https://ficbook.net/readfic/685418
Направленность: Слэш
Автор: LISIЦA (https://ficbook.net/authors/34417)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: О Cехун, Лу Хань (Лухан)
Пейринг или персонажи: ХунХаны
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, Драма, AU, Учебные заведения
Предупреждения: OOC, Инцест
Размер: Драббл, 7 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
У О Сехуна вся жизнь продумана наперёд, и она должна была быть идеальной... Ключевые слова: "должна была быть", потому что в ней появляется Лу Хань, и после его появления всё идёт под откос.
Посвящение:
Miky
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
я отошла от заявки, душа просила писать по ним пиджи, а не нцу
гомэна, Miky Q___Q
О Сехун образцовый сын — так говорят те, кто знает этого парня и его мать уже не один год, с этим соглашаются и те, кто всего лишь недавно узнал об их небольшом, но, несомненно, дружном семействе. Сехун — единственный ребёнок в семье, а сама она состоит из него самого и его матери. Отец Хуна — тот ещё подонок; мальчик его ни разу не видел, да и желания особого не проявлял уже давно — с тех пор, как пошёл в среднюю школу и немного повзрослел. Се всегда выглядит опрятно — одежда чистая и выглаженная, волосы аккуратно зачесаны на бок, а ботинки начищены до блеска. Все тетради парня обёрнуты в обложки, почерк аккуратный, словно машинный — такой же, как и сам его обладатель.
Сехун всегда просыпается за минуту до звонка будильника, легко и без принуждения вскакивает с кровати и отправляется в душ. Он неспешно завтракает, благодарит мать за заботу, и всегда целует её в щёку, когда уходит на занятия. Парень внимательно слушает преподавателей, всегда знает ответы на их вопросы, получает только хорошие оценки и делает домашние задания в библиотеке после окончания уроков. Его жизнь чёткая, слаженная и продуманная до мелочей, словно идеальный компьютерный алгоритм. Сбоев нет и не предвидится: никто и не сомневается, что О Сехун с отличием закончит школу и попадёт в самый престижный государственный университет, где получит чудесное образование и найдёт такую же правильную девушку, с которой построит прекрасную семью. И ещё одно — Хун никогда не бросит своих детей. Он в этом уверен.
Но идеальных вещей не существует в природе по умолчанию.
Программа под кодовым названием «Моя прекрасная жизнь» оказывается обречённой на провал, когда в класс Сехуна переводят парня на два года старше него, но парень ещё об этом даже не догадывается. «Наверное, он слишком туп», — с пренебрежением думает про себя Сехун, глядя на новенького, на чьём лице не наблюдается соответствующего его возрасту отпечатка интеллекта. Лу Хань — так его зовут — слишком непоседлив, постоянно болтает, троллит всех вокруг и цепляется ко всем без разбору. А ещё он страшно смеётся — Сехуну становится жутко, когда он видит этот широко открытый в «улыбке» рот… и пломбу на нижней семёрке.
— О Сехун, — обращается к нему учитель, когда задерживает Хуна после уроков, — помоги Лу Ханю адаптироваться к нашей системе обучения, у них в Китае всё было немножко иначе… — дальше Хун не слушает, а лишь соглашающееся кивает и уходит в библиотеку под конвоем новенького. В алгоритме его жизни появляется новая команда — но это неудобно лишь первое время, дальше Хун свыкается и входит в привычную колею.
— Ты слишком угрюм, — констатирует, Лу Хань, когда Хун сдержанно пытается вдолбить ему все прелести алгебры.
— Я просто серьёзен, — отвечает Хун, но «в отличие от некоторых» вертевшееся у него на языке не добавляет, потому, что уничижающие сравнения — удел неудачников.
— Эй, Хунни, — Хань хлопает его по плечу, от чего кожа Хуна прямо-таки горит под белой хлопчатобумажной рубашкой, и сейчас, кажется, потянет ядовитым запахом тлеющей ткани; а от Ханевского «Хунни» Сехуна передёргивает, как если бы он лизнул дольку лайма. Всё это слишком неожиданно, слишком выворачивающе-нежно и совсем не к месту, — хватит на сегодня этих твоих формул — я уже пойду домой, — он встаёт из-за стола, разминает затёкшую спину, потягиваясь и хрустя косточками, а потом сгребает со стола тетради в свой рюкзак и уходит, махнув Хуну на прощание.
Сехун лишь осуждающе качает головой и аккуратно складывает свои вещи в сумку, потому что порядок в вещах прямо пропорционален порядку в жизни.
Первый сигнал бедствия поступает в тот момент, когда в конце недели Хун вынужден ужинать в кафе, потому что его мать отправили в двухдневную командировку в соседний город, а готовить Хун пока ещё не научился. Он видит в кафе этого новенького, Лу Ханя, который висит на шее местного Казановы — Ким Чонина — и пьяно целует его в подбородок. Это действо разыгрывается прямо напротив столика Хуна и он может всё отчётливо видеть. Парню становится неловко, и он смущённо отворачивается к окну, непроизвольно разглядывая парочку уже в отражении стекла. Засмотревшись, он добавляет в свой чай на одну ложку сахара больше — сбой, предвещающий приближающийся крах.
— Признай себе, что ты хотел бы оказаться на его месте, — вкрадчиво шепчет Хань на ухо Сехуну, когда тот наклоняется, чтобы объяснить китайцу неусвоенный им материал.
— Что? — резко выпрямляется Хун, глядя на Лу Ханя округлившимися глазами. По его телу словно проходит ток от этих слов, потому что он понимает, о чём его спрашивают.
— Это же ты был сегодня утром, я знаю, — ухмыляется Хань, глядя на младшего снизу вверх, — ты застал нас с Чонином в туалете — хоть ты и скрылся оттуда со скоростью света, но я успел тебя разглядеть.
— Не говори ерунды, — раздражённо бросает Хун, а в его памяти всплывает увиденное утром — Чонин так самозабвенно покрывал шею и ключицы Ханя поцелуями, что в горле Сехуна моментально пересохло, и ему стало немножко завидно, потому что, похоже, кожа Ханя слишком приятна, раз вызывает такое слепое желание прикасаться к ней губами. Хотя, с другой стороны, это же Чонин — он, наверное, такой со всеми.
— Хоть бы покраснел для приличия, — хмурится Хань и хватает Хуна за локоть, притягивая на себя и усаживая парня к себе на коленки.
— Что ты!.. — гневную тираду Сехуна останавливает тёплая ладонь китайца, крепко зажимающая рот.
— Мы же в библиотеке, дурачок, — смеётся Хань, крепко сжимая брыкающегося Хуна. — Ты же не хочешь, чтобы нас выгнали отсюда?
Сехун понимает, что его уже не отпустят, поэтому сдаётся и перестаёт дёргаться, делая домашнее задание и попутно объясняя незнакомые Ханю темы, сидя на его коленках.
Со временем оценки Лу Ханя становятся терпимее, хотя его поведение остаётся таким же отвратительным, как и было раньше. Хун больше не занимается с ним, и это к лучшему, потому что у него возникает чувство, что мысли о Хане и восприятие этого парня как человека, принимают совсем другую форму и оттенок, напрочь разрушая его привычную систему ценностей.
После того, как Лу Ханя в жизни Сехуна становится меньше, младший начинает собирать о нём информацию, не находя для своего поведения красивой и правильной мотивации, чем вызывает в себе сильные угрызения совести. Он узнаёт, что Хань курит как минимум дважды в день — когда идёт в школу, и когда из неё возвращается. Он в курсе, что китаец время от времени встречается с парнями, и ходит к ним домой, уж точно не в приставку играть. А ещё Хань волен посещать все те ночные клубы, в которых музыка бьёт тяжёлыми битами по ушным перепонкам, а лазеры и цветные лучи вертящихся прожекторов слепят глаза, выжигая роговицы и заставляя танцевать с полуопущенными веками. Китаец любит отдыхать в злачных местах — где можно напиться до потери сознания и подцепить себе партнёра на ночь, или просто подцепить. Всё что нравится Ханю, и всё, что является составляющим его жизни, противоречит моральным устоям Сехуна и диаметрально расходится с его пониманием слова «жить». Но, не смотря на это, младший всё равно испытывает непонятное и отторгаемое собственным сознанием чувство к Ханю, оставляя в противовес разгульному стилю жизни китайца наивное «у каждого свои недостатки».
Лу Хань — запретный плод, красивое красное яблоко, наполненное ядом познания, которое способно перевернуть спокойную жизнь Хуна с ног на голову и привнести в неё тотальный дисбаланс. Но ведь если откусить от него лишь маленький, совсем крохотный кусочек, то ведь ничего не случится, правда?
Алгоритм программы «Моя идеальная жизнь» летит к чертям, когда Лу Хань целует Сехуна за две секунды до звонка на урок, оставляя на губах младшего горьковатый привкус недорогого табака. А на вопрос «почему?», безразлично отвечает «потому что ты слишком угрюм». Сехуну до глупости хочется быть угрюмей, чем он есть на самом деле — таким, чтоб котятки дохли от одного его взгляда — двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, потому что губы Ханя непозволительно приятны и, похоже, вызывают привыкание с первого раза.
С того момента глаза Хуна всегда обращены на Лу Ханя, а вопросы учителей застают его врасплох и поступает всё больше жалоб на невнимательность. Ему не ставят плохих оценок, делая скидку на то, что «весна», «авитаминоз», «он очень способный мальчик — он чуть позже, обязательно, всё сдаст».
Но Сехун не в состоянии «сдаст»: после уроков, сидя в библиотеке, он безразлично смотрит в учебник, по привычке сканирует взглядом слоги, выбирая самое главное и отправляя их в корневую папку головного мозга с отметкой «важно», но это лишь до тех пор, пока на губах не начинает пульсировать воспоминанием то мимолётное прикосновение — скромный поцелуй далеко нескромного китайца. Всё неправильно с самого начала, но, закрыв глаза на здравый смысл, хочется повторить это, чтобы понять, в чём дело. Сама мысль об ещё одном поцелуе заставляет Хуна закусить губу и прикрыть глаза, ища внутреннее успокоение. Форматировать. Форматировать. Форматировать. Удалять из памяти всё, что связано с Лу Ханем, даже если это повлечёт за собой потерю важных данных. Но тема прошлого урока и вызубренный параграф домашнего задания удаляется полностью и безвозвратно, а Лу Хань с его чёртовыми губами, шеей, выставленной под поцелуи Чонина, и дешёвым куревом просочился в кровь Хуна, и спасти может только переливание. Мысли о китайце циркулируют в организме Сехуна безостановочно, да так, что существование парня ставится под сомнение, если думать о том, что они исчезнут. Это больше чем привыкание. Это лживей, чем «всё нормально».
О Сехун тяжело просыпает по утрам — ни будильник, ни мать не в состоянии его разбудить. Его тело, больше всего существующего в этом мире подвержено земному тяготению и совершенно не хочет отрываться от мягкой поверхности кровати, а если и отрывается, то его обладатель спит на ходу, застёгивая рубашку наперекосяк, забывает причесать волосы и начистить ботинки. Хун больше не целует мать перед выходом из дому, потому что ему нужно стремглав бежать к остановке, пытаясь догнать уходящий автобус. Завтракает он тоже в автобусе и то, если мать успевает вручить ему коробочку с обедом. Привычной для окружающих становится картина мирно посапывающего на последнем сидении Сехуна с бутербродом в руке и набитой за щеку едой.
— Ты не заболел? — Лу Хань проводит рукой по волосам Хуна, то ли гладя, то ли просто поправляя торчащие пряди.
Сехуна пробивает током от такой заботы, но желание заполучить больше Ханя в своей жизни оставляет его на месте.
— Всё в порядке, — машинально отвечает Хун, и тут же прикусывает язык.
Нужно было ответить: «Да, хён, мне как-то нездоровится», и пускай тот окатит его своей заботой с ног до головы. Хун расстроено выдыхает, понимая свою оплошность, и упирается лбом в поверхность стола, а затем, вздохнув ещё раз, монотонно и несильно стучится об неё головой.
— Хэй! — Хань обнимает за плечи, прекращая Сехуновский акт самобичевания. — Не порть государственное имущество, Хунни.
Хун смотрит на китайца и видит его, словно сквозь целлофановую плёнку. Этот недалёкий Лу Хань сломал его идеальную жизнь, которую Хун выстраивал по крупице; нужно было бежать от него, как от прокажённого. Но не всё потерянно, когда есть ещё куда падать, поэтому Сехун говорит чётко, полностью осознавая каждое своё слово:
— Лу Хань, поцелуй меня ещё раз, — он хочет проверить собственную реакцию и выстроить на её основании действенную защиту от китайца.
Тот недоумённо хлопает ресницами, вглядываясь в лицо Хуна — всё не в порядке, точно болен. Но и у Ханя есть свои алгоритмы, хоть это и кажется чем-то сверхфантастическим: О Сехун относится им к разряду тех людей, с которыми Лу Хань должен умерить контакты, потому что таких как Сехун хочется портить нежно и ненавязчиво. Но результаты своих трудов не приносят ожидаемого морального удовлетворения, а наоборот пробуждают совесть. «Это вирусная инфекция, я тут ни при чём», — убеждает себя Хань, наблюдая за тем, как Хун ведёт кончиком языка по своей нижней губе, выжидающе глядя на него самого.
Лу Хань борется со своими принципами и целует Сехуна целомудренно, словно герой из исторических эпосов — просто прижимается своими губами к его, и замирает, глядя ему глаза. Секунды тянутся сахарным сиропом, и когда Лу Хань уже собирается отстраниться, Сехун открывает рот и Хань не может удержаться от соблазна пройтись внутри него языком. Вот тогда внутри каждого из них всё становится на свои места.
О Сехун образцовый сын, приятный и внимательный собеседник. Он всегда выглядит опрятно, даже если на улице по колено грязи. Каждая вещь в его сумке/комнате/жизни занимает своё определённое место, и не входит в диссонанс с остальными. Ему знаком хаос, но парень также знает, как с ним бороться.
Сехун старательно делает уроки, с лёгкостью гения подтягивает образовавшиеся за последнее время хвосты; он просыпается всегда в приподнятом настроении и с пьянящим желанием жить, свойственным только подросткам его возраста, или влюблённым. В его случае имеет место и то, и другое. Жизнь Сехуна чёткая, слаженная и продумана до мелочей, словно идеальный компьютерный алгоритм; но всегда есть хоть какое-то совсем небольшое, но отклонение от нормы, потому что система без изъяна — провальная система. Этим отклонением для Хуна является любовь, с сопровождающими её сладкими глаголами «люблю» и «любит». Сехун не проверяет их досконально, потому что находя чему-то объяснение, теряется вся прелесть объекта проверки.
Программа «Моя идеальная жизнь», разрабатываемая Сехуном с самого детства, терпит изменения и становится больше ориентированной на сегодня, чем завтра. Он всё ещё планирует с отличием окончить школу, поступить в престижный ВУЗ, но если раньше он жил лишь планами на будущее, то сейчас в этот список добавляется пункт: «Быть рядом с Лу Ханем столько, сколько будет возможно», и воплотить его в жизнь можно лишь сегодня, но никак не когда-нибудь потом.
Хань цифровым кодом вплетается в систему Сехуна, и это не проходит для него безрезультатно — ему тоже хочется быть рядом с Хуном. И только с ним.
Понимание того, что жизненные ценности изменились, давит на сознании Сехуна, заставляя отводить глаза при разговоре с матерью, но когда он видит Ханя, то внутри него всё поёт и переворачивается. Потому что ради этого человека он согласен простить себе то, что «ма, похоже, внуков у тебя не будет». Это его первая любовь, и хочется, чтобы единственная. Ведь слишком много «первый» — первый поцелуй, первое свидание, первое прикосновение туда, куда еще никто не касался — для Хуна равносильно «единственный, незаменимый».
«Я люблю Ханя, — думает Сехун, листая прошлогодний сборник задач с экзамена по математике, — однополая любовь нормальна, вспомнить хотя бы Древнюю Грецию… В любом случае, мы можем переехать в другой город, где нас никто не знает».
Но все его сомнения, стеснения и дискуссии с самим собой блекнут, когда Лу Хань проводит ладонями по его животу, слепо целует мимо губ и забирается к нему на бёдра, стягивая с себя футболку. Идет двадцатая минута урока физкультуры и тренер с остервенением гоняет школьников по стадиону, хребцы Хуна упираются в деревянную лавку в раздевалке у душевых, а руки придерживают бёдра Ханя, помогая двигаться.
Сехун понимает, что Лу Хань — это концентрация его жизни в чистом виде, что он именно тот человек, которого принято называть второй половинкой. Без Ханя и его любви Сехун не способен даже на вдох, потому что их судьбы сплелись и срослись настолько, что разъединить их невозможно от слова совсем.
О Сехун прав больше, чем требовалось бы.
— Хунни, — беззаботно мурлычет в трубку Хань, но Сехун точно слышит в его голосе извинение, — я соскучился по тебе.
— Я тоже по тебе соскучился, — Сехун рассеянно вглядывается в темноту над собой, и думает о том, что не помешало бы наклеить на потолок люминесцентные звёзды.
— Я… — слова не хотят покидать горло Лу Ханя, и он замолкает на несколько секунд. — У меня не получится с тобой завтра встретиться.
— М-м-м, почему?
— Отец тащит меня в гости, в роли моральной поддержки к своему, как он выразился «прошлому», — пренебрежительно фыркает Хань. — Но мне не хочется иметь ничего общего с его «прошлым». Хунни, ты… Ты не сердишься на меня?
— Нет, что ты, — грустно улыбается Сехун. — У меня тоже немного изменились планы, и я бы, знаешь, не отказался от твоей моральной поддержки…
— Я приду, если получится, и если ты скажешь мне, где живёшь, — хохочет Хань, заражая этим и Сехуна.
— Ладно, забудь, — Хун прячется под одеяло и вытирает выступившие от смеха слёзы, — я ещё не готов знакомить тебя со своей мамой. А я хотел бы представить тебя ей именно, как моего парня.
— Хорошо, — в тоне Лу Ханя переливается любовь, — тогда когда-нибудь в другой раз.
«Когда-нибудь» приходит на следующий день вместе с трелью дверного звонка. Мрачный Сехун идёт открывать, за ним следует встревоженная мать — шестнадцать лет прошло, прежде чем отец Сехуна изъявил желание его навестить. «У меня есть уже семья, дорогая, поэтому я не могу жениться на тебе. Избавься от этого ребёнка, пожалуйста. Вот тебе деньги на аборт и на проезд в автобусе туда и обратно», — последнее, что услышала от него мать Хуна, а потом он исчез. Знакомые поговаривали, что у него семья где-то в Китае, но точно никто и не мог сказать. Женщине хотелось найти своего любимого, но только в первое время — когда родился Сехун, ей уже было не до этого, а через годы, вообще, пришло осознание того, что всё это даже к лучшему.
Хун не верит своим глазам, но не тогда, когда видит этого мужчину, а когда понимает, кто стоит рядом с ним. Лу Хань. Всего два слога, и даже не больно.
— Проходите, — смущённо говорит мать Сехуна, подбадривающее поглаживая сына по плечу. И они входят в дом. Лу Хань кажется очень тихим и в какой-то степени разбитым; он затравленно смотрит на Сехуна, а тот может лишь опустить глаза в пол.
Чай стынет, а беседа не клеится совершенно.
— Ты не представишь нам этого мальчика? — спрашивает мать, нарушая неловкое молчание.
— А? — отец Сехуна словно просыпается. — Ах, да. Это мой сын Хань. Он старше Сехуна на четыре года, — и снова замолкает.
— О! — мать хлопает в ладошки. — Расскажи нам о себе, Хань.
— М-мы, — заикается тот, — учимся с Сехуном в одном классе…
— Вот как? — удивлённо спрашивают взрослые, заглядывая в лица своих детей.
— Ты хорошо учишься, Сехун? — интересуется отец, на что получает тихое «да», и звонкое «мой мальчик самый умный в классе!» — О… — задумывается он. — Вот бы вам с Хань-Ханем подружиться, а то он такой раздолбай.
— Конечно, они подружатся, — улыбается мать. — Сехун очень дружелю…
Хун поднимается и, не говоря ни слова, выходит из гостиной, оставляя мать и гостей.
— Простите его, — смущается мать, — он всего лишь подросток, и, наверное, ему больно вас видеть.
— Это мне нужно просить прощение, — опускает голову мужчина. — Я рад, что у меня есть ещё один сын, но… мне стыдно за то, что я не смог стать ему отцом.
— Можно я пойду за ним? — голос Ханя непозволительно дрожит, но взрослым сейчас не до этого — у них другая важная тема, которую нужно выговорить.
— Его комната на втором этаже, сразу слева, — объясняет мать и доливает отцу своего ребёнка чай.
Лу Хань утыкается носом в затылок рыдающего Хуна, лежащего лицом в подушку.
— Я не знал… Прости меня. Я не знал… — он гладит его по спине, утешая. — Но я очень тебя люблю, Хунни, и не знаю, как правильно поступить в этой ситуации.
— М-мы б-брат-тья, — Сехун содрогается от слёз. — К-кров-вные. М-мы с… с т-т-тоб-бой с-сп-па-али.
— Успокойся, Хунни, — у Лу Ханя у самого щёки уже мокрые, а слёзы скатываются до самого подбородка и капают на шею Сехуна, — пожалуйста. Всё будет хорошо — мы решим как-нибудь эту проблему.
— Н-ничег-го не бу-у-удет х… х… хорош-шо, — Сехун переворачивается на спину, и Лу Хань оказывается лежащим на его груди. Старший берёт его лицо в ладони и собирает губами слёзы, периодически целуя в приоткрытые от рыданий губы. — П-прекрати, Лу Хань! — Хун пытается вывернуться, чтобы брат прекратил его целовать. — Мн-не противно! Меня с-сейчас с-стошн-нит! — в подтверждение этим словам, тело Сехуна сводит судорогой, а кадык дёргается, словно парня вот-вот вырвет, и Хань его отпускает.
Сехун выбегает из комнаты, закрывая рот рукой, а Хань оседает на пол, зарываясь пальцами в свои волосы и сжимая их в кулаки. Слово «прежде» становится для него табу, так же как и сочетание «Сехун» и «любить».
Их судьбы и жизни крепко спаяны в одну молекулу ДНК, и ничто не в силе их разъединить. Понимать это больно настолько, что боли даже не чувствуется — сквозная дыра, с обуглившейся плотью по краям, а всё чем можно было чувствовать вырвали и выжгли.
Системе О Сехуна требуется полная переустановка и новая программа понятия идеала. Но будет ли она после всего этого работать?
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/685418