Коре Юхан Мьёр
Замечания о Фундаментальной электронной библиотеке
«Русская литература и фольклор» [1]
Пару лет тому назад Евгений Горный — историк русского Интернета и сам выдающаяся фигура этой истории — сделал следующее наблюдение: «Почти каждую опубликованную на русском языке книгу можно найти и бесплатно скачать онлайн»[2]. Хотя это утверждение несколько преувеличено, особенно по отношению к нехудожественной литературе, русская письменная культура — не только новые, но и возникшие до цифровой эпохи тексты — была подвергнута оцифровке, масштабы которой действительно впечатляют.
Как и в случае с русским Интернетом вообще, публикация русской литературы онлайн начиналась как индивидуальное, частное предприятие; вскоре это стало характерной чертой так называемого Рунета — русскоязычного сегмента киберпространства. Наиболее известный пример — это, несомненно, библиотека Максима Мошкова (www.lib.ru), созданная в 1994 г. С ее минималистским стилем в плане программирования она стала своего рода культурным символом раннего Рунета, маркером культурной идентичности для русских интернет-пользователей, в том числе живущих за пределами Российской Федерации. Эта обширная онлайн-коллекция текстов основывается на активном участии ее пользователей; именно они постоянно сканируют и отправляют всё новые и новые тексты, в то время как сам Мошков, по его же словам, работает в качестве «секретаря в приемной»[3]. Таким образом, библиотека функционирует не только как хранилище текстов, но и как социальная сеть, где пользователи могут делиться друг с другом литературой любого рода (старой и новой, русской и зарубежной, художественной и нехудожественной).
Хотя в последние годы произошли изменения — библиотека публикует теперь либо те произведения, авторские права на которые истекли, либо современные произведения, публикация которых в Сети санкционирована авторами, — проект Мошкова остается выражением зарождающейся культурной активности русского Интернета, которая на протяжении последнего десятилетия не только столкнулась с разнообразными препятствиями, но и была более опосредованно оспорена или, по крайней мере, дополнена проектами иного типа. На смену распространению литературы как построению социальной сети пришла публикация по типу «один — множеству» и проекты более нормативные, «спущенные сверху». В данной статье будет рассмотрена одна из библиотек, представляющих собой ответ и реакцию на распространение русской классической литературы в том виде, в каком оно началось в 1990-е гг., — ФЭБ, или Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор» (www.feb-web.ru). Я особенно сосредоточусь на вопросах каноничности и историчности текстов в той форме, в какой они представлены в библиотеке, а также рассмотрю этот проект как продолжение советской печатной культуры с ее традицией культурности. Однако сначала я попытаюсь реконструировать более ранний этап развития культуры русского Интернета, т.е. истоки Фундаментальной электронной библиотеки.
ИСТОКИ: РУНЕТ КАК САМИЗДАТ
Русский Интернет 1990-х гг. был, вообще говоря, низовым явлением, т.е. возникшим «снизу» или «извне» официальных каналов. «Развитие Интернета в России с 1991 по 1998 г. было результатом преимущественно частных экономических и культурных инициатив, поскольку государственное влияние в эти годы практически отсутствовало ввиду неразберихи переходного периода»[4]. Поскольку государственный контроль и гегемония официальной культуры были слабее в это десятилетие по сравнению с предыдущими, Интернет способствовал открытию нового пространства для новой культурной активности. Таким образом, в России 1990-х гг. Интернет представлял собой то, что Алексей Юрчак описал под именем «параллельной культуры». Параллельная культура — это не контркультура; она не ставит перед собой цели оспаривать официальную культуру, соперничать с нею или даже сопротивляться ей, а потому не может быть адекватно исследована в терминах бинарной структуры. «Я использую термины “параллельное событие”, “параллельный смысл” и “параллельная культура”, чтобы подчеркнуть, что они основаны на личной невовлеченности в официальную сферу. В этом отношении более точно говорить о параллельной культуре, а не о контркультуре или андеграунде, которые предполагают сопротивление официальной идеологии и культуре, их подрыв, а значит — вовлеченность в их официальную логику»[5].
Юрчак разрабатывал это понятие в связи с исследованием позднесоветских культурных практик, имевших место за пределами официальной культуры и не стремившихся быть критическими или оппозиционными[6]. Как показал Ингвар Стейнхольт, такая перспектива хорошо подходит для анализа легендарной теперь ленинградской рок-сцены 1980-х гг. (таких групп, как «Аквариум», «Телевизор» и «Кино»), участники которой не «играли рок против режима». В Советском Союзе до перестройки «рок был скорее цинично-асоветским, нежели бунтарско-антисоветским»[7]. Здесь, как и во многих других сферах жизни позднесоветского общества, люди дистанцировались от явно диссидентской деятельности.
Ситуация изменилась во время перестройки, когда официальная идеология была открыто поставлена под вопрос и стратегия невовлеченности утратила прежнюю значимость. Соответственно, и понятие параллельной культуры не может применяться к постсоветскому контексту без изменений, хотя безразличие, а иногда и отвращение к диссидентской деятельности не исчезло в постсоветской России, как сохранилось и нежелание осмыслять собственную культурную деятельность в терминах «контркультуры»[8]. С другой стороны, оппозиция, ассоциирующаяся с позднесоветским периодом, была в последнее время заново интерпретирована как имеющая культурное (а не обязательно политическое) значение. И, вопреки преобладающему негативному отношению к советским диссидентам даже в постсоветской России, русский Интернет 1990-х гг. сейчас часто понимается сквозь призму культурной модели самиздата. При этом подчеркивается не столько его оппозиционный характер, сколько собственно практика самоиздания[9].
В лекции, прочитанной 19 марта 2009 г. в Бергенском университете, Роман Лейбов анализировал русский Интернет как «трансформацию самиздата»; это же сравнение приводили такие историки и летописцы русского Интернета, как Евгений Горный и Сергей Кузнецов. По Кузнецову, позднесоветский феномен самиздата дает подходящую модель для Рунета, где пользователи одновременно и читатели, и библиотекари — в противоположность традиционной библиотеке с ее порядком, отбором и строгой каталогизацией. В отличие от нее, самиздат «предполагает добровольность участия тех, кто пополняет хранилище текстов, — то есть читатели одновременно являются библиотекарями»[10].
Эта попытка поместить практики русского Интернета в определенную культурную, национальную традицию (где, как утверждают, предпочтение отдается русским особенностям за счет культурной глобализации, в которую Интернет вносит несомненный вклад) была довольно частой в саморефлексии пользователей и историков Рунета. В этом контексте «самиздат» обозначает скорее культурную традицию, нежели оппозицию. И, как подсказывает сам неологизм «Рунет», русский Интернет уже давно воспринимается как «этнически определенное, виртуальное сообщество»[11]. Эта тенденция отмечается в историографической работе Горного, который считает распространение литературы в Рунете последней по времени манифестацией культурных моделей, имеющих историческую традицию: «Русский Интернет, в сущности, смог реализовать хакерский идеал свободной информации — в противоположность “западному” Интернету, где авторское право и коммерческие интересы жестко ограничили сферу онлайн- публикаций и креативного производства в целом. Распространение онлайн-библиотек в России — это результат специфического отношения к собственности (особенно интеллектуальной), которое глубоко укоренено в русской культуре, склонной пренебрегать частными интересами ради общего дела»[12].
Несмотря на присущие ему эссенциалистскую дихотомизацию (Россия противопоставлена «Западу») и поддержание культурных мифов[13], данное утверждение указывает не только на модель, воспроизводящуюся в саморефлексии пионеров русского Интернета (и, может быть, большей части русской интеллигенции), но также на тот факт, что распространение литературы в русском Интернете в его ранний период находилось вне регулирования и контроля со стороны государства, что благоприятствовало активному участию в нем пользователей и их некоммерческим интересам. В анализах подобного рода, как заметила Хенрике Шмидт, «ссылка на историческую традицию самиздата выглядит как продолжение борьбы за интеллектуальную свободу в новых условиях капитализма»[14].
По крайней мере до 2004 г. библиотека Мошкова была открыта для текстов любого рода. Иначе говоря, распространение литературы посредством нее осуществлялось безотносительно к канону (будь то традиционный русский канон или же какой-нибудь альтернативный). Литература публиковалась исходя из индивидуальных интересов и вкуса. Можно сказать, что это способствовало, по выражению Влада Струкова, «дестабилизации литературного канона» и «сделало возможным десакрализацию русской классической литературы»[15]. Другой пример, который можно привести по поводу (отсутствия) канона, это библиотека Якова Кротова (https://www.krotov.info/). Либеральный православный богослов, часто ассоциируемый с покойным Александром Менем, Кротов публикует не только христианские тексты практически всех конфессий, но и большое число текстов по истории культуры, социологии, философии, педагогике и т.д. Открытость его библиотеки новым текстам кажется безграничной. Хотя библиотека основана на отношении «один — множеству», интерпретация текстов остается на усмотрение пользователя, которому создатель библиотеки Кротов оказывает, тем самым, огромное доверие.
В конце 1990-х гг. российское государство стало проявлять больший интерес к Интернету[16], особенно в 2000—2001 гг., когда сразу несколько профессиональных институций в сфере интернет-медиа были созданы по государственной инициативе и/или на средства государства (частично либо целиком); Шмидт и Тойбинер описали такие проекты как «принадлежащие государству [и] отличающиеся “вызывающим доверие” (“thrustworthy”) контентом»[17]. У цитируемых авторов это понятие относится, в первую очередь, к официально спонсируемому медиа-сектору. Видным деятелем в этой сфере был прокремлевский «политический технолог» Глеб Павловский с его Фондом эффективной политики, который внес вклад в такие интернет-медиа, как «Lenta.ru», «Vesti.ru» и «Русский журнал»[18].
Все более активная интернет-деятельность российских государственных органов, наблюдавшаяся в первые годы президентства Владимира Путина, воплотилась и в таких культурно-ориентированных проектах, как интернет-портал «Русский язык» (https://www.gramota.ru). Созданные по инициативе Совета по русскому языку при Правительстве Российской Федерации и функционирующие при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям, сервисы данного портала связаны с (пере)осуществлением ((re)implementation) языковых стандартов и нормативности. Репрезентируя традиционную русскую языковую идеологию, портал является «спущенным сверху», неинтерактивным ресурсом, дающим непреложные ответы на вопросы по употреблению языка и не позволяющим метадискуссий[19]. На мой взгляд, Фундаментальная электронная библиотека может рассматриваться как параллельный проект в сфере литературы и литературоведения. Она была создана и по сей день поддерживается Институтом мировой литературы имени А.М. Горького РАН и Министерством связи и массовых коммуникаций, а основные гранты были предоставлены Российским гуманитарным научным фондом (до 2003 г. — еще и Фондом Сороса). Финансирование, однако, лишь один из релевантных здесь аспектов (в действительности редакторы библиотеки жаловались на экономическое невнимание со стороны официального сектора, отчего их проект развивался не так быстро, как планировалось[20]). Не менее важен, по моему мнению, идеологический аспект. Оба эти проекта стремятся «вызывать доверие», если воспользоваться термином Шмидт—Тойбинер, приобретя для этого академически- строгий внешний вид и, что не менее важно, поддерживая культурные нормы и каноны — все это было чуждо культуре русского Интернета в 1990-е гг.
Среди онлайн-библиотек эта новая тенденция представлена не только Фундаментальной электронной библиотекой, но и Русской виртуальной библиотекой (www.rvb.ru). Ниже я сосредоточусь на первой, однако кратко упомяну, что объединяет ту и другую не только активное участие Евгения Горного (он главный редактор первой и член редколлегии второй), но и публикация классической русской литературы на основе уже напечатанных, авторитетных научных изданий, что отражено в их оцифровке. Иными словами, обе они позволяют вам читать текст онлайн и цитировать его так, как будто вы пользуетесь оригинальным печатным изданием. Но если Русскую виртуальную библиотеку нельзя назвать консервативной в плане выбора текстов (она содержит, скажем, раздел поэзии XX в., называемой «неофициальной»; есть и другие примеры), то для Фундаментальной электронной библиотеки этот эпитет подходит как нельзя лучше. Разговор об этом «консерватизме» и пойдет далее.
КУЛЬТУРНОСТЬ ОНЛАЙН
Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ) была запущена 1 июня 2002 г.; в настоящее время ее генеральным директором является Константин Вигурский, а главным редактором — Игорь Пильщиков. Проект описывается как «репозиторий текстов — источников, исследовательской и справочной литературы», а также как «эффективный инструмент для их анализа»; отсюда понятно, что это научная библиотека, ориентированная прежде всего на профессиональную сферу (ученые, исследователи, издатели и т.д.). Это весьма амбициозный проект; согласно статье в «The Moscow Times» за 2004 г., его цель — «создать самую полную и точную в мире библиотеку русской литературы онлайн»[21]. Отсюда и эпитет «фундаментальная» в ее названии: «Электронная библиотека получила название “фундаментальной”, так как она создается с установкой на глобальный охват и полноту представления материалов по вынесенным в ее название темам. Разумеется, такая задача не достижима моментально: ФЭБ является динамической системой, развивающейся в соответствии с потребностями профессиональной сферы, которую она обслуживает»[22].
Фундаментальность библиотеки реализуется путем постепенного и непрерывного добавления новых текстов с учетом потребностей ученых. Между тем, «динамизм», на который претендует ФЭБ, не безграничен, а, напротив, сдерживается опорой на уже существующие, «бумажные» академические издания. Весь материал, доступный на ее страницах, представлен в полном соответствии с этими изданиями — от пагинации и орфографии до опечаток, за одним лишь небольшим, но важным исключением, о котором будет сказано ниже. Размещенные в ней оцифрованные версии произведений русской литературы предполагают авторитетность, стабильность и последовательность, ассоциирующиеся с печатной книгой[23]. Печатная книга репрезентирует норму, и данная библиотека стремится воссоздать онлайн не только ее способность сохранять информацию, но и ее надежность. Чтобы считаться «вызывающим доверие», этот проект апеллирует к традиционной печатной культуре, имеющей в России особую культурную значимость.
В основе ФЭБ можно усмотреть недоверие к практике распространения литературы, уже ставшей общепринятой в русском Интернете. В противоположность предыдущим онлайн-библиотекам, она придерживается этоса надежности и доверия, как это подчеркивалось в ряде статей и интервью в российской прессе. Хорошей иллюстрацией может служить следующая беседа на радио «Свобода». Игорь Пильщиков: «…Можем ли мы доверять той информации, которую мы получаем? И в какой степени мы можем доверять этой информации? Мы стараемся подготавливать информацию таким образом, чтобы этой информации мог доверять профессиональный пользователь — филолог, историк, лингвист, искусствовед». Александр Костинский (интервьюер): «Чтобы ему не нужно было идти в библиотеку и перепроверять»[24]. Предполагаемая ненадежность предыдущих электронных библиотек подчеркивалась несколькими комментаторами ФЭБ, например анонимом Any Key в «Еженедельном журнале» (2002). Хотя и отдавая должное первым, предоставлявшим доступ к литературе бесплатно, автор говорит, что они все, за редким исключением, «составлены любителями, дилетантами». Он(а) продолжает: «В таких библиотеках обычно нет ни полноценной сверки текста (и потому нельзя полагаться на его достоверность), не публикуются разные, зачастую сильно отличающиеся друг от друга издания одной и той же книги, не используется библиография, нет нормальных каталогов и пр. — в общем, нет всего того, что отличает, допустим, библиотеку крупного университета от пусть самой большой домашней библиотеки; точно так же сайт большого СМИ отличается от пусть самой хорошей домашней страницы»[25].
Как, однако, показывает интервью Костинского с редакторами, цель Фундаментальной электронной библиотеки не ограничивается прагматическими соображениями. ФЭБ нацелена на то, чтобы не только сделать более простым и «безопасным» чтение и цитирование, но и возродить ценности традиционной печатной культуры и воссоздать их в Сети. Одна из фундаментальных ценностей, традиционно ассоциир уемых с русской печатной культурой, — это окультуривание (cultivation), и именно повышение культуры распространения текстов в Рунете, которое, тем самым, имплицитно считается пребывающим в варварском состоянии, оказывается основной целью проекта. Александр Костинский: «Сейчас огромное количество молодых людей вышло в Интернет. Наверное, любой студент даже в России рано или поздно выйдет в Интернет, он просто обязан это сделать. И очень важно, на мой взгляд, может, вы со мной не согласитесь, это не только с точки зрения конкретной информации для ученых, но и культуры предоставления текста в Сети». Константин Вигурский: «Я с вами полностью согласен, но я бы подчеркнул один момент. Культура предоставления информации, культура восприятия информации в Интернете только формируется, и ее еще как таковой, этой культуры нет. У нас есть огромнейший опыт традиционной печатной культуры работы с информацией. А вот в интерактивном режиме, с экрана эта культура только формируется»[26]. Это обращение к высоконормативному понятию культуры имплицитно отсылает, на мой взгляд, к русскому понятию и русской традиции культурности. В Советском Союзе культурность репрезентировала ядро культурной политики начиная с 1930-х гг., когда она была сформулирована на фоне быстрой индустриализации и урбанизации под руководством Иосифа Сталина[27]. На том этапе она вобрала в себя все, что должно было сформировать цивилизованное поведение, от одежды и гигиены до потребления, и целью этой политики было создание культуры нового развитого обывателя, применимой ко всему советскому населению. Она заменила собой попытки создания особой пролетарской культуры, предпринимавшиеся большевистским режимом на протяжении 1920-х гг. Затем, в постсталинский период, сильный когда-то акцент на коллективизме и коллективной пользе индивидуального развития постепенно вступил в конфликт с растущим вниманием к индивидуальному самосовершенствованию[28]. Внутренние качества личности, «культурного человека» отныне стали более важными. Первоначальные гигиенические ассоциации культурности были метафорически перенесены с физического здоровья на другие сферы.
Ставшая фундаментальной ценностью в советском обществе культурность не только пропагандировалась властями, но и поддерживалась интеллигенцией. Считалось, особенно в постсталинский период, что культурность манифестирует себя в чтении книг, или, говоря словами Стивена Ловелла, «в производстве, распространении и потреблении печатной культуры <…> печатная культура стала главным показателем и эмблемой советской культурности»[29]. Знание русского литературного канона считалось фундаментальным средством достижения культурности, формирования социальных навыков и построения советского общества. Косвенным образом, эта идеология поддерживала мифы вроде того, что советский народ — «самая читающая нация в мире». Один из эффектов идеологии культурности, который до сих пор заметен в постсоветской России, это широкое знакомство и интерес большинства российских граждан к тому, что на Западе называется «высокой культурой». Как указывает Стивен Хатчингс, «отношения высокого искусства и массовой культуры в России по-прежнему отличаются от соответствующих отношений на Западе, где телевизионная и прочая культурная продукция рассчитана на четко различаемые рынки: на потребителей “высокого искусства”, “среднюю” или же “массовую” аудиторию»[30]. Предполагалось, что ценности, приписываемые литературной культуре посредством понятия культурности, были применимы к довольно широкому слою советского и, позднее, российского населения.
Релевантность традиции культурности по отношению к ФЭБ яснее всего видна в стремлении последней повысить культуру обращения с доцифровой письменной культурой в Интернете. Однако значение культурности в этом контексте выходит за рамки проблемы поиска подходящей формы распространения цифровых текстов[31]. Цель библиотеки в том, чтобы не только содействовать повышению культуры Рунета, но и сохранять набор ценностей, приписываемых традиционной печатной культуре в эпоху новых технологий. Это означает, более того, сохранение советского прошлого и требует утверждения существования особого литературного канона.
ВОССТАНОВЛЕНИЕ КАНОНА
Как следует из сказанного выше, не всякая книга может составить основу данной библиотеки. Последняя ориентирована на канон — собрание произведений «русской литературы и фольклора», — который в русской письменной культуре в советский период поддерживался через научные, авторитетные издания. Соответственно, библиотека не открыта любого рода текстам, как это было в случае с библиотекой Мошкова. Несмотря на заявленный динамический характер библиотеки, это, насколько можно судить сегодня, весьма предсказуемый проект.
Рассмотрим теперь подробнее содержание библиотеки. Ее основной единицей является так называемое электронное научное издание, каковым может быть автор («Пушкин»), конкретное произведение («Слово о полку Игореве»), группа связанных текстов или жанр («Сказки») или же справочный труд («Толковый словарь Ушакова»). В случае с «Пушкиным» электронное научное издание состоит из большого корпуса текстов: всех пушкинских текстов в многочисленных изданиях и большого количества комментариев, тогда как в справочном разделе оно обычно сводится к одному словарю или энциклопедии.
В архив библиотеки можно войти через колонку в левой части экрана, состоящую из ссылок, ведущих либо к разным периодам (XVIII в., XIX в. и т.д.), либо — ниже — прямо к интересующему автору (т.е. электронному научному изданию). Здесь, под рубрикой «Действующие издания», представлены ряд русских писателей от Ломоносова до Шолохова, а также древнерусская литература («Слово о полку Игореве», «Житие» Аввакума) и фольклор (сказки, былины и т.д.). Еще ниже — справочный раздел, где пользователь может перейти к словарям, энциклопедиям, академической периодике и т.д. Среди них, помимо словаря Ушакова (1934—1940), словари языка Пушкина и Грибоедова, «Лермонтовская энциклопедия» и «Энциклопедия “Слова о полку Игореве”», полные издания таких академических серий, как «Труды Отдела древнерусской литературы» (1934—) и
«Известия Академии наук» (дореволюционного, советского и постсоветского периодов). Есть также несколько «Историй русской литературы» (большая часть которых издана в советское время) и «История мировой литературы» (1983—1994). Опять-таки все содержащиеся здесь тексты — это оцифрованные версии ранее напечатанных книг.
Что касается отдельных авторов, то удивляет отсутствие Достоевского на первой странице, хотя он присутствует на странице «XIX в.» в виде неактивной пока гиперссылки (Тургенев и Лесков, впрочем, вовсе отсутствуют). Очень выборочным может показаться и отбор литературы XX в., но все же Мандельштам, Блок и Горький, как нам обещают, должны в конце концов появиться. Тем не менее временная неполнота в отношении некоторых ранее канонизированных авторов никоим образом не противоречит программе проекта, направленной на репрезентацию классического русского литературного канона.
Хотя ФЭБ уже стала представительной онлайн-коллекцией произведений русской литературы, она также имплицитно сообщает нам о своих последующих публикационных планах. Каждое электронное научное издание объявляет о большом числе наименований, еще не ставших доступными и отмеченных точкой (.) вместо плюса (+). В электронном научном издании Пушкина, например, мы на- ходим сначала подборку статей о Пушкине из энциклопедий и словарей, таких как дореволюционный «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона», «Большая советская энциклопедия» и «Литературная энциклопедия» 1930-х гг. За ними следуют «Произведения Пушкина», подразделенные на собрания сочинений и отдельные издания произведений, а также письма и рукописи. Анонсированы пять различных изданий собраний сочинений, из которых доступны пока лишь два. Затем — длинный перечень исследовательской литературы, однако если, скажем, работы Юрия Лотмана о Пушкине есть (+), то двух монографий Виктора Виноградова «Стиль Пушкина» и «Язык Пушкина» нет (.)[32]. Наконец, есть раздел сериальных изданий, библиографий и словарей, где анонсирован лишь «Словарь языка Пушкина». Все же такой анонс сам по себе информирует пользователя о том, что существует такой словарь и что, как подразумевается, он имеет фундаментальное значение для пушкиниста. Таким образом, библиотека дает перечень, национальный учебный план наиболее важных первичных, вторичных и справочных текстов. Список литературы не только информативен, но и нормативен: это — канон.
Нормативное понятие канона (греч. «правило», «норма») восходит к принципам, в соответствии с которыми была составлена христианская Библия. Согласно оксфордскому словарю, канон — это «собрание или перечень книг Библии, принятых христианской церковью в качестве подлинных и священных». Таким образом, это авторитетный список текстов, т.е. список, репрезентирующий норму. А до того списки авторов, достойных подражания, т.е. служивших моделями или примерами, часто распространялись в Александрии древнегреческого периода, хотя их и не часто называли «каноном». Современное понятие канона — список высоко ценимых светских произведений — обязано обеим этим традициям, а его начало приписывают голландско-немецкому ученому-классику Давиду Рункену (1723—1798) и его «Historia critica oratorum Graecorum» (1768)33.
Русский канон, передаваемый и сохраняемый в ФЭБ, был создан в позднеимперской России и сохранялся с некоторыми корректировками на протяжении всего советского времени[34]. Как доказывает Джефри Брукс, его возникновение было тесно связано с поиском новой светской русской национальной идентичности, когда образованные русские типа Виссариона Белинского рассматривали литературу XIX в. как подходящее средство вовлечения обычного человека в единую русскую культуру. Результатом этого процесса, значительную роль в котором играли прогрессивные и увлеченные школьные учителя, стало создание канона, основанного на именах Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Тургенева, Достоевского и Толстого. Этот канон был позднее перенят новым, советским режимом. «Когда большевики пришли к власти и искали символы национального единства, независимые от церкви и автократии, они поначалу нерешительно, а потом с большим энтузиазмом использовали русскую культуру, и особенно литературу XIX в.»[35].
Канонизация — это процесс не только включения, но и исключения; стоит обратить внимание на то, какие тексты включает (за счет других) ФЭБ. Выясняется, что советская традиция широко представлена несколькими способами. В то время как сам выбор авторов обязан своим происхождением позднеимперской России, основное предпочтение отдается советским изданиям — вместо, скажем, первых изданий отдельных произведений, вышедших в XIX в., или даже толстых журналов, в которых многие классические русские романы были впервые опубликованы. Еще более существен тот факт, что эта библиотека также создает канон исследовательской литературы из текстов советского периода. По сравнению с ними доступных работ дореволюционного и постсоветского времени удивительно мало.
«Зарубежное», т.е. нероссийское, литературоведение присутствует в связи с некоторыми авторами, однако набор таких текстов очень произволен. В случае с Гончаровым есть несколько наименований (даже на итальянском); с Ломоносовым, Грибоедовым и Чеховым — совсем не много; а о Пушкине, Гоголе и Толстом можно найти только российские исследования. Зарубежная комментаторская литература на русском языке или в русском переводе, число изданий которой увеличивается в постсоветской России (см., например, серию «Современная западная русистика»), совершенно отсутствует. Принцип полноты имеет пока результатом превалирование советского литературоведения — с него, по крайней мере, решили начать редакторы составление своей коллекции.
Отбор литературы в ФЭБ, как заявляется, основан на прагматическом соображении, с ссылкой на «практические нужды» ученых (и на существование печатных, проверенных изданий). Представление об этих нуждах было получено, говорят нам, на основе «индекса цитирования» — с одной стороны, с другой — на основе частоты включения автора в университетские программы и списки рекомендуемой литературы. Хотя редакторы ссылаются на динамическую природу их проекта («будет больше»), остается все же неясным, насколько глубоко эти нужды изучены и каким образом был принят во внимание этот индекс (и был ли вообще?). Несмотря ни на что, библиотека действительно производит впечатление, будто сегодняшние ученые прежде всего «нуждаются» в советских исследованиях. В этом отношении стоит заметить, что в отличие от работ дореволюционного и, не в последнюю очередь, постсоветского периодов советские книги легко найти не только в библиотеках Российской Федерации и стран бывшего Советского Союза, но также и в других частях академического мира. Недоступность большой части недавних российских исследований связана с разрушением системы распространения литературы, последовавшим за крахом Советского Союза, и зачастую крайне малым количеством экземпляров, характерным для научной литературы в сегодняшней России. В результате самые недавние издания стали и самыми редкими.
Тот факт, что ФЭБ все же отдает предпочтение советским изданиям и работам, является осознанным выбором ее редакторов и демонстрирует, с моей точки зрения, не столько превалирующие «практические нужды», сколько опору на подразумеваемый канон в профессиональной среде российских ученых. Этот проект больше сосредоточен на сохранении и распространении того, что уже известно и широко доступно для целевой аудитории, нежели на том, чтобы сделать доступ- ной новую и неизвестную литературу. Короче говоря, он ориентирован на канон и призван его сохранять. За явными прагматическими целями скрываются неявные нормативные. Проект защищает общее наследие в ситуации, многими ощущаемой как неупорядоченная — в том числе и в отношении оцифровки. ФЭБ придает исследованиям прошлого — советской традиции — упорядоченность и ясность, а кроме того — господствующее положение.
На этом фоне следующее сообщение, оставленное неким Алексеем в «Гостевой книге» проекта 21 февраля 2009 г., звучит довольно странно: «Мое искреннее пожелание в том, чтобы Вы обогащали Фундаментальную электронную библиотеку не только художественной, но и научной литературой, широко используя книги издательства “Наука” и Издательства Академии наук СССР. Важно помнить, что советское научное наследие является высшим достижением отечественной научной мысли и утратить его мы не имеем права. С уважением, Алексей». Учитывая, что распространение советского литературоведения — это как раз то, чем занимается ФЭБ, трудно понять, почему такое сообщение было вообще размещено (если это было сказано всерьез). Скорее это постсоветским периодом пренебрегают, и потому он может нуждаться в подобной поддержке.
ИСТОРИЗМ В СЕТИ
Итак, ФЭБ сочетает явный прагматизм со скрытой нормативностью. Хотя эти ценности/свойства могут казаться противоречащими друг другу, они легко вступают во взаимодействие. Но есть и еще один принцип, по которому эта онлайн-библиотека была сконструирована и который уже не так легко поддерживать, как два других, — историзм. Третий «основной принцип» библиотеки, следующий за «соответствием современному научному уровню… [и] учетом практических нужд» и «полнотой», сформулирован так: «Историзм как основа комплектования ФЭБ. Материалы для ФЭБ отбираются с учетом исторического (литературного, научного и общекультурного) контекста». Это определение состоит из двух частей: тексты («материалы») и контекст. Тексты, несомненно, имеются, но как быть с контекстами? Как они привлекаются?
Дело в том, что «историзм» проекта заключается прежде всего в публикации материала на основе печатных изданий, без каких-либо добавлений, исправлений или изменений. Однако это едва ли означает «учет» контекста, как заявляют руководители проекта. Как правило, небольшой комментарий, или «описание издания», предшествует титульной странице каждого издания, книги или статьи, но в большинстве случаев данный текст едва ли можно квалифицировать как восстанавливающий контекст, о чем можно судить по следующему «описанию» «Литературной энциклопедии» (1929—1939): «Вниманию посетителей ФЭБ предлагается электронное научное издание (ЭНИ), в котором представлена “Литературная энциклопедия” (М., 1929—1939. Т. 1—11). Этот ценнейший компендиум справочной информации, никогда не переиздававшийся и давно ставший библиографической редкостью, в значительной степени сохранил для современного читателя свою научную и общеобразовательную ценность». За этим замечанием следует перечень авторов и видов статей — вот, собственно, и все, что сказано о контексте. Стоит обратить внимание на то, что это описание опускает, а именно — что данный словарь несет на себе ясный отпечаток сталинской эпохи. Вместо этого оно пытается оправдать этот труд вопреки его происхождению, которое обходится молчанием. Иначе говоря, этот комментарий отнюдь нельзя квалифицировать как «истористский»; он не контекстуализирует работу, а, наоборот, подчеркивает ее «вечные» качества, которые, как предполагается, сохранили ее релевантность до наших дней. Ту же тенденцию мы наблюдаем в «описании» словаря Ушакова: «В плане корректности дефиниций ушаковский словарь и по сей день остается лучшим толковым словарем русского языка, незаменимым справочником при работе с текстами XIX — первой половины XX в.». И снова не говорится о контексте; а между тем, этот словарь был важным вкладом в новую советскую языковую политику при Сталине и стал «лексикографическим памятником тоталитарной эпохи»[36].
Причину такого вялого историзма я вижу в том, что этот проект пытается сочетать взаимоисключающие намерения: исторический релятивизм и сохранение канона. Согласно Алейде Ассманн и Яну Ассманну[37], историко-филологический подход принципиально отличается от подхода, ориентированного на канон, и даже противоположен ему. Если первый тематизирует временную дистанцию, то второй игнорирует ее, будучи нацелен на идентификацию и применение в настоящем. Только что приведенные примеры показывают, по моему мнению, что этот проект ориентирован не столько на исторический контекст и историчность текстов, как заявляют его авторы, сколько на тек