи? Никаких ярких огней! Только приглушенные. Не все девушки так же красивы, как ты. Вращающиеся огни, вращающаяся люстра в центре спирали. Я их загипнотизирую, этих идиотов! Я с них живьем шкуру спущу!
— Зеркала?
— Нет, моя пусечка, людям нравится, когда другие ведут себя как идиоты, но они не желают видеть себя, когда сами следуют их примеру. Зеркала будут только в туалетных комнатах, да и там они будут розового цвета, понятно?
— А почему розового?
— Они не должны видеть себя в истинном цвете, цыпленочек. Когда их тошнит в туалете, пусть все выглядит так, словно они веселятся до упаду. Поняла, моя пуся-лапуся?
— Моя умненькая маленькая обезьянка!
— Просто я умею рассуждать здраво.
— Но, дорогой, не кажется ли тебе, что тридцать пять шиллингов за бутылку скотча — это дороговато?
— Они заплатят, моя киска.
— Я бы не стала.
— Я бы тоже, мой ангелочек. Мы ум<